Результаты

 2019

Идея социабельности – расположенности и способности человека к общению и к жизни в сообществе – проходит через всю историю философской мысли. В дискуссиях на эту тему в ХVII– ХVIII вв. противостояли две позиции. Согласно одной, социабельность, обусловленная теми или другими природными потребностями людей, лежит в основе социальных отношений, и человек становится моральным как социальное существо (Г. Гроций, Т. Гоббс, С. Пуфендорф, Б. Мандевиль). Согласно другой, социабельность – проявление естественной склонности человека заботиться о благе других людей, и ее последовательное осуществление ведет к формированию сообщества, поддерживает его устойчивость (кембриджские платоники, Шафтсбери, Хатчесон, Дж. Батлер, Д. Юм, А. Смит). И. Кант теоретически преодолел противостояние двух подходов и концептуализировал эту противоречивость, связав ее с природой человека. «Асоциабельная социабельность», по Канту, выражается в том, что человек обладает склонностью к общительности, но также и склонностью к самоутверждению за счет других. При этом, несмотря на наличие у человека асоциабельных черт (злого начала), присущая ему социабельность (доброе начало) рассматривалась Кантом как непременная предпосылка формирования культуры и как одно из важнейших условий возможности морали. Из-за особенности русских переводов философских текстов, в которых используются слова «общественный», «общение», «общежитие», «общительность» там, где, например, в английских переводах используется один термин – «sociability», этот термин и эта мыслительная традиция теряются для русскоязычного читателя. Проведенное исследование впервые представляет русскоязычному читателю это понятие и ранненововременные дискуссии вокруг него (Р.Г. Апресян);

На основе историко-философского и проблемно-теоретического анализа работ нововременных моральных философов, а также изучения современной исследовательской литературы было выявлено своеобразие ранненововременного понятие добродетели. Во-первых, было показано, что это понятие сохраняется в морально-философском дискурсе, притом, что оно уже не является одним из центральных (как это было в античной и средневековой моральной философии), а локализовано в системе императивных понятий – закона, долга, обязанности, преимущественно на языке которых в раннее Новое время и выстраивается философское понятие морали. Во-вторых, понятие добродетели утрачивает свою изначальность и становится производным: добродетель в большинстве работ (но не исключительно) трактуется как качество человека (воли), проявляющееся в решительном и последовательном исполнении моральных предписаний, долга, обязанностей. В-третьих, в содержательном плане понятие добродетели в большинстве морально-философских учений связывали с любовью или благожелательностью, которые противопоставляли справедливости. В отличие от любви или благожелательности справедливость регулируется строго сформулированными законами и правилами. При этом обе сферы – любви, благожелательности и справедливости – признавались одинаково значимыми: справедливость как сфера законов и правил обеспечивает выживание общества, любовь и благожелательность как сфера добродетели обеспечивают надлежащее качество совместной жизни людей. В-третьих, в нововременных учениях, выстроенных вокруг понятия добродетели, акцентировался внутренний характер моральной мотивации как ее ключевая особенность. В-четвертых, в исследовании показано, что различение в ходе осмысления феномена морали сферы законов, правил, с одной стороны, и добродетелей – с другой, свидетельствует об осознании моральными философами раннего Нового времени сложности и неоднородности феномена морали, об интуитивном понимании того, что для его осмысления требуется дифференцированный понятийный аппарат (О.В. Артемьева);

