Часть 2. Глава 1.

НОВАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА –

ШАГ К ПЕРЕМЕНЕ ВЗГЛЯДОВ НА СОЦИАЛИЗМ

 

По мере того как одерживались победы над атакующими советскую республику силами международного империализ­ма и стихали выстрелы гражданской войны, все больше об­наруживалась иллюзорность революционных мечтаний о том, чтобы на волне общеполитического и военного энтузиазма решать экономические задачи. Переход к политике милита­ризации труда был непопулярен в массах, в особенности сре­ди крестьянства. Истомившийся по мирному земледельче­скому труду сельский труженик не склонен был "вдруг" перекраивать свою жизнь под "социалистические" образцы ведения сельского хозяйства. Число коммун сокращалось, госхозы, за небольшим исключением, были нерентабельны. Конечно, небольшое их число существовало на дотации госу­дарства как образцы будущего хозяйствования, но всем был понятен их статус "революционных заповедников".

 

В этой обстановке В. И. Ленину все больше становилась ясна несбыточность надежд на то, что с помощью революци­онно-романтических призывов и военно-репрессивных мето­дов можно, минуя "промежуточные ступени", совершить переход непосредственно к коммунизму. Он все больше убеждался в том, что невозможно "без достаточного рас­чета — непосредственными велениями пролетарского госу­дарства наладить государственное производство и государ­ственное распределение продуктов по-коммунистически" [3, т. 44, с. 151]. Что, напротив, "при помощи энтузиазма, рожденного великой революцией, на личном интересе, налич­ной заинтересованности, на хозяйственном расчете", нужно двигаться к социализму через государственный капитализм. Иначе никак не удастся подвести "...десятки и десятки мил­лионов людей к коммунизму. Так сказала нам жизнь. Так сказал нам объективный ход развития революции" [3, т. 44, с. 151] .

 

Фундаментальным основанием для перемены курса по­строения социалистического общества были экономические причины. В конце 1920 – начале 1921 года особенно остро обнаружился кризис политики "военного коммунизма". Производство сельскохозяйственной продукции продолжа­ло сокращаться. Крестьянские восстания "представляли об­щее явление" [3, т. 45, с. 285]. Росло забастовочное движе­ние, в том числе в Москве и Петрограде. В начале 1921 года, по оценке Ленина, в стране наблюдался "самый большой" "внутренний политический кризис" [3, т. 45, с. 282] — недо­вольство рабочих и крестьян политикой партии больше­виков[1].

 

Вместе с тем все шире давала о себе знать новая опас­ность — огосударствление и бюрократизация всей системы производственных отношений. Надежды на одновременное решение двух гигантских задач социалистической револю­ции - замену частной собственности на средства производ­ства общественной  (посредством национализации) и демо­кратизацию всей производственной и общественной жиз­ни — не сбылись. В условиях захлестнувшей все производ­ство волны тотальной национализации, развала в обстанов­ке войны производительных сил, катастрофически низкого уровня "культурности" тех, кто реально на революционном порыве стал осуществлять управление предприятиями, обна­руживалась полная невозможность "введения" сколько-ни­будь широкого демократизма. Далеко не последнюю роль в этом сыграло то, что реальная жизнь усиленно "вставля­лась" в рамки "военно-коммунистических" представлений об устройстве общества, о его переходе к коммунизму в ближайшие несколько лет. С 1920 года тема опасности для дела социализма со стороны бюрократии становится для Ле­нина одной из центральных.

 

Все больший отход Ленина от методов догматического применения марксизма, все большее признание "первичнос­ти" логики реальной жизни не пришли внезапно. Взгляды вождя революции претерпели в этом отношении длительную, но принципиальную эволюцию. Весной — летом 1921 года Ленин открыто говорил о том, что нэп есть политика вынуж­денная, что партия его вводит, "повинуясь исключительно практическим обстоятельствам и вытекавшей из положения необходимости" [3, т. 44, с. 45] . Смысл нэпа — при переходе к коммунизму "сделать "веревку" более свободной, н е разрывая ее, "отпустить" "полегче" [3, т. 43, с. 372] .

