Заключение.

 Заключение.

Предпринятой нами в настоящем томе попытке рассмотрения миросознания и мировоззрения русского земледельца – крестьянина и помещика в их видении отечественными философами, литераторами и кинематографистами сопутствовали два объективных ограничения.

Первое связано с тем, что в начальной фазе исследуемого периода (середина ХVIII - середина ХIХ столетий) русская философия и литература находились на начальной стадии своего развития и лишь начинали процесс движения от более общего, укрупненного, масштабного (при небрежении и вполне понятном неумении останавливаться на деталях) изображения явлений и процессов - ко все более конкретному, детальному, углубленному их анализу, стремлению представить целостную, но детальную картину. По этой дороге философия и литература действительно шли в соответствии с гегелевским методом восхождения от абстрактного к конкретному, когда мысль движется от менее четкого, непроясненного и размытого понимания - к пониманию более четкому, проработанному, ясному.  

Формулируемые философами смыслы и создаваемые литераторами образы, как мы видели, постепенно, год от года, по мере перехода от автора к автору и от персонажа к персонажу, становились все более наполненными, герои произведений обретали свое неповторимое, личное лицо, начинали рефлектировать, осмысливать, переживать и формулировать собственные слова, мысли, чувства. Авторы текстов от общих деклараций переходили к созданию конкретных персонажей, имевших собственную неповторимую индивидуальность и внутренний мир. Нам, надеемся, хотя бы отчасти удалось показать этот философский и литературный процесс, нашедший свое выражение, в частности, в движении от пушкинской немоты народа в «Борисе Годунове» - до осмысленной и глубокой индивидуальности тургеневского Хоря, в беседе с Повествователем рассуждающего о том, почему он не хочет уйти от барина на волю совсем.    

Этот процесс конкретизации, естественно, происходил в той совокупности областей-сфер, в которых и разворачивается жизнь земледельца - в сферах его взаимодействия с природой, семьей, городом и властями. И разворачивались эти отношения прежде всего по поводу собственности, культуры, религиозных верований, нравственности и права.

Как это происходило в создаваемой мыслителями и художниками реальности, каковы были обстоятельства и условия, в которых осуществлялось становление миросознания и мировоззрения русского земледельца - и стало содержанием проведенного нами исследования, представленного в первом томе задуманной  шеститомной работы.

В процессе ее осуществления на теперешнем, начальном этапе, мы попытались в первом приближении выделить те константы, которые, на наш взгляд, характеризуют русское национальное мировоззрение. Так, например, анализируя пушкинский роман «Дубровский» и «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», мы отмечали выделяемые автором характерные для русских землевладельцев-дворян представления о чести и личном достоинстве как высших ценностях человека, их веру в божественную предопределенность человеческой жизни (его судьбы), уверенность в наличии легко осуществимого перехода от жизни к смерти, близком соседстве и даже соединенности земного и загробного существования и др.

Мы, надеемся, доказательно показали наличие этих мировоззренческих констант и у героев произведений следующего рассматриваемого автора – М.Ю. Лермонтова. Аналогичную работу мы также провели в плане анализа миросознания и мировоззрения помещиков и крестьян – персонажей произведений Гоголя, Кольцова, Никитина, Григоровича, Писемского, Соллогуба и Тургенева, особо обращая внимание на позитивные примеры, становление «рациональных хозяев».

Мы также полагаем, что у читателя сложилось представление о соотнесенности литературных художественных образом с философскими понятиями и смыслами, сложившимися в это время в рамках «западнического» и «славянофильского» направлений русской философии. В дальнейшем, по мере развития философского знания, эта соотнесенность, приверженность тому или другому философско-гуманитарному контексту станет более явной.     

Впрочем, мы сознаем, что полученного нами в «сухом остатке» на данном этапе исследования материала, который можно было бы выделить и систематизировать и о котором можно было бы говорить как о собственно мировоззрении русского земледельца, пока недостаточно. Ответ на вопрос – почему так? – и составляет как раз то второе ограничение, о котором мы заявили ранее.

Дело здесь заключается в том, что накапливаемого нами материала о мировоззрении русского земледельца пока еще недостаточно не потому, что мы не сумели его добыть. Его недостаточно объективно, то есть в силу того, что на ранних стадиях развития нашей философии и литературы мыслители и художники только-только стали размышлять на этот счет и, соответственно, этот материал в их произведениях только начал появляться.

Вот почему на основании того немногого, что имелось в произведениях рассматриваемого периода, говорить об инвариантных, специфических национальных «идеях и философемах», наличествующих в русском сознании «объективно и ощутимо для всех» (С.Л. Франк) еще рано. И нам еще предстоит в дальнейшем продолжить начатую работу, с тем, чтобы иметь возможность сформулировать по-возможности полное, содержательное представление о русском земледельческом мировоззрении – мировоззрении крестьян и помещиков.

Далее, после того как мы, надеемся, получим представление о содержании мировоззрения русского земледельца в разные исторические периоды (а выделяем мы таковых, как отмечалось во Введении, шесть), мы надеемся сравнить их между собой. Возможно, что в результате этого нам удастся вычленить в их содержании некое центральное, переходящее от периода к периоду, неизменное, устойчивое «ядро». Мы также рассчитываем показать и специфические мировоззренческие характеристики, возникавшие и по прошествии определенного времени исчезавшие, как, например, в советский период из массового сознания бесследно исчезло понятие чести или представление о незыблемости и даже святости данного слова, столь важные для мировоззрения земледельцев-дворян. 

В дальнейшем, при наличии соответствующего интереса со стороны других специалистов и ряда благоприятных условий, можно было бы провести аналогичную работу, ставя цель выяснение содержания мировоззрения земледельца других наций.

И, наконец, еще одним шагом после этого могло бы стать компаративистское исследование, позволяющее содержательно сопоставить содержание земледельческих мировоззрений ряда наций или даже национальных мировоззрений вообще.

Впрочем, пока эта магистральная линия намечена лишь пунктиром и впереди нас ждет продолжение работы на русском материале.    

Вот почему, подтверждая неизменность поставленных нами во Введении целей и заявленных намерений, мы приступаем к работе над вторым томом, охватывающим период от 50-х до начала 80-х годов (точнее - 1881 года) ХIХ столетия – года убийства русскими террористами царя Александра II, наконец-то освободившего от крепостной зависимости земледельцев-крестьян и тем самым создавшего новые объективные условия жизни как крестьян, так и помещиков, что, естественно, не могло не привести к изменениям в их мировоззрении.