Часть 1. Глава 1.

ПОЛИТИКА "ВОЕННОГО КОММУНИЗМА": ОБЪЕКТИВНАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ И "РЕВОЛЮЦИОННАЯ МЕЧТА"

 

 

Вопрос о переходе общества от одной общественно-эко­номической формации к другой в теории впервые был деталь­но разработан К. Марксом. Открытие материалистического понимания истории положило конец субъективно-идеалис­тическим воззрениям на исторический процесс исключительно как на результат действия выдающихся личностей, равно как и развеяло во многих головах миф о независимом от воли людей изменении исторической реальности. История есть не что иное, как результат действия людей, преследующих свои цели.

 

Этот вывод Маркса поставил на научную почву вопрос о сознательном творчестве человека, социальных групп, на­родных масс. Знать действительность — реальное состояние развивающихся производительных сил, ориентироваться во всей сложности существующих производственных и других общественных отношений — таково было первое требование научной теории.

 

Вместе с тем деятельность людей, желающих способст­вовать объективному историческому развитию, должна ос­новываться на разработках революционной теории, в том числе опираться на представления о будущем общественном устройстве, функционировании общества в новых обстоя­тельствах.

 

В этой связи перед теоретиками партии большевиков в условиях приближающегося революционного кризиса в России встал вопрос о конкретизации той общей програм­мы перехода от капитализма к коммунизму, которая была сформулирована К. Марксом и Ф. Энгельсом. Вопрос о со­держании этой программы для теоретического исследования первичен, и с него нужно начать. Однако параллельно не следует упускать из виду и другой — о готовности широких слоев общества признать эту программу своей, бороться за ее воплощение. Последнее, само собой, определяло соот­ношение "своих" и "чужих", накал и масштаб гражданской войны.

 

Много позднее, в конце 1921 года, В. И. Ленин так оценил теоретические представления и практические шаги, совер­шенные в первые годы после Октября: "Переход к "комму­низму" очень часто (и по военным соображениям; и по почти абсолютной нищете; и по ошибке, по ряду ошибок) был сделан без промежуточных ступеней социализма" [3, т. 44, с 473] .

 

Итак, первый шаг переходного периода — "военный коммунизм" — был, по оценке Ленина, результатом историче­ской необходимости, с одной стороны, и расплатой за ошиб­ки, в том числе за неверные представления революционной теории — с другой. В чем же состояли эти жесткие требования действительности и иллюзии "революционной мечты"?

 

 

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ КОНЦЕПЦИИ ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДА ОТ КАПИТАЛИЗМА К КОММУНИЗМУ

 

 

В 1918 году "мы сделали ту ошибку,

что ре­шили произвести непосредственный переход

к коммунистическому производству и распределе­нию".

 

В. И. Ленин. "Новая экономическая политика

и задачи политпросветов".

 

"Миллионы глаз будут устремлены на то,

нельзя ли где-нибудь что-нибудь улучшить".

 

Е. А. Преображенский. "О материальной базе

 культуры в социалистическом обществе".

 

"Наша партия совершенно определенно видит свою

 задачу в немедленном строительстве коммунизма".

Н. И. Бухарин, Е. А. Преображенский. "Азбу­ка коммунизма".

 

 

Несмотря на то, что буржуазно-демократическая револю­ция в России ожидалась и готовилась, события февраля 1917 года для многих деятелей партии были неожиданностью. Поставленная вслед за свержением царизма задача перераста­ния буржуазно-демократической революции в социалистиче­скую потребовала в кратчайшие сроки — наряду с другими первоочередными проблемами - дать развернутые представ­ления о существе той политики, которую начнет проводить про­летариат "на следующий день" после прихода к власти. Пробле­ма эта осознавалась многими политическими вождями партии большевиков. Однако лишь В. И. Ленин нашел возможность и сумел четко сформулировать ее общие положения накану­не Октября. Ситуация, в которой решалась эта задача, может быть представлена по той записи, которой завершается работа "Государство и революция": "Настоящая брошюра написана в августе и сентябре 1917 года. Мною уже был составлен план следующей, седьмой, главы: "Опыт русских революций 1905 и 1917 годов". Но, кроме заглавия, я не успел написать из этой главы ни строчки: "помешал" политический кризис, канун октябрьской революции 1917 года. Такой "помехе" можно только радоваться. Но второй выпуск брошюры (посвященный "Опыту русских революций 1905 и 1917 го­дов"), пожалуй, придется отложить надолго; приятнее и полезнее "опыт революции" проделывать, чем о нем писать. Автор [3, т. 33, с. 120].

 

Для других теоретиков партии время начавшегося пере­ходного периода от капитализма к коммунизму в России было временем одновременно и теоретического творчества, и практики. Идеи предшествовали практике, а практика стимулировала идеи. Завершить же последовательное, логи­чески стройное изложение своих взглядов как на комму­низм вообще, так и на его первую форму — "военный ком­мунизм", эти теоретики (а речь пойдет о работах Н. И. Буха­рина и Е. А. Преображенского)[1] смогли несколько позднее. Тем не менее в этих трудах содержались те воззрения, кото­рых они придерживались в послеоктябрьской политической деятельности и которые они предполагали конкретизировать в дальнейшем.

 

Развиваемые в трудах В. И. Ленина, Н. И. Бухарина и Е. А. Преображенского взгляды на содержание и формы переходного периода от капитализма к коммунизму в Рос­сии имели существенную особенность. Октябрьская рево­люция совершилась в аграрной стране. От того, как будет решена аграрная проблема, как поведет себя крестьянство, зависела судьба пролетарской революции, судьба дальней­шего развития страны. В силу этого аграрная проблематика всегда была одним из важнейших элементов ленинского ре­волюционного учения.

 

Разрабатывая аграрные вопросы, Ленин постоянно обра­щался к наследию К. Маркса и Ф. Энгельса, к опыту западно­европейских революционных движений, и в особенности к опыту Парижской Коммуны. Последнее, на первый взгляд, не имеет прямой связи с аграрной проблематикой - коммуна­ры не решали аграрных вопросов. Но это не так. Главное теоретическое и политическое положение, отстаиваемое Лениным, — отмена частной собственности на землю и ее пе­редача в собственность государства - может быть верно поня­то лишь в связи с идеей последовательной демократизации всей жизни общества, в том числе уничтожением государства в виде бюрократического инструмента, обеспечивающего господство одних социальных групп над другими.