 

Через год, в марте 1922, взгляды периода "военного ком­мунизма" Ленин определяет как "фантастические", а линию нэпа в деревне объясняет необходимостью для крестьянина строить жизнь, начиная с понятного, доступного и знакомого [3, т. 45, с. 77]. Государственный капитализм мы "должны допустить", ибо "поставленный в рамки" "капитализм этот необходим для широкого крестьянства" [3, т. 45, с. 85—86]. Еще более радикально его точка зрения меняется в конце 1922 - начале 1923 годов.

 

Избавление от иллюзий "революционного романтизма" и установок на военно-принудительные методы "введения" коммунизма, переход к реалистичной политике (насколько она в принципе допускалась все сильнее пускающей корни "социалистической" бюрократией) сразу же благотворно сказались на подъеме жизненных сил всего народа, и в пер­вую очередь крестьянства.

 

 

 

ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ВВЕДЕНИЯ НЭПА И ЕГО

ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ ПОНИМАНИЕ

 

"...B 1921 году, после того как мы преодо­лели

важнейший этап гражданской войны,

и пре­одолели победоносно, мы наткнулись

 на боль­шой, — я полагаю, на самый большой, —

внут­ренний политический кризис Советской Рос­сии.

 Этот внутренний кризис обнаружил недо­вольство

 не только значительной части кресть­янства, но и рабочих".

 

В. И. Ленин. "Пять лет Российской револю­ции

и перспективы мировой революции".

 

Экономический кризис, принявший весной 1921 года "гигантские размеры" [3, т. 44, с. 45], вызревал постепенно. Нельзя сказать, что его приближение не ощущалось и для его предотвращения не предпринимались некоторые меры. Ко­нечно, принципиального изменения экономической политики не было, но отдельные, предвещавшие нэп шаги в направле­нии стабилизации разрушающейся экономики и ее последую­щего оздоровления (в том числе и в аграрном секторе) предпринимались.

 

Прежде всего, в сфере сельскохозяйственного производ­ства произошли если не кардинальные перемены, то некото­рый пересмотр действующих законодательных актов. Так, 27 мая 1920 года Декретом ВЦИК и СНК "Об увеличении размера землепользования в трудовых хозяйствах" были изменены те статьи Декрета "О социализации земли" и поло­жения "О социалистическом землеустройстве", в которых определялись предельные размеры хозяйств, занятых интен­сивным производством. Крестьянам, ведущим товарное хо­зяйство, оставлялось имеющееся у них количество земли, "хотя бы это количество земли было выше установленных для данного района норм наделения землею" [10, с. 338].

 

Но Декрет был половинчат, так как там, где землеуст­роительные работы уже были проведены и "излишки" у про­изводящих товар хозяйств изъяты, они не возвращались. Кроме того, по-прежнему запрещалось использование наем­ного труда.

 

После известных Декретов ВЦИК и СНК "О замене про­довольственной и сырьевой разверстки натуральным нало­гом" (21 марта 1921 года) и "О размере продовольственного Натурального налога на 1921-1922 гг." (28 марта 1921 года), после голода 1921 года пришел черед более радикальных шагов. Постановлением IX Всероссийского съезда Советов "О мерах по восстановлению крестьянского хозяйства" от 30 декабря 1921 года был отменен курс на агитационно-принудительное введение "социалистического землепользова­ния", подтверждено Постановление II Всероссийского съезда Советов о праве свободного избрания каждым земельным обществом любой формы землепользования, для чего форму­лировалось право тружеников выходить из общества с зем­лею и "развивать свой хозяйственный почин" [11, с. 48].

