назад
Н. М. Азарова (Москва)
Что такое границы в новейшей русской поэзии?*
Если сравнивать представление пространственных и временных пределов в русской поэзии, то в общем плане можно сказать, что для ХХ века были характерны временные границы, а для XXI пространственные. Это связано с неким насильственным элиминированием эсхатологии, и приоритет пространственности можно объяснить во многом выдвинутостью в XXI веке когнитивных методов, когнитивным окрасом XXI века. Для современной русской поэзии характерна интерпретация границы как линии между государствами. Для большей части современных поэтов граница оказывается гораздо более привычной вещью, чем порог и предел. Раздвигая границы, культура одновременно абсолютизирует само понятие границы. Граница прежде всего понимается как геополитическая, это границы государств, а не местностей. Субъект ХХI в. оказывается выдвинут не в историю, а в геополитику. Интересно, что политизация термина граница заметна не просто в новейшей русской поэзии, а в поэзии именно последних нескольких лет. Если говорить об идее века, то граница между веками проходит как раз по политизации термина граница. Граница между государствами (в основном враждебная) может приобретать негативные коннотации и восприниматься как опасность, неприятность, происшествие, связываться с понятием власти. В связи с известными политическими событиями 2014 года происходит публицистическая геополитическая политизация концепта граница, что находит отражение и в поэтических текстах. Но и понимание границы как границы тела человека не менее важный концепт в новейшей поэзии. Субъект ощущает себя через (не)проницаемость границ тела. Заметен некоторый перенос акцента в концептуализации границы со взаимоотношений субъекта с внешним пространством и временем непосредственно на границы самого субъекта. Диктат когнитивистики как метода ощущается в том числе в поэзии, когнитивное понимается как пространственное, равное телесному, появляется взаимотрасформируемость пространства и тела, когда одно выступает источником концептуализации для другого.
Азарова Наталия Михайловна, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института языкознания РАН
_______________________ * Исследование выполнено при поддержке РФФИ (проект № 16-24-10001 "Параллельные процессы в языке современной русской и китайской поэзии").
И. Антанасиевич (Белград)
Геомифологическое пространство как единая эстетическая система (на примере мифа о Косовом поле)
Предметом этого исследования является изложение некоторой концептуальной схемы, разработанной для исследования пространства мифа, которое бытует не только как зона – мифологический концепт, но при этом представляет собой географическое пространство с четко очерченными границами (политическими, социологическими, культуро-логическими). Разделенное на два мифа – албанский и сербский – данное пространство все же представляет собой единую систему, обладающую специфическими эстетическими критериями. Рассматривать его необхо-димо не только в ретроспективе – как бытовавший длительное время комплекс легенд и верований, но и в перспективе, как циклично возоб-новляющийся феномен: живое социальное, психологическое, а также политическое явление. «Косовский миф» – это и исторический концепт, который несколько раз в истории перелицовывался и трансформи-ровался, в зависимости от геополитической необходимости, и культурное пространство, которое воспринималось как место, где ковалась «духовность нации», и географическое пространство, чьи топонимы, свидетельствуя об исторической битве, воспринимаются как место славы. Эти главные мифологические точки: Косово поле в целом; место убийства Мурата – Газиместан; место его захоронения; место смерти Милоша Обилича; место гибели князя Лазаря; место «побега» Вука Бранковича; Бабин мост (Бабин нос); Самодржа, Грачаница и пр. Это не только локусы мифологического цикла о Косовом поле, но и бытующие поныне реальные географические точки. Преломляясь через восприятие сербов и албанцев, они создают свои отдельные, хотя и в основе общие, мифологические клише. Мифологическое клише – цельная система, где заранее заданы образы-архетипы, отношения между ними, сюжетные линии и тип оценок. Следование такому клише означает, что мифологема перешла в метафору – отличную от мифологемы дискурсивную систему. Согласно М. Фуко, формация дискурса обеспечивает возможность замены одной дискурсивной формации на другую через заполнение разрывов в дискурсе в ходе осуществления дискурсивных практик. Данная постановка вопроса показывает, насколько специфичной мощной мифологической энергией обладают нарративы, сформированные около одного локуса и со временем получившие общенациональный характер, т.е. превратившиеся в артефакт.
Антанасиевич Ирина, доктор филологических наук, профессор русской литературы филологического факультета Белградского университета
И. П. Басалаева (Новокузнецк)
Работа (гео)пойэзиса в современном сибирском кинотексте
Мир, с которым мышление справляется – начиная с досократиков и по сей день – являет себя во множественных переживаниях. Текучая множественность настроенностей, являющих мир, протоколируется значительно меньшим количеством текстов. Их модерный корпус тяготеет к двум модусам проявления мира – пространственному и территориальному. С миром как пространством человек справляется в значении выправляется, правя себя, то есть внося «правки» в своё существование и взирая на мир как на вечно-возможное. С миром как территорией он справляется, управляясь с ним как с данным для расправы и потому конечным. И оба способа произведения мира являют собой работу пойэзиса, выведения из потаённости в несокрытость. Пространственный модус произведения мира сформировал литературу в общем смысле, как способ говорить о мире. В территориальном режиме собирания мира возникла литература путешествий как легитимация управительственного к нему отношения. Именно на этом фундаменте выстроилась машинерия бюрократического администрирования миром в его физической данности. Работа пойэзиса обнаруживает себя не столько в манифестах и вообще громких интеллектуальных жестах, сколько в обыденном и рутинном. Кинематограф – одно из таких неочевидных полей выведения в мир практик работы с миром. Геопойэзис отечественного кинематографа вырастал в опытах фильмического усмотрения сибирского пространства как иного. Территориализирующий взгляд на это иное создал массив советских фильмов в духе освоения сибирских богатств и покорения сибирских просторов, поддающихся слаженному энтузиастическому напору идеологически подкованных героев. Пространственному киновзгляду на Сибирь свойствен гетеротопный фокус, в котором демонизированная Сибирь являет себя как место действия тайных сил мира, не подлежащих никакому управительственному контролю. Автора интересует, как устроено неравновесие этих базовых логик показа Сибири в отечественном – особенно современном – кино.
Басалаева Ирина Петровна, кандидат философских наук, доцент кафедры философии Новокузнецкого филиала КемГУ
В. Баяц (Белград)
Геопоэтические басни, или об интеллектуальном номадизме
…Переводчик сербской литературы Мирей Робен с момента моего прибытия в Рен настаивала на нашей встрече с Уайтом, поскольку была уверена, что он и я обладаем схожими интересами и мышлением. Я знал, что Кеннет Уайт – большой путешественник, знаток Дальнего Востока, эссеист, автор путевых заметок, философ, лингвист, профессор метапоэтики в Парижском Университете Сорбонна, обладатель крупнейших французских наград. Вершиной творчества Уайта стало основание в 1989 году в Париже Международного института геопоэтики и выпуск ежегодного журнала Труды по геопоэтике: здесь собрались публицисты и географы, археологи и писатели, социологи и философы, художники, биологи, антропологи и лингвисты со всего света. Я начал читать Синий путь – книгу о индейцах и эскимосах Лабрадора. И для меня открылся новый мир, мир, где все ранее существавшие многочисленные границы исчезли: их убрал этот невероятный шотландец... Я написал Уайту, что его поэтика «духовной географии» помогла мне завершить сборник рассказов Подставки для снов, которым я дал подзаголовок «Геопоэтические басни». Он позвонил мне и попросил немедленно приехать. Мы провели вместе весь день, разговаривая: я старался ему пересказать свои мысли о его геопоэтике, приводя примеры из книги басен, тогда еще рукописи... И так я начал путешествовать по мирам, по геопоэтическим мирам, оставляя путевые записки. Я переосмыслял уже известные постулаты, правила и каноны басни, я модифицировал и трансформировал, перелицовывал и переделывал, разлагал на составные части… Самая строгая часть басни, её завершительная мысль, известная как нравоучение, своей краткой формой разрушает предыдущую, столь тщательно выстроенную череду символов, уничтожая языковую, смысловую эквилибристику. В новых условиях более эластичного понимания законов литературных жанров самый известный элемент басни (хотя, возможно, не самый важный) – поучение – должен быть изменён в той части, которая проявляет себя слишком жёстко, нетолерантно и лживо. Геопоэтические басни – это способ интеллектуального номадизма, путешествия во времени, и в пространстве. В моём представлении, это – реальная фикция, описывающая жизнь.
Баяц Владислав, писатель, глава издательства "Геопоэтика" (Белград)
В. С. Березин (Москва)
Руины будущей войны
Традиция руины как символа в искусстве. Руины прошлого: от символа в живописи и поэзии к общественному туристическому интересу. Русская традиция храмовой руины, в сравнении с европейской и южно-азиатской традицией (Ангкор-Ват) Специфика общественного интереса к военной руине и деконструкция туристического интереса. Отличие памятника военным разрушениям от фортификационных сооружений как памятников. Изменения военного ландшафта и циклопические недостроенные сооружения. Прежняя концепция войны и военные сооружения – Flakturm и система «Беркут». Изменение ландшафта, то есть появление комплексного ландшафта милитаристской руины в обыденной жизни. Положения и выводы: Руина не является дефектным сооружением, это сооружение вполне полноценное. Просто оно состоит из материальной части и части воображаемой. Одной из причин общественного интереса является прямое прикосновения к времени, а прикосновение к военной руине – взаимодействие с силой, бывшей или ныне действующей.
Zbigniew Przęzak, płk rez. mgr inż. System obrony przeciwlotniczej Moskwy – PZR S-25 (SA-1 Guild). Альперович К. Годы работы над системой ПВО Москвы (1950—1955). (Записки инженера). — 2003. Ерохин Е. Ракетный щит Москвы (рус.) // Крылья Родины. — М., 1999. — № 11. — С. 17-18.