 

О коренной связи аграрной революции и демократии  В.И. Ленин высказывался еще на IV съезде РСДРП: "Пропо­ведовать крестьянскую революцию, говорить в сколько-ни­будь серьезном смысле слова об аграрной революции и не говорить вместе с тем о необходимости настоящего демокра­тизма, т. е., между прочим, и выбора чиновников народом, — это вопиющее противоречие" [6, т. 1, с. 210]. И далее: "Мы должны прямо и определенно сказать крестьянину: если ты хочешь довести аграрную революцию до конца, то ты должен также довести и политическую революцию до конца; без до­ведения до конца политической революции не будет вовсе или не будет сколько-нибудь прочной аграрной революции. Без полного демократического переворота, без выборов чиновников народом у нас будут либо аграрные бунты, либо кадетские аграрные реформы" [6, т. 1, с. 211].

 

Начало демократического переворота в деревне, таким образом, состояло, по Ленину, в свержении крестьянами власти помещиков и чиновников. За этим должна была после­довать организация крестьянского самоуправления через комитеты.

 

Аграрная революция, ставившая целью передачу земли в собственность государства, имела смысл лишь в сочетании с политической революцией. Февральская революция 1917 го­да прояснила расстановку классовых сил в стране, позволила партии большевиков четко сформулировать положения своей политики в деревне. В резолюции Седьмой (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП (б) "По аграрному воп­росу" было записано: "Партия пролетариата требует нацио­нализации всех земель в государстве; означая передачу права собственности на все земли в руки государства, национа­лизация передает право распоряжения землей в руки местных демократических учреждений" [6, т. 1, с. 498] — речь шла о Советах или других "действительно вполне демократиче­ски выбранных" органах местного самоуправления. В резо­люции подчеркивалось, что все аграрные преобразования мо­гут быть "...успешны и прочны лишь при полной демократи­зации всего государства, т. е., с одной стороны, при уничто­жении полиции, постоянной армии и фактически привилеги­рованного чиновничества, а с другой стороны, при самом широком, вполне свободном от надзора и опеки сверху, мест­ном самоуправлении" [6, т. 1, с. 499].

 

На конференции вместе с тем были высказаны опасе­ния в том, что национализация породит гигантскую армию чиновников. Ленин согласился с этим доводом. Но, по его мнению, опасности узурпации власти чиновничеством не было, так как на местах должны были действовать выбор­ные местные аппараты самоуправления. "Собственность государства, — разъяснял он, — означает, что всякий крестьянин есть арендатор земли у государства. Передача аренды запре­щается. Но в какой мере крестьянин арендует, какую землю он берет — это всецело решает соответствующий демократи­ческий орган, а не бюрократический" [6, т. 1, с. 545]. Таким образом, идея В. И. Ленина о непременной связи аграрных преобразований на почве национализации с коренными демо­кратическими преобразованиями внутри государства еще раз была подтверждена как одна из задач социально-экономи­ческой и политической стратегии партии.

 

Вместе с тем в резолюции был сформулирован пункт № 9, который сделался в последующем одним из главных в практике аграрных преобразований периода "военного ком­мунизма": "Партия пролетариата должна советовать проле­тариям и полупролетариям деревни, чтобы они добивались образования из каждого помещичьего имения достаточно крупного образцового хозяйства, которое бы велось на об­щественный счет Советами депутатов от сельскохозяйствен­ных рабочих[2] под руководством агрономов и с применением наилучших технических средств" [6, т. 1, с. 569]. Таковы бы­ли некоторые основные принципиальные положения аграр­ной политики партии накануне Октября.

 

Последующее развитие событий летом и осенью 1917 го­да выдвинуло необходимость конкретизировать представле­ния о предполагаемом после революции государственном уст­ройстве, что потребовало от Ленина обращения к взглядам К. Маркса и применения их к конкретным условиям России. Сделать это нужно было как можно быстрее, так как события грозили опередить не только разработку теоретических воз­зрений, но и постановку программных требований. Кроме то­го, проснувшаяся к жизни энергия широких масс нуждалась в придании ей сознательного и целенаправленного характера. В течение двух месяцев В. И. Ленин пишет книгу "Государст­во и революция". Работа эта, наряду с рядом абстрактно-тео­ретических воззрений, содержала в себе и конкретные по­ложения, вошедшие в содержание политики "военного ком­мунизма", от которых пришлось отказаться с переходом к нэпу.

 

В революционной теории Маркса о переходе от капита­лизма к коммунизму Ленин выделяет прежде всего два поло­жения: о диктатуре пролетариата и о демократических преобразованиях. "...Между капиталистическим и коммунисти­ческим обществом, — цитирует Ленин Маркса, — лежит пери­од революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата" [3, т. 33, с. 86]. "Коммунистический Манифест", — подчеркивает Ле­нин, — ставит просто рядом два понятия: "превращение про­летариата в господствующий класс" и "завоевание демокра­тии" [3, т. 33, с. 87].

 

Конечно, продолжает Ленин, в этот переходный период демократия не может быть полной демократией для всего народа. Из демократии должны быть исключены эксплуата­торы, угнетатели народа, меньшинство должно будет подав­ляться. Для государства "вчерашних наемных рабов" дело подавления будет "настолько, сравнительно, легкое, простое и естественное, что оно будет стоить гораздо меньше крови, чем подавление восстаний рабов, крепостных, наемных ра­бочих, что оно обойдется человечеству гораздо дешевле" [3, т. 33, с. 90][3].

 

Свою деятельность победивший пролетариат начинает со слома старой государственной машины. Пролетариат должен разбить, сломать вдребезги, стереть с лица земли буржуаз­ную, хотя бы и республикански-буржуазную, государствен­ную машину, постоянную армию, полицию, чиновничество, заменить их более демократической, но все еще государст­венной машиной в виде вооруженных рабочих масс, перехо­дящих к поголовному участию народа в милиции. "Здесь "количество переходит в качество": такая степень демокра­тизма связана с выходом из рамок буржуазного общества, _с началом его социалистического переустройства. Если дейст­вительно все участвуют в управлении государством, тут уже капитализму не удержаться" [3, т. 33, с. 100].

 

На этой первой стадии коммунистического общества со стороны государства и всего общества требуется строжайший контроль за мерой труда и потребления. Все граждане, как отмечалось, поголовно должны быть превращены в работни­ков и служащих одного крупного синдиката.

 

Такая организация делается возможной потому, что все средства производства превращаются в собственность всего общества. Все общество становится одной конторой и одной фабрикой. Рассуждения о том, критикует Ленин Каутского, что при социализме могут существовать рядом друг с дру­гом самые различные формы предприятий: "бюрократиче­ское (??), тред-юнионистское, кооперативное, единоличное", это рассуждение ошибочно. Громадное большинство само на­учится управлять государством. Управляющие не смогут превращаться в бюрократов — в привилегированный, ото­рванный от народа и стоящий над ним общественный слой. Работники аппаратов станут выборны и сменяемы в любое время, их труд будет оплачиваться не выше труда квали­фицированного рабочего. Функции контроля и надзора на­чнут исполнять все, и органы управления будут не номиналь­ными, а действительно работающими.

