Институт Философии
Российской Академии Наук




  Запрет на применение силы: моральный статус и практические конкретизации
Главная страница » Ученые » Научные подразделения » Сектор этики » Проекты » Запрет на применение силы: моральный статус и практические конкретизации

Запрет на применение силы: моральный статус и практические конкретизации

Прокофьев А.В.

Проект РГНФ, 2014–2015, проект № 14-03-00189

Итоги проекта (краткое резюме)

В течение 2014 г. в рамках осуществления предварительного этапа исследования было разработано описание этически значимых сторон основных практических контекстов, в которых применение силы претендует на моральную оправданность. Среди них: силовое пресечение продолжающегося покушения в ходе индивидуальной самообороны или защиты другого человека; организованная коллективная самооборона, в том числе справедливая война; воздающее применение силы, в том числе наказание; применение силы к тем людям, которые в силу стечения обстоятельств, а не по собственному умыслу препятствуют устранению угроз, а также к тем, физическое воздействие на которых оказывается непременным условием устранения угрозы. В продолжение этой работы в 2015 г. году было проведено сопоставление практики справедливой войны и института наказания. В его итоге определены следующие морально значимые характеристики войны, которые не позволяют рассматривать ее как воздаяние агрессору: 1) в случае войны-наказания пострадавшая сторона оказывается судьей и распорядителем процесса исполнения приговора, что недопустимо; 2) значительная часть страдающих от такого наказания людей не тождественна лицам, которые принимали решение, повлекшее за собой воздаяние. Установлено, что даже компромиссные интерпретации справедливой войны, сравнивающие ее не с наказанием, а с полицейской деятельностью по задержанию преступника (Д.Любэн), не ускользают от критики, построенной на основе разотождествления практических контекстов применения силы.

В течение 2014 г. в рамках осуществления первого этапа исследования была проанализирована роль принципа согласия в обосновании этики ненасилия. Одним из центральных аргументов в пользу предложенной в ней абсолютистской и широкой интерпретации запрета на применение силы является утверждение о том, что любые формы силового воздействия на другого человека недопустимы, поскольку тот не мог бы согласиться на такое к себе отношение. Согласие на применение силы рассматривается сторонниками этики ненасилия как противоречивое понятие: готовность согласиться с применением силы невозможно представить без совершения человеком тех поступков, которые делают применение силы излишним. Однако противоречие применения силы принципу согласия имеет место только в том случае, если в качестве критерия допустимости рассматривается исключительно нынешнее и действительное согласие. Если в той же роли способны выступать и другие виды согласия, то в некоторых случаях возникает конфликт между утверждениями, выражающими отношение человека к совершению другими людьми одного и того же действия, затрагивающего его интересы. Например, действительное нынешнее несогласие на применение силы может конфликтовать с действительным предварительным или действительным прогнозируемым согласием на ее применение (согласием ex ante и ex post). В результате проведенного исследования продемонстрировано, что такие конфликты превращают вопрос о допустимости применения силы в неразрешимый, поскольку однозначный приоритет какого-то из видов действительного согласия доказать невозможно. Выходом из данного тупика является признание санкционирующей роли не действительного, а гипотетического, точнее – разумного гипотетического согласия.

В ходе осуществления этой части проекта в 2014 г. проанализированы сложившиеся в современной этике подходы к использованию критерия разумного гипотетического согласия к проблеме применения силы (более конкретно – к вопросам обоснования самообороны, наказания и причинения вреда в ситуации крайней необходимости). Модель Дж.Ролза предполагает помещение идеализированного субъекта, выносящего решение об оправданности затрагивающих его интересы действий, в идеальную ситуацию (ситуацию информационных ограничений). Модель Т.Скэнлона ограничивается идеализацией субъекта. Обе они дают возможность обосновать перечисленные выше формы применения силы и тем самым создают альтернативу интерпретации принципа согласия, сложившейся в этике ненасилия. По ряду причин модель, предложенную Т.Скэнлоном, следует рассматривать как предпочтительный вариант. Успех скэнлонианского обосновании самообороны и наказания является, на наш взгляд, мощным аргументом против этики ненасилия.