Березин Владимир Сергеевич, прозаик, эссеист, литературный критик
Т. А. Богумил, А. И. Куляпин, Е. А. Худенко (Барнаул)
Картография художественного мира В. М. Шукшина
Художественное пространство В. М. Шукшина отличается ярким своеобразием. Психологические истоки этого своеобразия связаны с архетипическим делением пространства на «свое» и «чужое», где «свое» пространство наделяется положительной семантикой, а «чужое» оказывается смертельно опасным, профанным. Если учитывать эволюцию творчества писателя, то в его пространственной модели постепенно все меньше остается географического, все больше появляется литературного и мифопоэтического. Максимально значимо и в жизни, и в творчестве Шукшина пространство Алтая. В его произведениях Алтай наделен признаками райского топоса. Сибирь (Алтай), Кавказ, Крым, Финляндия в мире Шукшина выступают как своеобразные «двойники». Семантически нагружены в пространстве Алтая, в первую очередь, его артерии: Чуйский тракт и Катунь, со- и противопоставленные друг другу. Помимо хорошо известного конфликта города и деревни, в прозе Шукшина очень отчетливо проявлен конфликт между Европейской частью России и Сибирью. Сибирь понимается расширительно, включая в себя пространство от Урала до Дальнего Востока. Шукшин создает идеализированный образ Сибири, который остается для него привлекательным на всем протяжении творчества. Писатель трансформирует магистральную сюжетную схему русского классического романа XIX века, где Сибирь предстает местом каторги, символической смерти и воскрешения. Граница при перемещении внутри единого советского пространства – Урал. Сельскому миру, который локализован в подавляющем большинстве случаев в Сибири, на Алтае, в родных Сростках, Шукшин нередко противопоставляет не какой-то абстрактный город, а Москву или Ленинград. Столицы предстают как место завоевания и воплощения мечтаний героя о свободе и воле, однако, и как место духовной каторги и смерти для тех шукшинских персонажей, кто так и не смог до конца разорвать связь с родной землей, деревней. Столицы манят провинциала достопримечательностями культурного толка, которые он часто или не успевает увидеть и понять, или это культурно-столичное оказывается псевдокультурным, лживо наигранным и карнавальным. Если в пространстве идеал Шукшина локализован на Алтае, шире – в Сибири, то во времени он приурочен к средневековой Руси. Топографическим воплощением этого времени являются центры русской цивилизации: Тамбов, Калуга, Воронеж и Вологда. Таким образом, появляется возможность создать ментальную географическую карту писателя. Модель (карту) подобной художественной географии Шукшина мы и предлагаем в данной работе.
Богумил Татьяна Александровна, кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы Куляпин Александр Иванович, доктор филологических наук, профессор кафедры литературы Худенко Елена Анатольевна, доктор филологических наук, зав. кафедрой литературы, Алтайский государственный педагогический университет
С. Болтовская (Марбург)
Чернобыльское Полесье между дистопией и утопией
Полесье в пограничьи Польши, Беларусии, Украины и России – один из последних "естественных" ландшафтов Европы с густыми лесами, многочисленными болотами, реками и озерами, затруднявшими доступ извне и делавшими его непригодным для технических модернизаций. Власти Российской империи и Польши считали жителей Полесья отсталыми дикарями, противящимися цивилизации. Такой нарратив романтизации и экзотизации нашел отражение и в русской литературе (Паустовский, Лесков). Для лингвистов и славистов Полесье было сокровищницей архаических элементов и "прародиной славян" (М. Фасмер), а для западноевропейцев оставалось Terra Incognita, менее изученной, чем колонии в Африке. В XX веке Полесье было ареной военных интервенций, этнических чисток и геноцида двух мировых войн. СССР планировал превратить Полесьe в энергетический ландшафт. Чернобыльская АЭС им. Ленина стала первой в Украине и самой большой в СССР, а город Припять флагманской моделью советского социализма. 1986 разрушил эту утопию, превратив ландшафт в "зону отчуждения", а Чернобыль в символ глобальной техногенной катастрофы. Это вписывается в нарратив восточноевропейской истории как истории насилия и катастроф ("кровавые земли" T. Снайдера и "негативное пространство" К. Браун. Марбургский исследовательский проект „Полесье как ландшафт вмешательства“ ставит цель написать историю Полесья, где жители Полесья не только жертвы, но активные участники процесса, развиваюшие свои собственные стратегии адаптации. В таком контексте Чернобыльская зона – не пространство, исключенное из истории и цивилизации, а специфический ландшафт с новыми ресурсами и возможностями. Человеческое влияние здесь сведено до минимума, это рай для флоры и фауны с биоразнообразием, какого нет нигде в Европе. С другой стороны, ложно считать зону пространством без человека. Кроме работников АЭС, ученых и самосёлов, каждый год зону посещает все больше туристов. Этот феномен обычно интерпретируется как "туризм катастроф", но является более комплексным явлением. Сначала большую роль сыграла всемирная популярность игры „Call of Prypyat“. Но «люди со всего мира едут в Чернобыль не чтобы посмотреть не на прошлое, а на будущее: как наша планета будет выглядеть, когда мы исчезнем с ее лица» (Д. Вишневский, радиобиолог).
Светлана Болтовская, PhD, Институт исторических исследований восточной и центральной Европы им. Гердерa, Марбург
Т. Б. Бонч-Осмоловская (Сидней)
Пересечение пустыни как геопоэтический мост
Путешествие расширяет горизонты восприятия и может обогатить путешествующего уникальным опытом перемещения на чужой территории. Отсюда может возникнуть совместное (совмещенное-в-местности) восприятие культуры местных жителей, из которого и произрастает геопоэтическое переживание. Такого рода переживание является личным и в то же время воспроизводимым. Геопоэтика есть явление персональное, распространяемое в процессе знакомства с иной культурой, в отличие от геополитики как явления массового, стирающего уникальные особенности ради разделения глобальных групп. Уникальный опыт путешественника может обогатить или даже изменить его предшествующее, «книжное» восприятие местности и ее обитателей. Мой опыт пересечения уникальной пустыни Симпсон (Австралия) подарил мне возможность понимания аборигенской культуры, прежде бывшую недоступной по одному только знакомству с академическими изданиями и культурными артефактами. Как персональное переживание, это знание не унифицируемо, однако как исследователь, я делюсь им. Исходное знание заключалось в информации о Времени сновидений как восприятии аборигенами действительности, в которой Предки создали мир и предоставили законы для выживания и сосуществования с другими племенами. Путешествие в пустыню, несмотря на его краткость, дало мне новое понимание аборигенской культуры. Во-первых, и мне в пустыне снились яркие и запоминающиеся сны. Моя гипотеза состоит в том, что на сверх-реальное восприятие сновидений оказывает влияние природная среда – пустыня находится в насыщенной солями чаше доисторического океана, что изменяет процесс насыщения мозга. Во-вторых, к окружающей реальности я могла заметить реальные аборигенские артефакты: кострища, каменные пирамидки, выложенное из камней очертание Радужного змея, заброшенные колодцы. Наконец, мне удалось приобрести первичные литературные источники по цивилизации аборигенов. Таким образом, путешествие дало мне возможность проложить личный геопоэтический мост к аборигенской культуре.
Бонч-Осмоловская Татьяна Борисовна, кандидат филологических наук, путешественник
И. Б. Бурдонов (Москва)
Геопоэтика гор и вод Канона Стихов
Доклад посвящен древнекитайскому Канону стихов – Ши цзин. Текст, описывающий географию земли, сам создаёт свою географию – географию текста. Ландшафт земли превращается в ландшафт текста, в структуру текста. В китайском тексте горы и воды превращаются в иероглифы. Иероглиф – это ёмкий графический и смысловой элемент, воспринимаемый как единица измерения: всё измеряется в числе иероглифов. На иероглифах строится графически-числовая (нумерологическая) структура текста. В силу минимальности грамматики языка, чтобы текст был организованный, нужны были какие-то метаграмматические построения. В китайской культуре такой формой является форма канона, а также стихотворная форма, основанная на ритме и рифме. В обоих случаях замена иероглифа на синонимичное выражение разрушает эту структуру. Поэтому то, что записывается одним иероглифом, нужно изучать отдельно от того, что записывается другими иероглифами, даже если эта запись выражает тот же самый или похожий смысл. Я ограничился двумя самыми распространёнными в Ши цзин, и в то же время, самыми общими «ландшафтными» иероглифами, имеющими философский смысл: 山 – шань – гора и 水 – шуй – вода. Они связаны с символикой другой древнейшей книги Китая – И цзин – Канон Перемен, а именно – с триграммами. Гора – это образ, связанный с триграммой 艮 – Гэнь – . Вода – образ, связанный с триграммой 坎 – Кань – . Кроме того, вода – одна из пяти стихий 五行 – у син. 山水 – шаньшуй – горы и воды – это образное название пейзажа. В частности, 山水画 – шаньшуйхуа – пейзажная живопись, а 山水诗 – шаньшуйши – пейзажная поэзия. В тексте Ши цзин иероглиф шань встречается 84 раза в 36 стихотворениях, 8 названиях стихотворений и в 1 названии раздела, а иероглиф шуй – 48 раз в 20 стихотворениях и 6 названиях стихотворений. В докладе устанавливается связь вхождений иероглифов шань и шуй в текст Ши цзин с китайским учением о символах и числах, И цзином, теорией музыки, календарем, ориентацией в пространстве, гаданием и т.п.
Бурдонов Игорь Борисович, доктор физико-математических наук, ведущий научный сотрудник ИСП РАН
Д. Вонсбро (Сидней)
Региональная геоморфология как фактор формирования
To travel from Moscow to Auckland, New Zealand, is a shock. Moscow is flat, having been scraped by glaciers. New Zealand was thrust up from the sea by fierce volcanic eruptions. There are volcanic cones and a whiff of sulfur. The birds sing all year round. They don't migrate. Some have lost the power to fly. There is the smell of the sea and always there are mists. The Maori called it, the Land of the Long White Cloud. The forests are darker although the trees (the Kauri and Rimu) are far taller than anything here. The Maori and the Pakeha have a different attitude to the world. They would not tolerate a long term president. They have just voted in a socialist pregnant young woman. It was the first country in the world to give all men the vote, to give women the vote, and to have a 40 hour working week. Caught between fire and water and supported by a trembling earth, their thin walled wooden houses seem temporary. So human individuality was emphasised. The warlike Maori have carved over Anglican church architectural shapes. It is as if the ground even determines religious practices. The national poet, James K. Baxter, oscillated between fiery passion and pious mists of mysticism. The Eternal Russian countryside has enabled a people to be ruled. I was recently gathering mushrooms in the forest near Dmitrov and looked up and saw the local church dome continuing the fungal shape. To the north in the vast conifer forests there were pine cone patterns on cupolas. In Vladimir the landscape has obviously influenced a uniquely Russian Church form. Think of the first churches in Novgorod. All flow without 90' angles. They were very different from the Byzantine styles. (Abstract intellectuals removed from the direct experience of nature imposed the baroque). Perhaps the way people worship has less to do with theology and more to do with their identity with the land... Languages and even accents can change over ten kilometers. Nations seem to be bounded by natural features, rivers, mountains and valleys, deserts and seas. It is strange to find that even the way of standing changes as do the military border uniforms in France, Alsace, and Switzerland. In London the cockneys drop their H (Come to my 'ouse). In Scotland the H is emphasised. (Och aye). Poetry is treated differently in each nation too. In keeping with Rilke's dictum regarding nations many Russian poets almost sing their verses. I would advance a theory that not only does the underlying geomorphology of an area influence bird life, but it affects stance, diction, language, cultural features and poetry.
Вонсбро Дэвид, доктор философии и теологии, приглашённый профессор МГУ им. М.В. Ломоносова
И. Видугиритe (Вильнюс)
Геокритика: современные исследования пространства в литературе
Выступление основано на моих исследованиях репрезентаций пространства в творчестве Гоголя и опыте работы над литературными картами Вильнюса. Оно предполагает краткий обзор пространственных исследований литературы, определившихся понятием геокритики. Внимание будет уделено философским истокам теории геокритики, практике картографирования литературы, литературным городским исследованиям, таким понятиям, как географическое воображение и «третье пространство».
