Философские основания этнологии и фольклористики

Источник публикации: Труды членов РФО, Вып. 13, Москва 2007. с. 329-332

 Я. В. Чеснов

Философские основания  этнологии и фольклористики

Начиная  с 18-го века у просветителей сформировалось настороженное отношение к фольклору, а заодно и к этнографии. За этими науками им виделась  «необразованная» масса. Они не обращали на нее внимание или в лучшем случае ставили задачей её просвещение. Эта позиция, сугубо умозрительная,  встречается и поныне, иногда осовремененная  отношением к массовой культуре. Опасность такой позиции состоит в отчуждении философии от реальностей жизни. Да и  антропология, которая вначале находилась в куколке  этнографии, долго интересовалась «людьми природы». Причем  природы больше экзотической, удаленной от  европейской.

Вот к чему привело разделение культуры и природы. Правда в отечественной традиции  дихотомия была  всегда смягчена. Д. С. Лихачев писал, что  уже в «Слове о полку Игореве» природа не фон событий, а сама действующее лицо, вроде античного хора (Поэтика древнерусской литературы. М.,1979. С. 350).  Введение природы в ткань гуманитарного анализа остается  перспективным средством для консолидации всего цикла антропологических наук. Поле для таких интеграционных, междисциплинарных исследований предоставляет философия.

Границы предмета науки  всегда шире  ее фактологического поля. У этнологии и  фольклористики часть этого поля в совместном владении. Как  развести эти дисциплины? Философом Б. С. Грязновым когда-то было высказано положение  о том, что  решение конкретной проблемы зависит от общего состояния науки. Сегодняшняя жизнь таких родственных  наук как этнология и фольклористика характеризуется поиском новых предметных областей. Появились направления: «этнология  права», «этнология власти», «гендерная этнология», а также « городской фольклор (постфольклор) и даже «интернетлор» и т. д. Остро стоят вопросы о судьбе национальности (этничности),  фольклоризма  в  нашей  жизни и в ближайшем будущем. Эти вопросы окружены  дискуссиями. Перед нами не только расширение поля, но и «общего состояния».

Иногда  в таких дискуссиях речь идет о понимании научного факта в позитивистском русле, т. е. наука сдвигается  на уровень ее становления в 19 веке. Увлечение проблемой фактов и  их накопления не должно затмевать осмысления  дисциплинарного предмета и методов конкретной науки. А это возможно только при философской постановке  проблемы. Казалось бы, что эта постановка абстрактна. И многие практикующие этнологи, которые, собирая «полевой материал»,  именуют себя этнографами, и фольклористы, тоже работающие «в поле», от этой проблемы устраняются. Но изгнанная, она вламывается в дом, как это  делает под Рождество «дикий охотник» со сворой собак в старинных германских сказаниях. Разрыв между кабинетным теоретизированием и  практическими исследованиями наносит ущерб прежде всего последним.

Такие последствия бывают двух  родов. С одной стороны, это порхание на крылышках cultural studies и  собирание сладкого нектара с «Цветов зла» или  с более  современной  литературной флоры. С другой стороны, позитивистское безразличие к философской проблематике науки  и  отторжение «сверхфразового уровня» или «экстралингвистических структур» в фольклористике, которая, стоя  более или менее твердо на платформе нарратива, уже  не столь уверена при подходе к  изобразительному фольклору. В этнологии  мы видим процветание эмпирики, ее слияние с краеведением, но  при отсутствии постоянной ответственности у последнего перед местным сообществом за локальную историю.

       Исследования  этнологов и фольклористов тоже  в большой мере локализованы. Но у этих дисциплин иная ответственность (легитимизация) : они призваны  сообщить локальному процессу национальный и глобальный уровень, в котором нуждается этот процесс, поскольку он не имеет своих собственных средств на него выйти. Национально ответственные этнология  и фольклористика  организуют встречное движение  между краеведением и новыми видами культурных практик.

        Этнология и  фольклористика – дисциплины, а краеведение – целый комплекс знаний. Их взаимоотношения  нельзя построить на формальном основании. Нужно вводить  гуманитарно-антропологическую экспертизу с ее коммуникативным принципом и ориентацией на целостность, с ее вниманием к конкретному человеку, ныне живущему в мире высоких технологий. Такой человек не только потребитель, но и создатель этих технологий. Философия высоких технологий  поможет снять с   предмета этнологии и фольклористики прилипшую заскорузлость. Философско-антропологическую экспертизу  мы привлекаем  для  введения  сферы ответственности, окружающей  всю науку, где у каждой дисциплины есть свое табло ответственности.

      Этнология и фольклористика оперируют принципами традиционного сознания.  Оно  основано на мышлении отскоком, открытого К. Леви-Стросом в «Структурной антропологии».  Это целостные мысле-образы   вроде «земля» (ландшафт, край, родина) и «народ» (предки, семья, родовое тело). Мысле-образы - локализации мысли, спустившейся с континуального уровня. Подобную схему мышления развивал М. К. Мамардашвили. Мысле-образы не архаичны и не мифопоэтичны, а присущи любому общественному сознанию. Они  в качестве концептов организуют традицию, включая  современную. Их смысл в соединении  представления о человеке с представлениями о вселенной.

     Этнология и фольклористика - описывающие системы и вроде должны быть мощнее описываемой реальности. Но как это возможно, если в последней представлены концепты  такого предельного  масштаба? Выход  может быть в том, чтобы названные науки развивались вместе с описываемой реальностью в русле встречного движения, т.е.  на основе гуманитарно-антропологической, а теперь мы можем сказать, философско-антропологической экспертизы. Философия  для данных наук не ограничение, а горизонт, позволяющий видеть окрестности и оставляющий  свободу для  поисков новых фактов и  оперирования ими. Но философия касается также мышления самих  ученых, определяя состояние сомнений и раздумий   профессионалов, их способность к проблематизации. Она выступает философским ядром науки.

Описываемая система (в данном случае та реальность, которая порождена корпоративно-традиционным сознанием) во встречном движении  к описывающей системе стремится поставлять для нее свои собственные элементы. И поэтому в культуре нельзя вычленить голые факты. Они обладают ценностями, выступают в виде концептов, организованы в тематизмы. Это обстоятельство надо всегда иметь в  виду, работая с носителями традиции, ибо традиционализм всегда  был и есть рефлексивным. Этнографы  фиксируют коллективную этнологическую интерпретацию, а вовсе не результаты пресловутого внутреннего наблюдения. Но и коллективной интерпретации явно недостаточно, чтобы наука вышла на национальный и глобальный уровень. Для этого нужно, чтобы  описание стало проектом, принятым людьми.  Это та высота для рассмотренных наук, которая  поможет воссоздать  научную целостность, именуемую антропологией.

Эта целостность  наличествует в традиционной культуре и обнаруживается для этнологии как табло исторического сознания, а для фольклористики как эстетического. У рассматриваемых дисциплин факт может быть общим, но разные табло ответственности. Эти табло, как и методы данных наук  делают их герменевтическими и тогда они обнаруживают детали, частности в максимальном приближении к жизни. А также ее  спонтанные  виртуальные сгущения. Поэтому этнология и фольклористика могут работать с традицией, находясь внутри нее. Благодаря философии они способны выходить из своего герменевтического круга  и  выступать  уже в качестве антропологии – общего учения о человеке. Антропологический уровень не дискретен и ответственность здесь уже общечеловеческая в пространственном и временном отношениях. Горизонты здесь  не ведомы. Границы же  общей антропологии  определены этическим  ядром, в роли которого выполняет   философская антропология.