 

"И тогда будет открыта настежь дверь к переходу от первой фазы коммунистического общества к высшей его фазе, а вместе с тем к полному отмиранию государства" [3,т. 33, с. 102].

 

Приводимые положения ленинской концепции переход­ного периода от капитализма к коммунизму, какой она была накануне и в первые месяцы после Октября, позволяют, на наш взгляд, заключить следующее. Прежде всего Ленин, как ^и его соратники, был уверен в том, что марксизм как теоре­тическое учение в сочетании с опытом европейских револю­ционных движений дает ответы на все ключевые вопросы ре­волюции в России, а также на основные проблемы экономи­ческого, политического и общественного устройства в послереволюционную эпоху. В этом смысле революционеры считали себя не только первопроходцами великого и неизбежного ли всего человечества пути, но и, без сомнения, чувствовали за собой право где нужно направлять течение жизни по известному им руслу. Поскольку, полагали они, Марксом открыты законы развития всего человечества, дело тех, кто осознанно служит их осуществлению, помогать жизни из­бавляться от всего "случайного", не отвечающего этим за­конам.

 

Ленин, кроме того, в этот период также был убежден в краткосрочности этого переходного периода, в том, что революционные процессы не сегодня, так завтра примут европейские и мировые масштабы.

 

Именно эти настроения, если отвлечься от эпизодиче­ской попытки ввести госкапитализм весной 1918 года, были основными и долговременными. С лета 1918 года "военный коммунизм" становится государственной политикой. При этом нужно иметь в виду то, что теоретические рассужде­ния о "военном коммунизме", как правило, были куда "скромнее", чем реальная практика. "О наших задачах эко­номического строительства, - признавал Ленин в октябре 1921 года, - мы говорили тогда гораздо осторожнее и осмот­рительнее, чем поступали во вторую половину 1918 года и в течение всего 1919 и всего 1920 годов" [3, т. 44, с. 156].

 

Перспективы переходного периода от капитализма к ком­мунизму активно обсуждались в партийной печати, теоретиче­ских работах. Значительное место среди них занимали работы Н.И.Бухарина и Е.А.Преображенского. Авторы их исходили не только из теоретических прогнозов марксизма, но и из соот­ветствующих разделов послеоктябрьской Программы партии большевиков. Так, в этой Программе прежде всего подчер­кивалось, что партия не просто "советует" крестьянству, а уже начала осуществлять на практике меры по организации круп­ного социалистического земледелия, которое представляет собой "единственный путь к абсолютно необходимому повы­шению производительности земледельческого труда" [6, т. 2, с. 87] . Вместе с тем партия признавала то, что мелкое кресть­янское хозяйство будет существовать еще долго, а борьба за середняка, как союзника пролетариата и беднейшего кресть­янства в деревне, должна вестись отнюдь не репрессивными мерами.

 

Известной популяризацией, а в отдельных аспектах и тео­ретической разработкой новой Программы РКП (б) явилась совместная книга Н. И. Бухарина и Е. А. Преображенского "Азбука коммунизма", выпущенная в 1920 году. В ней не только содержался анализ капиталистического общества, но что было наиболее существенно для нового рождающей строя, давались представления о том, что такое коммунизм и как он должен возникать в конкретных условиях России.

 

Характеристику коммунистического общества в самом общем виде Бухарин и Преображенский дают от противного  капитализму. Если при капитализме господствуют анархия производства, ведущая к конкуренции, кризисам и войнам, а также деление общества на классы, находящиеся друг с дру­гом в "смертельной схватке", то коммунизм – это "...общест­во организованное; оно не должно иметь анархии произ­водства, конкуренции частных предпринимателей, войн, кри­зисов; это должно быть общество бесклассовое, оно не мо­жет быть обществом, где один класс эксплуатируется другим классом" [19, с. 37]. Это общество, в котором "все произ­водство организовано", предприятия не конкурируют друг с другом, ибо все они составляют "нечто вроде отделений единой всенародной великой мастерской, которая охваты­вает все народное хозяйство" [19, с 38], работающее по единому плану. В этой громадной артели должно быть рассчи­тано все: "...как распределить рабочие руки между разными отраслями промышленности, какие продукты и сколько их нужно произвести, как и куда направить технические силы и так далее - все это нужно заранее, хотя бы приблизитель­но, рассчитать и сообразно с этим действовать. В этом как раз и выражается организованность коммунистического произ­водства. Без общего плана и общего руководства, без точного учета и подсчета никакой организации нет. В коммунистиче­ском строе такой план есть" [19, с. 38].

 

Товарищеский характер производства при коммунизме проявляется не только в отсутствии классовых антагонизмов, но и в организации производства: не будет людей, всю жизнь занимающихся одним и тем же трудом, например - управле­нием заводом. Разностороннее образование всех позволяет людям по желанию все время менять характер труда.

 

Производство при коммунизме осуществляется людьми для самих себя. Поэтому нет товаров для рынка, а есть про­дукты для потребления. Продукты не обмениваются. Со складов их берут те, кому они нужны. Значит, не нужно и денег.

 

При коммунизме не будет классов и, следовательно, госу­дарства. Руководство и управление всем будет сосредоточено в разного рода конторах, в которых ежедневно будет вестись Учет всему производству и потреблению, "И так, как все с детства будут привычны к общему труду и понимать, что он нужен и что жить всего легче, когда все идет по рассчитанно­му плану, как по маслу, то все и работают, смотря по указаниям этих вычислительных бюро" [19, с. 40] . Управляющие будут меняться, а значит, бюрократии не будет, чиновниче­ство исчезнет.

 

''Пролетарский коммунизм (или пролетарский социа­лизм) есть крупное товарищеское объединенное хозяйство" [19, с. 41]. Оно не может возникнуть сразу из капитализма. На первом этапе пролетариат подавляет сопротивление экс­плуататоров и с помощью своей государственной организации временно монополизирует все средства производства. По мере побед над врагами пролетариат начнет смешиваться со всеми остальными слоями, и "через десяток-другой лет будет совсем иная земля, иные люди, иные нравы" [19, с. 40] Так, в частности, совершенно отпадет вопрос о дисциплине труда. Она будет опираться на чувство и сознание ответствен­ности каждого работающего перед своим классом и на строгий взаимный контроль, включая товарищеские трудовые суды. Такая дисциплина потребует упорного перевоспитания масс.

 

Конечно, продолжают свои рассуждения авторы "Азбуки", Россия мало приспособлена к переходу к коммунизму. Иное дело - развитые страны Европы. Но где бы ни началась пролетарская революция — в Германии или во Франции – Россия неизбежно была бы втянута в нее, поскольку близкое будущее всей Европы, да и всего мира - Советская республи­ка и диктатура пролетариата. Раз пролетарская мировая pеволюция началась в России, "наша партия совершенно oпределенно видит свою задачу в немедленном строительстве коммунизма" [19, с. 87].