Видугиритe Инга, доктор гуманитарных наук, доцент кафедры Русской филологии Вильнюсского университета
Е. Г. Власова (Пермь)
Геолокация в структуре травелога:
Один из самых влиятельных факторов развития современного травелога связан с его попаданием в сферу социальных медиа. Помимо массового авторства, социальные медиа сформировали устойчивый опыт взаимодействия трэвел-авторов с новейшими цифровыми технологиями, которыми плотно оснащены современные интернет-коммуникации. Геолокация – одна из самых динамично развивающихся технологических возможностей новых медиа, которая активно используется в современной блогосфере и журналистике, в том числе в трэвел-журналистике (прежде всего, в аккаунтах трэвел-СМИ в соцсетях, например, https://www.instagram.com/natgeo). Функционал геолокационных технологии в новых медиа постоянно расширяется: от автоматического определения местоположения (Инстаграм, Твиттер, ВКонтакте, FB) до специализированных приложений по сохранению или сбору маршрутной информации (Foursquare, Swarm и др.) Использование цифровых технологий, в том числе и геолокации, открывает новые возможности для реализации главной задачи любого трэвел-текста – воссоздания пространства путешествия. Доклад посвящен характеристике геолокационных приемов, которые используются в современных трэвел-текстах для достижения эффекта дополненной реальности. Особое внимание будет уделено картирующим, иммерсивным, краудсорсинговым и кроссмедийным функциям геолокации в структуре интернет-травелога.
Власова Елена Георгиевна – кандидат филологических наук, доцент кафедры журналистики и массовых коммуникаций ПГНИУ, зав. лабораторией политики культурного наследия
А. Г. Гачева (Москва)
Философия пространства в трудах представителей русского космизма
В докладе рассматривается символическая трактовка пространства, представленная в трудах Н.Ф. Федорова и той линии русского космизма (А.К. Горский, Н.А. Сетницкий, В.Н. Муравьев), которая прямо наследовала ему. Будут разобраны известные формулы философа общего дела: «География говорит нам о земле как о жилище, история же о ней как о кладбище», «Наш простор служит переходом к простору небесного пространства, этого нового поприща для великого подвига». Возникающий в философии Федорова образ земли как космического корабля, а планет как солнцеводов будет сопоставлен с «пространственными» образами К.Э. Циолковского («Земля – колыбель человечества») и философов 1920-х–1930х гг., одушевленных темой «организации мировоздействия». С точки зрения геофилософии и геопоэтики будет проанализирован федоровский принцип регуляции природы, соединенный с задачей собирания локальной истории, выявления «лица» местности.
Гачева Анастасия Георгиевна, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник ИМЛИ РАН
Г. Гиланц (Ереван)
Геопоэтическое мышление у армян: рождение текста под влиянием ландшафта и влияние текста на ландшафт
Большинство сильнейших произведений в истории армянской литературы не просто связаны с природой, природными явлениями и ландшафтом, а постепенно превращаются в основной способ литературно-образного мышления. В докладе рассматривается проявление многих аспектов взаимосвязи ландшафт-язык-мышление-ландшафт. Ярчайшим наглядным примером может служить самая ранняя легенда – об обитателе армянского пантеона боге Ваагне. Всего несколько строк, дошедших до нас благодаря историку 5 века Мовсесу Хоренаци (Моисей Хоренский), обнажают геопоэтическое мышление древнеармянского человека: «Небеса и Земля были в муках родин,
Это описание рассвета, который встает перед глазами персонажа у озера Ван – цивилизационного центра древней Армении. В докладе приводятся сравнительные характеристики гео-мышления армян, живущих в разных регионах Армении, где ландшафты существенно различаются (противопоставляются варианты фольклора и литературные произведения армян, живущих в долинах и в горах). Рассматриваются также изменения образов поэтического и в целом литературного мышления той части армянского народа, которая была вынуждена переселиться на чужбину после геноцида армян в османской Турции. Проводятся параллели, как ландшафт становится текстом, и как литературный и интеллектуальный текст влияет на создание современных ландшафтов.
Гиланц Геворг, поэт, переводчик
В. Я. Голованов (Москва)
Геопоэтика как творческий вызов
Суть геопоэтики по Кеннету Уайту: «…довести до конца опыт; личное исследование, для начала поместив себя в смысловое поле, возникающее между поэзией, философией и наукой…» Геопоэтика – это, прежде всего, творческое исследование мира, размышление о нем, результатом которого становятся тексты – мы принимаем это слово широко – тексты литературные; собственно поэзия; фотография и кино – все доступные человеку виды искусств. «Геопоэтика» – термин возникший как ответ художников на обостренный интерес к пространству и связке человек – Земля. Сейчас интерес к Земле иной, чем в эпоху великих географических открытий: он не лишен трагизма, он стал более драматичным. Мы впервые пытаемся вести с Землей диалог. Мы также понимаем, что ошибка в этом диалоге грозит нам смертельной опасностью. Все мы – участники движения, которое предусматривает новое отношение к миру, к России, к самим себе, как участникам некоего непрекращающегося опыта. В этом смысле важен сам выход в пространство, непосредственность опыта, его личная удостоверенность. Так мы подходим к новым образцам (образам) письма. Моя книга «Остров, или оправдание бессмысленных путешествий», как своеобразный личный геопоэтическим манифест. Геопоэтика не может существовать только как научная дисциплина: наука – это взгляд со стороны; без художественных текстов «геопоэтике», как науке, нечего будет изучать. Тело геопоэтики слагается все-таки из художественных высказываний. Наука – это только «ощупывание» тела. Представление о насущности культуры. В момент резких геополитических изменений во всем мире нужно определить себя в системе координат не только географических, но и культурных. Если мы держимся не за нефть, не за деньги только, то за что еще? Сегодня «геопоэтика» противостоит «геополитике». Политика упорно демонстрирует какую-то органическую неспособность понять сложность ситуации на Земле. Более того, мы убеждаемся, что политика готова поставить мир на грань катастрофы. Что может единичный человек противопоставить этому? Задача писателя. Путешествие нужно для знания мелочей. Это знание и есть свобода собственного суждения о мире. Люди ждут главного послания – послания о человеческом братстве и свободе. Непросто – отправляться в путь с таким посланием. Но, в общем, Платонов и Хлебников проторили дорогу к «путешествиям с открытым сердцем» – традиция существует и, кажется, ждет тех, кто отважится следовать этим опасным путем.
Голованов Василий Ярославович, писатель, автор книг «Остров, или оправдание бессмысленных путешествий», «К развалинам Чевенгура», «Каспийская книга: приглашение к путешествию» и др.
И. А. Гусейнова (Москва)
Геопоэтика как ключ к пониманию исторического наследия
Художественное описание геопоэтических пространств в современной литературе представлено весьма широко, что обусловлено рядом обстоятельств. Во-первых, современное человечество стоит перед задачей возрождения духовности и культуры, во-вторых, современные люди заинтересованы в укреплении нравственных основ личности, в-третьих, страны и целые народы стремятся к сохранению своей идентичности в глобализирующемся мире. Поэтому в современной литературе существенное место отводится двум философским категориям, определяющим физическое и духовное существование человека – пространству и времени. Несмотря на то, что данные феномены в различных культурах вербализуются по-разному, во всех этносоциумах они являются базовыми ценностями, на основе которых формируются вторичные ценностные системы. Взаимопроникновение различных видов пространств в художественной литературе формирует основу для множественности интерпретаций, порождает основание для стирания временных границ или создания переходов из одного пространственного континуума в другой. На наш взгляд, это стимулирует развитие тех литературных жанров, которые позволяют объединить в тексте прошлое и настоящее, прогнозируя, таким образом, будущее. В этом смысле особое значение приобретает компонент ретро, позволяющий конструировать геопоэтическое прошлое с учетом духовных и нравственных потребностей современного человека. При этом ретро в силу своей многоликости и способности принимать различные формы объективирует пространственные и временные характеристики прошлого, тем самым управляя будущим.
Гусейнова Иннара Алиевна, доктор филологических наук, проректор по научной работе Московского государственного лингвистического университета
А. Ерофеев (Москва), Е. Коновалова (Париж)
Выставка-исследование «Область субъективных представлений»
Выставка посвящена особенностям уникального ландшафта города Калининграда и Калининградской области, который, в отличие от большинства пейзажных характеристик других областей России, находится еще в стадии неопределенности и формирования. Пейзаж Калининграда лишен главенствующего, «канонического» толкования и визуального образа, и в представляемом исследовании олицетворяется огромным огороженным пустырем, расположенным в сердцевине города, на его центральной площадке, где некогда стоял Королевский замок Кенигсберга, а ныне возвышается громада превратившегося в руину здания советской администрации – Дома Советов. Пустырь – главный герой выставки. Вокруг интерпретации образа пустыря, его эстетики и его смыслов строится сюжет выставки, состоящий из семи новелл. Каждая новелла (рассказ, отсылающий к определенному аспекту пустыря) складывается из сочетания изображений, текстов, фрагментов фильмов, предметов. Разделы выставки: 1. «Жизнь прошлым». Ценность места осознается через погружение в исчезнувшую жизнь, в образе которой многие нынешние жители, не бывшие её свидетелями, мысленно пребывают. 2. «Зачистка». Идеологическое, этическое и эстетическое оправдание «зачистки», политики забвения и уничтожения следов довоенной истории города и ее культурных памятников диктует градостроительные решения послевоенного Калининграда. 3. «Сбыт». Все, что находится на этой территории – объекты природы, дорожная и железнодорожная сети, простые дома и архитектурные памятники – воспринимается в качестве ресурсов для личной наживы. 4. «Коллекция». «Черная» археология, собирательство разного рода фрагментов, обломков некогда устроенного быта. 5. «Воздушные замки». Опустошенная территория провоцирует утопические проекты тотальных форм обустройства новой жизни. 6. «Захолустье». Ощущение себя «на задворках великой империи», отдаленность от больших идей и погружение в скудный быт рождает характерный набор предметов и ситуаций, подчас нелепых и смешных. 7. Пейзаж с руиной. Эстетический взгляд на территорию, увиденную сквозь призму классического искусства, прежде всего немецкой романтической пейзажной живописи, раскрывает ее в новом качестве.