Изучение социальных процессов нравственного реформирования европейского общества раннего Нового времени показало, что регулирование и нормативизация распространялись на все сферы человеческой жизнедеятельности (семейную жизнь во всех ее проявлениях, социальные связи и общение, религиозную жизнь и область профессиональной деятельности; объектом регуляции становится даже язык). Озабоченность укреплением нравственных устоев общества была вызвана не столько действительным ухудшением нравов в ту эпоху, сколько разделяемым всеми социальными стратами того времени ощущением разрушения привычного уклада жизни и желанием его восстановить. Было показано, что вовлеченные в процессы нравственного реформирования институты апеллировали к несколько иным идейным основаниям для обоснования своих дисциплинирующих усилий: идеям неостоицизма (органы государственного управления); пессимистической антропологии или к представлению о непреодолимой греховности человека (церковь); «богословию возмездия» или образу Бога, карающего все общество за грехи отдельных его членов (церковь и локальные сообщества), а также использовали различный инструментарий нравственного воздействия (от (само)принуждения до воспитательного воздействия). Изучение процессов нравственного реформирования на протяжении двух столетий (методологический подход «время большой длительности») позволило зафиксировать динамичное изменение представлений о том, что подпадает под публичную регуляцию; тенденцию к уменьшению числа сфер «неконтролируемой приватности», к табуированию считавшихся ранее нейтральными с нравственной точки зрения поступков, своего рода «насыщение» повседневности нравственным смыслом. Был сделан вывод о том, что нравственное реформирование выходит за хронологические рамки раннего Нового времени и его эффект в различных областях частной и публичной жизни был очень разным. Но уже к XVIII в. заметны переход от доминирования внешнего принуждения к само-дисциплинированию и само-контролю и процесс «освоения» навязываемых норм и стандартов поведения, которые в массовом сознании начинают восприниматься как нравственно-обязывающие. Новизна результатов заключается в выявление специфических нововременных особенностей процессов нравственного реформирования, отличающих их от известных уже в средневековой Европе процессов социального контроля. К ним относятся усиление роли т. н. горизонтального дисциплинирования и само-дисциплинирования; нравственное регулирование охватило все более широкие социальные слои и в первую очередь – детей; книгопечатание предоставило новые, недоступные ранее формы пропаганды нравственных норм и стандартов поведения; усиливающаяся бюрократизация повседневности стала значимым нравственно-дисциплинирующим фактором(М.А. Корзо);

Проведен анализ рецепции идей моральной философии Аристотеля в трактате Гуго Гроция «О праве войны и мира». На основе систематизации текстологических свидетельств употребления и заимствования отдельных понятий и суждений выявлены типы обращения Гроция к текстам Аристотеля. Установлено, что Аристотель цитируется Гроцием не системно, обращение к содержанию той или иной моральной концепции Стагирита всегда сопровождается критикой и демонстрацией ее несостоятельности (именно так рассматриваются концепции добродетели как середины и справедливости). Заимствование Гроцием у Аристотеля отдельных суждений для аргументации своей позиции не приводит к включению в его учение каких-либо положений аристотелевской моральной философии. Больше всего Гроций цитирует Аристотеля, используя аристотелевские тексты как источник эмпирического материала для своих рассуждений (именно так он обращается к Аристотелю, рассуждая о царской власти, о судебной практике, о порицании самоубийц, о примерах несправедливых войн, о праве захвата трофеев, о лжи и т.д.). Одновременно в тексте трактата присутствуют частые отсылки к методологии Аристотеля в вопросе анализа и систематизации явлений, т.е. к методологии практических наук (этики и политики). Гроций не только заимствует результаты такого анализа, но и указывает, что берет за образец Аристотеля, а критика в этом случае касается лишь результатов или критериев анализа. В результате философия Аристотеля лишается у Гроция своей теоретической значимости, им оспариваются сами подходы к концептуализации явлений, не происходит какого-либо заимствования фундаментальных положений или понятий антропологии или этики Стагирита. Однако проведенный анализ дает основания утверждать, что Аристотель в значительной мере определяет методологию Гроция и воспринимается им как стандарт и образец правильного, аналитического мышления (Р.С. Платонов);