 

В дополнение к Постановлению IX Всероссийского съез­да Советов ВЦИК 22 мая 1922 года принял "Закон о трудо­вом землепользовании", который разрешал аренду земли (временную переуступку прав на землепользование) за пла­ту деньгами, продуктами или другими видами вознагражде­ний на срок не более 3 лет, а в исключительных случаях -6 лет. В случаях же, когда хозяйство по состоянию своей ра­бочей силы или инвентаря не могло своевременно выпол­нять сельскохозяйственные работы, закон разрешал наряду с обязательной трудовой деятельностью членов хозяйства наем дополнительной рабочей силы.

 

Такого же рода реконструктивные решения были при­няты IX Всероссийским съездом Советов и в отношении сельскохозяйственной кооперации. Ей предоставлялась "ши­рокая и вполне свободная возможность" создания и разви­тия всех видов кооперативных объединений. Последующи­ми постановлениями ВСНХ кооперации возвращались при­надлежащие ей предприятия, промыслы, техника, инвен­тарь и оборудование, национализированные, муниципализи­рованные или обращенные в пользу государства каким-либо иным способом.

 

Изменения в содержании революционного законодатель­ства имели целью наметить подходы к основательной закладке фундамента новой экономики, прекратить строи­тельство коммунизма "до известной степени в сторон­ке" от крестьянства, возлагая на него "очень тяжелые повин­ности, оправдывая их" военными обстоятельствами [3, т. 45, с. 74]. Это было тем более важно, так как отношения меж­ду рабочим классом и крестьянством весной 1922 года, кон­статирует Ленин, оказались "не те, что мы думали" [3, т. 43, с. 18]. Чем это определяется?

 

Прежде всего, тяжелым положением крестьянского хозяйства. Продразверстка от года к году выполнялась все успешнее, а хозяйство деревень все более приходило упадок.

 

Отношения крестьян и рабочих обострились и в связи с изменением социального состава крестьянства. Оно в боль­шинстве своем стало середняцким. По оценкам Ленина, "...меньше стало крайностей в сторону кулачества, меньше в сторону нищеты, и большинство населения стало прибли­жаться к середняцкому" [3, т. 43, с. 157]. "Все крестьян­ство (почти) стало средним" [3, т. 43, с. 371]. А средний крестьянин, имеющий мелкотоварное хозяйство, которое он развивает собственным трудом, прежде всего заинтере­сован в свободной торговле. Вот почему, пишет Ленин, на­правляя все внимание на "...восстановление хозяйства, мы должны знать, что перед нами мелкий земледелец, мелкий хозяин, мелкий производитель, работающий на товарный оборот до полной победы крупного производства, до его восстановления" [3, т. 43, с. 27]. Мелкий крестьянин же­лает торговых отношений с пролетарским городом, а не продразверстки. Пойти на это придется. "Пролетариат руко­водит крестьянством, но этот класс нельзя так изгнать, как изгнали и уничтожили помещиков и капиталистов. Надо долго и с большим трудом и большими лишениями его переделывать" [3, т. 43, с. 319]. Осознание этих социаль­ных реалий требовало от партии большевиков адекватной мо­менту экономической политики.

 

Отказ от политики "военного коммунизма" и введение нэпа определялись также необходимостью приостановить процесс деклассирования самого пролетариата. "В силу пе­чальных условий нашей действительности, - говорил Ленин на X Всероссийской конференции РКП (б), - пролетарии вынуждены прибегать к способам заработка не пролетар­ским, не связанным с крупной промышленностью, а мелко­буржуазным, спекулятивным и путем ли хищений, путем ли частного производства на общественной фабрике добывать продукты себе и эти продукты обменивать на земледельче­ские..." [3, т. 43, с. 310].

 

Но, пожалуй, самым главным обстоятельством, заста­вившим решительным образом и немедленно отказаться от продразверстки и вводить продовольственный налог (кроме выступлений в деревне и, в особенности, кронштадт­ского восстания), был надвигающийся голод 1921-1922 го­дов.