Ерофеев Андрей – художественный критик, куратор, кандидат искусствоведения, сопредседатель российской секции международной Ассоциации художественных критиков AICA, Москва Коновалова Елизавета – художник, аспирант Высшей школы изящных искусств, Париж
Д. Н. Замятин (Москва)
Метагеография: на пути к со-в-местности. Введение в контекст
Метагеография – междисциплинарная область знания, находяща-яся на стыке науки, философии и искусства (в широком смысле), и изуча-ющая различные возможности, условия, способы и дискурсы географического мышления и воображения. Возможные синонимы понятия метагеографии – философия ландшафта (пейзажа), геофилосо-фия, философия пространства (места), экзистенциальная география, геософия, в отдельных случаях – география воображения, имажинальная география, геопоэтика, поэтика пространства. Понятие выделяется по аналогии с аристотелевским выделением физики и метафизики. К началу XXI в. метагеографические опыты и исследования раз-вивались преимущественно в сфере литературы, философии, искусства; роль научных репрезентаций была незначительной. Для метагеографии в целом характерно смешение и сосуществование различных текстовых традиций: художественных, философских, научных; серьезное значение приобрел литературный жанр эссе, позволяющий наиболее свободно ставить и интерпретировать метагеографические проблемы. Быстрое развитие технологий (компьютеры, видео, Интернет) способствует появлению новых метагеографических репрезентаций и интерпретаций (тематика виртуальных пространств, гипертекстов, лишь косвенно связанных с конкретными местами и территориями). В содержательном плане метагеография занята проблематикой закономерностей и особенностей ментального дистанцирования по отношению к конкретным опытам восприятия и воображения земного пространства. Существенным элементом подобного дистанцирования является анализ экзистенциального опыта переживания различных ландшафтов и мест – как своего, так и чужого. С точки зрения аксиоматики метагеография предполагает существование ментальных схем, карт и образов "параллельных" пространств, сопутствующих социологически доминирующим в определенную эпоху образам реальности. Развитие и социологическое доминирование массовой культуры ведет также к появлению приземленных паранаучных версий метагеографии (близких подобным версиям сакральной географии), ориентированных на поиск и фиксацию различного рода "мест силы", "таинственных мест" и т.д.
Замятин Дмитрий Николаевич – доктор культурологии, главный научный сотрудник Высшей школы урбанистики им. А.А. Высоковского НИУ «Высшая школа экономики»
В. Л. Каганский (Москва / Краков)
Геопоэтика. Лимология. Лимонавтика
ТЕХНЭ ИЛИ ГНОЗИС? Главной антитезой для геопоэтики является «техне – гнозис». Геопоэтика создает и творит – или изучает и описывает? Это практическая креативная деятельность – или деятельность аналитически-познавательная? Геопоэтика – это поэзия Земли или аналитически-скучное познание текстов, связанных с Землей (землей)? От того, что сейчас эта грань техне и гнозиса стирается и размывается, она не перестает быть определяющей, категорической, порождающим принципом для любой дисциплины. Можно находиться на границе – но можно ли одновременно быть по обе стороны границы вообще и этой границы в частности? ГЕОПОЭТИКА: ПОЭТИКА ЗЕМНЫХ ТЕКСТОВ versus ФОРМ ЗЕМНОГО ЛАНДШАФТА? Геопоэтика имеет своим непосредственным материалом формы текста – или непосредственно формы земного ландшафта? Геопоэтика в установке гнозиса постигает земную поэзию – или самоё поэтичность мира земного ландшафта, его поэтические формы (они несомненны)? Геопоэтика в установке техне творит новый мир текстов касательно Земли – или поэтически преобразует (образует!) мир ландшафта Земли? ЛИМОЛОГИЯ – постижение границ, возникающее учение о границах и работе с границами, размышление о пребывании в ситуации границ порожденное им знание о «природе границ». Дискурс, учение, подход, направление, дисциплина – гнозис! Коль скоро геопоэтика в любом смысле суть работа с разнообразиями, а они часто обостренно воплощены в границах, то для геопоэтика лимологическое знание суть особая часть и, может быть, источник смыслов и вопрошений. ЛИМОНАВТИКА (ср. астронавтика) – техне работы с границами, переходами и ситуациями границ, практика. Я ввожу здесь это понятие как равноправное лимологии. Коль скоро геопоэтика самоопределяется, раздвигая, преодолевая, полагая собственные границы и границы внутри себя, то она и практическая лимонавтика. Нет геопоэтики без путешествий – нет без лимонавтики и лимологии.
Каганский Владимир Леопольдович, кандидат географических наук, старший научный сотрудник Института географии РАН, Москва; приглашённый профессор Ягеллонского университета, Краков
А.А. Кораблёв (Донецк)
Геопоэтика войны: опыты творческой экзистенции
1. Когда говорят пушки, музы молчат. Хотя это изречение постоянно опровергается, именно во время войн, когда наблюдается сверхобычная поэтическая активность, все-таки оно почему-то не утрачивает своей значимости, доказывая этим какую-то свою глубинную, неопровержимую правоту. Со временем становится очевидно, что «поэзия пушек» и «поэзия муз» – это не только разноценные, но и разноприродные феномены.. 2. Геопоэтика, о чем следовало бы не забывать, это «поэтика земли» – реабилитация земного творчества, не сводимого к репродукции и редупликации. Геопоэтика исходит из осознания, что земля – не только объект, но и субъект творчества. Новизна такого понимания относительна: апелляция к природе столь же традиционна, как и обращение к музам. Античный «мимесис» означал не только «подражание природе» как совершенному объекту, но и как продолжение природы в силу ее закономерностей, как ее иноприродное самоосуществление – «энтелехия». Геопоэтика – современный, актуальный формат соприродного творчества в различных аспектах его проявления, не исключая и деструктивные, каковой представляется геопоэтика войны. 3. Война в Донбассе, начавшаяся в 2014 г., совмещает парадигмы отечественной и гражданской войн. Обе стороны полагают, что защищают свою землю от нашествия, но при этом являются братьями – по крови, языку, вере. Чувство правоты воюющих предопределено глубиной исторической памяти: кто-то считает причиной войны донецкий сепаратизм, кто-то – свержение государственной власти в стране, кто-то – украинский сепаратизм, приведший к отделению от России, кто-то – свержение государственной власти в 1917 году, и так дальше, в глубь времен и предысторию племен. Исторические предпосылки, а практически их адаптации, интерпретации, фальсификации, мифологизации и т.д., оформленные художественно, активно используются в информационной войне. Это и есть «поэзия пушек», которая нередко становится фактом истории, но далеко не всегда актом литературы. Иное дело – «поэзия муз», основанная на онтологических предпосылках. Это поэзия, порожденная пережитыми событиями и, в большей или меньшей степени, предопределенная пространственно-временными параметрами. Такая поэзия обладает не только эстетической, но и эвристической ценностью. Концептуальный и типологический анализ таких текстов позволяет составить относительно объективное представление о донецком синдроме.
Кораблёв Александр Александрович, доктор филологических наук, профессор кафедры истории русской литературы и теории словесности Донецкого национального университета
Ф. С. Корандей (Тюмень)
«Нечто эдакое, чего другим чем-то не заменить»:
Доклад посвящен коллективным прогулкам и поездкам современных российских «городских активистов» по периферийным городским районам и окрестностям городов. Оптика непрезентационной теории, посредством которой исследуются в антропологии и общественной географии подобные практики, предполагает первочередной интерес к процессуальной стороне явления, исходным импульсом которого, по утверждению большинства моих информантов, является осознание неадекватности «нормативных» способов репрезентации пространства. Используя классические инструменты городского остранения, восходящие к сюрреалистам (фланирование, связанное с созданием эмоционально заряженных уличных ситуаций) и ситуационистам (критический «дрейф»), современные организаторы городских прогулок, координируемых и осмысляющихся прежде всего посредством Интернета, могут преследовать множество не всегда эксплицированных целей (от коммерческого, или квази-коммерческого альтернативного туризма, противопоставляющегося массовому туризму, до разных форм рискованного urban exploration, вроде руфинга, исследования индустриальных руин и т.д.). В этой работе я, на примере московских и тюменских прогулок 2007–2018 гг., обращаюсь к практикам, связанным тем или иным образом с поэтическим исследованием пространства. Проблему представляет уже сама природа этой связи: как правило, участники прогулок осмысляют их в терминах особого, нового (телесного или эмоционального) опыта переживания ландшафта, избегая дискурсов литературы и искусства. Стратегия исследования «процессуальности» этих практик, продуктивных в литературном смысле, но избегающих литературной телеологии, на мой взгляд, позволяет увидеть проблемные места геопоэтической стратегии, придающей литературным репрезентациям ландшафтов метафизический статус.
Корандей Фёдор Сергеевич, старший научный сотрудник, Тюменский государственный университет, Лаборатория исторической географии и регионалистики
К. М. Корчагин (Москва)
Сергей Жадан как колонизатор Дикого Поля: меланхолия и геопоэтика
Сергей Жадан считается одним из лидеров новейшей украинской поэзии: он принадлежит к первому постсоветскому поколению поэтов и писателей, стремившихся создавать новую украинскую поэзию на украинском языке, порывая связи с советским контекстом и пребывая в поисках новых оснований для такой поэзии. Жадан родился в городе Старобельск Луганской области, исторической части Дикого Поля, и этот регион как место встречи различных культурных течений всегда оставался в центре его внимания: ему посвящены многие его стихи, а также программный роман «Ворошиловград» (советское название Луганска), где предпринимается попытка вернуть связность раздробленному пространству Украины. Можно сказать, что сама фиксация Жадана на перемещениях (их очень много в его поэзии и прозе) — знак родства с Диким Полем как с регионом, живущим в состоянии непрерывной номадической колонизации, где любые устойчивые формы способны задержаться лишь ненадолго. Центральное понятие, которое будет использоваться для анализа творчества Жадана, — понятие меланхолии, понятой не только как спектр более или менее определенных психических состояний, но как культурная матрица, определяющая восприятие истории и саму структуру субъекта в модерности. Уже для Вальтера Беньямина меланхолия была одной из центральных категорий описания современности: след меланхолического переживания виделся ему и в работах барочных аллегористов, и в поэзии Шарля Бодлера, и в современной ему левой немецкой поэзии. В то же время, у Жадана возникает фигура кочевника, номада, противостоящего заполняющей весь мир меланхолии: если меланхолик застывает на месте, бесконечно инвестируя желание в утрату, то номад перемещается по пространству, разрушая сам принцип меланхолического инвестирования. Расчерченные меланхоликом аффективные карты становятся картами географическими — планом, определяющим работу машины войны.
Корчагин Кирилл Михайлович, кандидат филологических наук сотрудник Института русского языка РАН, преподаватель МГУ им. М.В. Ломоносова
Е. В. Лагутина (Санкт-Петербург)
К инструментам геопоэтики: богооставленность как прием
Одна из задач теоретической геопоэтики – установление метафизического порядка в эмпирическом. Бэконовско-картезианский метод «изучения» как препарирования объектов, да и само разделение на субъект и объект познания в качестве методологической установки, представляются принципиально неподходящими для ландшафта. Ландшафт текуч и подвижен, ему присущи флуктуации и модуляции, он часть континуума. Полноценное исследование объекта такого типа возможно только тогда, когда наблюдатель, «посторонний» сливается с исследуемым, исчезает, растворяется в нем или превращается в зеркало. Продуктивная модель осмысления ландшафта – метод барокко, то есть подбор ключевых метафор и/или мифологем, универсальность или яркость которых позволяет тематизировать уникальность локального. Для ландшафта естественными модусами тематизации, в первую очередь, являются мифологемы рая и ада. Земной рай прихотлив и ценен возможностью делезианских складок между пейзажем и душой человека, которые в этом взаимодействии обретают актуальность существования. Земной ад возникает там, где воздействие человека на природу ведет к расчеловечиванию, дегуманизации ландшафта, а задача прикладной геопоэтики в пределе может быть сформулирована как производство рая или, как минимум, победа над адом, на одной отдельно взятой территории. В эпоху брендинга регионов и постправды богооставленность того или иного места больше не повод для элегической печали, но осознанный выбор, имеющий целью придать пространству человеческое измерение.