 

Конечно, в разных сферах общественного производства переход к коммунизму будет осуществляться в разном темпе. Так, если национализация промышленности всей страны сентябрю 1919 года составила около 4 тысяч предприятий (при 691 закрытом и 1248, в отношении которых положен не было установлено) [19, с. 143], то применительно к сельскому хозяйству этого сказать нельзя. Бороться за социализм в земледелии партии большевиков приходилось "в самых неблагоприятных условиях"  [19, с. 164]. Почти вся земля крупного и среднего пахотного землевладения перешла пользование мелких самостоятельных хозяйств. "Советской власти удалось сохранить в своих руках лишь около 2 млн. десятин земли советских хозяйств, в то время как в распоряжение крестьян одной частновладельческой земли перешло около 40 миллионов десятин", — сожалеют  авторы труда [19, с. 164].

 

Однако, исходя из представлений о коммунистическом устройстве, "какое бы упорное сопротивление ни оказывало мелкобуржуазное хозяйство, а в Крестьянской России буду­щее принадлежит лишь крупному социалистическому хозяй­ству" [19, с.164]. Для такого утверждения, считают Бухарин и Преображенский, имеются следующие основания.

 

Во-первых, исторически крупное хозяйство неизбежно побивает мелкое. Во-вторых, наука способна развернуть свое могущество лишь на больших площадях (рациональное рас­пределение по территории страны выращиваемых культур, введение многополья, использование удобрений, агрономи­ческих знаний и техники — для полного использования паро­вого плуга, например, требуется площадь в 900 десятин и т. д.). "Задача коммунистической партии состоит поэтому в том, чтобы всеми силами бороться за наиболее совершенное, т. е. за коммунистическое хозяйство в земледелии, которое в состоянии освободить деревни от варварской растраты сил по карликовым хозяйствам, от варварского истощения почвы, от варварского азиатского скотоводства и, наконец, от варварской домашней кухни" [19, с. 166].

 

Представление о доктринальной концепции "военного коммунизма" Н. И. Бухарина, в которой делалась попытка рассмотреть "в дыму пожарищ и грохоте гражданской вой­ны торжественные и величавые очертания будущего общест­ва", не будет полным без анализа его специального труда — "Экономики переходного периода", увидевшего свет в 1920 году.

 

В нем так же, как и в совместной с Е. А. Преображенским работе, Бухарин начинает с констатации нерационального ха­рактера капиталистической экономики. Главный порок то­варного общества — отсутствие плана, обеспечивающего соз­нательное руководство. В этом обществе все производство слепо. Не люди господствуют над продуктом, а продукт гос­подствует над людьми. Правда, в связи с вступлением капи­тализма в государственно-капиталистическую стадию и, в особенности, в ситуации империалистической войны все большую силу обретает тенденция "универсальной государственно-капиталистической организации, с уничтожением товарного рынка, с превращением денег в счетную единицу, с организованным в государственном масштабе производством, с подчинением всего "народнохозяйственного" механизма целям мировой конкуренции конкуренции" [18, с. 34]. Однако капиталистический строй неспособен воспользоваться этими экономическими возможностями. В недрах капитализм новая формация вызревает в "кооперативных формах труда" рабочих на производстве. Здесь, считает Бухарин, следует искать основные связи будущей производственной структуры. "Элементы технико-производственного аппарата (людские элементы) должны быть взяты в новых сочетаниях, связаны связью нового типа, чтобы было возможно развитие общества. Перед человечеством стоит таким образом дилемма: или "гибель культуры", или коммунизм, и ничего третьего не дано" [18, с 49-50]. "Вызревание" коммунистических производственных отношений в пределах капиталистического общества есть та система сотрудничества, которая воплощается в производственных отношениях между рабо­чими, которая в то же время сплачивает человеческие атомы в революционный класс, пролетариат" [18, с. 55].

 

 

 

Революция и последующие столкновения классов, конеч­но, не будут способствовать прогрессу производительных сил, что является условием сохранения новой общественной системы. "Издержки революции" и "траты общественной энергии в процессе гражданской войны" — та цена, которую человечество платит за переход к коммунизму. В этих условиях перед пролетариатом стоит задача "экономизации всех ресурсов", максимального планомерного и централизованного их использования. Получившая развитие еще при капитализме тенденция планомерного, регулируемого, организованного хозяйства продолжается при господстве пролетариата: "Крупное производство не может не быть экспроприировано и национализировано" [18, с. 59]. К этому же толкает и экономическое истощение. Трансформация капитализма в социализм через диктатуру рабочего класса делается неиз­бежной.

 

Рабочий класс для общего руководства процессом соз­дает систему своего управления, подчиненную "советскому государству пролетариата". Происходит "огосударствление профсоюзов и всех массовых организаций  пролетариата.  "Мельчайшие ячейки рабочего аппарата должны превратиться в носителей общеорганизованного процесса, планомерно направляемого и руководимого коллективным разумом рабочего класса, получающим свое материальное воплощение высшей и всеобъемлющей организации, его государственно аппарате" [18, с. 72].

 

Не менее серьезные задачи стоят перед пролетариатом переходный период от капитализма к коммунизму в деревне. Ее экономическая структура, отмечает Бухарин, характеризуется двумя особенностями: крайней пестротой хозяйствен­ных типов (крупнокапиталистическое хозяйство, основанное на наемном труде; капиталистическое крестьянское хозяйст­во, употребляющее наемный труд, - кулацкое; "трудовое" хозяйство, не применяющее наемного труда; парцеллярное хозяйство полупролетариев) и относительно слабой сте­пенью обобществления труда. Капитализм, считает Бухарин, на заключительной стадии своего развития уже начинает по­степенное огосударствление деревни - через превращение в капиталистические предприятия части крупных хозяйств (например, государственные лесничества) и посредством кос­венного регулирования производства через процесс обраще­ния или организацию распределения. Так, "государственная хлебная монополия, карточная система на продукты сель­ского хозяйства, обязательная сдача продукта, твердые цены, организованный отпуск продуктов промышленности и т. д. и т. п. — все это, в конечном счете, направляло развитие в сторону огосударствления производства" [18, с. 77]. Про­цесс этот, отмечает Бухарин, похож на соответствующий ка­питалистический процесс в индустрии. Что же "неизбежно и неотвратимо" происходит с деревней после завоевания про­летариатом власти?