На примере британской моральной философии конца XVII–XVIII вв. была проанализирована начальная стадия процесса постепенной маргинализации моральных обязанностей (добродетелей), не связанных со стремлением к благу другого человека (обязанностей по отношению к самому себе, обязанностей перед Богом). Реконструированы проявления этой тенденции в концепциях Шефтсбери, Ф. Хатчесона, Дж. Гэя. Во всех этих случаях обязанности по отношению к самому себе вытесняются в область пруденциальных оснований человеческого поведения (благоразумия, противопоставленного морали и добродетели), в некоторых случаях, например, у Гэя, возникает обсуждение отдельной от морали и добродетели сферы религиозности. Установлено, что для выразителей этой тенденции были свойственны: а) утилитаристское понимание содержания морали, выступающее в качестве основы всей нормативной этики, как у Гэя, или в качестве важной ее составляющей, как у Шефтсбери и Хатчесона, б) редукция обязанностей перед собой и Богом к обязанности благожелательности (содействия счастью других людей). Именно утилитаристская идея суммированного счастья предоставляла широкие возможности для такой редукции. Подвергнуты анализу попытки некоторых британских философов и теологов противодействовать маргинализации обязанностей перед собой. Установлено, что Дж. Батлер попытался показать, что полное тождество морали и предписания содействовать счастью других людей не может быть выведено из христианской нравственной традиции, несмотря на то, что она имеет своим смысловым центром Заповедь любви. Значимость обязанностей перед самим собой Батлер обосновывал тем, что всезнающий Бог дает человеку не только общие ценностные ориентиры, подобные идеалу благожелательного отношения к другому, но и совокупность конкретных норм, точное и нерассуждающее исполнение которых способствует индивидуальному и всеобщему благу. В свою очередь, Дж. Бэлгай рассматривал маргинализацию обязанностей перед собой не как корректное уточнение содержания моральных ценностей и норм, а как побочное следствие ошибочной теоретической позиции – морального сентиментализма. Установлено также, что Р. Прайс рассматривал в качестве моральных обязанностей, не сводящихся к защите потребностей и интересов другого человека, не только обязанность почитать Бога и обязанность сопротивляться «низшим принципам и влечениям», но и обязанность правдивости. Все эти обязанности, по его мнению, являются первичными и самоочевидными (А.В. Прокофьев).

2018

Исследование эволюции представлений о морали в Новое время проводилось по двум направлениям: 1) анализ комментаторской литературы; 2) анализ отдельных моральных учений. По первому направлению для анализа были отобраны историко-этические труды Ф. Йодля, О.Г. Дробницкого и С. Даруэлла. Йодль выделял в качестве одного из стимулов в развитии нововременной моральной философии переосмысление связи морали и религии. Дробницкий связывал процесс формирования философского понятия морали в Новое время с постепенным усилением внимания к специфике морали. Для Даруэлла отправным пунктом оказываются теории естественного права, а остальные типы этических теорий разбираются им сквозь призму теорий естественного права. По второму направлению были отобраны учения Дж. Локка, Ф. Хатчесона и Д.Юма, которые были подвергнуты эмпирическому и концептуально-теоретическому разбору. Предметом эмпирического исследования была этическая лексика, проанализированная посредством частотного метода. Концептуально теоретическому анализу были подвергнуты выделенные посредством частотного метода основополагающие для названных учений этические концепты. На основе проведенного анализа сделаны следующие выводы: 1) Основополагающая тенденция нововременной моральной философии – оппозиция теономному пониманию морали. Теономное мышление не было преодолено напрочь, но оппозиция теономии сложилась, она получила распространение и в конечном счете заняла доминирующее положение, став одним из проявлений общего процесса секуляризации западноевропейской культуры в Новое время. 2) Оппозиция теономной этике требовала нового взгляда на источник повелевающей силы моральных представлений. В качестве такого источника разные мыслители указывали природу, разум, общительность (коммуникативность), естественные потребности, просвещенный личный интерес. В качестве условий возможности морали – порядок мироустроения, природу человека как духовного существа, природные задатки, социальное управление, воспитание, личное самосовершенствование. В качестве «моральной способности» – разум (понимание), чувство, совесть (сердце). Вопрос о моральной способности приобретал актуальность вследствие отказа от идеи благодати как необходимой предпосылки моральности личности. 3) Обратной стороной идеи личности как субъекта моральной способности была идея ее самоценности. 4) Формирование философского понятия морали происходило в процессе преодоления синкретизма ценностно-императивного сознания – выделения феномена морали и спецификации его по ряду признаков. 5) Ранненововременная моральная философия вдохновляется раскрепощением человека, утверждением его самодостоверности, раскрытием его способности к самоорганизации и самосовершенствованию, проявляющимся в процессе разумного освоения природы и справедливого устроения общества. 6) Обобщенное понятие морали в основных своих чертах формируется на ранней стадии нововременной философии. В процессе становления обобщенного понятия «мораль», по сути дела, происходит переход от моральной философии, основным предметом которой являются добродетели, к моральной философии, предметным фокусом которой является мораль. Это изменившее концептуальную конфигурацию понятие морали охватывает, наряду с добродетелями, законы, обязанности, способности. Замещение этики, сфокусированной на добродетели, этикой, сфокусированной на морали, знаменует переход от рассуждения о хорошей жизни (добре – зле, добродетели – пороке, счастье – несчастье) к рассуждению о природе моральных ценностных и нормативных представлений, о способах их восприятия и характере воплощения на практике. В этом контексте вырабатывается теоретически специальное понятие морали (Р.Г. Апресян);

