Воспоминания Сыродеевой А.А. |
|
|
|
Уроки социальной критики
от Бориса Грушина и Зигмунта Баумана
Нет поэта, противостоящего толпе,
да и вообще поэта нет –
есть человек, пишущий стихи.
А. Кушнер
9 января 2017 г. из новостей узнала о кончине Зигмунта Баумана.
В мешанине мыслей и воспоминаний возник устойчивый мотив о нитях, связывающих Зигмунта и Бориса Андреевича[1].
Были они во многом непохожи. Между тем нередко общность оказывается существенной именно между людьми разными, но близкими в каких-то ключевых моментах. По темпераменту Борис Андреевич был горячий, громкий, шумный. Зигмунта отличал тихий голос, но внутренне он тоже был эмоционален. Оба свои мысли и чувства доверяли в первую очередь обожаемым женам, дочерям, затем трубке с табаком и слову, обращенному к миру. Согласно темпераменту, для Бориса Андреевича органичнее было слово трибунное, для Зигмунта – письменное. При этом каждый был Мастером своего социологического дела-призвания, а потому почитаем учениками (среди которых были не только студенты). Но учил один в большей мере методологии и практической социологии, второй – теоретико-концептуальной социологии.
Несмотря на разный социологический почерк, было нечто принципиально общее, объединявшее двух ярких исследователей, полемистов и наставников. Этим общим выступал критический взгляд на социальную действительность, без чего работающая (живая, недемагогичная) социология (как, наверное, любая область обществознания) немыслима и что видится очень существенным для современной России.
Должна признаться, то, как ведется критика ныне в России (будь то в пространстве социальных сетей, СМИ или в академической среде), вызывает большую тревогу[2]. Более того, складывается впечатление, что Россия в этом плане идет не каким-то «особым путем», а вполне вписывается в общемировые тренды. Опыт критики, характерный для Бориса Андреевича и Зигмунта, ценен тем, что помогает распознать опасные и плодотворные стратегии критики, практикуемые как исследователями, так и людьми самых разных профессий.
Современные информационные технологии изменили многое в образе жизни личности и сообщества. Внесли они существенные сдвиги и в критическую деятельность. В частности, критика стала доступной, в определенном смысле демократизировалась. Человек получил возможность приобщиться ко многому, это, в свою очередь, подвело к мысли об обретении права на оценочное высказывание по самым разным поводам. Более того, наш современник владеет средствами трансляции собственной позиции и, соответственно, воздействия на широкую аудиторию. Перефразируя название книги Майкла Уолцера, мы все имеем возможность ныне быть членами «компании критиков», заниматься «социальной критикой».
Соответственно, мы являемся свидетелями того, как усугубляется проблема-противоречие, таящаяся внутри собственно критической деятельности. Вот что о данном противоречии пишет во введении к книге «Компания критиков: Социальная критика и политические пристрастия ХХ века» М. Уолцер: «Главный вопрос этой книги, который мне представляется главным вопросом современности – это вопрос о взаимоотношениях специалистов и обычных людей, элиты и массы»[3].
Замечу, книга М. Уолцена сама являет собой опыт критического анализа. Автор жёсток в своем анализе внутренней противоречивости и амбивалентности взглядов героев книги, разбирая провалы в их деятельности и тупики, которые заставляют усомниться в оправданности изначальных приоритетов и идеалов. Не идеализируя критическую деятельность, но искренне веря в ее значимость, автор вовлекает читателя в поиск того, что «может помочь нам очертить обязанности и пределы социальной критики»[4]. Представляющееся М. Уолцеру продуктивной критикой, думается, было свойственно деятельности и Бориса Андреевича, и Зигмунта. Жизнь их была наполнена борьбой с Системой, с Властью. Они были свободолюбивыми личностями и стремились изменить общественную жизнь так, чтобы разные и многие люди имели возможность обрести свободу. Но при том, что оба исследователя были яркими людьми и незаурядными профессионалами своего дела, их отличал демократизм – уважение, внимание к обычному, рядовому человеку.