 

Прежде всего рвутся капиталистические связи кредитно-денежного и финансового типа, распадаются государственные и коммунальные аппараты, сходит на нет товарообмен города и деревни. При этом, если связи между деревней и городом разрушаются быстро, то связи внутри деревни еще долго сохраняются, несмотря на классовые антагонизмы. Это обсто­ятельство обусловливает более или менее открытую борьбу между "организующей тенденцией пролетариата и товарно-анархической тенденцией крестьянства" [18, с. 83].

 

"Организующее" влияние города в принципе может быть обеспечено за счет возобновления процесса производства в индустрии. Но на практике этого нельзя сделать без притока сырья и продовольствия из деревни. Вот почему необходимо и неизбежно "государственно-пролетарское принуждение". Это не есть "чистое насилие", подчеркивает Бухарин. Обеспе­чивая город, крестьянство обеспечивает свой завтрашний День машинами, механизмами, удобрениями, получает гарантию от реставрации помещичье-капиталистического строя. Правда, само крестьянство весьма неохотно организуется в крупные хозяйства. Поэтому областью, с которой должно начаться огосударствление хозяйств, становится сфера обращения – распределения и заготовок.

 

Названные проблемы сложны. Но связанные с ними трудности, по Бухарину, имеют второстепенный характер. Главные проблемы в том, что с победой над крупным капиталом в деревне борьба пролетариата не заканчивается. Причина тому - "двоедушие". Две крестьянские "души": душа соб­ственника и душа труженика. Вот почему в деревне продолжается "борьба между государственным планом пролетариа­та, воплощающего обобществленный труд, и товарной анар­хией, спекулятивной разнузданностью крестьянина, вопло­щающего раздробленную собственность и рыночную стихию. Но так как простое товарное хозяйство есть не что иное, как эмбрион капиталистического хозяйства, то борьба вышеопи­санных тенденций есть по существу продолжение борьбы между коммунизмом и капитализмом" [18, с. 86].

 

Рассуждения о контурах созидаемого коммунистиче­ского общества в работах Н. И. Бухарина и Е. А. Преобра­женского в качестве существенной компоненты в 1920 году имеют тему насилия. Это вполне понятно. Надежды пред­октябрьского периода на то, что крестьянство заранее, до то­го как проверит все на практике, согласится с прогрессивностью предлагаемых крупных хозяйственных форм, рассея­лись. Логика хозяйственной жизни проявлялась в начавшем­ся процессе распада общинного хозяйственного уклада прежде всего в районах, не затронутых гражданской войной.: В тех же областях, где гражданская война шла в полную силу, среди самих крестьян не было и даже не могло быть разговоров о какой бы то ни было коллективизации. Средств у государства на организацию коллективных хозяйств — колхозов и совхозов — было крайне мало. Это означало, по доок­тябрьской логике теоретиков революции, что единственным средством введения в жизнь коммунистических элементов должно быть насилие. Бухарин и Преображенский вполне отдавали себе в этом отчет, и их это нисколько не пугало. В чем они, естественно, не были одиноки.

 

В этом же духе высказывался и один из видных теоре­тиков партии Л. Д. Троцкий. По его мнению, пролетариат обречен на борьбу с крестьянством. Пролетариат, "...взявши в руки власть, не сможет ограничить себя буржуазными, рамками революции. Наоборот, именно для обеспечения сво­ей свободы пролетарскому авангарду придется на первых порах своего господства совершать глубочайшие вторжения не только в феодальную, но и в буржуазную собственность. При этом он придет во враждебные столкновения не только со всеми группировками буржуазии, но и с широкими массами крестьянства, при содействии которых он пришел к власти" [84, с. 4-5].

 

Эту точку зрения накануне Октября отстаивал и Л. Б. Ка­менев. По его мнению, основания для союза крестьянства и пролетариата быстро исчезнут: крестьянство, получив землю, откажется от иных целей революции. Поэтому, считал Каме­нев, пролетарская партия должна "...наметить ясно и точно свои собственные, чисто-социалистически-интернациональные цели" [62, с. 53]. Таким образом, начальный момент собствен­но социалистического строительства виделся не только Буха­рину, но и многим деятелям и теоретикам партии как момент разрыва с крестьянством.

 

Против "государственного обуздания хозяйственной анархии" в деревне, пишет Бухарин, выступает почти все крестьянство. Крупные крестьяне - кулаки - ядро кресть­янской Вандеи. Но, кроме них, "...массы среднего, а отчасти даже бедного крестьянства, постоянно колеблются, движи­мые то ненавистью к капиталистической помещичьей экс­плуатации, ненавистью, которая толкает их к коммунизму, то чувством собственника (а, следовательно, в годину голода и спекулянта), которое толкает его в объятия реакции. Послед­нее выражается в государственной хлебной монополии, в стремлении к свободной торговле, которая есть спекуляция, и к спекуляции, которая есть свободная торговля, в сопро­тивлении системе трудовой повинности и вообще всяческим формам государственного обуздания хозяйственной анар­хии" [18, с. 146].

 

Консервативное крестьянство никак не может понять, что если "век буржуазии" был "веком пара", то "век социа­лизма" будет "веком электричества". Электрификация сель­ского хозяйства превратит раздробленных мелких собствен­ников в общественных работников, варварские орудия заменит последним словом техники, ликвидирует диспропорции между развитием промышленности и сельского хозяйства, противоположность между городом и деревней.

 

 Конечно, социализм никак не может сразу выйти на столь высокий уровень развития производительных сил. Также, как капитализм начинается с периода "первоначального капиталистического накопления"[4], социализм должен пройти период "первоначального социалистического накоп­ления". Основное содержание этого процесса при социализ­ме — мобилизация живой производительной силы путем при­нуждения, сущность которого, по Бухарину, есть "самоор­ганизация трудящихся масс". (В чем состоит эта "самоорга­низация", кого и как она касается, мы рассмотрим в соот­ветствующем месте.)

 

В обширном лагере противников пролетариата есть опре­деленная доля "экономически полезных и непаразитарных групп", например техническая интеллигенция. В ходе принуж­дения они перевоспитываются первыми, и тогда у пролетари­ата появляется основание поставить их на соответствующее место в обществе, "выдвинуть в новые трудовые рамки". Конечно, "психологические остатки, находящиеся в головах этих людских категорий, с их отчасти индивидуалистической, отчасти антипролетарской психологией, воспринимают план общественной целесообразности как грубейшее нарушение прав "свободной личности". Внешнее государственное принуждение является здесь поэтому абсолютно необходи­мым" [18, с. 141].

 

Задача усложняется еще и тем, что сам пролетариат не представляет собой некую целостность. Есть "передовые слои", есть "середина" и есть "шкурники". (Последние, как правило, стоят ближе всего к "мелкой буржуазии" — крестьянству.) Отсюда - совершенно необходима принуди­тельная дисциплина пролетариата по отношению к самому себе. В том числе это нужно и это существует в пролетар­ском авангарде, который сплочен в "партию переворота, в коммунистическую партию".