На основе исследования текстов нововременных философов установлено, что проблема моральной способности была актуальна прежде всего для тех авторов, которые были сосредоточены на теоретическом осмыслении морали как таковой в ее целостности и своеобразии. В связи с этим круг учений, на основе которых велось исследование, был ограничен кембриджским платонизмом, сентиментализмом и интеллектуализмом. В рамках именно этих учений постепенно выстраивалось «чистое» философское понятие морали. Показано, что сама постановка проблемы моральной способности и ее обсуждение определялись сложившимся уже в кембриджском платонизме представлением об абсолютности и автономности морали. Проблема моральной способности ставилась как проблема начала, основания морали в индивиде, или как вопрос об условиях приобщения человека к абсолютной и автономной морали и его манифестации в качестве морального субъекта. Полемика вокруг проблемы моральной способности была сосредоточена на вопросе о ее природе – о том, укоренена ли она в разуме (кембриджский платонизм, интеллектуализм) или в особом чувстве (сентиментализм). Исследование показало, что эта полемика в значительной мере была следствием взаимной предубежденности полемизирующих сторон. Представление же о назначении, функциях и механизме моральной способности не были предметом спора. Назначение моральной способности виделось в обеспечении возможности различении добра и зла, добродетели и порока, правильного и неправильного; моральная способность также отвечала за принятие морально оправданных решений в конкретных ситуациях без обращения к внешним авторитетам. Главная ее особенность – непосредственный, интуитивный характер. Показано, что, полагая начало морали в способности человека, нововременные моральные философы задали особое теоретическое представление о морали, своеобразие которого выражено в центральности идеи автономного морального субъекта – независимого, никому и ничему не подотчетного, самостоятельного и в своей свободе способного во всех поступках последовательно ориентироваться на благо, или поступать, исходя из сознания морали и отношения к ней как к своему правилу и цели (О.В. Артемьева);

Анализ католической назидательной литературы XVI–XVII вв. (зерцал грехов и добродетелей для различных сословных, профессиональных и социальных групп, проповедей «ad status», домашних таблиц, тестов испытания совести, катехизисов и др.) через призму обращенных к верующим нравственных предписаний выявил безусловное доминирование в «низовом» религиозном дискурсе раннего Нового времени рассуждений о морально негативном и факт предъявления нравственных требований преимущественно в форме негативных обязанностей и запретов. Сформулирована гипотеза, что подобная «одержимость» морально-негативным объясняется ориентацией назидательной литературы на практическую подготовку к таинству исповеди. Показано, что наметившееся в XVIII в. как в трактатах по моральному богословию, так и в популярных назидательных сочинениях смещение акцентов с негативных обязанностей на позитивные сопровождается нарастанием степени ригоризма предъявляемых христианам требований, что находило свое выражение в том числе и в процессах социального дисциплинирования общества. Сопоставление назидательной литературы XVI–XVII вв. с хронологически более ранними сочинениями данного жанра позволило зафиксировать постепенную трансформацию на протяжении раннего Нового времени предложенной схоластикой тройственной классификации греха (по отношению к Богу, самому себе и ближнему) в концепт тройственных обязанностей человека. Установлено, что обязанности по отношению к ближнему раскрываются преимущественно через призму справедливости, которая выступает в «низовом» религиозном дискурсе основным принципом регуляции межчеловеческих отношений. Новизна результатов заключается в выявлении, в какой степени изменение содержания нравственных обязанностей и смещение акцентов с негативных обязанностей на позитивные в католическом моральном богословии преломлялось в «низовом» религиозном дискурсе и практиках исповеди (М.А. Корзо);