Что с точки зрения М. Уолцера помогает в критической деятельности избежать противостояния специалистов и обычных людей, выстроить мост взаимоотношений между элитой и массами? Ответ, как мне кажется, – ориентация на плюрализм, многообразие взглядов: «Существует масса интересных, провокационных, возможно, убедительных критических доводов, имеющих своим основанием различный социальный опыт и перспективы внутри критикуемого общества. Существуют разнообразные формы участия в жизни общества (но только один способ отстраниться), которые и делают работу критика столь разнообразной и богатой»[5]. Итак, М. Уолцер исходит из того, что мнений-позиций много. От проявления их объективного многообразия нам никуда не деться. Оно только будет возрастать, поддерживаемое современными информационными технологиями. Не в последнюю очередь критику подпитывает несовпадение разных мнений, их столкновение. Направление, которое предлагает в качестве продуктивного М. Уолцер – не сокращение многообразия, не выбор лучшего, правильного, истинного, а умение жить в многообразии, слышать его, понимать причины возникновения: «критик обязан представить себе других людей, вглядывающихся в другие зеркала, даже если он не может видеть то, что видят они; он должен осознать бесконечную повторяемость той деятельности, которой занимается сам»[6].
Как мне представляется, внутренний демократизм Бориса Андреевича и Зигмунта также опирался на идею социального многообразия. Оба исследователя пытались нащупать то, что работает на плюральность социальной жизни и не дает разделить, размежевать, расколоть ее сугубо по статусно-ранжирующему основанию. Так в центре внимания Бориса Андреевича оказался феномен массы – специфический социальный субъект, отличающийся динамичностью, ситуативностью, открытостью границ, и который нередко составляют представители самых разных социальных слоев. В свою очередь Зигмунт уделял большое внимание неопределенности как характеристике, пропитавшей социальную реальность и подрывающей устойчивость, однозначность общественных явлений. В первом случае социальному субъекту, во втором – социальной характеристике придавалось особое внимание в качестве заметного фактора социального многообразия современного социума.
Что же в многоликом социальном пространстве «уравнивает» нас – многих – в праве на критику? М. Уолцер полагает: «В основании своем критика всегда имеет моральную направленность, неважно, нацелена ли она на индивида или на политические и социальные структуры»[7]. И при этом «мир повседневности – это и есть мир морали, и будет лучше, если мы будем скорее исследовать его внутренние правила, императивы, соглашения и идеалы, нежели отстраняться от них в поисках универсальной и трансцендентной точки зрения»[8].
Повседневность для М. Уолцера – территория реалистичности, жизненности обсуждаемых, разрабатываемых критиком идей: «В интеллектуальных баталиях, как и в любой другой битве, в конечном счете можно выиграть только на земле»[9]. Знание интеллектуала дает ему специализированное средство труда, но не может заменить динамики и богатства социального опыта. Ориентиры критика расположены в пространстве жизни обычных людей, а не абстрактных идей. «…критик должен говорить на обыденном языке и, какой бы ни была его собственная умудренность и ученость, он должен сохранять связь с традициями социального недовольства. нам придется признать, что в ХХ веке социальной критикой занималось большое число людей – часто очень образованных и философски одаренных. Они не выказывали должного уважения к мнению своих сограждан и слишком легко причисляли героическое одиночество и уединенную мудрость к добродетелям»[10].
Будучи специалистами высокого уровня, удивительно требовательные к себе и коллегам, зная цену знания, Борис Андреевич и Зигмунт обладали способностью слышать социальную реальность и умели слушать разные мнения. Они откликались на боль человека из любого социального круга, их вдохновляла, окрыляла поддержка и понимание, в том числе, со стороны людей очень далеких от круга их собственного общения. Они могли хлопнуть дверью в коридорах власти, когда недооценивалось их экспертное мнение, но при этом сами они ощущали себя в ответе за других, неустанно пытались что-то изменить, владея средствами профессионала. Для них было очевидно, что по мере развития знания, разрыв между специалистом в конкретной области и всеми остальными увеличивается. Знание становится все более и более отточенным. Вместе с тем существует целый ряд моментов, которые касаются каждого, выступая проблемой, угрозой, смыслом для представителей любых социальных страт. Война, смерть, предательство, любовь, понимание, счастье близких в не меньшей мере задают характер критического взгляда на общество, чем специализированное знание. Именно поэтому у этих двух социологов не вызывало сомнения то, что критика не вправе быть высокомерной, не вправе претендовать на знание единичной неизменной истины, не вправе забывать о чувстве меры. Сомневаться, вопрошать, предлагать варианты, апеллировать к разному историческому и культурному опыту – было органично для их профессиональной деятельности.