 

Все это, в конечном счете, создает возможности для унич­тожения буржуазной "свободы труда", так как последняя несовместима с плановым коммунистическим хозяйством, включающим плановое распределение рабочих сил. Вот поче­му, считает Бухарин, можно утверждать, что "...режим трудо­вой повинности и государственного распределения рабочих рук при диктатуре пролетариата выражает уже сравнительно высокую степень организованности всего аппарата и прочнос­ти пролетарской власти вообще" [18, с 145].

 

Экономическое и политическое единство пролетариата — вопрос жизни и смерти не только вследствие внутренних причин, но и внешних. Пролетарские революции, пишет Бу­харин, постепенно произойдут во всех странах. Союз и спай­ка пролетарских диктатур, их взаимоподдержка — явление неизбежное. По мере роста мировой диктатуры пролетариата

 

"...слабеет сопротивление буржуазии, и под конец оставшие­ся буржуазные комплексы будут, по всей вероятности, сда­ваться со всеми своими организациями in corpore" [18, с. 156]. И вот тогда, когда выяснится "...решающая мировая победа пролетариата, кривая роста пролетарской государст­венности круто начнет падать вниз... сперва отомрет армия и флот, как орудие наиболее острого внешнего принуждения; потом система карательных и репрессивных органов; да­лее - принудительный характер труда и прочее... Впервые за все время существования человечества создается система, гармонично построенная во всех своих частях: она не знает ни производственной, ни социальной анархии. Она навсегда уничтожает борьбу человека с человеком и сплачивает все человечество в единый коллектив, быстро овладевающий неисчислимыми богатствами природы" [18, с. 156—157].

 

Мысль о возможности сколько-нибудь продолжитель­ного существования социализма в России в непременной свя­зи с победами пролетарских революций на Западе перед Ок­тябрем и в первые годы после него разделялась всеми тео­ретиками. Наиболее крайние взгляды по этой проблеме высказывал, например, Л. Д. Троцкий. "Защищаемая авто­ром точка зрения, - писал он в 1919 году, - может быть схематически формулирована так: начавшись как буржуаз­ная по своим ближайшим задачам, революция скоро раз­вернет могущественные классовые противоречия и придет к победе, лишь передав власть единственному классу, способ­ному стать во главе революционных масс, т. е. пролетариату. Став у власти, пролетариат не только не захочет, но и не смо­жет ограничиться буржуазно-демократической программой. Он сможет довести революцию до конца только в том слу­чае, если русская революция перейдет в революцию европей­ского пролетариата. Тогда буржуазно-демократическая прог­рамма революции будет преодолена вместе с ее национальны­ми рамками, и временное политическое господство русского рабочего класса развернется в длительную социалистическую Диктатуру. Если же Европа останется неподвижной, буржуаз­ная контрреволюция не потерпит правительства трудящихся масс в России и отбросит страну далеко назад от демократи­ческой республики рабочих и крестьян. Став у власти, проле­тариат должен будет поэтому не ограничивать себя рамками буржуазной революции, а развернуть тактику "перманент­ной" революции, т. е. уничтожить границы между минималь­ной и максимальной программой социал-демократии, перехо­дить ко все более и более глубоким социальным реформам и искать прямую непосредственную опору в революции на евро­пейском Западе" [83, с 4-5].

 

О желательности начала пролетарских революций на За­паде после победы пролетариата России неоднократно гово­рил В. И. Ленин. Он соглашался тогда с мыслями К. Маркса о том, что социалистическая революция неизбежно будет раз­давлена враждебным капиталистическим окружением, если не найдет поддержки и помощи у революционных рабочих других стран. Однако Ленин, неизмеримо реалистичнее других вождей и теоретиков партии понимавший происходя­щее, равно как и трезвее других оценивавший истинность любых мысленных построений после их "столкновения" с действительностью, начал вскоре менять свою позицию. Ре­волюция в России развивалась, а волна пролетарских движе­ний на Западе пошла на убыль. Неудачей закончилась попыт­ка 1920 года в ходе войны с Польшей "пощупать ребра" мировой буржуазии[5].

 

Сложность и усиливающаяся острота ситуации внутри страны заставляли основное внимание направлять на решение собственных проблем. Эта позиция Ленина, которая привела в конце концов к решению ввести нэп, а потом — о чем будет сказано далее — и к изменению взглядов на его природу (от точки зрения "временного отступления" — к взгляду на нэп как на длительный необходимый этап социалистического строительства), не разделялась многими. Движение к ком­мунистическому будущему они мыслили как новое крупное решительное наступление после временных отступлений и неудач.

 

Одним из непоколебимых сторонников "военно-комму­нистических" приемов перехода к новому строю, как от­мечалось, был и оставался Е. А. Преображенский[6]. В научно-футурологическом эссе "От нэпа к социализму. Взгляд в бу­дущее России и Европы" этот теоретик от лица профессора русской истории Минаева (который, будучи "гармонически развитой личностью", одновременно служит слесарем в же­лезнодорожных мастерских) рассказывает в 1970 году о событиях после введения нэпа. Само собой разумеется, что его устами говорит сам автор. Прежде всего, обращается к своим слушателям профессор-слесарь, вы должны попы­таться в истинном свете представить тех людей, которые участвовали в революции. "Вам, например, трудно поверить, что великие дела этой эпохи совершали люди с такими сла­бостями, недостатками, иногда с преступными наклонностя­ми, почти всегда с необычайно низким культурным уровнем, как было в действительности, поскольку мы говорим об об­щей массе, а не об отдельных единицах или небольших груп­пах" [67, с. 81]. Эти люди с психологией, представляющей из себя поле сражения между "вчера" и "завтра", несли на себе все вековое варварство и некультурность.

 

После введения нэпа в экономике воцарился "рыночный хаос". Финансируемая Госбанком и руководимая ВСНХ про­мышленность функционировала капиталистически — напри­мер, торговала не только с необобществленной частью хо­зяйства, но и внутри социалистического сектора. Экономику начали потрясать перепроизводства и дефицит, средства тра­тились неоправданно и т. п.

 

В этих условиях должно было возобладать плановое на­чало. Государство взяло все в свои руки: было известно — сколько, чего, кому, как, из чего, куда и когда должно быть произведено и поставлено. Интересы производителей и по­требителей замечательно совпали. Но этим были решены не все проблемы.