В течение 2014 г. в рамках осуществления второго этапа исследования начат анализ деонтологических концепций этики силы. Они являются результатом попыток теоретиков найти среднюю позицию между этикой ненасилия, то есть абсолютистским и расширенным пониманием требования воздерживаться от применения силы, которое ведет к драматическому росту непредотвращенных бедствий и потерь, и консеквенционалистской позицией, которая лишает это требование абсолютного статуса и грозит обернуться вседозволенностью при выборе средств для достижения морально оправданных целей (готовностью совершать любые виды насильственных действий и в любых масштабах). Деонтологическая этика силы шаг за шагом отступает от этики ненасилия, пытаясь при этом а) не потерять отчетливые границы морально допустимого, б) не разойтись полностью с нравственным здравым смыслом. В итоге она формулирует абсолютистское понимание запрета на применение силы, но дает ему узкую интерпретацию. Существует три основных теоретических обоснования деонтологической этики силы: концепция гипотетического разумного согласия, концепция виновной потери права на неприкосновенность, концепция (доктрина) двойного эффекта.

В качестве центрального предмета исследования была проанализирована та версия деонтологической этики силы, которая опирается на доктрину двойного эффекта. Эта доктрина предполагает, что действие, причиняющее предвидимый вред другому человеку, является оправданным, если 1) благие следствия действия достаточно весомы, чтобы можно было допустить причинение ущерба, 2) вред причиняется в связи с безвыходностью ситуации, но не является прямым предметом воления, 3) благие следствия порождены самим действием, а не представляют собой результат последовавшего за ним ущерба. Исторически доктрина двойного эффекта сформировалась на основе осмысления лакун и недостатков аргументации, присутствующей в рассуждении Ф.Аквинского об оправданности самообороны частного лица. Существенные этапы в ее формировании связаны с именами кардинала Каетана, Ф. де Виториа, богословов-кармелитов из Саламанки. Как существенная часть моральной теологии католицизма доктрина двойного эффекта была окончательно оформлена создателями компендиумов XIX в. Во второй половине XX – начале XXI вв. произошла ее секуляризация и соединение с теоретическими посылками деонтологии кантианского типа. Для операционализации доктрины были разработаны специальные приемы, такие как контрфактуальный тест. Адекватность связанных с ней практических критериев оценивается на примере серийных мысленных экспериментов, таких как «Устрашающая и стратегическая бомбардировка», «Трамвай», «Возвращающийся трамвай», «Пешеходный мост» и т.д. Установлены две основных проблемы, препятствующие построению этики силы на основе доктрины двойного эффекта. Во-первых, она заставляет  рассматривать в качестве допустимых некоторые действия, ухудшающие положение всех сторон, чьи интересы затронуты исходной ситуацией. Во-вторых, она опирается на такой критерий разграничения намеренного и ненамеренного в поведении человека, который легко позволяет манипулировать им и оправдывать даже те случаи применения силы, которые традиционно рассматривались как противоречащие доктрине двойного эффекта (индивидуальная месть, устрашающее насилие в ходе войны  и т.д.). Эти недостатки могут быть нейтрализованы, если принцип двойного эффекта превратится из основного критерия деонтологической этики силы во вспомогательный.

В течение 2015 г. в рамках реализации третьего этапа исследования была реконструирована система аргументации консеквенциалистской этики силы. С точки зрения представителей этой нормативно-этической позиции, все формы поведения, связанные с применением силы, регулируются с помощью двух критериев: принципа отсутствия ненасильственных альтернатив и принципа пропорциональности, то есть перевеса позитивных следствий насильственного действия над негативными. Первая из проанализированных версий консеквенциалистской этики силы сложилась в рамках утилитаристской традиции. В ней принцип пропорциональности привязан к беспристрастному суммированию благосостояния задействованных в определенной ситуации лиц. В качестве аутентичного (то есть имеющего меньше внутренних противоречий и не скатывающегося к замаскированной деонтологической позиции) рассматривался двухуровневый утилитаризм Хэара–Сингера. Первый из реконструированных аргументов утилитаристской этики силы – доказательство ограниченной роли согласия/несогласия страдающих от насильственного действия лиц среди прочих факторов, определяющих морально оправданное решение. Утилитаризм рассматривает согласие/несогласие в качестве лишь одного из обстоятельств, учитывающихся при суммировании интересов. Отсюда следует вывод о допустимости некоторых действий, не вызывающих одобрения затронутых ими лиц. Второй реконструированный аргумент – обоснование равной или сопоставимой значимости моральной ответственности за причиненный и непредотвращенный вред. Утилитаристы демонстрируют поверхностный характер всех четырех способов доказательства неравной значимости этих видов ответственности, использующихся в деонтологической этике. Третий реконструированный аргумент – демонстрация абсурдных следствий отказа от суммирования интересов в тех случаях, когда достижение благоприятных последствий опосредствовано причинением вреда. Четвертый реконструированный аргумент – сведение общераспространенных интуитивных суждений, подтверждающих существование абсолютного запрета на некоторые способы применения силы, к не имеющим морального значения особенностям эволюционной истории человечества.