Учебник «Мыслить социологически»[11] написан Зигмунтом не как сборник правил и норматив, а как сборник эссе-размышлений, который втягивает читателя в поле раздумий, поисков, сомнений. Только на это вправе претендовать интеллектуалы, по мнению Зигмунта – быть не «законодателями», а «интерпретаторами», не навязывать единственно верное решение, а предлагать разные, конкурирующие между собой интерпретации[12].
Анекдоты, песни Высоцкого, тексты Жванецкого читались и рассматривались Борисом Андреевичем не как то, в чем можно апробировать «изготовленный» инструментарий, а как то, во что имеет смысл неустанно вслушиваться и всматриваться, что может подсказать нечто новое, ибо богаче уже имеющегося в наличии исследователя, будучи связано с жизнью, искренностью, свободой самовыражения рядового гражданина страны.
Критики любят приводить пословицу «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». Но критику нередко отторгают не за колющую правду, а за высокомерие, за грубую манеру (не свободны интеллектуалы и от этого), за отсутствие чувства меры. Динамизм современной жизни все чаще ставит под вопрос общие понятия (в том числе, «народ», «большинство»). Множество оттенков, нюансов предпочтений делят людей многократно, ненадолго, неустанно. И социальный критик, который не забывает, что «[к]ритика – это деятельность, общая для всех обществ, но в демократических обществах это еще и общедоступная (public) деятельность»[13], творит историю вместе, наряду со своими современниками.
«В идеале критик – это непокорный человек, отказывающийся платить дань уважения каким бы то ни было властям. Именно этот отказ и обеспечивает дистанцию критики, и больше ни от чего ради критики отказываться не нужно. Он стоит в оппозиции к конкретным вещам, но он никогда не бывает в абсолютной оппозиции. Он критикует режим, а не народ, или, иначе говоря, критикует народ в одной его части или в каком-то одном его аспекте, но не во всех», – пишет М. Уолцер[14]. Такими критиками были Борис Андреевич Грушин и Зигмунт Бауман, не представлявшие свою жизнь без сомнения, которое дарует поддержку, а не рубит людей.
[1] Борис Андреевич Грушин и Зигмунт Бауман были лично знакомы. Встреча состоялась в Праге, если не ошибаюсь. Имя друг друга они произносили с теплотой (свидетелем чего посчастливилось быть). А больше никаких достоверных фактов. Как всегда, не решилась, не собралась расспросить, разыскать. Но опыт общения с каждым из них отдельно и чтение их текстов (в меру собственных сил) подсказывает существование принципиальной связи между ними, связи, которая была важна не только для них самих в советском и постсоветском прошлом, но и для нас нынешних.
[2] См. подробнее: Сыродеева А.А. Релятивизм в роли идеологии повседневности // Сыродеева А.А. Возможности малого. М., 2012. С. 7–21; Сыродеева А.А. Культура и идеология: разные взгляды на эклектику (по мотивам работ М.Л. Гаспарова) // Рубцов А.В., Любимова Т.Б., Сыродеева А.А. Практическая идеология. К аналитике идеологических процессов в политической и социокультурной реальности. М., 2016. С. 213–223.
[3] Уолцер М. Компания критиков: Социальная критика и политические пристрастия ХХ века. М., 1999. С. 22.
[11] Бауман З. Мыслить социологически: Учеб. пособие / Пер. с англ. под ред. А.Ф. Филиппова. М., 1996.
[12] В этом смысле его книга «Законодатели и интерпретаторы» – не только о смене модерна постмодерном, а о предпочитаемой автором стратегии для интеллектуала. (См.: Bauman Z. Legislators and Interpreters. On modernity, post-modernity and intellectuals. Oxford, 1987.
[13] Уолцер М. Указ. соч. С. 12.
[14] Там же. С. 339–341.
«Не можешь не завершить…»
О двух жизненных принципах Б.А.Грушина*
В словах, вынесенных в название, лаконично-свернуто представлены два взаимосвязанных принципа, которыми Борис Андреевич руководствовался в жизни и которых придерживался как исследователь.
Первый принцип: быть внутренне свободным и верным себе, какое бы сильное сопротивление ни встречали собственные взгляды. Борису Андреевичу приходилось отстаивать личную позицию в спорах и с официальной советской идеологией, и с мнениями, распространенными в научной среде, как за рубежом, так и в нашей стране. Он исходил из множественности мнений, в том числе, среди исследователей, и при этом ставил перед собой задачу найти, обосновать, как ему казалось, наиболее отвечающее реальному положению дел. Это не значило, что он не подвергал критической оценке, пересмотру собственные взгляды. Хорошо известно, как требователен он был к своим письменным текстам, работая над ними кропотливо и от этого, по его оценке, досадно медленно. Будучи человеком мудрым, ответственным и тонким Борис Андреевич, думается, ощущал связь между принципом «Быть свободным, верным себе» и тем, что угрожает трудам обществоведа со временем.