 

Оставалось необобществленное сельское хозяйство. Госу­дарство начало планомерную и всеохватывающую работу по Учету крестьянского производства и рынка. Посредством ры­чагов цен сельское хозяйство стало включаться в плановое Регулирование. Но все же проблема равномерного развития промышленности и сельского хозяйства оставалась. Нужно было переходить от мелкотоварного производства к крупно­му социалистическому земледелию. Этот шаг сделать до поры до времени не удавалось. Люди еще "не поняли" всех преиму­ществ социализма. Нужен был, кроме того, длительный пе­риод всеобщей слежки друг за другом, чтоб качественная и продуктивная работа сделалась привычной, стала "инстинк­том труда", выковавшимся из "разумного принуждения".

 

Одновременно Советское государство начало испытывать "ограниченность своих экономических средств для мощного движения вперед" [83, с. 119]: требовалось новое перерас­пределение производительных сил Европы. "Психологически это выражалось в известном "натиске на Запад", во все более и более нервном ожидании пролетарской революции на За­паде и  в  нетерпении,  напоминавшем  нетерпение 1917— 1920 гг." [83, с. 119]. Развитие производительных сил России толкало ее на Запад с тем, чтобы ускорить поворот произво­дительных сил Запада в сторону России. "Если б революция на Западе заставила себя долго ждать, такое положение мог­ло бы привести к агрессивной социалистической войне Рос­сии с капиталистическим Западом при поддержке европей­ского пролетариата" [83, с. 120]. Этого не произошло: рево­люция на Западе стучалась в двери. Массы, по мнению Пре­ображенского, разочаровались в капитализме. События разворачивались стремительно. Возникли Советская Австрия и Советская Германия. Против них выступили Польша и Франция, но внутри этих стран начались восстания рабочих. В войну вступила Советская Россия. Конница Буденного лавиной прокатилась по степям Румынии и воссоединила Болгарию и Россию. Красная Армия и вооруженные силы Советской Германии вступили в Варшаву. Победа пришла к пролетариат Франции и Италии. Помощь буржуазии Северо-Американских Соединенных Штатов, спешившая через океан, опоздала. Возникла Федерация Советских республик Европы с едины плановым хозяйством. Промышленность Германии соединилась с русским земледелием. Советская Россия, перегнавшая до этого Европу в политической области, теперь "скромно заняла свое место экономически отсталой страны позади передовых индустриальных стран пролетарской диктатуры" [83, с. 137-138].

 

Таков, как считал Преображенский, должен был быт весьма вероятный, если не неизбежный переход России и других стран Европы от капитализма к коммунизму.

 

Этого, однако, не произошло. Последовал отказ от политики "военного коммунизма", введение нэпа. В чем причина неожиданного поворота? Обратимся к другим работам Преображенского.

 

В условиях продолжающейся войны, разрухи и нищеты, пишет он, большевики питали иллюзии о "непосредственном" переходе от капитализма к коммунизму. "Мы пробовали в 1918—1920 гг. применять формы распределения и формы про­изводства на основе стимулов, не свойственных капитализму и мелкобуржуазному хозяйству. Завод работает, получает пайков столько, сколько государство в состоянии выдать всем рабочим, и получают все более или менее равномерно. В области распределения каждый работник Наркомпрода, который занимается распределением селедок, мануфактуры и т. д., работал на основании каких-то стимулов. Мы пред­полагали, что он работает в пользу общества, имеет перед собой общественное достояние, которое он распределяет, и что, следовательно, для него имеется достаточный стимул для того, чтобы работать на новых рельсах и делать все не хуже, чем при капитализме, на основе стимула понимания общепролетарских, общегосударственных, общесоциалисти­ческих задач. Такие иллюзии у нас были... И что же оказалось?

 

Оказалось, что в этом пункте мы встретили жесточайшее сопротивление. Капитализм нам оказал сильнейшее сопротив­ление как раз на фронте старой психики рабочего, психики служащего, приказчика и т. д. Отпал индивидуальный стимул участия в труде, и мы видели печальные последствия. Вы все помните, какая невероятная грязь и какое невниматель­ное отношение к потребителям было в той наркомпродовской лавке, куда приходили получать по ордерам. Мы видели там хищения государственного имущества, т. е. отсутствие того коллективного стимула, который нужен для успеха де­ла, и наличность стимулов, которые тащили массы назад, на привычные рельсы частного интереса. Мне больше, а на дру­гих наплевать. Теперь мы имеем нэп, и тот же самый приказ­чик, который с такой грубостью и небрежностью в наркомпродовской лавке отпускал вам продукт, как он изменился, как извивается перед вами, когда отрезает кусочек колбасы в каком-нибудь частном магазине, где он работает у нэпмана. Мы видим теперь "буржуазную" чистоту там, где раньше име­ли "социалистическую "грязь" [68, с. 18-19]. Таковы при­чины отступления.

 

Однако, считает Преображенский, постепенно социализм создает возможность для проявления некапиталистических стимулов деятельности человека: появится более совершен­ия техника, будет производиться больший и лучший продукт, возрастет досуг, все будут "втянуты в культуру". "Миллионы глаз будут устремлены на то, нельзя ли где-ни­будь что-нибудь улучшить..." [68, с. 24]. И все - на базе новой стройной хозяйственной системы. Но этого недостаточ­но. Постепенно "социальные инстинкты" начнут проявляться как любой "физиологический инстинкт". Все социально по­лезное или необходимое будет совершаться непроизвольно. Индивид будет "инстинктивно" делать то, что выгодно об­ществу, даже не отдавая себе в этом отчета. Любое иное пове­дение будет ненормальным.

 

Но до того, как это положение теории станет действитель­ностью, с его помощью нужно разбить неверные взгляды. Один из таких мифов — буржуазные представления об обще­человеческой морали. Таковой, утверждает Преображенский, не существует. Всегда и во всем мы найдем классовую подоп­леку, выгоду того или иного поступка тому классу, от лица которого выступает индивид. Нет общечеловеческой морали. Есть мораль, лицемерно выдаваемая за таковую [69, с. 46].

 

Свобода воли, на которой, пытаются построить свои рас­суждения об общечеловеческой морали буржуазные теорети­ки, не существует. И это, считает Преображенский, скоро можно будет показать научно. "Когда физиология мозга про­двинется вперед дальше теперешнего, мы сможем чисто фи­зиологически описать социальные рефлексы человека и то, что мы называем моральным давлением... класса на отдель­ного индивидуума" [69, с. 62].

 

Вообще в революционной борьбе, в процессе перехода общества от капитализма к коммунизму есть наиболее важ­ные классовые пролетарские корни. Согласно им, например, отдельный член класса должен смотреть на себя как на ору­дие борьбы всего рабочего класса в целом. Конечно, это противоречит позиции "хваленого теоретика" буржуазии И. Канта, согласно которой никогда нельзя смотреть на дру­гого как на средство достижения цели, а всегда — как на са­моцель. "Можно себе представить, — иронизирует Преобра­женский, — как далеко ушел бы пролетариат в своей борь­бе, если б руководствовался этим, а не совсем противопо­ложным требованием в своих классовых интересах.