 

Причины постигшего страну голода обычно связывают исключительно с засухой 1921 года. Засухи в России, по мно­голетним наблюдениям XIX—XX веков, повторялись регу­лярно с интервалом в 10-11 лет. Теперь же к природному фактору добавился значительно более мощный — социальный. Кроме того, что сельское хозяйство в целом уже долгие годы испытывало перенапряжение в связи с войнами и разру­хой, основная тяжесть разверстки приходилась на ограни­ченный регион. "Центр этих продовольственных развер­сток, — говорил Ленин в докладе на X съезде РКП (б), — сосредоточен был в тех местностях, где излишки хлеба не были очень велики. Излишков гораздо больше на различных окраинах республики — в Сибири, на Северном Кавказе, — но именно там всего меньше был налажен советский аппа­рат, именно там Советская власть была менее устойчива, и оттуда был очень затруднен транспорт. Поэтому получи­лось так, что увеличенные продовольственные ресурсы мы собрали из наименее урожайных губерний, и этим кризис крестьянского хозяйства чрезвычайно обострился" [3, т. 43, с. 13—14]. И далее: "...сбор продовольственных излишков оказался спутником такого обострения кризиса, который, может быть, готовит нам еще большие трудности и бедст­вия в предстоящие месяцы" [3, т. 43, с. 14]. "Предстоя­щими месяцами" было лето 1921 года.

 

Кроме объективных трудностей — нехватки рабочих рук, засухи 1920 года в ряде губерний (в том числе — Ца­рицынской), — работал и субъективный фактор. Недоволь­ные разверсткой крестьяне сокращали посевы[2]. Сбор хлеба в 1920 году по сравнению с 1916 годом оценивался в 55— 65 %. Кризис снабжения хлебом, например, Петрограда был очевиден уже в январе 1921 года, когда стало ясно, что при самой жесткой экономии хлеба хватит лишь до весны.

 

К засухе 1921 года в следующем году добавилось "мы­шиное бедствие", имевшее, кроме экологических, социаль­ные причины. В результате образования громадных количеств бросовой земли[3] (на которой рос сорняк), сокращения по­головья скота (прежде вытаптывавшего землю и тем пре­пятствовавшего образованию мышиных нор) количество мы­шей резко возросло. Так, в Тверской губернии на десятину насчитывалось до 10 тысяч нор (порядка 30 тысяч мышей), что в пересчете на квадратную сажень давало 12—13 нор [22, с. 19].

 

Общее число голодающих в 1921—1922 годах достигло 35 миллионов человек. В особенности страдало население Поволжья и Южного Урала. По исчислениям современника со­бытий, известного статистика П. Н. Попова, население страны в 1921—1922 годах сократилось на 5,2 миллиона человек.

 

Возможности Советской власти в помощи голодающим были ничтожны. Лишь благодаря международной помощи (и прежде всего АРА — Американской администрации помо­щи) от голодной смерти, считает В. П. Данилов, было спасе­но, по меньшей мере, 3,5 миллиона человек[4].

 

Любопытна в связи со сказанным оценка международ­ной помощи, данная "мировым революционером" Л. Троц­ким. Факт помощи буржуазных правительств голодающим он оценивает как вынужденную для капиталистов меру, вызван­ную давлением пролетариата на буржуазию, а также потреб­ностью включения России в мировую хозяйственную жизнь. В последней причине Троцкий видит стремление буржуазных стран выйти из собственных экономических трудностей. Конечно, соглашается он, в движении помощи принимают участие "буржуазные филантропы". Но и они "...выполняют известную функцию в борьбе своего класса за сохранение господства". Заканчивает Троцкий совершенно неожиданно: "...факт, что голод никакого хаоса не создал, советский поря­док не нарушил" [83, с. 4-5].

 

Очевидно, усеянный трупами Царицын, неподвижные поезда, умирающие толпы на перронах, людоедство и поеда­ние трупов, миллионные жертвы — все это не нарушало со­ветского порядка, позволяло с высот мирового революцион­ного процесса всему давать "трезвую" классово-политиче­скую оценку.

