Суфизм и этнический менталитет чеченцев

Источник публикации: Расы и народы. М., 2001. С. 47-66.

Чеснов Я.В.

СУФИЗМ И ЭТНИЧЕСКИЙ МЕНТАЛИТЕТ ЧЕЧЕНЦЕВ

 

В общественном мнении, будь то на самом Кавказе,в России или за рубежом эпоха Кавказской войны прошлого века прочно и по справедливости связана с именем Шамиля. Но был еще один человек, не столь известный, но не менее глубоко выразивший суть того вре­мени. Им явился чеченец Кунта-хаджи Кишиев. Его оружием были ве­ра, человеческое слово и мудрость. Не будет преувеличением ска­зать, что чеченский народ обязан ему своим физическим выживанием. И не только в годы той кровавой войны. Его учение спасало народ в годы советской депортации, когда члены религиозных братств брали на себя заботу о нуждающихся семьях. Оно и сейчас, в наши дни, не позволяет чеченцу предаться отчаянию, уйти в скорлупку эгоисти­ческих интересов, нести неискоренимую веру в Бога и в справедли­вость своего дела. Выразив интересы своего народа Кунта-хаджи тем самым внес неоценимую лепту в духовное развитие всего человечест­ва: его учение о непротивлении злу насилием явно коснулось пребы­вавшего в начале 1850-х годов в Чечне Льва Толстого. Нравственное и художественное воздействие последнего на современную цивилиза­цию вне всяких сомнений обязано чеченским истокам.

 

Тенденция борьбы с учением Кунта-хаджи путем замалчивания была изначально принята царским правилельством.  При этом не гнушались извращением его идей,  выслеживанием и уничтожением его сторонни­ков, арестом в 1864 году самого Кунта-хаджи и ссылкой его в  глу­хое Устюжино Новгородской губернии на полуголодное существование, отчего тот и умер в сравнительно молодом возрасте.

 

Какое поразительное отличие от судьбы плененного Шамиля, ко­торый жил в Калуге со всей своей семьей в огромном доме, получал колоссальную пенсию и был окружен всяческим вниманием!

 

В чем тут дело? Почему основатель духовного суфийского дви­жения, известного царским чиновникам под именем зикризма, расс­матривался противником почище Шамиля? Ведь писал же один из зна­токов чеченского быта того времени А.П. Ипполитов, что зикризм "ограничивался в то время изустным лишь чтением молитв, наставле­ниями не только безвредными, но и весьма нравствнными, так что в сущности оно скорее могло принести пользу, нежели быть в ка­ком-либо отношении опасным". Тем не менее проводник великодержав­ной политики начальник Терской области Лорис-Меликов доно­сил:"Учение зикр направлением своим, во многом подходящее к газа­вату, служит лучшим средством народного соединения, ожидающего только благоприятного времени для фанатичческого пробуждения от­дохнувших сил". Вот, оказывается в чем разгадка: в боязни народ­ного соединения! Газават (религиозная борьба) тут просто пристег­нут для убежденности. Поверженный Шамиль не представлял уже опас­ности, а Кунта-хаджи даже после трагического завершения свей зем­ной судьбы оставался нравственной опорой народного духа. И были развернуты гонения на его сторонников.

 

"Бунтовщиком почище Пугачева" назвала Екатерина Вторая фило­софа и литератора Радищева. Та же самая оценка, тот же самый страх пред силой человеческого слова направлял действиями царских вельмож по отношению к постому и великому чеченцу Кунта-хаджи Ки­шиеву.

 

Традиции единобожия в мировоззрении вайнахов

 

Когда начинаешь внимательно изучать кадирийское учение Кун­та-Хаджи, пронизанное всеобщим гуманизмом, задумываться о причине успеха его миссионерской деятельности, то приходишь к мысли о том, что этот великий человек был носителем самой глубокой и иск­ренней веры в единого для всего человечества Бога. А рядом с этим выводом возникает другой - и не менее большой и волнующий: пропо­ведь Кунта-хаджи слилась с исходными для вайнахской цивилизации принципами единобожия. Эти доказательства сохранялись в памяти народных обычаев, отношений к той или иной ситуации, наконец, бы­ли в течение тысячелетий зафиксированы в оборотах вайнахской ре­чи.

 

Ученые-специалисты по истории вайнахов ведут споры о доис­ламских верованиях чеченцев и ингушей: было ли это христианство, язычество или смещанная из этих верований (синкретическая) рели­гия. При этом в язычестве видят прежде всего многобожие и идоло­поклонство. Это неверно для религиозных представлений всех наро­дов мира - концепция о едином Боге (монотеизм) изначально при­сутствует в мировоззрении всего человечества. Но вера в единого Бога на той стадии не выпячивается, не изображается статуями или картинами, потому что в этом случае монотеизм архаического чело­века превратился бы в политеизм, т.е. единый Бог стал бы одним из богов и тогда торжествовало бы полное язычество. Но человечество несло из глубины веков веру в единого Бога, не очень это афиши­руя, храня ее в чувстве и в мысли, в выражениях языка, в нравс­твенности своих поступков. Вся история это постепенное и мучи­тельное очищение религиозной практики от языческой шелухи.

 

У вайнахов испокон веков существовало представление о едином Боге, именуемом Дяла/Дела. Для носителя языка это имя воспринима­ется как форма произношения Да ала ("Отец бессмертия"). Божест­венное имя видоизменяется также в Дейла, Диали и идентично имени грузинского божества Дели. Вера Бердавелидзе, крупнейший знаток верований грузинских племен, находила соответствие имени Дела/Да­ли в имени древневосточного (шумерского) божества Дилбит. Это од­но из направлений связей, показывающих исходное елинство предс­тавлений о Боге-творце. Другое нам указывается родством имени Дя­ла в направлении индо-европейских народов: Дяла может быть иден­тично с именем Зевса-громовержца (Дий, Диаус).

 

В вайнахском мировоззрении Дяла - творец солнца, луны, утрен­ней звезды Сасетки, земли и гор. Он также создает из глины первых людей: на востоке мужчину, на западе женщину. Дяла всемогущ. И, хотя о нем не рассказывалось много мифологических сюжетов, его почитание было сопряжено со страхом. Женщины не могли произносить имя Дяла, а заменяли его в своих молитвах на Гела или Гелой. Смысл этого последнего обращения ритуален: имя Гела может быть родственно названию потустороннего мира и ада у германских наро­дов (Holle).

 

Как бы то ни было Дяла оказывается владыкой подземного царс­тва (Дяла-Эштр). В этой роли он властитель человеческой жизни, которая прекращается по его воле, причем смерть с агонией у него предназначена грешнику. Мир мертвых - Эл (русское написание, сно­ва созвучие с Holle). Это мир мрака, холода, возмездия, но однов­ременно и мудрости. Элу противостоит солнечный мир Мялха дуне - мир света и человеческого благополучия.

