Джаз, этнография и философия жизни

Джаз, этнография и философия жизни

Всю творческую жизнь  мечтаю написать книгу «Занимательная этнография». Толчок дала прочитанная в детстве «Занимательная физика» Я. Перельмана. Потом еще несколько  подобных книг и, наконец, «Занимательная Греция» М. Л. Гаспарова. Короче, я всё присматриваюсь и учусь, как бы такое сделать. Из современников для меня наивысшим искусством объяснения людям довольно сложных вещей обладает Алексей Николаевич Баташев. Кто слышал его рассказы о джазе в залах или по радио, тот  не мог не поддаться обаянию его личности и умению кратко, четко и интригующе изложить суть дела. Конечно, это умение от Бога, но хоть чему-нибудь  ведь можно  поучиться.

Это я и делал, сидя на выступлениях Баташева в таких залах, как Концертный зал имени Чайковского и отнюдь не в первых рядах. С огромной эрудицией и юмором он втолковывал слушателям красоту свободных импровизаций новоорлеанских черных джаз-бандов. Получалось, что человек выше даже самых тяжёлых рабских условий и что он свободен в творчестве. И мелодии далёкой Миссисипи становились столь же понятными и близкими, как волжские. 

На 50-летний юбилей города Баташев приехал в Обнинск. Говорят, здесь он уже чуть ли не в сотый раз. В этот раз он выступал в парке вместе с  четырьмя джазовыми коллективами. Иногда он присаживался  на скамейке рядом со мной. Я представился и сказал, что веду в здешних местах этнографическую работу. После очередного выхода на сцену Алексей Николаевич подошел ко мне  и сказал, что он очень интересуется этнографией. Но опять ему надо было подниматься на сцену. А у меня мозги зашевелились: с какой стати? Он кандидат технических наук. Всемирно признанный знаток,  историк и популяризатор джаза. Мастер литературного рассказа, даже член писательского союза. Но, значит, не случайно  я и раньше слышал в его выступлениях указания на какие-нибудь  интересные обычаи далёких народов. Об этих народах он правильно  говорил, когда это нужно, к какой лингвистической семье они относятся и тому подобное. Я вспомнил, что он в нашей стране создавал этноджаз и что он интересуется музыкальным фольклором.

 Всё  оказалось еще  неожиданнее: Баташев собирал на калужской земле самый натуральный этнографический материал. Я такой материал  среди коллег-этнографов называю «подноготным» – это интимные основы культуры вроде отношений полов, народной медицины, причудливых обычаев, что  всегда существует, но, как правило, не демонстрируется. Но об обычаях поподробнее  ниже.

Этнографическая страница жизни знаменитого джазмена связана с тем, что в селах на границе Угодскозаводского (ныне Жуковского) и Малоярославецкого районов  жили его предки до переселения их в 1829 году на Урал и он собирал о них сведения заодно  с оставшимися от той старины обычаями. Фамилия Баташевых/Баташовых  издавна известна  на Руси и оставила заметный след на крестьянском, ремесленном, купеческом, ратном,  интеллектуально-творческом и предпринимательском поприщах. Кстати,  квадрига коней на Большом театре в Москве  изделие чугунолитейных заводов Баташовых. В моей родной Туле всякий знает что-либо о самоварной  фабрике Баташовых и об этих неординарных личностях. Алексей Николаевич многие годы собирал всякие  сведения о всех Баташевых/Баташовых, включая  кавказских и забайкальских, да и за пределами России. Он провел  изыскания  в калужских, свердловских и других архивах, просмотрел старинные церковные книги. Это всё нашло отражение в замечательной книге «Баташ» (Москва, 2001). Мне её любезно дал почитать  известный в России, да и не только, обнинский ученый и  организатор джазового движения Давид Абрамович Гонюх, с которым я познакомился на том же  юбилее города.