Вторая версия консеквенциалистской этики силы, проанализированная в течение 2015 г,  – моральная теология католического пропорционализма. Он, как и утилитаризм, пытается показать всю относительность разграничения положительных (таких как «ты должен уважать и защищать жизнь») и отрицательных (таких как «ты не должен убивать») предписаний и невозможность закрепить статус «безусловного зла» за тем или иным физическим действием (например, насильственным причинением смерти). В ходе осуществления проекта систематизирована аргументация пропорционалистов против доктрины двойного эффекта и реконструированы их попытки продемонстрировать, что основной философский авторитет католической традиции – Фома Аквинский – был пропорционалистом. Выявлено основное отличие пропорционализма от современного и классического утилитаризма: для пропорционалистов соразмерность насильственного действия его положительным последствиям определяется на основе широкого ряда ценностей, которые должен признавать любой моральный субъект.

В течение 2015 г. в рамках осуществления четвертого этапа исследования была проведена критика утилитаристской этики силы. Было выявлено, что утилитаристам не удается показать случайность интуитивных суждений, поддерживающих деонтологическую этику, и отождествить уважение к достоинству другого человека с приданием его интересам и потребностям равного веса в рамках суммирования. В связи с этим на повестку дня встает проведение синтеза двух основных версий этики силы. В качестве основы синтетической этики силы выступает утилитаризм, но он подвергается существенной модификации. Во-первых, последствия поступков оцениваются не в свете максимизации благосостояния, а в свете возможностей реализовывать разные ценности, в том числе, добиваться более полного соблюдения прав (или исполнения запретов). Во-вторых, устанавливаются пороговые величины ущерба, за которыми предотвращающее этот ущерб применение силы может уже не считаться с деонтологическими ограничениями, то есть не принимать их в качестве безусловных запретов. Тем самым отдается дань тем моральным соображениям, которые являются предметом озабоченности деонтологической этики силы, но при этом сохраняется возможность эффективно предотвращать катастрофические последствия.
 

Итоги проекта (развернутое изложение)

Запрет на применение силы (то есть причинение вреда посредством физического воздействия  на другого человека) выступает в качестве центрального элемента нормативного содержания морали. Хотя он отсутствует в исторически сложившихся кодексах виде прямой формулировки «не применяй силу и не грози ее применением», на его центральную роль указывает то значение, которое придается в них норме, запрещающей убийство. То, что совершение насильственных действий выступает как приоритетный предмет морального осуждения определяется несколькими обстоятельствами. В сравнении с неоказанием помощи, оно привносит в мир дополнительные источники вреда другому человеку, а в сравнении с иными способами причинения вреда – оставляет менее всего возможностей от него уклониться.

Конкретно-практическое содержание нормы «не применяй силу и не грози ее применением» зависит от морального статуса, который придается ей нравственными деятелями, а также от выделяемой для нее сферы действия. В первом случае речь идет о том, что она может рассматриваться в качестве безусловного запрета (абсолюта) или же в качестве важного вторичного правила, исполнение которого корректируется другими вторичными правилами либо напрямую – предельно общим нормативным основанием морали. Во втором случае имеется в виду то, что при сохранении абсолютного статуса запрета, последний может применяться ко всем проявлениям силового воздействия на другого человека или быть ограниченным строго определенным рядом практических контекстов. Если некоторые формы применения силы выпадают из-под действия запрета, то норма «не применяй силу и не грози ее применением» получает суженную, небуквальную интерпретацию, но в отношении оставшихся табуированными действий она остается столь же жесткой и непререкаемой.

Соответственно, перед ними оказываются три нормативно-теоретические ниши. Абсолютизация широкого понимания запрета представлена в этике ненасилия. Абсолютизация различных версий его узкого понимания присутствует в деонтологической этике силы. Релятивизация запрета в качестве вторичного правила (правила-презумпции) имеет место в консеквенциалистской этике силы. Оценка этих подходов к проблеме использования силы должна производиться на основе применения двух критериев. Первый: насколько адекватно в них отражается основная, предельно общая интуиция нравственного сознания, связанная с признанием неинструментальной ценности интересов и потребностей каждой человеческой личности (с уважением к ней)? Второй: насколько они соответствуют системе частных интуитивных суждений, определяющих оценку тех или иных действий обладателями общераспространенных моральных убеждений?