 

Со светом у вайнахов связано одно из важнейших мировоззрен­ческих понятий о человечесой душе. Она именуется также как и свет - са. У этого же вайнахского слова есть и третье значение: угол. В этом есть своя логика. Она заключается в том, что угол в жилище является местом входа в потусторонний мир. Значит, свет не изолирован глухо от мира мрака, а мир мрака от света. Душа чело­века соединяет эти миры. Это позволяет человеку достойно встре­тить конец своей жизни. Вайнахский потусторонний мир тесно примы­кает к нашему, солнечному миру. Жива память об обрядах, участни­ками которых мыслились усопшие. Живые находятся в связи с умерши­ми родственниками. В древности был даже обряд, по которому умер­ший неженатый юноша или незамужняя девушка не должны были оста­ваться безбрачными - им находили живого супруга. Умершие также нуждаются в свете. Эта идея видна в обычае устраивать надземные склепы ("солнечные могильники"), распространенные у вайнахов со средневековья вплость до ХIХ в. Некоторые авторы в архитектуре склепов выдят влияние христианского (византийского и грузинского) церковного зодчества. Но даже при этом главным была мысль об уни­версальном значении света для живых и умерших.

 

Важно, что свет в исламских суфийских учениях является осно­вополагающей категорией. Он исходит от единого Бога и его отблес­ки улавливают люди на земле. Но то же самое, как мы видели, лежа­ло в основе доисламских верований вайнахов и с того самого време­ни, когда вообще возникла вайнахская речь. Последнее обстоятель­ство говорит об исходности концепции света, которая предшествова­ла суфийским учениям. Некоторые авторы полагают, что суфии разви­ли категорию света, заимствовав ее от неоплатоников-философов и теологов, сыгравших большую роль в первые века новой эры в ста­новлении раннего христианства.

 

Вайнахская натурфилософия (учение о природе вещей) не ограни­чивается концепцией света. Этот свет порождается тьмой, синонимом которой выступает замкнутое пространство. "Солнце выходит из ма­теринского чрева" говорили вайнахи в старину. Дошли также неясные указания на то, что все порождается утробой (че) богини земли Аны (ан по-вайнахски "горизонт"). Удивительна последовательность вай­нахского мировоззрения, видящего в полости первоначальный исток вещей. "Люди после смерти уйдут в полость земли" (лятт кера)". Считается, что желудок людям создан Богом для того, чтобы они че­рез совместную трапезу познавали взаимное уважение, нормы челове­ческого общежития.

 

Отсюда проистекает взаимное уважение, нормы человеческого общежития. Поэтому столь почитаема пища. Потребление пищи воспри­нимается как вхождение в мир духовных ценностей. Сошлемся на обы­чай уважительного непроизношения имени (например, имени тестя со стороны невестки). Такая табуация имени (по-ингушски обозначается выражением цiекоб - "кормить имя") связана с представлением о сокровенном хранении важнейшей ценности, будь то пища или имя че­ловека.

 

Сакральной (т.е. божественной) полостью является пещера. Мно­гие из доисламских обрядов заключали момент непременного пребыва­ния людей в пещере накануне праздника и выхода из пещеры для встречи солнца. Существование таких обрядов описано еще в конце прошлого века и оно вытекало из всего мировоззрения вайнахов. Хо­тя в столетия христианства подобные обряды могли восприниматься и как повторение истории рождения Иисуса Христа, который по расп­ространенному народному (апокрифическому) преданию родился в хле­ву, находившемуся в пещере. Пещера, как пребывание животворной темноты может передать свои функции могиле, особенно могиле свя­того человека.

 

Важно отметить, что вайнахская мысль не полагает темноту вечной, она попеременно меняется местами со светом. Недаром су­ществует мнение, что если бы солнце пылало не равномерно, а пуль­сируя, то оно грело бы землю гораздо жарче (записано Саидом Хаси­евым). Темнота пещеры в описываемом обряде кончается тем, что лю­ди выходят навстречу солнцу. Был обычай, по которому мумии пред­ков периодично выносили из солнечных могильников, их истлевшую одежду меняли на новую - это тоже попеременная смена света и ть­мы, обряд обновления вечной жизни.

 

Можно говорить о вайнахском культе могилы как таковой. В Ин­гушетии возле села Плиева есть мавзолей Борга-каш. Он относится к началу ХY в. Там похоронен один из золотоордынских правителей. Эта могила стала почитаемой народом, потому что такое отношение соответствует древнему вайнахскому мировоззрению.

 

В связи со всем этим нужно сказать, что ночь для вайнахов полна потенциями дня. По выражению одного нашего собеседника "Ночь не просто отсутствие солнца. Это чудо, как и день".

 

К сожалению, многие ученые являются узкими специалистами и мысль их идет в привычных рамках. Они во всем видят только следы влияния поздних развитых религий. Вот так и с использованием све­чей, которые явно применялись в доисламских культах. Их единодуш­но объявляют воздействием со стороны христианского ритуала. Но ведь если иметь в виду все приведенные здесь соображения, опираю­щиеся на вахнахскую натурфилософию, то культовое помещение свечей в нишу святилища можно убедительно интерпретировать как концепцию ценности, находящейся в хранилище,- архетип света, замкнутого по­лостью. Тоже можно сказать о представлении о раскрытом небе (ве­рят, что тогда исполняются высказанные пожелания). В христианской мифологии есть мотив о раскрывщемся небе, из которого при рожде­нии Христа вышла звезда Вифлиема. Не отрицая христианского преда­ния нужно согласиться, что вайнахские представления о замкнутом пространстве, выпускающем свет, о душе имеют свою линию развития, которая приводит к мотиву раскрывшегося неба.

 

В египтологии считается, что реформы фараона-солнцепоклонника Эхнатона (Аменхотепа IY), правившего в ХY в. до н.э. были выраже­нием поиска монотеизма взамен почитания полчищ божеств. Многие вайнахские обряды можно проинтерпретировать как почитание солнца, за которым скрывается монотеическая подоплека. Обращает на себя внимание еще одно сходство вайнахской натурфилософии с древнееги­петской - монотеические тенденции развиваются вокруг учения о единстве жизни на этом и в загробном мирах, т.е. учения о вечнос­ти жизни. С такими идеями согласуются погребальные обряды как древних египтян, так и средневековых вайнахов, выражающиеся в му­мификации тел умерших. Вайнахо-древнеегипетские параллели могут говорить если не о преемственности культур, то по крайне мере о том исходном для человечества положении, которое мы должны предс­тавить культуре вайнахов. Наконец, нужно отметить, что древние монотеические искания вайнахов, безусловно, стали основой глубо­кого восприятия ими ислама в эпохи, когда уже повсюду завоевывал себе место бездуховный европейских рационализм.