 

Все эти обстоятельства, включая несомненный провал задуманной, как долговременная мера, политики милита­ризации труда, поставили перед партией большевиков вопрос о смене курса в хозяйственной жизни. Единственным спасительным и, одновременно, перспективным выходом был нэп с его опорой на самостоятельность хозяйствующего субъек­та. Непосредственный переход к коммунизму не состоялся. Глухой ропот рабочих забастовок и залпы крестьянских вос­станий были грозным предостережением против дальнейшего акцента в политике на "революционную мечту". Специфика аграрного производства, хозяйственный опыт и традиции тру­жеников села, огромный положительный потенциал коопера­ции, решимость вооруженного крестьянина, настроения жи­телей деревень и городов - все требовало подчинения здра­вому смыслу. "Главная ошибка всех нас, — признавал Ленин в июле 1921 года, — была до сих пор, что мы рассчитывали на лучшее; и от этого впадали в бюрократические утопии. Реализовалась из наших планов ничтожная доля. Над плана­ми смеялась жизнь, смеялись все" [3, т. 44, с. 63].

 

Время утопий шло на убыль. Вводилась новая экономи­ческая политика. Однако кажется правильным допущение, что с самого начала она была не свободна от "родимых пя­тен" как предшествующего исторического периода хозяйст­венно-экономического развития, при котором господствую­щим было общинное устройство, так и вчерашней политиче­ской линии пролетарской власти — "военного коммунизма".

 

Проблема исторических пределов "допущения" нэпа, наличия в нем зародышей его собственной гибели, которую мы пытаемся обозначить, требует специального исторического исследования. Мы лишь хотим обосновать правомерность ее постановки, поскольку политические отношения представля­ли собой новые формы, содержание, условия взаимодействия классов, слоев, социальных групп. Нэп, как новая система от­ношений крестьянства с государством, другими общественными классами и группами, крестьян между собой, налага­лась на сложившиеся в далеком и близком прошлом стерео­типы поведения, мировоззрение, нормы и привычки конкретных людей. Стало быть, говоря о введении нэпа, нужно имеет в виду по возможности большее число реальных социальны связей, учитывать их содержание.

 

Поэтому прежде всего нужно отметить, что нэп вводился для людей, веками живших в условиях общинного общественного и экономического уклада. Лишь с конца XIX век этот уклад начал постепенно трансформироваться, уступа место или сосуществуя с новым капиталистическим, товарно-денежным строем. С другой стороны, нужно иметь ввиду, что нэп разрабатывался и проводился в жизнь людьми, которые еще вчера были "стопроцентными" "военными коммунистами". Тон среди них задавали те, кто был воспитан многими годами партийных и революционных боев, клас­совых и военных сражений. Для них привычным было быстро принимать радикальные решения в соответствии с требованиями партийной дисциплины, ради достижения на­меченной цели менять одну политическую позицию на другую, иногда прямо противоположную. Для многих, может, подав­ляющего большинства этих людей, оскорбительной была сама мысль о том, что надо "идти на выучку" к торговцу, мелко­му буржуа, подчиняться "мягкотелой", или, как они считали, скрыто-враждебно относящейся к революции интеллигенции, что надо завоевывать авторитет, налаживать сотрудничество, считать за равного того самого зажиточного крестьянина (те­перь называемого "старательным"), в избу к которому еще вчера они входили с оружием.

 

Для коммунистов, оставшихся по своим убеждениям "военными коммунистами", не были понятны новые ориен­тиры, в соответствии с которыми разрушались принципы насилия в производстве и уравнительности в распределении. Еще вчера от этих принципов, казалось, было рукой подать до "истинного" коммунизма, а сегодня Ленин говорил о хоз­расчете, экономическом интересе, оплате труда в соответст­вии с количеством произведенного, требовал (в отличие от "собесовской" в период "военного коммунизма" продоволь­ственной политики) "кормить только хороших работ­ников", настаивал на "свирепом" сокращении пайков для служащих аппарата [3, т. 44, с. 64, 63].