Для работ, имеющих дело с социальной проблематикой, характерна опасность достаточно быстро устаревать и с точки зрения материала, и в плане стилистики повествования. В нашей стране эта угроза имеет тенденцию возрастать на протяжении последних десятилетий как минимум по двум причинам. Страна отказалась от приоритетности ряда идеологических ориентиров. Этот факт не мог пройти бесследно для большого массива текстов, связанных с общественной проблематикой. Кроме того, сама социальная реальность меняется столь стремительно, что новые сюжеты, подсказанные общественными процессами, упрямо теснят старые. Борис Андреевич относится к числу тех ярких и глубоких исследователей, кто нащупал и увлекся проблематикой, которая явилась актуальной для советской России, России перестроечной, постперестроечной, остается она важной и поныне. Не в последнюю очередь, думается, это связано с тем, что, когда человек свободен и верен себе в исследовательских поисках, он в большей мере восприимчив к духу времени, к ритмам жизни окружающего мира, соответственно, лучше чувствует и понимает тенденции развития общества, векторы его движения.
Слова Бориса Андреевича звучат по-прежнему авторитетно очень для многих не только благодаря практической значимости его наследия в области изучения общественного мнения. Предложенные им методологические разработки имеют выход и на практику, и на теорию. Так, на стыке социальной теории и методологии располагается масса – неклассический социальный субъект, значимый, по мнению Бориса Андреевича, для осмысления современных общественных тенденций.
Масса завладела вниманием Бориса Андреевича в ходе его работы над проблематикой массового сознания, общественного мнения. Он любил рассказывать о том, что стало непосредственным толчком к его исследованиям общественного мнения и массового сознания – анализ читательской почты газеты «Комсомольская правда». При этом для него было очевидно, что исследование феноменов сознания предполагает обращение к субъекту, стоящему за ним. Показательно, что в философии в это время шли процессы по переосмыслению философии Нового времени, которые кристаллизировались, в том числе, в высказываниях М.Фуко о смерти субъекта и Р.Барта о смерти автора. Бориса Андреевича это не смущало. Он полагал, что обществоведы работали и будут работать с социальными субъектами. При этом если со стороны постмодернистов он не видел значительных препятствий для своих исследований, то классовый подход воспринимался им как серьезный враг. Именно на этом фланге он вел жесткую и непримиримую борьбу. Он настаивал на том, что в современном мире классы выступают в роли номинальных социальных образований, выполняя сугубо идеологическую роль, а также на том, что существуют социальные образования, которые не поддаются описанию и объяснению в терминах классового подхода. Борис Андреевич скрупулезно описывал массу, соотнося ее свойства с теми, которые в литературе были разбросаны между толпой, участниками массового производства, потребителями массовой информации, непросвещенными народными массами, низшими слоями общества.
Мне представляется принципиальным, что, двигаясь между двух огней, по-разному реагируя на них, руководствуясь своим внутренним «компасом», Борис Андреевич нарисовал портрет массы, который вобрал в себя характеристики, ныне широко используемые для описания современного общества и соответствующего ему мировидения: контекстуальность, нестабильность, временность. Подобная созвучность, думается, не случайна. Борис Андреевич реконструировал массу, опираясь на анализ жизни сознания в пространстве массовой коммуникации, но именно СМИ в значительной мере определяют дух современного общества и динамику его функционирования. Борис Андреевич не был постмодернистом, но он пришел туда, куда привело его «поле», которое он хотел и умел слышать. Как бы мы не относились к постмодерну – это реальная историческая страница, и Борис Андреевич увидел, назвал и описал субъекта, который живет в этом мире. Для массы в интерпретации Бориса Андреевича («аморфной», «ситуативной», «неустойчивой», «относительной», «разнородной») повседневна «случайность и ирония» Р.Рорти, «глубокая неопределенность и «мягкость» мира» З.Баумана, «фрагментизация опыта» Д.Ваттимо. Не побоюсь сказать, что Борис Андреевич подарил стремительному в своем движении миру очень значимое действующее лицо, «героя нашего времени», нашей повседневности. Более того, этот субъект связал разные направления в исследовании Бориса Андреевича и, позволительно будет сказать, разные дисциплины обществоведения: социологию, журналистику, философию, социальную психологию, культурологию - в том, как они воспринимают современную действительность.