 

Когда за конкретными обычаями (пусть они будут условно назы­ваться "языческими") видна иная система ценностей, не вытекающая из чувственного опыта, но связанная с идеей Бога-творца, то перед нами явные проявления монотеической религии. Она может быть заг­лушена реальной практикой, в силу исторических обстоятельств нуж­дающейся в создании сонма языческих божеств, доступных влиянию человека, выполняющих его частные прихоти. Язычество всегда по­рождало эгоизм. Оно раскалывало человечество на враждующие племе­на. Монотеическая же религия требует от человека духовного напря­жения, чтобы подняться над материальными условиями его жизни, пе­рейти от частного к всеобщему и ощутить эту всеобщность как вне находящуюся силу. Чувство, возникающее перед этой силой, часто именуется страхом. Но на деле это чувство открытия беспредельнос­ти мира и своей принадлежности этому миру. Такое чувство вовсе не порождено недавними успехами наук. Оно не насаждено в историчес­кие времена исламом или христианством. Как это нам показывает вайнахская традиция, оно извечное, человеческое.

 

Вот почему праведная жизнь и учение чеченца Кунта-хаджи Ки­шиева имеет принципиальное значение для всего человечества. Для каждого из нас его пример показывает, что в любом месте человек может стать учителем человечности, если сумеет как можно полнее выразить духовный потенциал своего народа.

 

О суфийском исламе

 

К началу прошлого века ислам в Дагестане и Чечне утвердился в своей мистико-аскетической форме, известной в арабском мире как тасаввуф, а у европейцев как суфизм. Корневое слово, лежащее в основе обеих терминов, трактуют по-разному. Его ведут и от гре­ческого "софия", т.е. мудрость, и от арабского "суф", т.е. шерсть (члены аскетических монашеских братств носят грубую шерстяную одежду), и от арабского корня соф, означающего "чистоту", "непо­рочность".

 

Суфизм - это способ духовного созерцания и конечного слияния с Всевышним, основанный на психосоматической практике, которой ученик обучается у учителя. В ходе обучения ученик (мурид) пости­гает с помощью учителя (устаза, шейха) навыки отказа от эгоисти­ческого, земного "я", от его ограничеснности, чтобы найти истин­ное существование, раствориться в истине. Эта практика связана с утонченными процедурами духовного труда, с уменьем анализировать мельчайшие душевные переживания, личные мотивы, разоблачать в них ложные побуждения.

 

Для каждого адепта - суфия, продвигающегося по пути (тарика) приближения к Богу, важны наставления его учителя, который в свою очередь имел своего учителя. Такая генеалогическая линия (силсил) доходит до самых первых основателей суфийских братств. Такие братства утвердились в исламском мире в ХI-ХIY веках, когда су­фийское движение приняло характер народных. Новые братства осно­вывались вплоть до ХХ века. Но самые первоначальные создатели те­чений (тарикатов - буквально "путей") действовали гораздо раньше.

 

Рассмотрим здесь вкратце историю двух тарикатов, представлен­ных в Чечне - накшбандийа и кадирийа. Начнем с первого.

 

Накшбандийа - суфийский тарикат и братство, получившее имя от Бахааддина Накшибанда, жившего в Средней Азии в ХIY веке. Он был чеканщиеком (накшбандом). Развивал он традиции тариката, возник­шего гораздо раньше и возводимого к Абу Бакру, одного из первых сподвижников Пророка Мухаммеда. С ХY века братство накшбандийцев было представлено во всем исламском мире от Китая и островов Ин­донезии до Северного Кавказа. Это братство обладало огромной ис­ламизирующей силой как в Средней Азии (обратив в ислам казахов и киргизов), на Кавказе и в Поволжье, а также в Индии. Этой своей ролью оно обязано было политической активности. До сих пор члены этого братства призваны поддерживать существующую власть. Так, в советские годы они более лояльно относились к господствующему строю, чем другое братство, представленное в Чечне - кадирийя.

 

Накшбандийа в Чечне и Дагестане считается более "старшим" братством, чем кадирийа. Шамиль был накшбандийцем.

 

Учение накшбандийа предполагает путь к Богу с помощью богоу­годных деяний и молитв. Среди последних важную роль играет мыс­ленное поминание имени Бога ("тихий зикр") в отличие от "громкого зикра", практикуемого кадирийцами. Среди атрибутов принадлежности к братству выделяется ношение белой шапочки из четырех клиньев с вышитыми стихами из Корана.

 

В Чечне накшбандийское братство менее многочисленно и предс­тавлено всегда было больше у равнинного населения, чем у горного.

 

Кадирийа как суфийское течение связано и по духу и по своему названию с именем Абд ал-Кадира ал-Джилани (Гилани), жившего в ХI-XIIвв. в провинции Гилан в Иране. Его теологическая деятель­ность развернулась в Багдаде. Он получил за свою мудрость почет­ное прозвище "Роза Багдада". (Джилани долгие годы странствовал. Когда же он захотел войти в Багдад, тамошние мудрецы послали ему, остановившемуся за городскими воротами, полную водой вазу, как знак того, что все заполнено, места для него в городе нет. Джила­ни силой своего духа создал благоуханную розу и поместил ее в ва­зу. Потрясенный город с восторгом принял его и дал в память о со­бытии почтительное прозвище. Его мавзолей одна из святынь исла­ма). В ХIII-ХIY оформилось кадирийское братство. Оно отталкива­лось от глубокого почитания Джилани, видя в нем основного заступ­ника людей перед Богом. Считается, что всегда он находится со Всевышним. Идея заступничества, наиболее понятная и волнующая для простых людей, охватила разные страны исламского мира от Индии до Африки. Кадирийские братства были очень активны в Турции в ХIХ в., где проходил маршрут Кунта-хаджи во время его хаджа в Мекку. Взгляды кадирийцев с их верой в заступника и их спаянная органи­зация вокруг руководителя отвечали интересам и чаяниям чеченского общества, нуждавшегося в духовной консолидации.

 

Кунта-хаджи ввел в Чечне принципы кадирийского учения, где большое значение имеет клятва верности мурида своему наставнику и сплоченность локального братства. Правда, эти же принципы вели к отделению новых братств во главе с учениками Кунта-хаджи, что да­вало, однако, демократическую силу всему движению.