 

В. И. Ленин, что, очевидно, вызывало недоумение у мно­гих, начал очень активно критиковать не только сложивший­ся государственно-хозяйственный аппарат, но и саму партию. Конечно, критика была и раньше. Дело иногда даже доходило до последней черты, когда вождь говорил о возможности своего выхода из состава руководства партии и агитации в низовых слоях против неправильной, по его мнению, линии. Но никогда прежде критика не носила признаков системы, не повторялась столь упорно и последовательно. Взять, на­пример, "комчванство". Ленин подразумевал под ним то мас­совое явление, когда руководящий чем-либо коммунист, в том числе и "ответственный", не только не был образован (а часто был просто малограмотен), но и не считал для себя нужным "образовываться" теперь, вообще отказывался в практической работе учиться  "от рядового приказчика". Вместо понятного, известного и "завоеванного" этим комму­нистом права руководить, Ленин ставил задачу "учиться сначала" [3, т. 45, с. 82, 84]. "Скинь с себя мишуру, тор­жественное коммунистическое облачение, попросту учись простому делу, и тогда мы побьем частного капиталиста" [3, т. 45, с. 92], - призывал вождь. В этом для многих было что-то принципиально непонятное, чуждое, если не сказать — подозрительное и враждебное.

 

Ленин, далее, критиковал "святая святых" методов "военного коммунизма" — принуждение. Как можно было понять его критику того положения, при котором в Москве, образно говоря, из 100 ответственных коммунистов 90 счи­тали, что по отношению к привлекаемой на службу пролета­риату буржуазии все дело состоит в том, "чтобы доконать, обезвредить, ударить по рукам" [3, т. 45, с. 97]? Ведь так поступали раньше, и не только по отношению к буржуазии. Взять хотя бы методы проведения продразверстки или орга­низации госхозов на бывшей помещичьей земле. А теперь разговор идет о том, что нужно учиться у буржуазии и "по­вышать культурность".

 

Для массы коммунистов нэп, как временное тактическое отступление с целью перегруппировать силы для нового реши­тельного штурма, как своего рода военная хитрость, был по­нятен. Но предлагаемые Лениным меры, на которых он все больше настаивал и в соответствии с которыми выходило, что нэп не "хитрость", а долговременная политика построе­ния социализма, эти меры были не понятны.

 

Переход к нэпу, означавший в экономическом, социаль­ном и политическом плане неизмеримо большую степень де­мократизма в сравнении с предшествующими десятилетиями русской истории, как нам кажется, в известном смысле на­талкивался и на неподготовленность к свободному экономи­ческому развитию и вызывал антидемократические на­строения известной части русского крестьянства, получив­шего недостаточную "капиталистическую выучку". Конечно, речь идет не о желании преобладающего большинства населе­ния деревни идти путем развития товарного хозяйства — это желание и способность были быстро доказаны в 20-е годы. Однако следует признать, что вводимый государством под контролем власти капитализм имел в России слишком малую предысторию. Он почти не имел юридическо-правового обес­печения, в силу чего был зависим от любых, самых незначи­тельных колебаний не только "большой" партийно-государ­ственной политики, но и ее "малых" — местных интерпрета­ций и желаний слаборазвитой в экономическом отношении части сельского населения.

 

Достаточно высокого уровня развития капитализма в деревне не было и до революции. В стране, как известно, значительно дольше, чем в передовых странах Европы, су­ществовало крепостное право. Размеры крестьянских хо­зяйств были незначительны, причем еще в начале века они почти в полном составе входили в общины. В силу этого из­вестная часть крестьянства, получавшая с введением нэпа хозяйственную самостоятельность, в чем-то еще не преодо­лела привычки к общинному типу жизни.