Этика ненасилия построена на основе предположения, что единственным способом полноценно выразить уважение к личности другого человека является полный отказ от инициативных или реактивных насильственных действий. Она опирается на два ключевых утверждения. А. На тезис о том, что моральная оправданность действия определяется согласием человека, интересы которого затронуты этим действием, на подобное обращение с собой. В отсутствие такого согласия принимающее решение лицо должно воздержаться от планируемого им действия. Применение силы по определению является тем действием, которое пренебрегает согласием другого, и, значит, оно представляет собой заведомое неуважение к его человеческому достоинству (использование его в качестве средства). Данное обстоятельство предопределяет недопустимость любых насильственных действий. Б. На тезис о том, что моральная ответственность действующего лица распространяется на весь тот вред другим людям, который оно причинило своими поступками, но не на весь вред, причинение которого оно могло предотвратить. Непредотвращение потерь другого человека рассматривается в рамках этики ненасилия как проявление неуважения к его человеческому достоинству (как использование его в качестве средства) только в том случае, если доступный способ их предотвращения не сопряжен с намеренным причинением вреда кому-либо. В противном случае бездействие не влечет за собой морального порицания. Отсюда вытекает убеждение в том, что применение силы к одним людям является изначально негодным способом помощи другим. В отечественной этической мысли последних десятилетий оба аргумента артикулированы в «негативной этике» А.А.Гусейнова. 

Этика ненасилия как абсолютистское и расширенное толкование запрета на применение силы сталкивается со следующими затруднениями. Во-первых, она игнорирует целый ряд устойчивых моральных интуиций, связанных с реактивным применением силы, таких как допустимость самообороны, наказания преступников, силового воздействия на невольных создателей угроз или на тех людей, без применения силы к которым угрозы не могут быть предотвращены. Причина игнорирования состоит в том, что они рассматриваются сторонниками этики ненасилия как недопустимое отклонение от предельно общей нормативной основы морали. Однако при таком понимании последней оказывается потеряна связь между нормативной этикой и живым нравственным опытом. Во-вторых, этика ненасилия опирается на ту интерпретацию принципа согласия, которая использует в качестве критерия действительное согласие подвергающегося воздействию человека. Однако тот, кто опирается на действительное согласие, неизбежно

сталкивается с конфликтами между предварительными, нынешними и будущими его проявлениями. В силу этого он не может ни обосновать, ни аргументировано отвергнуть допустимость той или иной стратегии поведения. Принятая этикой ненасилия логика обоснования моральных принципов ведет не к подтверждению ее ключевых тезисов, а к нормативному тупику. Этот тупик мог бы быть преодолен, если бы в основной нормативный критерий превратилось не действительное, а гипотетическое разумное согласие. Но этот ход мысли (реализованный в контрактуалистской этике) несовместим с признанием любых насильственных действий нравственно предосудительными. Примечательно, что сторонники этики ненасилия, прибегающие к критерию гипотетического разумного согласия, сближаются с общераспространенными моральными представлениями (например, одобряют юридическое наказание). В-третьих, столь резкое разделение ответственности за причиненный и непредотвращенный вред, скорее всего, является следствием стремления человека, избирающего расширенную интерпретацию запрета на применение силы, устранить из своей жизни моральный риск (риск потерять ощущение моральной правоты в случае ошибочной оценки причиненных и предотвращенных потерь). А это можно рассматривать как выбор ключевого нравственного принципа на основе собственной психологической прагматики, а не основе той моральной ценности, которой обладает каждый человек (в том числе те, кому можно помочь с помощью силового пресечения агрессивных действий).

Деонтологичекая этика силы предполагает допустимость некоторых вынужденных, реактивных силовых воздействий, но устанавливает предельно строгие границы в отношении других. Так допустимой считается индивидуальная и коллективная оборона в тех случаях, когда угроза неминуема и нападение продолжается, однако, признается недопустимым непропорциональное применение силы или применение силы в случаях, когда сохраняется альтернатива силовому решению конфликта. Кроме того, коллективная самооборона должна исключать некоторые виды воздействий на нападающую сторону (например, использование вооружений, не соответствующих «принципу гуманности», или пыток для получения стратегически важной информации). В случае с воздающим применением силы считаются безусловно недопустимыми наказание заведомо невиновных, наказание без судебной процедуры, наказание с применением унижений и издевательств. Нанесение ущерба третьим лицам для устранения серьезных угроз значительному количеству людей признается допустимым, однако в строго ограниченном ряде случаев. Граница соответствует различию мысленных экспериментов, обсуждение которых инициировали Ф.Фут и Дж.Дж.Томсон, «Трамвай» (допустимое применение силы) и «Пешеходный мост» (недопустимое). В первом случае спасти пятерых человек от движущегося трамвая можно только перенаправив его на стрелке в сторону одного человека, во втором случае спасти пятерых можно только сбросив под трамвай человека, стоящего на мосту, и тем самым остановив его дальнейшее движение. Та же граница имеет место в случае со стратегическим (осуществляемым в ходе атаки на военные объекты) и устрашающим (осуществляемом в ходе атаки на невоенные объекты) применением силы к нонкомбатантам.