Говоря об интегративной роли наследия Бориса Андреевича, самое время перейти ко второму принципу его жизни. Но предварительно стоит сделать небольшое отступление.
Несколько месяцев назад на канале «Культура» был представлен документальный проект Александра Архангельского «Отдел». Его серии рассказывали о разных этапах в жизни группы мыслителей (философов, логиков, методологов, социологов, политологов, журналистов, писателей, художников), с именами которых связывают облик и направление развития отечественного общественного и гуманитарного знания, начиная с хрущевской оттепели. Фильм знакомил с эпизодами личной биографии своих героев, насыщенными надеждами, плодотворной работой, признанием, и теми периодами, в которых преобладала травля со стороны структур власти, трагедия невостребованности, крах надежд на преобразование жизни в стране. Думается, один из замыслов проекта – показать, что, несмотря на очень разные по продуктивности, эмоциональному накалу и общественному признанию этапы в своей жизни, Мамардашвили, Грушин, Щедровицкий, Зиновьев, Ильенков, Пятигорский, Карякин, Неизвестный собственной творческой деятельностью вернули в общественную жизнь ценность свободы и личной самореализации, тем самым, сформулировав и задав вектор последующих изменений в стране. Этот вектор – своего рода коллективное историческое произведение, в которое воплотились фрагменты-события жизни героев фильма.
Созвучный подтекст присутствует и в книге «Открывая Грушина» (Изд-во Московского университета. 2010), посвященной одной из личностей того исторического ряда. Составителям данного издания удалось через тексты Бориса Андреевича и его друзей, коллег продемонстрировать, что, несмотря на чередование удач и неудач, социальных тупиков и широкого признания - несмотря на всю пестроту «разных жизней», Борис Андреевич, говоря словами М.Бахтина, из жизненного разноголосия создавал свое «полифонически цельное произведение». Отрицательные результаты он воспринимал тоже как результаты. Он держал удар и находил в себе силы для начала нового проекта после очередного «прекращения сверху» предыдущего. При этом он кропотливо, настойчиво собирал воедино фрагменты своего творческого пути. Последний труд, над которым он работал, «Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения», – лишнее подтверждение того, что Борис Андреевич руководствовался принципом: собственную жизнь необходимо превратить в завершенно-целостный продукт – произведение – текстуальное и… по-возможности институциональное.
Формула «от многоголосия к полифоничной целостности» была формулой повседневной работы Бориса Андреевича. Так, он мастерски расчленял социальный феномен на клеточки-факторы, разнообразные аспекты с тем, чтобы затем представить и понять конкретное явление в его единстве – сложном, нередко противоречивом. Он любил дискуссии, и, организуя семинары, предлагал в самом начале «столкнуть» непохожие взгляды, но в конце «заседания» придавал большое значение результатам совместно-пройденного пути. Его интриговало звучание разных точек зрения в созданной им научно-исследовательской структуре, но он выступал за то, чтобы коллективный труд был выполнен в едином ключе, принятом (утвержденном) всеми участниками дискуссии. Он всматривался в многоголосие жизни и не любил стереотипов за то, что они упрощают сложное; отказывался «красить одной краской» и советскую, и западную реальность. При этом он пытался найти принцип, формулу, которая объясняла бы зафиксированное многообразие и тем самым собирала бы его в целостную картину. Он слышал разноголосицу жизни, но искал, интересовался и создавал целостности. Жизнь подчас была амбивалентной и на уровне предмета, который он изучал, и на уровне общественного отклика на его профессиональные усилия. Но в своем субъективном пространстве, где тональность, ритм задавал он сам – там предпочтение отдавалось организованной, законченной, творчески созидаемой целостности.
Предполагая, что Борис Андреевич интуитивно руководствовался формулой «от многоголосия к полифоничной целостности», ни в коей мере не хотелось бы утверждать, что она всегда воплощалась им в жизнь. Работа над коллективным трудом «Бытие сознания» в Институте философии в 1984-1988 гг., думается, не была завершена, потому что связка между многоголосием и целостностью никак не складывалась. По-видимому, это происходило потому, что для кого-то из числа авторов труда целостность была стартовым и единственным принципом, а для кого-то в такой роли выступало, наоборот, многоголосие. Но история этого труда лишь подтверждает, что за реализацией важного для Бориса Андреевича рационального принципа скрывалось большое напряжение душевных и эмоциональных сил. Решусь предположить, что слова Бориса Андреевича о «горьком ощущении полной незавершенности»[1] - скорее не самооценка проделанного, сколько проявление того внутреннего источника, который мотивировал его неустанно и кропотливо работать. Оценка же, осуществленная Временем, свидетельствует о том, что Произведение-дело, написанное свободным человеком Борисом Андреевичем Грушиным, продолжает звучать со-временно.