Проведен анализ дискуссии современных исследователей по проблеме влияния античной философии на моральную философию раннего Нового времени. В результате установлено существенное различие в методах исследования, определяющее расхождение основных позиций и ключевых аргументов. Данная ситуация потребовала корректировки задачи исследования – определить не содержание аргументов, а их методологическое основание. Было установлено, что исследователи используют два основных метода. Первый – сравнительный понятийный анализ (влияние устанавливается на основе употребления, заимствования отдельных понятий или суждений в тексте). Второй – сравнительный концептуальный анализ (влияние устанавливается на основе соответствия идей авторов определенной концепции, представленной вне изучаемого текста). Этот метод может быть реализован либо явно, когда исследователь предварительно дает описание концепции, ее положений, на соответствие которым он будет анализировать текст, либо скрыто, когда исследователь претендует на объективность понятийного анализа, но, не имея достаточного материала, подменяет его концептуальными разъяснениями, что ведет к менее ответственной и продуманной интерпретации. Анализ применения обоих методов показал, что в большинстве случаев первый метод оказывается скрытым вариантом второго. Установлено, что подобное происходит вследствие особенности построения философского текста в раннее Новое время – отсутствие практики обязательного цитирования и ссылок. Тексты этого периода можно разделить на группы по способу цитирования: от регулярного цитирования (Г. Гроций) до полного отсутствия (Р. Декарт). Это делает невозможным установить влияние посредством объективных текстуальных данных, соответственно, корректное его изучение возможно только при явном концептуальном анализе (Р.С. Платонов);

Исследование исходило из гипотезы о том, что в ходе формирования нововременного представления о морали произошла существенная маргинализация тех нравственных требований, которые разграничивают морально допустимое и недопустимое поведение в сфере поступков, не затрагивающих напрямую интерес другого человека (от требования чтить Бога до запретов на участие в нетрадиционных сексуальных практиках и самоубийство). Об этом свидетельствует постепенное разрушение тройственной классификации нравственных обязанностей (перед Богом, перед собой, перед другими людьми), которое отчетливо наблюдается в кантовской типологии обязанностей и в миллевском соединении морального долга с принципами пользы и непричинения вреда. В ходе реализации проекта предпринята попытка продемонстрировать, что нравственная философия Фрэнсиса Хатчесона является важнейшей вехой в этом процессе, поскольку Хатчесон а) однозначно отождествил моральное добро и моральную добродетель с благожелательностью, б) придал традиционному нормативному содержанию обязанностей перед Богом и собой статус выводного и подчиненного (провел его редукцию к благожелательности). Были реконструированы основные способы такой редукции по отношению к следующим требованиям: а) чтить Бога (оно выводится из восхищения благожелательностью Создателя), б) быть благоразумным в тратах и удовольствиях, хранить супружескую верность, не лишать себя жизни (они выводятся из благожелательности к конкретным людям, которым деятель может помочь, и к обществу, или системе), стремиться к истине и красоте (оно частично выводится из того факта, что эти ценности не запятнаны эгоизмом). Установлено, что обсуждаемая редукция по-разному представлена в раннем трактате Хатчесона «Исследование о происхождении наших идей красоты и добродетели» и позднем произведении «Система моральной философии». В последнем случае Хатчесон придает обязанностям перед собой большую самостоятельность, поскольку наряду с «моральным чувством» обсуждает «чувство приличия и достоинства» (А.В. Прокофьев).