Обоснование узкой и абсолютистской интерпретации запрета на применение силы производится на основе трех основных теоретических моделей: контрактуалистской версии принципа согласия, концепции моральных прав и доктрины двойного эффекта. Они могут быть по-разному представлены в нормативной этике. Часто они рассматриваются как отдельные, несовместимые и конкурирующие между собой концепции, которые претендуют на полноценный вывод всех регулирующих применение силы норм. Иногда теоретики воспринимают их в качестве удачных объяснений разных деонтологических принципов, что ставит вопрос он необходимости их соединения в единую концепцию. Наконец, бывает и так, что одна из них воспринимается в качестве базовой, а другие признаются ее частными выражениями.

Контрактуализм предполагает, что применение силы в определенной ситуации оправдано, если на него дал бы согласие разумный (рациональный) человек, оказавшийся на месте того, к кому применяется сила. В некоторых версиях контрактуализма предполагается использование информационных ограничений, которые скрывают от разумного (рационального) субъекта, выражающего свое мнение по поводу определенного принципа, его действительное место среди тех, кого затрагивает реализация этого принципа. Он заранее не знает того, агрессор он, или жертва нападения, или претерпевающее ущерб третье лицо, что автоматически заставляет его искать набор нормативных принципов, выражающих идею беспристрастности. Этот вариант этики силы сложился на основе применения методологии, предложенной Дж.Ролзом. В других версиях разумный (рациональный) субъект знает о своем месте, но в силу своей разумности соглашается лишь с тем принципом, который не мог бы на разумных основаниях отвергнуть ни один из затронутых его действием людей. Те, ради кого применяется сила, не могли бы согласиться на альтернативный принцип, который продвигает их интересы в меньшей мере. Те, к кому применяется сила, не могли бы отвергнуть предлагаемый принцип, ссылаясь на свои потери, но могли бы это сделать по отношению к принципу, который допускал бы более свободное применение силы. На этой основе согласие на физическое воздействие может быть получено как от агрессора, подвергающегося пресекающим или воздающим воздействиям, так и от третьих лиц в ситуации «Трамвай», но не в ситуации «Пешеходный мост». Данный вариант этики силы сложился на основе методологии, предложенной Т.Скэнлоном.

Теория моральных прав опирается на факт существования безусловно защищенных нравственными принципами и нормами потребностей и интересов человека. При определенном прочтении этой теории она могла бы стать основой не просто абсолютистского, но абсолютистского и расширенного понимания запрета на применение силы (слиться с этикой ненасилия). Однако есть два рассуждения, которые не дают реализоваться этой возможности. Первое касается возможности потери определенных прав теми, кто нарушает права других людей. Так как нарушитель потерял свой иммунитет от силовых воздействий благодаря злоупотреблению собственной свободой, то в меру общественной необходимости или исключительно в меру тяжести нарушения к нему может быть применена сила. Вместе с тем, есть и такие воздействия, которые никак не могут быть вписаны в деятельность по защите прав, и есть такие права, которые невозможно потерять ни при каком стечении обстоятельств. В этих случаях мы наталкиваемся на абсолютную границу морально допустимого. У истоков данного подхода стоит И.Кант с его рассуждением о допустимости противодействия противодействию свободы, и он принимается подавляющим большинством теорий моральных прав. Второе рассуждение связано с предполагаемым приоритетом негативных прав над позитивными и относится к мотивированному моральными соображениями применению силы к третьим лицам. В части таких случаев действия спасителя являются безусловно запрещенным исполнением позитивного права в ущерб негативному (как в ситуации «Пешеходный мост»). Другая их часть интерпретируется как вполне допустимый выбор между вынужденным нарушением двух негативных прав, который решается на основе соображений, связанных с количеством тех, кто в итоге избегнет вреда (ситуация «Трамвай»). Это рассуждение, коренящееся в традиционном для европейской теории естественного права разграничении совершенных и несовершенных прав, было предложено Ф.Фут. В качестве основы для приписывания прав может выступать принцип согласия (и тогда две концепции сливаются межу собой) или иные, не связанные с ним критерии.