[1] Открывая Грушина. Изд-во Московского университета. 2010. С.23.
* Сыродеева А.А. "Не можешь не завершить..." О двух жизненных принципах Б.А.Грушина // Открывая Грушина. Том 3. М.: Изд-во МГУ, 2012. С. 73-78.
"Бытие сознания":
вкус к большому и малому**
Время идет, а говорить о Борисе Андреевиче в прошедшем времени все как-то неестественно. Очень живой он был человек. А еще я привыкла, к мысли, что он всегда где-то рядом и по духу, и по своему темпераменту, и по включенности в дела Института, друзей, что, если позвонишь, он сразу же откликнется.
Для меня Борис Андреевич – человек-«глыба», невероятной энергии, очень творческий, осуществивший свои профессиональные мечты, подаривший научному сообществу и стране реальные результаты любимого дела.
Среди собравшихся сегодня здесь людей, близко знавших и тесно работавших с Борисом Андреевичем, я решусь остановиться на одном частном, но значимом для меня, моменте в его творческой деятельности. При этом постараюсь показать, что обращение к «частному» применительно к взглядам этого Большого исследователя вполне оправдано.
Мой тезис следующий: для Бориса Андреевича важным было и большое, будь то состояние общества в целом или вектор развития страны, и малое, как, например, мнение того или иного субъекта, конкретный документ, текст или отдельно взятый этап работы.
Одно не исключало другое: большое, в смысле величины, общественной значимости, и малое, будь то по размеру или своему повседневному характеру. Напротив, между этими полюсами в деятельности Бориса Андреевича присутствовала тесная взаимосвязь.
Он слышал и фиксировал самые разные частные реалии и от них двигался к большому полотну, представлявшему общество в реальном его обличии. Благодаря подобной смене размерности жизнь присутствовала на входе и на выходе исследования, а это было обязательным требованием Бориса Андреевича. Масштабное у него всегда дышало жизненной энергией, а фрагментарное рассматривалось в динамике и развитии.
Вот характерный фрагмент из текста выступления на семинаре в Вильнюсе в 1987 г.: «[Сознание] – неразобранное целое, данное в массе разного рода эмпирических видимостей и требующее некоторого совокупного описания».
В этом предложении слышно, как движется маятник между большим и малым. Большое опирается на, вырастает из фрагментов жизни. В свою очередь фрагменты в той или иной степени связаны между собой взаимодействием.
Не только в содержательном, но и в организационном плане амбициозные по масштабам задачи, проекты, (как он писал) «не имеющие аналогов с точки зрения объема и полноты», переплетались с деятельностью методично-кропотливой, будничной, как например, непременное требование к себе и другим не допускать помарок и грамматических ошибок на машинописной странице.
За внушительными проектами Бориса Андреевича обычно стояли многочисленные и многочасовые дискуссии, в ходе которых Борис Андреевич упорно фиксировал представлявшиеся ему принципиальными тезисы и формулировки как профессоров, так и студентов. Большой труд «Бытие сознания» так и не был издан, но для Бориса Андреевича это не обесценивало значимости многочисленных внутрисекторских семинаров на протяжении 4 лет (1984-1988).
Вкус одновременно к большому и малому, как мне кажется, позволял ему быть философичным в индивидуальных поисках, нуждаться в команде в социологических исследованиях и быть виртуозным методологом, совмещающим эти два начала. Сочетание большого и малого масштабов создавало органичную для него потребность в историко-философской и общекультурной базе (опоре на литературу, кино, изобразительное искускусство) и вместе с тем открытость современным тенденциям типа постмодернизма. Эти два крыла его натуры коснулись очень многих, подарив радость встречи с удивительно теплым человеком и большим ученым.
____________________________________
** Сыродеева А.А. «Бытие сознания»: вкус к большому и малому // Открывая Грушина. М.: Изд-во Московского университета, 2010. С. 97-98.
|
назад