Лагутина Елена Викторовна, филолог, переводчик, независимый исследователь
Ю. Лейдерман (Берлин)
«Геопоэтика в поисках чести». История арт-проекта
Мультижанровый художественный цикл «Геопоэтика», создававшийся с начала 2000-х до 2014–2015 гг., включал «живые картины» (tableau vivant), перформансы, инсталляцию, графику и т.п. Часть из них осуществлялась в рамках кинопроекта «Бирмингемский Орнамент», реализовавшийся совместно с кинорежиссёром Андреем Сильвестровым. В ходе съёмок было важно, чтобы действия «геопоэтик» развертывались географически в разных местах, взаимодействуя с локальными контекстами, техническими возможностями той или иной институции, пейзажами, выбором актеров, местной съемочной группы и т.д. Для автора была важна идея трактовать политику, этнос, расы, народы как своего рода живописные элементы, подобные краскам, и составлять из них абстрактные, орнаментально деформированные композиции, как в живописи абстрактного экспрессионизма. С другой стороны, это было продолжением интереса к патафизике (Жарри, Руссель) и «поэтическим машинам», который на протяжении ряда лет автор разделял с питерским поэтом и переводчиком Василием Кондратьевым (трагически погибшем в 1999 году). Первой работой была «Жертвы Катыни и жертвы Хатыни встречаются в пыльных холмах в пригороде Кейптауна». Тогда же пришло слово «геопоэтика». Неологизм стал применяться независимо от других авторов: как противопоставление «геополитике» и как следствие интереса к геологии: «свести этот невозможный, тошнотворный, засасывающий дискурс псевдо-политики к освобождающей и пластической "поэтической геологии". "Размазать геополитику по геологии и поэтике"». Ряд проектов так и остались неосуществленными или до конца не отредактированными. В первых «геопоэтиках» существенную роль играла тема этнической идентичности, в последних – за «геопоэтическими» высказываниями все сильнее начинали фонить опять-таки политические. В 2014-15 гг. автор посчитал форму «геопоэтического» высказывания для себя более невозможной. Тем не менее, эти темы так или иначе продолжают звучать – как, скажем, в работе «Чёрный охотник», созданной совместно с киевским художником Никитой Каданом для Одесской биеннале в 2017 г.
Лейдерман Юрий, художник
А. П. Люсый (Москва)
Геопоэтика и геоэротика: Пушкин и Памук в военно-заградительном ландшафте
«Геопоэтика выводит текст за пределы "полиса" и берет пейзаж/ландшафт в его более широком пространственном контексте, как Внешнее обжитой городом территории», эксплицируя свою антиурбанистичность. Однако, насытившись пейзажем, геопоэтика начинает штурмовать города. Турецкий пограничный город Карс, некогда входивший и в состав Российской империи, удостоился немалого внимания в мировой литературе, порождая «штурмовой» городской текст. «Путешествие в Арзрум» Пушкина описано в разнообразных художественных, стилистических и идейных контекстах, сближалось с древнерусскими хождениями. Процесс означивания маркирует эпохи символизации, т.н. «монументальную историю», укорененную в географии. Карс поразил Пушкина ощущением неприступности. Поэт вернулся из кавказского путешествия в Москву 20.09.1829, сразу же возобновив прерванные этой поездкой «боевые действия» на любовном фронте по завоеванию Н. Гончаровой, с использованием отвлекающего маневра ухаживания за Е. Ушаковой. Именно образ Карса становится в это время элементом одной из самых интимных метафор Пушкина, который сравнивает неприступность крепости и Наталии Гончаровой и именует «Карсом» её рисунок в альбоме. Будущая теща идентифицируется как «маминька Карса». С помощью разных видов искусства Пушкин, сравнивая неприступность крепости и Наталии Гончаровой, лелеет надежду и на успешность её штурма. На стыке ХХ и XXI веков в пограничное пространство Карса отправляет героя своего романа «Снег» по встречному с Пушкиным пути турецкий писатель Орхан Памук. Вооруженный знанием всей русской литературы герой едет сюда, чтобы дать литературный и журналистский бой идеологическим противникам и завоевать сердце когда-то любимой женщины. Встреча с природными и политическими стихиями вновь пробуждает в нем поэта. В лице Пушкина и Памука встречаются нарратив и ментатив. Сю-жеты характеризуются присутствием «двойного ландшафта»: обстановка, действующие лица, цель, средства ее достижения представляют собой «ландшафт действия» (landscape of action), а мысли, чувства, знания и другие переживания персонажей образуют «ландшафт сознания».
Люсый Александр Павлович, кандидат культурологии, доктор филологических наук, профессор Института кино и телевидения (ГИТР)
А. А. Майга (Бамако)
Африканская геопоэтика Николая Гумилёва
У каждого путешественника своя форма взаимодействия с географическим пространством, с ландшафтами и народами посещаемых им мест. На протяжении своей жизни русский стихотворец Николай Гумилев имел исключительные отношения с Африканским континентом. Он ездил туда четырежды (в 1908, 1909–1910, 1910–1911 и 1913 гг.) в поисках земного рая («Эзбекие», 1917), а также состояний литературного вдохновения и духовного наслаждения. Результаты наблюдений, сделанных им во время поездок в Африку, изложены в его травелогах – «Африканский дневник» (опубл. 1987) и «Африканская охота. Листы из дневника» (1916), в сборниках стихов – «Чужое небо» (1912), «Колчан» (1916), «Костёр» (1918), «Шатёр» (1921), «Огненный столп» (1921), а также в поэме «Мик» (1918). Если геопоэтика – это доктрина, ведущая речь «о новой духовной картографии, о новом восприятии жизни, освободившейся, наконец, от идеологий, религий, социальных мифов и т.д., и, соответственно, о поиске языка, способного выразить это новое бытие в мире», как это утверждал Кеннет Уайт*, то в отношении к Чёрному континенту русский поэт-путешественник Серебряного века смог осуществить это в многочисленных «автогеографических» текстах. Африка стала его «первой большой любовью»**, а «Муза Дальних Странствий – любимейшая из муз»***. Таким образом, в этом докладе речь пойдет об этой особой африканской геопоэтике Гумилева.
Майга Абубакар Абдулвахиду, кандидат филологических наук, преподаватель филологического факультета Гуманитарного университета Бамако, Республика Мали
___________________________ * Уайт, К. Альбатросова скала (введение в геопоэтику). Перевод с французского Василия Голованова. В: Введение в геопоэтику. Антология. М.: Арт Хаус медиа; Крымский Клуб, 2013. С. 23. ** Оцуп Н.А. Николай Гумилев. Жизнь и творчество. /Пер. с франц. Л. Аллена при участии С. Носова. – СПб.: Издательство «Logos», 1995.. С. 28. *** Н.С. Гумилев: pro et contra / Сост., вступ. Ст. и прим. Ю.В. Зобнина. – СПб.: РХГИ, 2000. С. 484.
Я. Э. Мановас (Москва)
Пространство, земля, ландшафт:
Есть несколько поводов для разговора о Хайдеггере в контексте геопоэтики: само это слово заставляет вспомнить о земле и пойэсисе в работах 30-х годов; ландшафтные зарисовки позднего Хайдеггера провоцируют на поэтизирующую интерпретацию, как и лейтмотив позднего периода – der Feldweg, «проселочная дорога»; кроме того, ландшафтные образы присутствуют чрезвычайно весомо во многих его текстах. Я вижу по меньшей мере три направления, в которых можно было бы вести исследование Хайдеггера, релевантное для геопоэтики. 1. Двойной смысл слова «мир» в «Бытии и времени» (мир как целое и мир как провал; мир как взаимосвязь значимостей и мир, в котором все значимости отказали – «мир как таковой», чистая пространственность). 3. Земля и пойэсис в работах 30-х годов. Что такое земля, лучше объяснять через греческое слово aletheia, истина. Оно состоит из корня lethe, «сокрытие» (от глагола lanthano, «скрываюсь») и отрицательной приставки а-. То есть истина – устранение сокрытия, причем устранение неустранимого сокрытия, ведь lethe остается в alethei’е. При любом способе раскрытия остается остаток сокрытости, потаенности. Это и есть хайдеггеровская земля: неустранимый остаток сокрытия в любом раскрытии, присутствие непроницаемой темноты при любой степени освещенности, неопределимость, резервуар нераскрываемой закрытости как возможность всегда-другого раскрытия. 3.Ландшафтные образы в текстах Хайдеггера. В тексте 1955 года «Отрешенность» Хайдеггер говорит о двух видах мышления, рассчитывающем и осмысляющем. С этими двумя видами мышления у Хайдеггера связаны два вида ландшафта, две серии ландшафтных образов: технический и нетехнический (другой) ландшафт соотнесены с техническим и нетехническим способом мыслить и быть. Казалось бы, статус этих двух видов ландшафтных образов очень разный: технический ландшафт (например, гидроэлектростанция на Рейне) – то, что есть, «другое» – то, чего еще нет. Но в другом аспекте их статус один и тот же: все они – проявление того или иного способа мыслить и быть, обитать в мире. Всякий ландшафт принадлежит миру (так или иначе истолкованному); ландшафтные образы связаны с тем или иным видом мышления принадлежностью тому или иному миру.