 

Демократическому характеру кадирийа соответствует также про­ведение открытого общественного моления ("громкого зикра") наряду с индивидуальным ("тихим"). Некоторые братства в Чечне применяют музыкальные инструменты, как это делалось у кадирийцев Турции во времена Кунта-хаджи. В кадирийа придается особое значение психо­соматическим средствам моления Богу: определенный ритм дыхания и форсированный выдох, резкие и ритмичные движения головой, удары ногой о землю и т.п. при мысленном или вслух произнесении слов молитвы. Ношение зеленой одежды (например, черкески) считается памятью о зеленой "Розе Багдада" (Джилани). Имя последнего в фор­ме Гилани одно из самых популярных в Чечне.

 

Демократическая направленность кадирийцев видна еще в том, что в их круговые моления - зикры допускаются иногда женщины и даже иноверцы.

 

Кадирийский таракат оказался близок чеченскому мышлению, спе­цифике вайнахских традиций единобожия, идее заступничества, кото­рая в реальной жизни выражалась в чувстве долга. Это последнее создало в вайнахском быту даже особый институт рыцарства - ко­нахства. Оно состоит в том, что человек (не только мужчина, но и женщина) сознательно берет на себя особые обязанности, например, кто-то обязуется при любых ситуациях защищать даже ценой своей жизни детей или женщин. Существовало несколько ступеней такого рыцарства. Конах - это излюбленный герой героических песен. Сов­ременные чеченцы говорят, сожалея, что раньше было конахов много, а теперь не осталось. Но в этом суждении всегда есть скрытая убежденность в том, что есть на земле еще конахи и уважающий себя человек считает, что он хоть в какой-то мере обладает этим ка­чеством.

 

Почитатели Кунта-хаджи стали в нем самом видеть заступника за людей перед лицом Бога. В этой своей роли образ Кунта-хаджи даже сравнялся с образом Джилани. Есть народная история о том, что когда Джилани поднялся к Богу, оказалось, что рядом с ним уже на­ходился Кунта-хаджи.

 

Ниже мы более подробно охарактеризуем учение и по возможности личность самого Кунта-хаджи. Здесь же хотим подчеркнуть, что та­рикат кадирийа в условиях чеченской действительности 50-х годов прошлого века, когда гибнул большой для Кавказа и жизнеспособный народ, оказался средством, преодолевающим отчаяние, выводящим че­ловека из состояния загнанности к обретению человеческого досто­инства и этнической сплоченности.

 

Жизнь и борьба  Кунта-хаджи

 

Учению Кунта-хаджи Кищиева посвящены публикации, начиная уже с прошлого века. В те времена, да и в советские годы официальная точка зрения по отношению к нему и его последователям не была объективной. Положение стало понемногу исправляться после 1991г. Наконец, появилась книга Вахаида Акаева, посвященная в основном общественно-политической стороне движения Кунта-хаджи. В данной работе мы останавливаем особое внимание на этическом и философс­ком наследии святого человека, значимом не только для чеченцев и ингушей.

 

Отношение к нему со стороны народа - вот то главное, что возвышает образ Кунта-хаджи в сердцах его сторонников и должно вызвать к нему глубокую симпатию людей всего мира. Имя Кунта-хад­жи Кишиева должно встать в ряд великих гуманистов современности наряду с именами Толстого, Ганди, Швейцера, матери Терезы. Приме­чательно, что есть все основания думать, что Толстой мог каким-то образом соприкоснуться с проповедью ненасилия, которую вел Кун­та-хаджи, в годы своей службы на Кавказе.

 

Читатель, к которому автор обращается в этот раз, это не только вайнах или другой кавказец, испытавший на себе благое вли­яние ислама. Жизненный подвиг Кунта-хаджи должен стать духовным сокровищем не только его муридов и не только мусульман. Надежда состоит в том, чтобы русский человек или читающий по-русски уви­дел, что проповедь и пример Кунта-хаджи в равной степени обращены и к его сердцу, пробуждают его праведное отношение к своим роди­телям и детям, не только к болям своего собственного народа, но и любого другого народа, и всего человечества.

 

Мысль о том, что Кунта-хаджи принадлежит человечеству, зак­лючена уже в народной легенде о том, что Кунта-хаджи имеет своих почитателей в Китае. И чеченцы, и ингуши по этому поводу ссылают­ся на сведения от уйгуров, которые были получены во время высылки в Среднюю Азию. Возможно, это только легенда, но народ не ошибся в главном - в том, что учение Кунта-хаджи имеет всеобщее значе­ние. Сейчас, когда дефицит духовности гораздо больше дефицита то­варов, мы должны бережно по крупицам собирать все, что относится к памяти таких учителей, каким был Кунта-хаджи Кишиев.

 

Его социальное положение было крайне низким - он был до сво­его хаджа простым пастухом. Как-то во время пастьбы овец он уви­дел внезапно спустившуюся к нему тучу. Он был испуган. Из тучи прозвучал голос: "Не бойся, святой человек. Мы к тебе имеем де­ло". Затем он увидел ангелов, приближающихся к нему. Они сказали, что посланы по воле Аллаха объявить ему, что Всевышний делает его избранником и поручает организовать братство. Его члены попадут в рай. В руки Кунте они дали Коран, который образованные муллы не смогли читать. Его читать и толковать людям смог только сам Кун­та, хотя арабского языка и письменности он вроде бы не знал. Кун­та отправился после этого события в Мекку (в 1848-1849гг.). Вер­нувшись, стал проповедовать смирение, набожность и незлобие.

 

Важное обстоятельство, что женой Кунта-хаджи была дочь нацио­нального героя чеченцев Бейбулата Таймиева. Последний известен своей беззаветной верностью высоким идеалам своего народа. Его кругозор был еще шире. Он в 20-е годы прошлого века пытался объ­единить все народы Кавказа в борьбе против царизма. Отметим важ­ную для нашей темы деталь: именно Бейбулату чеченцы приписывают слова о роль женщины в формировании настоящего мужчины. На воп­рос, какими такими достоинствами Бейбулат заслужил в своей стране юольшое уважение, он ответил, что никаких особых достоинств не имеет. Только вот его уважает жена, поэтому уважают соседи. Ува­жают соседи, поэтому уважает все село. Уважение от села переняла страна. В этой легенде этический статус мужчины кругами расходит­ся от центра, который занимает женщина. Примечательно, что уже

 

Б.Таймиев делал основной упор на ненасилие как средство объедине­ния народов Кавказа. Такая политическая позиция Б.Таймиева была продолжением линии Ушурмы (Шейха Мансура), который первоначально на первых этапах своего движения, направленного против агрессии царизма в конце ХYIII в., выступал за ненасильственные методы борьбы. По преданию переход к вооруженным методам был вызван тем, что Ушурма собственными глазами увидел, как царский солдат прон­зил штыком женщину.