Принцип двойного эффекта предполагает, что действие, причиняющее вполне предвидимый вред другому человеку, является оправданным, 1) если благие следствия действия достаточно весомы, чтобы можно было допустить причинение вреда, 2) если вред причиняется в связи с безвыходностью ситуации, но не является прямым предметом воления, 3) если благие следствия порождены самим действием, а не являются результатом последовавшего за ним вреда. Статус ненамеренного вреда закрепляется в итоге за вредом агрессору, который порожден пропорциональным применением силы при самообороне, и за вредом третьим лицам, который причиняется в ходе достижения масштабной благой цели, но от которого не зависит его достижение (как в случаях «Трамвай» и «Стратегическая бомбардировка»). Если же вред от причинения силы опосредствует достижение цели, то он рассматривается как намеренный, и действия попадают под категорический запрет на применение силы. Исторически доктрина двойного эффекта сформировалась на основе осмысления лакун и недостатков аргументации, присутствующей в рассуждении Ф.Аквинского об оправданности самообороны частного лица. Существенные этапы в ее формировании связаны с именами кардинала Каетана, Ф. де Виториа, богословов-кармелитов из Саламанки. Как существенная часть моральной теологии католицизма доктрина двойного эффекта была окончательно оформлена создателями компендиумов XIX в. Во второй половине XX – начале XXI вв. произошла ее секуляризация и соединение с теоретическими посылками деонтологии кантианского типа. Для операционализации доктрины были разработаны специальные приемы, такие как контрфактуальный тест – процедура, которая позволяет определить, действительно ли неблагоприятные последствия входили в замысел определенного поступка.

Необходимость вреда для достижения благой цели может рассматриваться вне вопроса о намеренности – как действующий прямо критерий недопустимости действия. Так как причинение смерти в ситуациях «Пешеходный мост» и «Устрашающая бомбардировка» является обязательной частью цепи событий, ведущей к благу, то жизнь другого человека выступает только как средство достижения цели (к ее обладателю проявляется неуважение). А в ситуациях «Трамвай» и «Стратегическая бомбардировка» причинение смерти не входит в эту цепь, оно происходит не перед достижением цели, а после него или одновременно с ним, поэтому жизнь другого человека средством спасения не является. Анализ места причиняемого вреда в причинно-следственных цепочках, порождаемых морально мотивированным действием, оказывается в центре деонтологической этики силы в связи с работами Ф.Кэмм. В этом виде, как показывает пример концепции Т.Скэнлона, доктрина двойного эффекта может поглощаться контрактуалистской версией принципа согласия. Вместе с тем, следует указать на то, что нормативные ориентиры, предложенные доктриной двойного эффекта, не являются очевидными для всех сторонников проведения границ допустимого в соответствии с местом поступка в причинном ряду, ведущем к благим последствиям. Та же Ф.Кэмм считает нужным провести уточнение границ допустимого и недопустимого, получившее название «доктрина тройного эффекта».

Итак, деонтологичекая этика силы снимает или смягчает некоторые проблемы этики ненасилия. Она порождает гораздо более соответствующий частным интуициям набор норм. Она снимает противоречия между типами действительного согласия, заменяя его гипотетическим согласием разумного субъекта. Наконец, она значительно уменьшает количество случаев, которые можно было бы проинтерпретировать как игнорирование значимости другого в ситуации, где можно предотвратить вред. И все же каждый из формирующих ее подходов проблематичен. Доктрина двойного эффекта не позволяет объяснить все случаи интуитивного одобрения применения силы. Так в рамках наказания ущерб заведомо не выступает как побочный эффект. Кроме того, она очень уязвима для сугубо языковых переоформлений ситуации, сдвигающих границу допустимого в сторону ослабления или ужесточения. Теория моральных прав создает принципиальную неопределенность правил соотнесения нарушенных и потерянных прав, не позволяющую определять масштаб допустимого применения силы. Так же она неизбежно вытесняет в область недопустимого ответное применение силы к тем, кто создает угрозы без вины (душевнобольным или людям, ошибочно считающим себя обороняющимися). Это резко расходится с интуитивно очевидными суждениями. Наконец, контрактуалистское понимание принципа согласия опирается на недостаточно очевидный набор оснований разумности отрицания принципов.