Мановас Янина Эдуардовна, аспирант Института философии РАН
А. В. Маслова (Москва)
Феномен путешествия: когнитивный аспект
Каждый из нас имел опыт путешествия, пусть и не кругосветного, но локального точно. Каждая смена топоса может привести к внутренним изменениям. Сначала надо прояснить, что подразумевается под путешествием. На самом деле под это понятие подходят любые перемещения человека, которые выходят за пределы его постоянной локации. Человек сменяет сразу несколько перцептивных пространств: зрительная картина, мир обоняния, сенситивные перцепции, звуки и вкус. Хотя, не обязательно должны меняться все эти пять чувственных пространств, тем не менее, сенсетивные перцепции, наше восприятие нового пространства выводят сознание за пределы привычного хода жизни. Путешествие становится вызовом самому себе, порывающим с инерциальным ритмом жизни, который стабилен и привычен. Ритм в контексте смены перцептивных пространств в опыте путешествия понимается как внутренняя настройка душевно-телесных переживаний, связанных со сменой топоса. То, что было недоступно в актуальном переживании становится реальным опытом, способным изменить внутренний мир, который, так или иначе, привязывается к определенному месту. В этом во многом заключается экзистенциальный смысл путешествия. Жажда смены обстановки – это жажда смены ритма жизни. При этом смена ритмов происходит у всех по-разному в зависимости от способа существования человека, который определяет внутренний жизненный ритм. Не последнюю роль здесь играет восприятие времени, хронотоп места-действия человека. Если в границах города – мегаполиса время схлопывается в точку deadline, то на природе, в деревенском ландшафте время удлиняется, происходит чувство растянутого времени. Такая пластичность восприятия времени связана с поиском баланса внутреннего и внешнего ритмов. Если архаический человек целиком включен в природный, космический ритм, то и путешествие понималось им иначе. Здесь, скорее, мы говорим о путешествии души, которая сливается с мировым ритмом, резонируя с которым можно достигнуть совершенства в своих знаниях и в своем здоровье. Именно в этом смысле Пифагор вслушивался в музыку сфер, пытаясь овладеть совершенным знанием о мире. Но мир он понимал, как резонирующий его собственному внутреннему ритму. Таким образом, все мы Пифагоры в этом мире, только об этом никто не догадывается.
Маслова Анастасия Владиленовна, кандидат философских наук, доцент кафедры философских наук МГЛУ
А. М. А. Мохамед (Каир)
Топонимия Руси как памятник языка и истории
Карта мира арабского географа и учёного Махаммада аль-Идриси, репрезентирующая представление о Земле у людей середины XII века, является скорее искусственно собранными воедино путевыми маршрутами, чем целостным изображением Земли. Тем не менее, она даёт достаточно полное и точное представление о Восточной Европе и Руси. Аль-Идриси называет множество городов Древней Руси, сведения о которых он получил от купцов и путешественников, сообщает о племенах и народах, населявших Восточную Европу: руссы, куманы (половцы), болгары, аланы; перечисляет крупнейшие реки региона. Характерно, что пространство карты искажено пропорционально степени изученности мест. Так как основным информационным источником географа были итинерарии (дневники паломников) и дорожные записи путешествующих купцов. Наиболее посещаемые участки (преимущественно вдоль судоходных рек) описаны детально, удалённые от торговых центров места – поверхностно. Судя по карте, информаторы аль-Идриси ходили по Чёрному морю, практически игнорируя его восточный берег, а Керченский пролив принимали за устье реки – на карте отсутствует Крымский полуостров и Азовское море, хотя крымские города описаны подробно и в правильной последовательности. Особый научный интерес представляет вопрос расшифровки топонимов, предложенных аль-Идриси. Возможно выделить несколько путей их происхождения: адаптированная транскрипция услышанных путешественниками названий; устоявшиеся, известные ранее топонимы; арабские наименования земель; исторические названия, данные местам представителями различных народов. Изучая географические сведения, предложенные аль-Идриси, мы находим неисчерпаемый источник новых, зачастую противоречивых и трудно поддающихся расшифровке материалов о Руси эпохи XI-XII веков, о её городах, торговых путях, властителях и соседях. Перед нами открываются языковые сокровищницы, дающие уникальный ключ к толкованию образов, географии, истории и мысли. Русь предстаёт перед нами живой страной, притягивающей путешественников и купцов, с проторенными дорогами и торговыми городами, имеющими безусловное международное значение.
Мохамед Атеф М. А., PhD, профессор культурной и политической географии Каирского университета
Э. Надточий (Лозанна)
От геопоэтики к геопрозаике: к критике негативной геопоэтики.
1. Кеннет Уайт разъясняет геопоэтику как синтез всех духовных и физических сил, дающий человеку возможность сущностным образом сочинять и творить мир. Он с одной стороны отсылает к noûs poiêtikos Аристотеля, с другой – к культуре как субстанции народного творчества. Между Уайтом и греками стоит, как важный посредник, Хайдеггер с его интерпретацией «поэтически живущего на этой земле человека». Двусмысленность интерпретации поэзии у Хайдеггера позволяет подойти критически и к геопоэтике Уайта. 2. С точки зрения такой критики я предлагаю применить к геофилософии и геопоэтике известную концепцию прозаики, разработанную Морсоном и Эмерсон. Геопрозаика – как радикальный режим последовательной гео- и эко-критики – ставит под вопрос саму концепцию «творящего ума», создающего эстетический дифферанс между сущностно-возвышенным видением земли-Геи и низменно-агоральным урбанистическим употреблением земли «торгашами». 3. Интересно вернуться к критике мимесиса Платоном, к его концепции хоры. Хора- не материя и не форма, а своего рода радикальное ничто, аналогичное черной материи современной астрофизики – то, на невидимом фоне чего проступает само отношение формы и материи, соединяемых усилием «пойэсиса» в его изначальном греческом смысле в «вещь». Хора антипоэтична. 3. Я предлагаю толкование «негативной геопоэтики» как «геопрозаики». Хора у Платона – радикальная сила становления, сила абсолютного внешнего, сочащаяся в наш мир искажениями любых формализаций материи как материала эстетического опыта. 4. В современной географии (эстезисе пространства) это означает переворот в отношениях между «семиотизируемым» и «несемиотизируемым», между поддающимся возвышенному опыту пойэсиса и ускользающим от него. Не-место, заброшка, места черного туризма и разного рода катастроф – не маргиналии мемориально-текстуально-знаково-оформленных «культурных» пространств, а самая сердцевина производства любых эстетических формализаций. 5. Восстановление хоральных аномалий внутри любого опыта эстезиса, его «мусорно-монструозных зон» невозможности разверстки порядков пространства силами творящего интеллекта – и составляет предмет геопрозаики.
Надточий Эдуард Борисович, докторант секции славистики Faculté des Lettres, преподаватель отделения славистики Лозаннского университета
М. Ф. Надъярных (Москва)
«Изобретение имен» в опыте латиноамериканской словесности (к проблеме границ и смыслов геопоэтики)
В этом докладе будет больше вопросов, чем ответов. Отправной точкой для моих вопросительных размышлений станет концепция Ф. Аинсы -- авторитетного уругвайского философа культуры и филолога, с именем которого ассоциируется вычерчивание собственно латиноамериканских ракурсов геопоэтики в книгах «Пространства латиноамериканского воображаемого. Проект геопоэтики» (Espacios del imaginario latinoamericano. Propuestas de geopoética, 2002); «От топоса к логосу. Проект геопоэтики» (Del topos al logos. Propuestas de geopoética, 2006); «Кочевые слова. Новая картография сопричастности» (Palabras nómadas. Nueva cartografía de la pertenencia, 2012). Одним из принципиальных положений этого проекта является переход от топоса к логосу, соотносимый с изобретением и утопией, с процессами наделения вещей / мира именами и процессами присвоения (apropiación) мира. Но ценностно выделенный сюжет именования, фигура писателя / поэта как изобретателя имен постоянно возникали и возникают в латиноамериканских текстах и метатекстах вне каких бы то ни было геопоэтических контекстов. Так стоит ли напрямую ассоциировать именование и геопоэтику? Или скорее так: можно ли считать, что во всяком именовании содержится именно геопоэтический импульс, и можно ли считать геопоэтической прагматику присвоения, если таковая действительно задана в том или ином тексте? И, с другой стороны: стоит ли думать о каких-то особых смыслах именно геопоэтического именования (геопоэтического «изобретения имен»), непременно связанного (если исходить из высказываний К.Уайта) с идеей пути (путешествия, странствия), с идеей индивидуации жизненного пространства, а также со специфическими жанровыми (дискурсивными) зазорами или с динамикой жанрового (дискурсивного) синкретизма или гибридизации? Я попробую разобраться с этими вопросами, обратившись к некоторым ракурсам именования, совершенно по-разному обнаруживающего себя в различных латиноамериканских текстах (хрониках открытия / конкисты Нового Света, прозе, эссеистике, поэзии).
Надъярных Мария Фёдоровна, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Отдела теории литературы Института мировой литературы имени А.М. Горького Российской академии наук
А. Недель (Париж)
Μοι νόστος (Возвращение домой). Топос времени в «Одиссее» Гомера
Известно, что «Одиссея» Гомера выстроена из нескольких времён или временных модусов, имеющих различный смысл и находящихся друг с другом в сложной взаимосвязи. «Одиссея» – второе, после шумерского эпоса о Гильгамеше, наиболее известное в мировой литературе road narrative, где герой путешествует не только по пространству, но и по времени, вернее – по времени как пространству, подвергаясь на своем пути смертельным опасностям и сложным испытаниям. Одиссей – герой судьбы (μοῖρα, Τύχη), он должен преодолеть испытания, в том числе временные, чтобы стать самим собой; эта «одиссеева» модель времени позже, в западноевропейской литературе, станет своего рода инвариантом, определяющим поведение героев и их судьбы. Он герой свободы выбора, на каждом этапе своего путешествия он должен сделать правильный выбор; любая ошибка фатальна. Одиссей – герой времени или времён, в которые вставлены или, как говорит Платон в «Тимее» – ψυχὴν δ᾽ ἐν σώματι συνιστὰς τὸ πᾶν συνετεκταίνετο (30c), – врезаны все события, а также само пространство, геопоэзис его путешествия. Геопоэзис у Гомера задан именно многообразным временем, которое определяет отношение героя к миру и к самому себе. В греческом языке существуют несколько слов для обозначения времени, главных из них три: «кайрос», «хронос», «эйон» (καιρός, χρόνος, αἰών). Для нашей темы важна оппозиция хроноса и эйона. Если кайрос – это текущее время, серия феноменологических «сейчас» (по Гуссерлю), то эйон – время, из которого нет выхода, к этому времени привязаны герои, но – что важно – оно не измеряется часами и днями, это время моральных поступков, судьбы, славы и проч. Это ментальное время, сравнимое с гуссерлевской ретенцией. Один пример (из «Илиады»), когда Ахиллес, думая о своем отце, рассуждает о смысле войны: «... Если я вернусь домой к своему дорогому отцу (т.е. не приму участие в сражении),/ моя «добрая слава» (κλέος ἄφθιτον) будет разрушена,/ но я приобрету «на долго» (ἐπὶ δηρὸν δέ μοι αἰὼν) жизненные силы,/ которые мне не дадут быстро умереть». Здесь эйон означает время, полученное от близости к отцу и нахождении на его земле. Одиссей находится в той же «эйоновой» парадигме, как и в хроносе, но эти две модальности времени нужно четко различать. Интрига заключается еще и в том, что хронос получается вложенным в эйон, и если говорить о какой-либо субъективности Одиссея, то эта субъективность строится именно эйоническим временем, задающим геопоэзис всей поэмы.