 

Нечто близкое мы наблюдаем в проповеди и в деятельности Кун­та-хаджи: нравственное отношение к женщине и к детям было сердце­виной его мировоззрения, основой духовности. Как нам представля­ется, в этом лежит причина того, что учение Кунта-хаджи лишено какой-либо этнической узости.

 

В связи с этническими сюжетами надо поставить вопрос о право­мерности называния Кунта-хаджи "святым человеком". Ведь святые часто бывают покровителями отдельной общины или народа. Надо ска­зать, что в представлении о святости человека у всех народов во всех вероисповеданиях есть две стороны: внешняя и внутренняя. Внешняя сторона состоит в том, что человек, дух или вообще ка­кое-то явление считаются способами оказывать чудесным образом благое влияние на обычную жизнь. Источник такого влияния наделен святостью. Человек, ею обладающий, - святой. Внутренняя сторона святости человека не противоречит описанной внешней, но подчерки­вает больше чистоту помыслов и деяний самого человека, достигшего степени святости. Народное отношение к Кунта-хаджи, который вел самую праведную жизнь, возносит эту жизнь его с внутренней пози­ции на внешнюю, т.е. в народном представлении Кунта-хаджи, ведший аскетически-праведную жизнь, наделяется святостью, дарованной свыше.

 

Учение Кунта-хаджи кадирийское и этим уже отличалось от взглядов Шамиля, который придерживался накшбандийского толка. Пропаганда ненасилия в условиях ведущейся войны с царской Россией противоречила всем лозунгам Шамиля. Первый этап деятельности Кун­та -хаджи продолжался в начале 1850-х годов и был прерван изгна­нием Шамилем Кунта-хаджи за пределы Кавказа. В Чечне популярен рассказ о том, как Шамиль вызвал Кунта-хаджи на суд. Опровергате­лями взглядов Кунта-хаджи должны были быть девять богословов. Ес­ли бы Кунта-хаджи оказался неправ, то его голова должна была бы оказаться на острие вкопанного столба. Кунта-хаджи попросил при­нести двадцать люлек с младенцами. Ходя между люлек Кунта-хаджи запел "Ля-илаха-ил-аллах". Все двадцать младенцев за ним стали повторять слова молитвы. По условиям спора должны были погибнуть ученые богословы - противники Кунта-хаджи. Но он просил Шамиля оставить им жизнь.

 

Кунта-хаджи отправился снова в Мекку. Оттуда он диктовал письма (сам он был как-будто безграмотным) своим сторонникам. В них содержалось изложение основ кадиризма. Назад он вернулся в 1861 г., когда власть Шамиля пала.

 

Его деятельность вызывала настороженность и у царской адми­нистрации. Подозревали, что оставшиеся почитатели Шамиля ведут подпольную борьбу, включая применение оружия, от имени Кунта-хад­жи. 3 января 1864г. Кунта-хаджи был арестован вместе со своим братом Мовсаром и другими сторонниками. Этот арест был произведен по прямому указанию наместника Кавказа. 6 января он был препро­вожден во Владикавказ, затем полгода его содержали в тюрьме в Но­вочеркасске. Во время заключения в тюрьме он, согласно народной традиции, поражал тюремщиков чудесами. Например, будучи в канда­лах, тем не менее, мог оказаться на какое-то время вне тюрьмы и потом туда возвращаться.

 

После полугодового пребывания в тюрьме он был сослан в Новго­родскую губернию, в город Устюжино (ныне Вологодской области). Условия его жизни в Устюжино были крайне тяжелые. Сохранились письма Кунта-хаджи из Устюжино (они написаны по-арабски), очевид­но, это его подлинники, потому что врядли кто в Устюжино мог за него писать на этом языке. Эти письма адресованы со славами обод­рения к своим сторонникам, с описанием ужасных условий существо­вания российскому начальству, к своей жене Сете. Судя по письмам, Кунта-хаджи страдал от скудности одежды, болезни глаз и всего те­ла, недоедания. В одном из писем он интересуется, учится ли его сын Мовла. До тех, кому эти письма направлены, они не дошли. Сох­ранились архивные материалы, утверждающие факт смерти Кунта-хаджи в 1867г. Но среди его последователей есть убеждение, что он не умер и жив до сих пор. По другим мнениям он ушел в Китай и там основал братство кунтахаджинцев. Наконец, есть еще мнение, что Кунта-хаджи все-таки умер в России и что там находится его моги­ла, известная небольшому числу его почитателей, которые ее посе­щают. Среди верующих его сторонников есть убеждение, что Кун­та-хаджи с момента своего рождения был отмечен Всевышним, воспи­тан ангелами и что Бог дал ему жизнь длительностью в три срока человеческой жизни. В Чечне ходят слухи, что время от времени Кунта-хаджи где-то видят, например, один чеченец видел его в Мек­ке в 1971 году.

 

Коротко скажем о политической стороне движения кунта-хаджин­цев, о событиях, последовавших после 1861 года, когда Кунта-хаджи вернулся из Мекки. Вплоть до его ареста в 1864 году стремительно развивалась организованность его движения. У него появились свои заместители - наибы и старшины на местах. Среди окружения Кун­та-хаджи были люди, готовые вести вооруженную борьбу с царской администрацией и войсками. Лидеры этого крыла использовали новую организацию, основанную на духовном тарикате, в интересах продол­жения войны. Примечательно, что наблюдательный А.П.Ипполитов от­мечал самостоятельную роль участников сражений с царской армией, которые "в особенности и придавали мистическому учению тот мате­риальный и вместе с тем воинственный характер, которого в сущнос­ти оно вовсе не имело".

 

После ареста Кунта-хаджи в 1864г. его сторонниками овладела идея освободить учителя, который, по их мнению, содержался в Шали (на самом деле он был в заключении в крепости Новочеркасск). Зик­ристы со всей Чечни в количестве свыше трех тысяч человек собра­лись в ауле Герменчук. Против них была двинута огромная войсковая сила: пехота, кавалерия, артиллерия. Столкновение было неизбеж­ным. Для зикристов это был акт трагедии. 18 января 1865 года от­чаявшиеся люди, оставив ружья, только с холодным оружием пошли со стороны Шали на царские войска, стоявшие в боевых порядках. Шесть батальонов дали залп по приблизившимся людям. Картечью ударили пушки. Сотни полторы (по другим данным больше) полегло на месте. Среди убитых оказалось несколько женщин, одетых в мужскую одежду.