Тут я хочу  сделать отступление ради еще одного обнинского чуда, случившегося хотя бы в масштабах моей жизни. Через пару дней после знакомства с Баташtвым  я посетил музей Галины Владимировны Слесаревой «Судьба солдата», что расположен в здании «Эврики». Там работает экскурсоводом Екатерина Ивановна Ценева. Она мне дарит  книгу «Угодский завод и его окрестности. Очерки прошлого». Калуга, 2005. Издание её организовано Верховским культурно-досуговым объединением Жуковского района, которым руководит родная сестра Екатерины Ивановны Ольга Ивановна Ротастикова. В книге описывается старинная жизнь тех сёл, которые обошел пешком Алексей Николаевич.

Так что же сугубо этнографического отметил прежде всего сам  Алексей Николаевич в уже далёкие 1980-е годы, когда он посетил угодскозаводские села по правому берегу Протвы (это Лаптева, Дубровка, Глубокий овраг, Фёдоровское, Турбино)? Назову два обряда, о которых он говорил мне лично и которые  также упоминает в своей книге: «гуменцо»   и  кладбищенский обряд из Троицкого цикла.

Оба засвидельствованные Баташевым обряда относятся к древнейшим представлениям о порождении жизни и это просто удача, что они  попали в поле его зрения. Упомянутый обряд из Троицкого цикла связан с  букетиком полевых цветов, который  повсюду на Руси на этот праздник освящают в церкви. Подробность, отмеченная  Баташевым, состоит в том, что с букетиком цветов идут на кладбище и обметают им  могильный холмик умерших родственников. Это называют «прочищением глаз  покойнику» ( «Баташ». С. 322).

Откуда такая интерпретация этого обряда? Здесь сначала надо сказать, что об обычае  Троицкими цветами обметать могилы  родителей у псковских крестьян («глаза у родителей прочищать») знал А. С. Пушкин. Обряд этот пришел из глубочайшего прошлого человечества и обязан философским представлениям о порождающей силе  зрения, взгляда. Это из того же круга идей, согласно которым ростки на картофелине у нас называют «глазками». А это в свою очередь  восходит  к вере древнейших людей, по которой  зародыши где-то прячутся, а когда видят женщину, то попадают в неё и она становится беременной. У  аборигенов Австралии  такие зародыши в виде разрисованных камней или дощечек спрятаны в кучах камней. Эти  зародыши-чуринги, считается, сделали далёкие предки племени.  Женщины случайно там проходят, их видят зародыши и жизнь продолжается. Дело вроде обходится без партнеров-мужей. А подателями жизни оказываются давно умершие предки, смотрящие через эти самые чуринги на подходящую женщину ради продолжения жизни. Вот какой обряд зафиксировал Баташев.

Австралийцы в науке заслужили репутацию народа самого древнего каменного века (палеолита). Так сколько же лет нашему  обряду? Десятки тысяч лет. Ученые такую стадию, когда люди не понимали роли мужчины в оплодотворении женщины, назвали «матриархатом». Это учение сейчас  уточняется. Но какова устойчивость традиции, связанной с тайнами  скрытой  женской культуры! Вот и авторы книги об угодскозаводском крае пишут, что  Троица – это «сугубо женский праздник». («Угодский завод». С. 135).

Женская культура остается слабо изученной и тут специалистов еще ждут открытия. Скажем, некоторые пищевые традиции, находящиеся в руках женщин. Возьмем, к примеру, обычный кисель. Да, нет, он вовсе необычный. В старину его непременно готовили на похоронах. В состав входила мука из гороха, ржи, пшеницы, других растений. Авторы книги «Угодский завод» отмечают, что он был столь густым, что его резали ножом (С.152). Таким его делали по всей Руси. Мне пришлось его пробовать в Костромской области. В упомянутой книге  названа важная деталь: такой кисель на прощальной трапезе едят с большой торжественностью: сначала встают, затем едят молча. Остатки должны были доесть дети, ничего не выбрасывалось  животным. (С. 127).

Как видим, кисель  ритуальная еда весьма  высокого статуса. Очевидно, и древности. И точно, такой же густой кисель, называвшийся «кикеон», ели древние греки. Он состоял из муки гороха или фасоли и  других растений. В античности бобовые растения  были посвящены умершим. Это вызвано их вьющимися способностями – души по ним перемещались с земли на небо и обратно. В сказках по бобовому растению можно залезть на небо. «Пустяки», - подумаете? А ведь это говорит о ближайшем родстве восточнославянских культур с древнегреческой. И нам надо внимательнее приглядеться к тому, что есть  в нашей истории.