 

Впрочем, однозначно-отрицательное суждение об общине было бы неправильным. Как экономический (хозяйствен­ный) тип община уступает товарному капиталистическому производству. Но как уклад сельского образа жизни имеет многие сильные стороны. Так, издавна общинное демократи­ческое устройство выполняло роль гаранта нормальной жизни и деятельности семейно-индивидуального крестьян­ского хозяйства. Вот что пишут в этой связи историки. "С ликвидацией крепостного права в 1861 г. крестьянский мир и его выборные органы стали низшим звеном админист­ративного управления в деревне на всех категориях земель, включая бывшие частновладельческие. С реформой 1861 г. связано и законодательное оформление общины в общегосу­дарственном масштабе. Общее положение о крестьянах оп­ределяло функции самой общины, получившей наименование сельского общества, права и обязанности сельского схода как собрания глав крестьянских дворов (семей) — домохозяев, а также избираемого сходом сельского старосты. Последний являлся и представителем общины, и представителем государ­ственной администрации, беспрекословно выполнявшим все законные требования властей... Сельские общества... составляли волость — общинную организацию второй ступени, являвшуюся в то же время низшим звеном государственной административной системы. Управление делами здесь осу­ществлялось через волостной сход сельских должностных лиц и представителей крестьянского населения, избираемых по одному от каждых десяти дворов, волостного старшину с во­лостным правлением и волостной крестьянский суд. Поли­цейские и фискальные обязанности занимали определяющее место в функциях волостной администрации. Однако и в по­реформенную эпоху продолжали существовать не оформлен­ные законом органы мира ("советы стариков" и т. п.), кото­рые оказывали влияние на внутреннюю жизнь общины (конт­роль за деятельностью старост, поддержание норм обычного права и т. п.) " [30, с. 44-45] .

 

В своей "защитной" функции община имела давнюю исто­рию. Издавна "мир", если это требовалось, вступал в борьбу с местными чиновниками, монастырями, служилыми людьми, аборигенными жителями и соседними общинами — со всеми, кто покушался на его угодья. Община выполняла хозяйст­венно-производственные, властно-распорядительные, приро­доохранные, морально-нравственные и воспитательные функ­ции. Коллективно контролировалась производственная дея­тельность семей, принимались меры по предупреждению по­жаров и эпизоотии, обеспечивалась сохранность и рациональ­ная эксплуатация общинных угодий, поощрялось введение новой агротехники и технологии, размножение скота и улуч­шение его пород, обеспечивалась помощь маломощным или одиноким членам общины, постоянно и всемерно осущест­влялось трудовое воспитание детей. Поощряя хозяйственную свободу и предприимчивость внутри общины ("Каждый хозяй­ничает так, как ему самому нравится; всякий молодец на свой образец"), община конфликтовала с властями, доби­ваясь высвобождения "удобного к сельским занятиям вре­мени". "В деревне отрицательно относились к тем, кто в рабо­чее время бездельничал, устраивал "пирушки"; им обычно давалось какое-либо поносное уличное прозвище, и крестьяне старались добиться их выселения в другое место. Культ тру­да, поддерживаемый общиной, сопровождал хлебопашца всю его сознательную жизнь"[5].

 

Весь строй производственной и общественной жизни крестьян вырабатывал их во многом сходное поведение, лучшие черты которого легли в основу национальных харак­теров.

 

К выводу о "большом единстве традиционных форм об­щения и соответствующих им норм коллективного и инди­видуального поведения русского крестьянства в различных районах его расселения" приводит богатый материал источ­ников, собранный и осмысленный в замечательной книге М. М. Громыко "Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в." (вышедшей в свет в Моск­ве в 1986 году).

 

Таким образом, сам факт введения нэпа в реальную ткань действительности требует сейчас глубокого изучения этой действительности, работы исторической социологии, интел­лектуальной реконструкции как объективной действитель­ности, так и соответствующих ей типов общественного соз­нания.