 

За шалинским боем, получившим название "кинжального", после­довали репрессии, кончавшиеся ссылками на каторжные работы. Ис­полнение зикров было запрещено. Царские власти вдруг проявили особое радение о вере, приказав исповедовать "истинные обряды ис­ламизма". Вместе с этим весной 1865 года стал проводиться очеред­ной, но не последний акт деэтнизации Чечни - переселение чечен­цев, а вместе с ними и ингушей в Турцию.

 

Для чеченцев, оставшихся на Родине, преследуемый зикризм стал формой национальной самоиндентификации. И здесь показательно про­анализировать идеологическую позицию царизма. Как известно, после завоевания Кавказа царизм сделал установку на борьбу с юридичес­кими нормами шариата, пропагандируя нормы обычного права (адата). Введены были "горские суды", действовавшие от имени последних, и другие подобные институты. Так почему же зикризм, который в бо­гословском смысле отличается от канонического шариата, вызывал столь бурную ненависть властей, направивших против зикристов войска с артиллерией, сыщиков и приговоры на каторжные работы? Ответ может быть только один: шла борьба именно против этнических устоев чеченцев как отдельного народа. И недаром уже в начале те­кущего, двадцатого, столетия властями стала обдумываться мысль о поголовной высылке чеченцев. Она была реализована 23 февраля 1944 года. Само этническое бытие чеченцев оказалось трагичным. Разве не об этом говорят сегодняшние события?

 

Этическое учение Кунта-хаджи

 

Суфийскому исламу, принятому чеченцами и ингушами, хорошо из­вестно почетание  аулийа (по-вайнахски ойляш) - святых подвижни­ков веры.  Концепция  аулийа,  развитая на ранних этапах суфизма, основана на идее знания и благодати (барака), переходящих от учи­теля  (шейха)  к ученику-муриду.  В вайнахской традиции развилось глубоко интимное отношение к людям-ойляш,  божественные  качества которых обнаруживались, как правило, после их смерти. Могилы этих людей стали священными для всей территории Чечни и Ингушетии. Ха­рактерна при этом позиция самого Кунта-хаджи,  который, по преда­нию,  сам отрицал отнесение его к числу ойляш.  Помимо  этого  он предупреждал,  что тот, кто допустит это в отношении себя самого, отойдет тем самым далеко от истинной веры.

 

Вайнахской мусульманской традиции известен также институт шейхов (по-арабски шейх ал-ислам - "старейшина ислама"). Шейх - это скорее титул, приложимый к высокоавторитетному учителю. В на­родной традиции чеченцев и ингушей с наименованием человека шей­хом связано представление об обладании им особых тайных знаний, дара предвидения. Поскольку Кунта-хаджи обладал такими качества­ми, его принято считать шейхом. Рассказывают, что однажды Кун­та-хаджи был со своим братом Мовсаром в пустынной местности, где не было источника воды. Кунта-хаджи сказал своему брату, что в будущем там забъет источник чистой воды и это место наполнится людьми, почитающими Бога. Это предвидение оправдалось и там сей­час расположена одна из чеченских святынь.

 

Учение Кунта-хаджи продолжает кадирийское стремление к Богу на пути построения гармоничных отношений с людьми. Люди, объеди­ненные целью делать друг другу добро, уже одной этой идеей приб­лижаются к Богу. Поэтому, считал Кунта-хаджи, не особенно нужны книги, разъясняющие религиозные идеи и поучающие людей. Он гово­рил, что религиозный человек, ищущий Бога, подобен охотнику, ко­торый идет по следу дичи. Когда охотник оказывается прямо перед дичью и видит ее, то этот след становится ему не нужен.

 

Поэтому среди заповедей Кунта-хаджи, направленные на то, чтобы отношения людей были сердечными и гармоничными, стоят на первом месте. Достичь справедливости в обществе, считает Кун­та-хаджи, можно только отказавшись от эксплуатации других людей. В народе часто рассказывают, что кто-то без ведома Кунта-хаджи успел вскопать ему часть огорода, плодами которого он жил. Кун­та-хаджи, увидев это, обозначил вскопанный участок и урожай, соб­ранный с него, раздал бедным. Кунта-хаджи учил, что слиток золота не должен вызывать у человека больше радости, чем ком земли. Очень категорично Кунта-хаджи выступал против всяческих попыток поставить один тейп выше другого и против деления жителей села на живущих там исконно и пришлых.

 

Сам Кунта-хаджи придерживался аскетизма - был скромен в пот­ребностях и строг по отношению к плоти. Поучения Кунта-хаджи ле­жат в основе правила современных его последователей, по которому человеку после женитьбы нельзя участвовать в развлечениях. Русс­кие источники еще прошлого века сообщали, что последователи Кун­та-хаджи не пьют вина и не курят. Не носят оружие, только посох. Не воруют. В знак принадлежности к братству опоясываются куском белого полотна. Та сторона наименования "шейх", которая связана с тем, что это титул, вызвала тенденцию к наследованию этого инсти­тута, что, надо сказать, привело к перекосам в реальной жизни: на титул шейха стали претендовать люди весьма далекие от духовности и требующие в наши дни для себя какой-то особой позиции в общест­ве.

 

Кунта-хаджи всячески отвергал какие-либо привилегии для себя. Он считал себя простым правоверным мусульманином. Это видно в приведенной нами ранее истории со вскопанным учениками для Кун­та-хаджи огородом, урожаем с которого он не воспользовался. Дру­гой случай, донесенный памятью народа таков. На Кунта-хаджи кто-то донес русским властям о его якобы причастности к вооружен­ной борьбе с этими властями. Русский военачальник с солдатами прибыл арестовать Кунта-хаджи. Тот в это время сеял рожь. Военно­начальник, видно, был не глупый человек и досконально выяснил об­раз жизни Кунта-хаджи. Один из вопросов к Кунта-хаджи состоял в определении того, сколько он и для чего засевает. Оказалось, что Кунта-хаджи определил необходимую площадь урожаем, нужным для прокормления себя, своей семьи и получением урожая для мечети (церковный мусульманский взнос, равный одной десятой дохода). Вскоре военноначальник убедился, что Кунта-хаджи совершенно мир­ный человек и даже пожаловал тому 10 рублей. Кунта-хаджи поблаго­дарил, но денег не взял, посоветовав отдать тому, кто писал до­нос.

 

Подобные предания о Кунта-хаджи очень популярны среди чечен­цев и ингушей и имеют определенное нравственно-воспитательное значение. В них народ языком притч, в основе которых лежит реаль­ная жизнь Кунта-хаджи, подчеркивает такую важную сторону его свя­тости - простоту. В приведенном эпизоде Кунта-хаджи - простой крестьянин, честно живущий по нормам своего общества и с точки зрения своей принципиальной простоты без особых усилий определив­ший чью-то злодейскую хитроумность и предательство.