Наряду со специфическими недостатками отдельных концепций, есть и те, которые свойственны им всем. Так любая версия деонтологической этики силы настаивает  на недопустимости причинения ущерба (например, смерти) небольшому количеству людей ради спасения значительного их количества даже в том случае, когда в результате бездействия погибнет как и меньшинство, так и большинство. Любая версия деонтологичекой этики силы провозглашает недопустимость предотвращения катастрофических потерь с помощью действий, которые противоречат категорическим запретам, но сопряженных с радикально меньшими потерями. В этой связи у некоторых деонтологов возникает так называемая катастрофическая оговорка. Однако как только мы начинаем определяться с ее местом в общей системе норм деонтологический характер их концепций нарушается.

Консеквенциалистская этика рассматривает в качестве единственно правильного подхода к воплощению морального уважения к каждому человеку в тех ситуациях, когда интересы и потребности разных людей противоречат друг другу, использование принципа, предписывающего увеличивать благополучие (или уменьшать потери) наибольшего количества людей. На этом уровне рассуждения применение силы и отказ от него являются равноправными стратегиями достижения более общей цели. Запрет на применение силы возникает на менее общем уровне как вероятностная презумпция, выведенная на основе опыта. В некоторых случаях она ограничивается иными вторичными правилами, регулирующими поведение в типичных ситуациях. Таковы правила, позволяющие или предписывающие пресечение нападений или устанавливающие порядок назначения наказаний. В других случаях презумпция неприменения силы преодолевается не вторичными правилами, а прямым использованием расчета суммированного благополучия (или суммированных потерь) в уникальной ситуацию. Именно так построен двухуровневый утилитаризм Р.Хэара или П.Сингера. В рамках консеквенциалистской этики силы полностью и безболезненно преодолевается проблема нечувствительности к вреду, который можно предотвратить: все виды вреда изначально находятся на одних весах. Также полностью снимается парадокс «насилия по согласию»: ведь согласие на то или иное обращение превращается из ведущего критерия моральной оправданности/неоправданности действий в один из вторичных факторов, влияющих на благополучие людей. Исчезает несоответствие с моральными интуициями, касающимися катастрофических ситуаций. Однако появляются очень острые противоречия с другими интуициями – например, с теми, которые заставляют однозначно осуждать действия в ситуации «Пешеходный мост» или устрашающие бомбардировки на войне. Сторонники консеквенциалистской этики силы не усматривают никаких моральных различий между поступками там, где большинство обладателей нравственного чувства видят фундаментальную границу между допустимым и абсолютно недопустимым. У теоретиков утилитаристского толка есть ответ на подобную трудность. Противоречащие их позиции интуитивные суждения рассматриваются ими как результат морально безразличных эволюционных или психологических факторов (например, как следствие разной роли различных видов применения силы в ранний период существования человечества) (мнение П.Сингера и Т.Тоншо). Однако эти объяснения не достаточно убедительны и порождают вполне обоснованное опасение в том, что в сфере выбора средств для достижения морально оправданных целей консеквенциалистская этика силы создает эффект вседозволенности.

Если недостатки этики ненасилия заставляют полностью отказаться от нее, то деонтологическая и консеквенцилистская этика требуют соединения. Наиболее перспективные направления их синтезирования таковы. А. Создание такой версии консеквенциализма, в которой последствия поступков оцениваются не в свете максимизации благосостояния, а в свете возможностей более полного соблюдения прав (или исполнения запретов). Подобное расширение ценностных оснований консеквенциалистской этики было осуществлено в моральной теологии католического пропорционализма. Он, как и утилитаризм, пытается показать всю относительность разграничения положительных (таких как «ты должен  уважать и защищать жизнь») и отрицательных (таких как «ты не должен убивать») предписаний и невозможность закрепить статус «безусловного зла» за тем или иным физическим действием (например, насильственным причинением смерти). Однако пропорционалисты полагают, что соразмерность насильственного действия формируется его отношением к широкому ряду ценностей, которые должен признавать любой моральный субъект. Б. Выявление пороговых величин ущерба, за которыми предотвращающее этот ущерб применение силы может уже не считаться с деонтологическими ограничениями, то есть не принимать их в качестве безусловных запретов. После того, как ситуация преодолевает такой порог, решение принимается на основе консеквенциалистских расчетов, в которых ущерб, вынужденно причиненный с нарушением деонтологических ограничений, рассматривается как обладающий большим удельным весом, чем ущерб предотвращенный. Тем самым отдается дань тем моральным соображениям, которые являются предметом озабоченности деонтологической этики силы, но при этом сохраняется возможность предотвращать катастрофические последствия. Движение в эту сторону было отчасти осуществлено нормативными этиками, позицию которых принято называть «пороговой деонтологией».