Недель Аркадий, доктор философии, преподаватель Сорбонны
Я. Э. Пробштейн (США)
Мотив странствия в поэзии: «Плавание в Византию»
В работе рассматривается мотив странствия как в прямом, пространственном, геопоэтическом смысле, как в цикле «Армения» О. Мандельштама, так и в метафизическом и в мифологическом смысле. Примерами стихотворений странствия-поиска являются «Бессонница. Го-мер. Тугие паруса...» и «Нашедший подкову» О. Мандельштама, «Плава-ние в Византию» и «Византия» У. Б. Йейтса и тематически связанные с ними «Песнь 96» Эзры Паунда и «Айя-София» О. Мандельштама. С древнейших времен поэтический мотив странствия вошел и в мифологию, и в литературу. В русской литературе, на наш взгляд, данная традиция берет исток в «Хождении за три моря» Афанасия Никитина и в странничестве как духовном поиске; генезис же мотива странствия, если употреблять эти термины, как их понимал Ю. Тынянов, в современной русской поэзии помимо мифологии, следует, по нашему мнению, искать как в Ветхом Завете, Гильгамеше, «Одиссее» Гомера, «Божественной комедии» Данте, «Потерянном рае» Мильтона, так и в современной западной литературе; это в особенности относится к поэзии И. Бродского. Во второй части говорится о странствии как о преодолении разорванности времени и разобщенности человечества, «соединении несоединимого», «синхронизме разорванных веками событий, имен и преданий», если процитировать О. Мандельштама. Вслед за Данте, Гете, Гельдерлином, Мандельштам, Йейтс и Паунд «стремятся к неделимому небу Европы» (выражение Вл. Микушевича), ими движет желание объединить время, историю, культуру и дух или хотя бы найти такую точку во вселенной, откуда они бы виделись в своей целостности. Хотя В.Н. Топоров в книге «Эней – человек судьбы» писал об эпической поэзии и эпическом герое, формулировка «локус конкретного пересечения двух вышеназванных тем, Вергилия и Средиземноморья, ‑ пространство, время, сфера духа» на наш взгляд, вполне выражает поэтический мотив Мандельштама, Йейтса и Паунда.
1. Тынянов Ю.Н. Тютчев и Гейне// Поэтика, литература, история, кино. ‑ М.: Наука, 1977. ‑ С.29. 2. Топоров В.Н. Эней – человек судьбы. М., 1993. С. II.
Пробштейн Ян Эмильевич, поэт, переводчик, кандидат филологических наук, доктор литературоведения, доцент (associate professor) кафедры английского языка и литературы Туро Колледж, Нью-Йорк
В. В. Рябиков (Москва)
Музыкальные интервенции в сущностное измерение географического пространства
Путешественник неизбежно становится временным элементом географической системы, связанной с местом, через которое лежит его путь. Включенность в географическую систему сопровождается потоком переживаний, которые существенным образом отличаются от чувств, рождающихся у него же при созерцании фото или видеоизображений того же места. Человек включается в ландшафт, а элементы ландшафта включаются в его когнитивную систему. Поток переживаний, вызванных включенностью путешественника в географическую систему, может быть бесконечным, при условии его сосредоточенного погружения в исследование содержания своих чувств. Рано или поздно, они окрашивается нуминозностью, что является признаком интерактивного резонанса с архетипическими слоями психики и уровнями универсального единства. В этот момент для путешественника становится важным не столько внешние свойства окружающего ландшафта, сколько переживание контакта с незримой духовной силой присутствующей вокруг. Эти переживания являются существенно важными для человека и могут коренным образом менять его жизнь. Различные места обладают различным потенциалом связи с этими архетипическими силами. Описание переживаний контакта с ними требуют особого поэтического дара, которым обладают немногие. Для исследования сопряженности смыслового и географического пространств автор использует определенные типы музыкальной рефлексии. Музыкальная интервенция в сущностное измерение географического пространства методом Интерактивного резонанса, является способом углубления переживаний путешественника и его продвижения по символическим «протокам в собственной субъективности» (П.Флоренский). Это сопровождается изменением отношения к планете и открытию особых сокровищ, сокрытых в ее пространстве. Во время доклада будут представлены некоторые музыкальные образы, созданные автором во время путешествия в Арктику.
Рябиков Вадим Вадимович, директор института развития личности «Синхронисити 8»
И. О. Сид (Москва)
Исмет Шейх-Задэ, художник и геопоэт:
Работа представляет собой развитие исследований антропологического статуса и творческих параметров геопоэтического типа личности (геопоэта)*, на материале жизнетворчества крымского художника и галериста Исмета Шейх-Задэ (1965, г. Чирчик). Основные векторы, обусловившие творческое развитие и авторские интенции Шейх-Задэ – мифопоэтическое сознание, постимперский утопизм, постмодернизм. Инициацию искусством получает от ученицы Н. Рериха Екатерины Кристенс. Окончив с отличием Суриковский институт Академии художеств, работает в жанрах станковой живописи, росписи, гобелена, затем – перформанса, хэппенинга, инсталляции, арт-объекта. Созданная им арт-галерея «Крымское ханство» в 1990-е годы была включена энциклопедией «Кирилл и Мефодий» в топ-100 галерей, действующих на территории России. Интегральным антропологическим понятием, охватывающим всё многообразие художественных проявлений Шейх-Задэ, может быть геопоэтика. Для автора важно, что «последние царствовавшие Чингизиды, крымские ханы Гиреи, были профессиональные поэты – мистики, суфии». Ключевой символ и материал для концептов Исмета – территория, земля; в не меньшей степени – история, точнее, метаисторическое (мифологическое) время. Пример его арт-объекта – окаменевшее яйцо динозавра, перевезённое из Монголии в Бахчисарай и превращённое в «геральдический атрибут Крымского Ханства, – точнее, Крымского Юрта Великой Орды». Пример инсталляции – «Самозахват» (2010), самоироничное обыгрывание темы захватов участков земли частью репатриировавшихся на полуостров после депортациии крымских татар: «домики» из пенопласта со стороной 2 метра были пущены автором в свободное плавание по подземному каналу – севастопольской штольне для ремонта подводных лодок. Ключевой арт-партнёр Исмета – живущий в Лондоне наследный принц Крымского ханства, выпускник Оксфорда Джеззар Памир Гирей.
Сид Игорь Олегович, писатель, антрополог, независимый исследователь (Москва) _____________________________ * Исследования открыты докладом «Территория и ландшафт как палимпсест. Макс Волошин, Даур Зантария: геопоэты в "свёрнутом" путешествии» на междисциплинарной конференции «Человек в ландшафте» 18 мая 2015.
С. Е. Сидорова (Москва)
Город Нагпур: исторический текст в пространственном контексте
Нагпур — географический центр Индии и второй по величине после Мумбаи город штата Махараштра, в XVIII–XX вв. был сначала столицей Нагпурского княжества, а затем центром одной из провинций Британской Индии. Город представляет собой типичный пример постколониальной территории, где до сих пор тесно соседствуют конфликтующие пространства, олицетворяющие произошедшее пару веков назад столкновение пришлой и местной культур/цивилизаций. Ландшафтная выпуклость в виде холма и железная дорога, построенная в 1860-х годах, разделяют его на две части, каждая из которых формировалась под эгидой разных политических сил: нагпурских раджей и британских резидентов/уполномоченных. Основными конструктивными элементами княжеской половины, отражающими уклад, быт и вехи жизни местного населения, были форты, дворцы (махалы), особняки (вада), въездные ворота, храмы, водоемы и колодцы, сады, места кремации представителей княжеской семьи (самадхи) и возводимые над ними кенотафы (чхатри). Именно эти узлы связывали старую часть города в единую конструкцию. В европейской же половине главными архитектурными акцентами были многочисленные арсеналы, военные склады, плацы и казармы; разрастающиеся кладбища; массивные большие единичные церкви; а также монументальные, символизирующие функциональную важность институтов нового порядка, здания секретариата (местного правительства), суда, школ, музея, резиденции главного уполномоченного британской провинции. Эти части существовали бок о бок как разнохарактерные территории с разным набором функций, философией мироустройства и эстетикой. Размещение сведений из исторических текстов в географических координатах позволяет рассматривать (пост)колониализм не через призму отвлеченных понятий завоевания, установления, основания, угнетения, подчинения, властвования, а во всей полноте пространственно-вещественных характеристик, делает историю покорения британцами Нагпурского княжества осязаемой и измеримой, воссоздает топографию доминирующих в прошлом и настоящем смыслов, дезавуирует роли, разыгрываемые в те или иные эпохи разными частями города, в котором линия раздела так и не стерлась.
Сидорова Светлана Евгеньевна, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Центра индийских исследований Института Востоковедения РАН
Е. К. Созина (Екатеринбург)
О геопоэтике национального ландшафта в русской литературе: некоторые заметки
С пространством у русского человека связано представление не только о сущем, но и должном, некоем идеале, которого нужно (и можно) достичь. Отсюда открывается физиогномика национально-сакральных ландшафтов, хранящих в себе образы идеального и способы их обретения. У Гоголя в образе русского (равнинного) пространства кроется тайна Руси и его (пространства) «неестественная власть» над человеком. А где тайна, там и стремление ее раскрыть, разгадать – обрести власть над ней, как над самим пространством. Некрасов: поиск счастья («покой, богатство, честь») в пути-дороге, из леса пролегающей к людям, в чисто социальных типах и видах общежития. У Решетникова подлиповцы, стремясь к «богачеству», из леса идут к реке, в дороге социализируются и на реке находят смерть. «Лес и степь» Тургенев выделял как основные природные типы русского мира. От Гоголя степная тенденция идет к Чехову, с которым рядом может быть поставлен Мамин-Сибиряк. Степь Чехова неопределенно исторична, мифологична и легендарна, она хранит тайну, хтонична и инобытийна. Степь Мамина-Сибиряка более конкретна, исторична и локальна – принадлежит главным образам тюркским народам, но тоже скрывает тайну – «клад Кучума». Однако главная тайна Урала, воспетая Маминым, – в его лесных просторах, закрывающих горы, в недрах которых и таятся богатства. Это «теллурическое» измерение региона (В. Абашев) Мамин передает Бажову. То, что для Урала и его писателей – гора со своими хтоническими недрами, хранящими богатства, то для Чехова и его южных пространств – степь, также таящая несметные сокровища, но иного происхождения. Вгрызаясь в недра земли, вырубая леса, роя шахты и строя заводы, человек меняет ландшафт и его поэтику. Пожалуй, нетронутость ландшафта сохраняется лишь у финно-угров, хотя и влившихся в Русь, но частично сумевших сохранить себя: лес и река – их сфера и праисточник жизни. Исходную экологию своего ландшафта тюркам помогает сохранить сама природа (необозримая степь, переходящая в пустыню). В европейско-русском типе ландшафта, даже таком традиционном, как крестьянский и горнозаводской, геополитика одерживает верх над геопоэтикой, цивилизация – над природой.
Созина Елена Константиновна, доктор филологических наук, зав. сектором истории литературы Института истории и археологии УрО РАН, главный редактор академического издания «История литературы Урала. Конец XIV—XVIII в.»