 

В истории жизни Кунта-хаджи есть много моментов, характеризу­ющих его учение как учение о простоте, как утверждение элементар­ных норм жизни. Этот принцип ясно виден из легендарного ответа Кунта-хаджи Шамилю, что при вынужденной жизни с русскими, "детей рождающую женщину, телят рождающую корову и жеребят рождающую ко­былу никто не понизит".

 

Особо внимательно отношение к простым основам жизни: к рожда­ющей женщине и к детям - вот что в очень большой степени харак­терно для учения Кунта-хаджи. Благоговение перед жизнью Кун­та-хаджи распространял на всю природу. Он считал большим грехом бить животных, даже если скотина забредала в неположенное ей место. Все это можно назвать вайнахской этикой жизни. Проследим этику жизни в учении Кунта-хаджи.

 

Семейные связи он выдвигал на одно из первых мест. Причем от родителей он требовал ответственности за детей. Долг последних - почтительное отношение к родителям. Не почитающие родителей будут прокляты богом - учил Кунта-хаджи. В изложении кунтахаджинцев ми­лосердный Бог пожалел изгнанных из рая Адама и Еву и дал им в утешение детей. Мысль о том, что семья (где возникает союз роди­телей и детей) создавалась по предопределению Бога, видна в дру­гой кунтахаджинской притче. Рассказывают, что у друга пророка умер сын. Пророк так утешал в горе несчастного отца: "Это не твоя потеря. Сын тебе не принадлежал полностью. Его тебе ниспослал Бог, как вещь, для хранения. Сын твой оказался ему нужен и он забрал его, как свою вещь".

 

Все это принципы вайнахской этики жизни, проявляющиеся в сю­жетах и без участия Кунта-хаджи. Например, в популярных рассказах о конфликте пророка Мусы (Моисея) с отступником Пироном (фарао­ном). Пирон проявляет неуважение к хлебу, а также неуважение к старшим и детям.

 

Надо сказать несколько слов об особой связи Кунта-хаджи с детьми. О самом Кунта-хаджи говорят, что он родился ребенком, на­деленным уже возвышенным знанием. По другому преданию Кунта-хаджи самым высоким знанием считал то, которое ребенок получает в утро­бе матери, затем стоит только знание, приобретенное в жизни. Не­даром и сегодня бытует у вайнахов пословица: "Пусть наученный бо­гом будет с нами, а наученный людьми у других". Сохранились пре­дания о том, что Кунта-хаджи предсказывал детям будущее. (Напри­мер, то, что они, когда вырастут, обязательно совершат хадж). Кунта-хаджи заповедовал никому не пересекать дорогу идущей бере­менной женщине.

 

В кадирийских вирдах, восходящих с кунтахаджинскому, всегда женщина и дети окружены главным вниманием. У чинмирзоевцев и вис­хаджинцев женщины и дети принимают активное учатие в круговом мо­лении (в зикре). Деятельность Вис-хаджи, развернувшаяся в трудные военные годы в высылке, когда женщины с детьми оказались без кор­мильцев-мужчин, имела основанием опеку этих обездоленных. Вис-хаджи ввел обычай общиной обеспечивать брак юноши (в 20 лет) и девушки (в 18 лет), выделение им дома и имущества. Он же отме­нил обычай калыма.

 

Думается, что в аспекте этики жизни должен быть понят культ могилы матери Кунта-хаджи (ее зиарата). Эта святая для кунтахад­жинцев и всех чеченцев могила находится в Чечне около села Гуни (зиарат в местности Иласхан-юрт). Мать его звали Хеди, и поэтому основателя учения именуют еще Хеди- кант (Сын Хеди). Могила мате­ри окружена почитанием и она служит центром многочисленных палом­ничеств особенно в мае, когда по преданию умерла Хеди. Весна - это сезон обновления жизни. И у любого народа есть весенний праздник, отмечающий перелом в природе к лучшему времени. В этом весеннем и радостном периоде для чеченцев звучит также печальная и даже трагическая нотка.

 

Сама гора Эртан-корта, на южном склоне которой расположена могила Хеди, была старинным местом сбора Совета страны (Ме­хи-Кхел) чеченцев. Эта святая гора - рубеж между внутренней Чеч­ней (Че) и чеченской равниной, место, где враги чеченцев, прихо­дящие с севера, встречали суровое сопротивление. Оно же стало ду­ховным центром нации. Каждый чеченец, патриот своей Родины, с благоговением уносит с собой маленькую веточку от растущих на вершине хвойных деревьев как залог своей преданности народу и Ро­дине.

 

Поэтому как страшное кощунство восприняли чеченцы бесчинства российских войск в районе Эртан-корты в 1994-1996 годах.

 

Еще раз об истоках учения Кунта-хаджи

 

"Простота" Кунта-хаджи, в своей деятельности оберегавшего ма­теринство, восходит к глубинам вайнахской этики жизни. И в этой связи становятся понятными некоторые особенности первоначального распространения ислама в Чечне, когда, по преданиям, проповедники обращались не ко взрослым, а к детям. В предании о Термаоле, пы­тавшемся силой внедрить в Чечне ислам, ясно указано, что он не нашел общего языка с детьми и они подвергали его насмешкам. Тер­маол покончил с собой.

 

Кунта-хаджи - прежде всего защитник жизни. Этим он чрезвы­чайно близок образу Хидра (Хазыра, мусульманского святого спаси­теля). Многие из опрошенных мною людей в чрезвычайных и опасных ситуациях испытали помощь от Кунта-хаджи, который предстал в об­лике, близком облику Хидра. Возможно, что фольклорно-литературный образ наложил отпечаток на восприятие деятельности реально-исто­рического лица.

 

Арабские народно-религиозные романы достигали Чечни и Ингуше­тии. Это относится и к устным вариантам и сюжетам. В этом плане показательна мифическая роль Абу Муслима, главы аббасидского дви­жения в Хорасане и в Средней Азии, убитого в 755 г. Он был самого низкого, рабского происхождения. Но сделался ревностным распрост­ранителем ислама и властителем огромных территорий. Абу Муслим был крупным теологом и одним из создателей исламской обрядности. С его именем связано одно из первых в исламе представлений о воп­лощенности божества в человеке, которое было подхвачено после смерти Абу Муслима руководителем народного восстания Муканной. Судьба Абу Муслима отражена в популярных романах ХI-ХII веков.

