Одним из изменений нормативного содержания морали в период раннего Нового времени являлось начало активного использования в качестве центрального морального концепта понятия «индивидуальное (или субъективное) право». В это время происходит соотнесение индивидуальных прав с моральными обязанностями и запретами, а также построение иерархий обязанностей и прав. Именно на этой основе формируются целостные нормативные программы. Понятие индивидуального права начинает конкурировать с понятием правильного или справедливого поведения, то есть поведения, которое соответствует закону и вписано в морально оправданный порядок взаимодействия между людьми.
Это изменение невозможно воспринимать как изменение одной лишь формы морали. Дело в том, что при соблюдении права именно итоговое положение другого (ближнего, реципиента) выступает в качестве непосредственного критерия правильности действия. Деятель (в отличии от ситуации с исполнением обязанности или стремления к добродетели) прямо озабочен обеспечением защищенного интереса реципиентов, а не своим совершенством или своим положением перед лицом источника закона или обязанности. Кроме того, при переходе на язык прав имеющий право реципиент получает возможность обращаться к деятелям с требованием. В системе отношений, построенной на основе исполнения прав или уважения к правам, деятель оказывается не просто «ответственным за что-то», но и «подотвественным» или «подотчетным кому-то», и этот кто-то — не удаленный источник требования (будь то Бог, Разум или общество), а сам конкретный другой, интересы которого затрагивает действие.
Историко-этический нарратив, касающийся развития идеи индивидуального права в философии раннего Нового времени таков. В его начальной точке оказывается Гуго Гроций, разграничивший два понимания права: право как синоним справедливости и право как «нравственное качество, присущее личности, в силу которого можно законно владеть чем-нибудь или действовать так или иначе». Дальнейшими вехами являются этика и политическая философия Дж. Локка, кантовская концепция нравственности и первые декларации прав человека. Если же говорить о следующем существенном шаге к современному пониманию нормативного содержания морали, то это будет комплекс идей, выраженных в «Утилитаризме» и трактате «О свободе» Дж.С. Милля.
Каковы возможные движущие силы (культурно-исторические факторы) процесса превращения понятия «индивидуальное право» в центральный моральный концепт? Первый связан с развитием идеи религиозной терпимости в период после религиозных войн. Представления о благе, добродетели, божественном законе в условиях острой конфронтации внутри одной и той же конфессии (Христианства) не могли стать основой мирного сосуществования, тогда как понятие «право», опирающееся на простой и разделяемый всеми набор благ, к которым должен иметь доступ любой обладатель прав, было вполне работающим инструментом достижения социального мира (Дж. Шнивинд, Дж.Ролз). Второй фактор связан с противостоянием патерналистской опеке со стороны абсолютистских режимов. В условиях абсолютистской культуры, совмещавшей мелочное регулирование жизни своих членов с требованием от них безоговорочного подчинения благодетельной власти, понятие «право» являлось средством обозначения границ неприкосновенного индивидуального пространства индивидов (Э.Ю. Соловьев). Третий фактор был связан с формированием универсальной эмпатии в отношении другого человека на основе новых форм описания внутреннего опыта. Отразившееся в новых литературных формах и во многом формировавшееся на их основе «углубление» психической жизни создавало аксиоматическую уверенность в том, что защита интересов индивида и его возможности определять свою жизнь без внешних вмешательств должна быть обеспечена всем людям и в равной мере (Л. Хант).
Эти три фактора и акцентирующие их три генеалогии идеи индивидуального права на первый взгляд не скоординированы между собой. Первая и две последующих подчеркивают роль событий, принадлежащих к разным временным периодам (XVI-XVII вв. и вторая половина XVIII в.). Генеалогия, связанная с противостоянием «благодетельной тирании» абсолютизма, заставляет нас сосредотачиваться на политико-юридической антропологии, а генеалогия, связанная с появлением новой эмпатической чувствительности — на психологии эмоций. Однако их соединение не является невозможным. Временную несогласованность первого и двух других факторов можно рассматривать как отражение последовательности внутри долговременной тенденции, как постепенное включение ступеней ракетного двигателя. Различие между вторым и третьим фактором — как различие аспектов единого процесса, причем описанная Э. Ю. Соловьевым реакция на абсолютистский режим — это реакция морального субъекта, который уже пережил или начинает переживать трансформацию моральной чувствительности, описанную Л. Хант (в ней важное место занимает именно то, что деятель дорожит своей автономией и эмпатически относится к чужой).
Литература: Гуго Гроций О праве войны и мира. М.: Ладомир, 1994. 870 с. Кант И. Основоположения к метафизике нравов // Кант И. Соч.: в 4 т., на нем. и рус. яз. Т. III. М.: Московский философский фонд, 1997. С. 39-276. Локк Дж. Два трактата о правлении // Локк Дж. Сочинения в трех томах. Т. 3. М.: Мысль, 1988. С. 135-406. Соловьев Э. Ю. И. Кант: взаимодополнительность морали и права. М.: Наука, 1992. 216 с. Hunt L. A. Inventing Human Rights: A History. N.Y.: W.W. Norton and Company, 2007. 272 p. Schneewind J. The Invention of Autonomy: The History of Modern Moral Philosophy. Cambridge, 1998 Rawls J. Political Liberalism. New York: Columbia University Press, 1993. 464 p. XXVI-XXX. Schneewind J. Essays on the History of Moral Philosophy. Oxford: Oxford University Press, 2010. p. Schneewind J. The Invention of Autonomy: A History of Modern Moral Philosophy. Cambridge: Cambridge University Press, 1998. 624 p. |
|||||
|