И. В. Сорокин (Саратов)
Пароход «Гектор Баракки»
В 2001 году на музейном семинаре в Тольятти был заострён вопрос: где может быть и возможен ли в принципе «Музей Волги»? На обсуждение автор вынес проект путешествия. В основе – рассказ П.В. Кузнецова, записанный В.А. Милашевским о попадании в Саратов молодого «флорентийца Баракки», живописца. Его якобы вывез из сонной Флоренции на Нижегородскую ярмарку негоциант Живоглотов, заказав картину «Пожар Рима» – с собою в образе Нерона. Полотно в специальном павильоне на носу беляны (грузового судна) отправилось вниз по Волге. Народ на стоянках валом валил смотреть пожар, заодно покупал хомуты с сундуками. В Саратове художник произнёс «Нет, я дальше не поеду. Мне нравится этот бордово-красный собор и горы, обросшие дубовыми лесами!». В переводе на проектный язык история означала: нижегородское бизнес-сообщество делает заказ европейским художникам, после его исполнения в Нижнем все отправляются на круизном лайнере вниз по Волге с выставками, деловыми встречами и круглыми столами. В Саратове – череда мастер-классов. Бизнесмены получают выгоду, художники наслаждение-творчество, жители – знания. Все вместе – выгоду, знания и наслаждение. Саратов получает международный фестиваль и европейскую прививку. На вопрос «почему мастер-классы в Саратове?» ответ прост: Этторе Паоло Сальвини-Баракки, ставший с годами Гектором Павловичем, за сорок лет снискал славу «певца Волги», декоратора, владельца лучшего фотоателье, но его главная заслуга – ученики, первые мастера искусства ХХ века: Виктор Борисов-Мусатов, Павел Кузнецов, Пётр Уткин, Алексей Карёв, Александр Матвеев. В 2015-м дом художника, расселённый и подписанный к сносу, внезапно стал местом концентрации сил. Его удалось спасти: он получил статус памятника регионального значения. В нём – «Дом жилой. Соляная, 30» – предложено создать культурный центр, положив в основу живопись, театр, фотодело, Волгу и итальянскую культуру во всех проявлениях. Короткая история в одну страницу даёт пушистое множество возможностей для интерпретации наследия. Игровое наведение в работе. Место обнаружено. Осталось найти пароход и деньги. P.S. гимн улицы Соляной – О, Sole, mio!
Сорокин Игорь Владимирович, филолог, директор культурного центра «Дом Гектора Баракки»
Ю. А. Угольников (Москва)
Дмитрий Данилов: пространство как зрелище и аффект
В докладе, на примере книг Дмитрия Данилова "Описание города", ”Сидеть и смотреть”, подготовленного Даниловым совместно с Алексеем Михеевым проекта, посвященного коломенскому трамваю, стихотворений и рассказов Данилова рассматриваются следующие вопросы: 1. Геопоэтика пустоты, пустого незаполненного пространства (пространства опустошения, исчезновения) как важная для Дмитрия Данилова, мифология пустоты (разрушенный дом, в котором жил писатель, в книге "Описание города"). Отсутствие как знак тайного присутствия в пространстве, знак насыщения смыслами. 2. Представление о пространстве, как о зрелище, и о движении в пространстве, об исследовании пространства, как о погружении в пустоту: нирвана российского захолустья, поэтика маленького и убогого (рассказ о не состоявшемся футбольном матче), “буддистская” и “православная” геопоэтика Данилова. 3. Люди, предметы, механизмы как "акциденции" пространства в творчестве Данилова. Дискретность времени и текучесть пространства у Данилова. Пространство как место протекания событий. 4. Незаполненное пустое пространство, как отражение абстрактного, обобщённого субъекта (субъекта без прошлого) - лирического героя Данилова. 5. Геопоэтика несоветских культур и государств: США, как проект, Испания, как страна смерти; страны-двойники: Французская провинция, как подобие провинции российской, протяженность как сближающее, роднящее свойство государств и цивилизаций. Объединяющее свойство пустоты, интернационал “маленького и убогого”. 6. Пространство абсурда: невстреча с “прекрасным”, “прекрасное” как отсутствующее, овнутрение “прекрасного”.
Угольников Юрий Алексеевич, историк, независимый исследователь
Е. В. Фейгина (Москва)Лигурийский пейзаж в сборнике Э. Монтале
В первом сборнике Монтале нет точных конкретных топонимов, но пейзаж – море, побережье и Генуя – совершено узнаваемы. Природа в первом сборнике доминирует. Поэт творит свой мир, намеренно не желая касаться болевых точек «черного десятилетия». Социум не изображается в стихотворениях, мы видим поэта в его творческом взаимодействии с миром и иногда, как воспоминание или человек, к которому лирический герой обращается, появляется его возлюбленная. Пейзаж в стихотворениях первого сборника показан узнаваемым средиземноморским. Это Лигурия, однако в любой момент она превращается в трансцендентную реальность, включается дантовский регистр запредельной Вселенной: поэт ощущает, что его «притягивает бездна», из которой доносятся «приглушённые стенания». В стихотворениях ощущается горький подтекст, раскрывающий губительное воздействие человека, зла в этом мире: это раскрывается в темах бури, смерти, дрожи, образе голых веток и др., сад называется «пустынным», море – «сумасшедшим». Воздействие зла подчёркивается в образах погибших животных: загнанная лошадь, выброшенная на берег рыба. А «ручей, задушенный до хрипа» – недвусмысленное высказывание о тотальной несвободе, об опасности для мыслящих, чувствующих живущих существ. В то же время в сборнике присутствует противоположная – светлая, даже восторженная – образность: упоение красотой, поэт утверждает любовь и радость вопреки всему. Сам мир природы обладает мощной творческой энергией: «Шквал, облепивший платьем твоё тело,/ запечатлев на миг в своём искусстве». Поэт взаимодействует с природой, которая спасает его, дарит ему радость, любовь и красоту: «раствориться – это самый счастливый удел из счастливых». Раствориться поэт желает в этой красоте, в солнечном свете. Герой просит возлюбленную принести ему «подсолнух – безумный от света». Мы видим в первом сборнике Монтале творческое взаимодействие с природой, не просто погружение в неё и уход от реальности, а возможность преображения мира с помощью поэзии и красоты.
Фейгина Екатерина Витальевна, кандидат филологических наук, доцент кафедры истории зарубежной литературы филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова
А. В. Фирсова (Пермь)
«Сад Пастернака»: поэтическая матрица в ландшафте
Я б разбивал стихи, как сад. Б. Пастернак
Художественная литература, создавая образы пространства, формирует легенду, «картирует» территорию, задает предпосылки ее туристского развития. В Перми существует два мощных литературных мифа, которые при взаимодействии с пространством не только подсказывают его новые образы и локализуются в определенных точках, но и включаются в процессы культурного картирования: «Пермь-Юрятин» романа «Доктор Живаго» Б. Пастернака, Пермь – город «Трех сестер» А. Чехова. В докладе речь пойдет о проектах в небольшом поселке Всеволодо-Вильва, которые реализуются на протяжении 2006-2018 гг. вокруг музея «Дом Пастернака». Проекты могут быть рассмотрены как эксперимент по превращению историко-культурного наследия территории в культурный капитал, в их основе – поиск и презентация геопоэтических образов. Проект «Сад Пастернака» был задуман в 2012 г. как школьная работа для конференции «Пастернаковские чтения». Его авторы изучили «дремучее царство растений» в лирике поэта и разработали план ландшафтной экспозиции вокруг музея. Часть деревьев уже росла (столетний кедр, тополя и липы). Проект не только обустраивал территорию вокруг молодого музея, но и создавал среду для погружения в поэтику произведений разных лет, вероятно поэтому он получил грантовую поддержку в 2016 и 2017 гг. Природа для Б. Пастернака всегда была предметом вдохновения. Читая его стихи, мы удивляемся изобилию названий растений. Поэт хорошо знал ботанику, в детстве изучал ее под руководством А.С. Баркова, знание «ботанической ризницы» он демонстрирует стихах. Для него деревья – часть живого мира, они одушевлены, способны чувствовать, сопереживать. Образы-фитонимы, метафоры, сравнения в его стихах – своеобразная «поэтическая матрица», которая подсказала идею сада. Поэзия задала семантическую структуру ландшафта, в котором из соединения двух компонентов – природного и поэтического появился экзистенциальный смысл. Пересечение поэтического слова и составляющей природного мира создали несколько фокальных точек (по В. Каганскому) или топосы (по М. Бахтину) – значащее пространство, за которым, благодаря совершающимся событиям просвечивают сюжеты бытия. Созданный нами ландшафт, был осмыслен как многоплановый образ в лирике поэта: сад – символ вечной самообновляющейся жизни, прообраз творчества и «альтер-эго» поэта. Каждый шаг по «Саду Пастернака» – это путь по вехам жизни поэта и любого человека, тот мир вещей, что окружает нас и становится предметом вдохновения.
Фирсова Анастасия Владимировна, кандидат географических наук, старший преподаватель кафедры туризма географического факультета ПГНИУ
О. П. Цыбенко (Афины)
Историческая память и народное мифотворчество: 1. Начиная со средневековья, Греция – объект описания путешественников, которые привносят в описания увиденной реальности сведения местных (и иных) информаторов. 2. В Новое время периегетика все более многопланова: с одной стороны, здесь чистый академизм, с другой – подтверждающий или опровергающий «археологию» «живой» материал. 3. Особое место в культуре нового времени занимает «псевдопериегетика» с элементами реконструкции (С. Скрофани, Байрон), переходящая в самодовлеющую беллетристику (Шекспир, Гете, д’Аннунцио). 4. Культурный водораздел в периегетике, объектом которой была «Греция», - возникновение независимого греческого государства (1829 г.). С этого времени практически начинается русская периегетика античной Греции (К. Базили, В. Орлов-Давыдов и др.). Более ранняя русская периегетика – почти исключительно паломническая, «византийско-православная» и направлена главным образом на восточную часть греческого мира. Другая отличительная черта русской периегетики – ее большая литературность по сравнению с западной. Это же касается и «византийско-православной» русской периегетики, которая в обращении и к собственно Греции не ограничивается более церковно-монастырской тематикой (архимандрит Антонин, Порфирий Успенский, Благовещенский и др.) Особое место занимает здесь К. Леонтьев. 5. Совершенно особая периегетика греческих писателей, лишенная чужеземной экзотики. Главная проблема здесь – соотнесенность современности с основными эпохами греческой цивилизации. 6. «Живая» античность представлена в поэзии Й. Сефериса и К. Димула и особенно в «романе» Й. Сефериса «Шесть ночей на Акрополе», где «оживают» афинские развалины. 7. Историческая память в Греции подпитывается академизмом и зачастую вступает с ним в спор, о чем свидетельствуют рассуждения «простого народа», засвидетельствованные как литераторами ХХ века, так и автором настоящего доклада.
Цыбенко Олег Павлович, кандидат исторических наук, Палеографический архив Национального Банка Греции, Афины
|
|||||
|
 |
|
    |
|