Еще один  загадочный обряд, о котором рассказал мне при встрече Алексей Николаевич. Речь идет о «постриге» и «сажании на коня». Обряд описан им и в книге . Это  ритуал устраивался ради мальчика лет 6.  В начале осени в день Симеона Столпника (1 сентября по старому стилю)  крестный отец мальчика совершал молебствие и после этого выстригал ему на темени «гуменцо». Волосы отдавал матери для ладанки. Затем мальчика сажали на коня и он должен был на нём проехать по кругу. («Баташ». С. 320). Баташев в  книге затрудняется назвать происхождение обряда: славянское ли, тюркское, а может быть, кавказское.

Тут вот что можно сказать. День Симеона-летопроводца до Петра I был началом церковного года. В средневековой Руси в этот день зажигали  в домах огни, совершали постриг мальчиков и сажали их на коня (Л. А. Тульцева. Рязанский месяцеслов. Рязань,2001. С. 238). Обряд явно относится к так называемой «возрастной инициации». У русских она  приурочена к взрослению мальчика с 6-7 лет (отрок) и до возраста «парня, парнишки» в 14-15 лет. Парней начинали стричь «под горшок», тогда как отроков в некоторых местах брили наголо. Таким образом, отмеченное выстригание  отроческое. Этот возраст  соответствует первому освоению мальчиком лошади. С этого срока он приобщался гонять лошадей в ночное. Обращает на себя внимание круговая символика «гуменца», круговой маршрут первого выезда и зажигание огня для освещения в доме – во всех случаях она «солнечная». В описанном обряде слилось много философских концепций. Здесь и солнечная натура коня, который изображен вместе с солнцами на наших прялках. Конь символизирует жениха: как сообщают  авторы книги «Угодский завод», даже через дом за невестой ехали на лошади (С. 55). Это наследие культур, где лошадь была одомашнена, - в причерноморских и северокавказских степях. Изначально лошадь там была соотнесена не с мужчиной, а с женщиной. На память об этом остались мифы об амазонках.

Эту связь с югом подтверждает и «гуменцо». Оно у мальчика моделирует девичью прическу, в которой темя должно быть открыто. Венок – это типично девичий наряд. Замужняя  женщина темя закрывает головным убором. Я  полагаю, что «гуменцо» повторяет  символическую связь девушки с лошадью, где последняя была знаком увода девушки во внешний мир из её родной семьи.

Такое выражение возрастными инициациями философии жизни тяготеет к югу, к культурам развитого степного и горского коневодства. О том же говорит странное название женского головного убора крестьянок Угодскозаводского края – «чехор» («Угодский завод». С. 167). Оно напоминает  «чухту», название убора у дагестанских женщин.

О чем всё это говорит? О том, что восточные славяне некогда были вершиной треугольника, слева от которых находились палеобалканские культуры, включая древнегреческую, а  справа культуры палеокавказские. Калужская этнография  равным образом указывает на связи с западными соседями, так и с восточными. Кстати, на калужских землях музыковеды отметили карпатско-балканский  инструмент в виде длинной трубы «трембиту». Если западные связи Калужского края хоть как-то намечались  исследователями, то о южно-кавказских приходится говорить впервые. Последнее направление связей явственно ощущается в фольклоре Приобнинского края (см. заметку «О чем поведал «Фольклор Приобнинского края» в предшествовавшем номере «Час пик»).

Я попробовал здесь поработать чуть по-баташевски: уйти от темы казалось бы, куда-то далеко, но снова вернуться к исходному месту, как в джазовой репризе. Это и есть филологическая точность. Между прочим, все Баташовы, которых я встречал, этим качеством обладают. Есть у меня в Нальчике знакомая Светлана Баташева, она декан филологического факультета.  Видно, в генетике Алексея Николаевича Баташева, действительно, наличествует наследственность, общая с его карачаевско-балкарскими родственниками.  Вот как далеко мы ушли от встречи  под музыку джаза на Обнинской танцплощадке.