 

Краткая аннотация на английском языке

There are three main interpretations of the principle prohibiting the use of force: the non-violence ethics, the deontological ethics of force, and the consequentialist ethics of force. Their arguments were reconstructed and scrutinized in this research. The non-violence ethics interprets the prohibition on the use of force broadly (i.e. as forbidding all cases of killing, maiming, inflicting physical pain) and in an absolutist way. It is based on two main theses: 1) it is absolutely impermissible to treat a person in such a way that she rejects, and she can not give consent on the use of force, 2) we are not responsible for the unprevented harm if its prevention requires us to use force. The first thesis would be right if the sole criterion of moral permissibility was an actual consent on some treatment given in the moment of the action that affects somebody’s interest. If, on the contrary, a hypothetical (reasonable) consent can also be employed as the criterion, then the use of force can be morally justified, at least in some cases. We proposed arguments for the priority of a hypothetical (reasonable) consent in moral evaluation of the most cases of the use of force. Within such a framework the broad understanding of the prohibition characteristic of the non-violence ethics turns out to be very vulnerable. The second thesis would be right if there were some compelling reasons for the absolute priority of the principle ‘do no harm’ over the principle ‘prevent harm’. But they are definitely missing. That is the basis for discarding the ethics of  nonviolence.

The deontological ethics of force proposes a broad but, nevertheless, an absolutist interpretation of the prohibition. Some cases of the use of force remain absolutely impermissible, but others become a matter of exception. This theory rests upon the idea of inviolability of rights and (or) different versions of the double effect reasoning. The latter based on the distinction between intentional bad effects of an action and foreseen but unintentional ones. If some action leading to good effects is accompanied by unintentional bad effects, this action is morally permissible provided that bad effects are proportional to the goals pursued. The consequentionalist ethics of force regards the prohibition as a secondary inferential norm thereby relativizing it. This theory is represented by the simplest utilitarian version and the more complicated conception of the Catholic proportionalism. Consequentionalists argue that the idea of moral rights belongs to the first level of moral thinking that is valid only in some normal circumstances, while in extraordinary situations the principle of minimizing aggregate harm should be employed. They show also that distinctions inferred on the basis of the double effect reasoning are not clear and strict but vague and qualitative. This critique is generally persuasive, but it can not justify an absolute insensitivity of the normative ethical theory to the moral intuitions that lead to an emergence of the deontological ethics of force. This implies that there is a necessity to construct a synthetic approach that should be consequentialist by its general structure but adapted to some distinctions advanced by deontologists. These distinctions change substantially the weight of some types of harm within moral calculations and create some thresholds of harm that should be overcome before the simple logic of lesser evil could shape our decisions.
 

Публикации по результатам проекта

Прокофьев А.В. Интерпретации запрета на применение силы в нормативной этике (природа расхождений и возможности синтеза) // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия Философия. 2015. № 2. С. 16–23.

Прокофьев А.В. Моральная теология пропорционализма и запрет на применение силы // Ценности и нормы в потоке времени: материалы VI Международной научной конференции (Курган, 9-10 апреля 2015 г.) / отв. ред. Б.С. Шалютин. Курган: Изд-во Курганского гос. ун-та, 2015. С. 100–103.

Прокофьев А.В. Проблема применения силы в утилитаристской этике // Этическая мысль. 2015. Том. 15. № 2. С. 88–107. 

Прокофьев А.В. Справедливая война как наказание агрессора // Проблемы этики: философско-этический альманах / Философский факультет МГУ имени М.В.Ломоносова / ред. А.В. Разин. И.А. Авдеева. Вып. V. Ч. 1. М.: Издатель Воробьев, 2015. С. 146–160.

Прокофьев А.В. Моральный абсолютизм и доктрина двойного эффекта в контексте споров о допустимости применения силы // Этическая мысль. 2014. Вып. 14. С. 43–64. 

Прокофьев А.В. Принцип согласия и применение силы // Вопросы философии. 2014. №. 12. С. 35–44.

Прокофьев А. В. Использование принципа согласия в теоретическом обосновании этики ненасилия (некоторые критические соображения) // "Дні науки філософського факультету – 2014", Міжн. наук. конф. (2014 ; Київ) : [матеріали доповідей та виступів] / редкол.: А. Є. Конверський [та ін.]. – К. : Видавничо-поліграфічний центр "Київський університет", 2014. – Ч. 6. С. 195–198.