 

К обстоятельствам введения нэпа, кроме перечисленных, нужно отнести и явление "социалистической" бюрократии. Ее судьба тесно переплетена с судьбой рождавшегося в дерев­не социализма. Именно "аппарат" — в самом широком смыс­ле этого слова — был той реальной силой и одновременно самой мощной основой, на которую "помещался" аграрный социализм 1918-1920 годов. Следует признать, что такая функция бюрократии в деревенской России в прошлом ни­когда не существовала.

 

Говоря так, мы имеем в виду тот факт, что громадность и широта расселения крестьянства предреволюционной Рос­сии, а также его относительная независимость от постоян­ного глубинного контроля со стороны государства благо­даря наличию общины ограничивали проникновение в ткань ее общественной жизни элементов бюрократии. Но вместе с тем эти же причины, как это ни парадоксально, определили громадные размеры и легкость, с какой возникшая после 1917 года в условиях "военного коммунизма" "социалисти­ческая" бюрократия охватила, парализовала и принялась грызть крестьянство, имевшее слабые навыки самостоятель­ного товарного хозяйствования.

 

Если попытаться исторически обобщенно представить стереотип социального поведения крестьянина в отношении ко всяческому начальству, то, наверное, верна будет картина длящейся десятилетиями покорности с яростно-безудержны­ми вспышками народных бунтов. Дифференциация кресть­янства, вступление деревни на путь капиталистического раз­вития, появление сельской буржуазии — кулачества, несом­ненно, начало менять этот стереотип. Но исторический период развития капитализма в деревне, отметим еще раз, был слишком краток, навыки трудовой деятельности в условиях товарного производства слабы. Соответственно, минималь­ной была и степень развития правосознания, особенно если учесть, что в условиях общинной организации обычное право, моральные нормы и традиции были постоянно работающим механизмом. Исторических оснований для иммунитета, как способности и умения противостоять разраставшейся бюро­кратии в производственном, распределительном и обменном процессе, не было. Вот почему наивное (иначе не скажешь) в этом отношении крестьянство, разрушая традиционные об­щинные механизмы защиты и не имея времени и возможнос­ти выработать иных, иногда — будучи побежденным, а иног­да - от безысходности и безнадежности сопротивляться силе, чем дальше, тем больше смирялось с государственно-бюрократическим произволом.

 

Таким образом, открывшаяся перед крестьянами с вве­дением нэпа возможность самостоятельного хозяйствования сопровождалась следующими двумя важными обстоятель­ствами. Во-первых, недостаточным (в историческом измере­нии) опытом и навыками товарного производства. И, во-вто­рых, не только нежеланием, но и противодействием со сторо­ны партийных и государственных работников (прежде всего среднего и низшего звена) предоставить крестьянам хозяй­ственную самостоятельность в полном объеме. Это проти­водействие нэпу не могло не поддерживаться и теми активис-тами-комбедовцами, которые не пожелали использовать пре­доставленные им Советской властью возможности для хозяй­ственного возрождения, а предпочли перспективу пожизнен­ного "кормления" за счет государства или "экспроприации" трудолюбивых соседей. Прежде всего из разного рода служа­щих и аппаратных работников, а также изо всех сил рвуще­гося к власти "актива" еще с периода "военного коммуниз­ма" шло непрерывное формирование "социалистической" бюрократии.

 

Что же такое бюрократия и какие основания для ее рас­цвета имелись при Советской власти?

 

 

*          *

 

*

 

 

"...Он выдумал единственный общепролетарский дом вместо старого города, где и посейчас живут люди дво­ровым огороженным способом; через год весь местный пролетариат выйдет из мелкоимущественного города и займет для жизни монументальный новый дом. Через десять или двадцать лет другой инженер построит в сере­дине, мира башню, куда войдут на вечное, счастливое по­селение трудящиеся всей земли".

 

                                                               А. П. Платонов. "Котлован".