 

Пролетариат в борьбе за власть жесток и беспощаден. Он не только не щадит своих врагов, но не щадит, где это нужно для дела, и лучших представителей своего класса... На севере Сибири бывает, что громадное стадо оленей пере­ходит широкую реку. Перейти на тот берег необходимо для спасения от голода всего стада. Но река глубока, и мост наводит социальный инстинкт стада трупами передовых" [69, с. 72-73][7].

 

"Чистый" коммунизм, рассуждает Преображенский, воз­можен лишь с "чистыми" людьми. Даже старые члены партии в чем-то заражены капитализмом. Они - никуда не годный материал для социалистической стройки. "Счастье их, что они не доживут до коммунизма и сойдут поэтому в могилу революционерами и героями" [69, с. 82]. Или взять рабочий класс с его "ароматом старого русского характера": ленью, разгильдяйством, неточностью, беззаботностью о будущем и т. п. Эти качества несовместимы ни с электрификацией и тех­ническими прогрессом, ни с социальным бытом нового ра­ботника. Еще труднее с мелкобуржуазной крестьянской массой. Передовые крестьяне будут стыдиться своего вче­рашнего варварства, а передовой рабочий класс превратится в "законодателя над деревней".

 

Откуда же взять "новых" людей? Кроме организацион­но-технологических рецептов (новая хозяйственная организа­ция, контроль всех и всеобщая слежка, перенос западных новшеств и вообще иностранный патронат), нравственно-психологических переориентации и репрессий, потребуются педагогические меры. Пролетарское государство, например, не позволит семье портить детей домашним воспитанием. Да и сама женщина должна освободиться от горшков и кухни и стать работником общественного производства, товарищем мужчины.

 

Это положение должно распространяться и на сферу ин­тимных отношений. Будет ли индивидуальная любовь или "половой коммунизм", вопрос не морали, а медицины. Парт­неры для продолжения рода будут подбираться учеными. Должно быть так, как полезнее для продолжения рода: об­щественный труд и производственная целесообразность пре­выше всего. Вообще, взгляд индивида на свое тело, как на собственность, неправилен. Индивид - лишь "точка при пере­ходе рода от прошлого к будущему" [69, с. 101]. Наука определит каждому человеку его социальное назначение, смысл его индивидуального бытия.

 

Как воспримут все это люди? Как бы ни восприняли, им все равно придется примириться с тем, что "диктуется наукой и общим интересом" [69, с. 112]. Нормы, удерживаемые на одной стадии развития общества с помощью сознания или принуждения, на другой стадии превратятся в инстинкт. Такова перспектива, ожидающая человечество в соответствии с теоретическими взглядами Е. А. Преображенского.

 

Суммируем приведенный материал, выделив прежде все­го то, что формулировал В. И. Ленин о переходном этапе от капитализма к коммунизму. В его идеях прежде всего нужно подчеркнуть два взаимосвязанных и взаимодополняющих положения: об уничтожении частной собственности и о демо­кратизации. Первое в форме национализации средств произ­водства (включая землю) осуществить сравнительно просто. Второе, по мысли Ленина, представляло обширную програм­му: от слома старой государственной машины до организации всего общественного производства и распределения по прин­ципу единой фабрики и продовольственно-промтоварного склада. Условием введения такой общественно-целесообраз­ной жизни страны Ленин считал всеобщую сознательность и ответственность членов нового общества, возникающую по­тому, что устранен главный порок предшествующей форма­ции - эксплуатация. Постепенно сознательность и ответст­венность должны были стать привычкой, и тогда общество совершило бы переход к полному коммунизму.

 

Однако действительность очень быстро показала невоз­можность осуществления именно второй, наиболее сложной части концепции - демократизации государственной, произ­водственной и общественной жизни. "Революционная мечта" пришла в противоречие с объективными историческими условиями, в том числе с личной неготовностью и нежелание крестьянина под идеи переделывать свою жизнь.

 

Наиболее отчетливо противоречие теории и жизни, как мы старались показать, видно на примере произведений Н. И. Бухарина и Е. А. Преображенского. Их труды по пе­реходному от капитализма к коммунизму периоду писались с учетом объективных исторических реальностей 1918— 1920 годов. И их ответом на несовпадение революционного замысла и действительной жизни было требование насилия над жизнью. При этом Бухарин, как мы видели, отдавал себе отчет в том, что даже передовой класс неоднороден и собст­венно авангардная его часть (включая партию) очень мала по сравнению с "серединой" и "шкурниками". И тем не менее право решать судьбу миллионов отдавалось незначительной части. Сколь же велика была вера в истинность задуманного! Сколь велико пренебрежение к "недоразвившимся" массам!

 

Принуждение, к которому очень скоро перешли от призы­вов и попыток воздействовать методами убеждения, имело "практические" оправдания: по-иному пролетариат, от имени которого принуждение совершалось, не может получить необ­ходимое ему продовольствие и сырье, а значит, не сможет заложить фундамент будущего бесклассового общества. В русле этой политики рассуждения об общечеловеческой мо­рали - контрреволюционный вздор. Политика стоит вне мо­рали! Неважно, что несогласные слои и классы протестуют: привычка быть средством для великих целей, понимание того, что их время прошло, а также быстрый прогресс науки и техники снимут все противоречия переходного периода. Этот путь ждет все человечество. Таково было "центральное ядро" революционного замысла "переброски" общества из отсталости в коммунизм. Так была настроена партия, так думали вожди.

 

Не признав эту непривычную для нас пока еще формулу, не проследив всю пагубность заблуждений политики "воен­ного коммунизма", которая существенной своей частью име­ла стремление "ввести" теорию в ткань сопротивляющейся жизни, мы не сможем понять смысла того поворота, кото­рый начал совершать Ленин, провозглашая нэп. Мы не пой­мем причину сопротивления нэпу со стороны аппарата. И, са­мое существенное, мы не сумеем сделать выводов для сегод­няшнего дня, когда деревня, все еще находящаяся под прес­сом административно-бюрократической системы, разрушает­ся, исчезает, а мы продолжаем искать причины этой траге­дии в чем угодно, но никак не хотим признать очевидное — то, что над крестьянином по-прежнему совершается насилие, за­программированное "революционной мечтой".

 

Перейдем теперь от общих работ к анализу отдельных моментов реальной практики "военного коммунизма" в аг­рарном производстве. При этом постараемся не упускать из виду главный интересующий нас вопрос — в какой "мере" Реальная практика была следствием необходимости, неиз­бежным результатом давления объективных обстоятельств, возникших в русле избранной политики "красногвардей­ской атаки", а в какой являлась следствием "военно-комму­нистического" замысла, итогом воплощения в жизнь "рево­люционной мечты"?