 

Хотя Абу Муслим накогда не был на Кавказе, в легендах он стал распространителем там ислама. Он считается основателем в Дагеста-не шамхальского правления. Легенды, исследованные Ибрагимом Дах­кильговым, перенесли его деятельность из Дагестана в Чечню и Ин­гушетию. Так, он стал считаться основателем аула Химой на реке Шаро-Аргуне. Удивительнее всего, что Абу Муслиму была приписана деятельность по распространению ислама также в Ингушетии, где он, якобы, умер и был похоронен в знаменитом христианском храме Тхобе Ерды (постройка же датируется Х11 веком).

 

Что общего между фольклором, зафиксированным Дахкильговым, и реальной проповеднической деятельностью Кунта-хаджи в Ингушетии, которую он посещал в 1860-е годы? Общее не только в обстоятельст­ве социального происхождения: Абу Муслим был рабом, а Кунта-хаджи в молодости бедным пастухом . Есть определенные структурные сов­падения фольклора об Абу Муслиме с деятельностью Кунта-хаджи. Например,смерть Абу Муслима соотносима с проповедями Кунта-хаджи на кладбищах. Но главное сходство состоит в параллели между мифо­логическим долголетием Абу Муслима и верой в бессмертие Кун­та-хаджи. Судьба обоих, одна - фольклорно-мифологическая, другая - реально-историческая, сомкнулись на кладбище. то есть на месте родового культа и культа святой земли. Земля, женщина и ребенок - это три опорные точки вайнахской этики жизни, которая определила всю специфику восприятия фольклорных сюжетов и искренность му­сульманского вероисповедания.

 

Обращение Кунта-хаджи к народу с советом спрятать религию в сердце в связи с приходом неверных было созвучно не только наст­роениям, вызванным конкретной ситуацией. Оно соответствовало древнему нахскому представлению об укрывании света внутри како­го-то хранилища - так еще хурритское божество как свет выходило изнутри горы. До сих пор многие чеченцы и ингуши убеждены, что конец жизни сопровождается выходом света из тела умерающего. Сама жизнь в виде светового начала уходит в "полость земли" (лятт ке­ра).

 

Со светоносной философией жизни у нахов соотнесена этика по­ведения. Она требует, чтобы человек вел себя максимально скромно, чтобы в оболочке сдержанности он хранил свои лучшие душевные ка­чества и побуждения. Поэтому терпение (собор) считается отправной точкой развития всех благородных сторон характера человека. Без терпения и выдержки все благонравное поведение будет неискренним, показным.

 

Все это говорит о том, что истоки учения Кунта-хаджи глубоко народны.

 

Вместе с такими этническими ценностями, которые учел Кун­та-хаджи, в его совете терпения была еще сторона, связанная с утонченными исламскими учениями. Представление, бытующее у чечен­цев о такаларах (оно было отмечено Саидом Хасиевым), заставляет нас внимательно изучить и это направление, сказавшееся на взгля­дах Кунта-хаджи. О такаларах в народе говорят, что это люди осо­бенно высоких знаний и нравственности, но как бы скрывающие это. Время не настало еще для их активной деятельности. Но их час нас­танет.

 

Несомненно, что здесь мы сталкиваемся с принципом ат-такийа (осмотрительности). Он был выдвинут в арабском мире в условиях, когда ислам еще только утверждался в ряде стран и допускал внеш­ний отказ от религиозного поведения в пользу сохранения ислама в сердце. В целое учение ат-такийа было развито в шиитском исламе после У111 века н.э. Трудно сказать, когда вайнахи познакомились с принципом ат-такийа. На том основании, что он известен тем на­родам Кавказа, которые, как абхазы, максимально удалены от шиитс­ких центров, можно сделать заключение, что этот принцип проник к вайнахам очень рано, возможно, еще в первом тысячелетии н.э.

 

Место Кунта-хаджи и религиозных братств в современной  жизни вайнахов

 

Отношение к личности Кунта-хаджи, которое мы встречаем среди его почитателей в Чечне и Ингушетии, благоговейное. Считается, что Кунта-хаджи входит в число 360 святых, благодаря которым су­ществует мир. Иногда образ Кунта-хаджи бывает поставлен выше всех других суфийских иерархов. Может быть, со сторогой теологической точки зрения легенды, подобные легенде о встрече Джилани с Кун­та-хаджи на небе, неправомочны, но они рисуют стремление народа иметь перед Богом своего представителя и защитника. Здесь Кун­та-хаджи выступает как бы олицетворением всего вайнахского наро­да.

 

Получить какую-то защиту от Кунта-хаджи, считают современные его почитатели, можно только верой в него. Один пожилой водитель грузовика мне рассказал, что в его иногда опасной работе два раза Кунта-хаджи пришел на помощь. Один раз он, утомленный дорогой, уснул за рулем. Вдруг во сне водитель видит, что наперерез мча­щейся машине едет на бричке старичок с белой бородой - Кунта-хад­жи. Тотчас водитель включил тормоза и обнаружил, что машина оста­новилась на краю обрыва. В другой раз при починке мотора вспыхнул бензин и этот огонь потушил дунувший на него Кунта-хаджи.

 

Там, где проповедовал Кунта-хаджи, бережно хранят память о нем. Есть семьи, в которых берегут зерна из четок Кунта-хаджи. Это святыни ("мели").

 

Кто пожил некоторое время в Чечне, Ингушетии и заинтересовал­ся исламом, рано или поздно узнает, что люди по-разному отправля­ют положенные им обряды. Это проистекает от того, что они принад­лежат к разным братствам (вошалла). Эти братства именуются еще вирдами или тобами (вирдаш и тобаш арабские слова в широком смыс­ле равные вайнахскому вошалла). Внешняя обрядовая жизнь братств накшбандийцев и кадирийа различается. В коллективном молении-зик­ре у висхаджинцев и чинмирзойцев (эти братства распространены в Чечне) участвуют женщины, в остальных не участвуют. В кадирийских вирдах три дня идут поминки. У накшбандийцев нет поминальной трапезы. На молитве последних в помещении не включают свет, моля­щиеся не открывают глаз, четки держат под одеждой. У кадирийцев принят громкий зикр-моление в форме кругового танцевального дви­жения с хлопками руками и пением формулы "ля-илаха-ил-аллах". Зикр для посторонних людей загадочен и вызывает настороженное от­ношение. Но стоит поговорить с одним из участников зикра и всякое опасение рассеивается: это форма искреннего моления Богу.

 

Но проследим далее различия кадирийцев и накшбандийцев, ко­торые имеются даже в самом обряде захоронения. Могила там и тут расположена с востока на запад. По мусульманскому обычаю внизу для тела устраивают подбой (нишу) для тела, которое всегда лежит головой на запад и лицом на юго-запад в сторону Мекки. Но подбои устраиваются по-разному. У накшбандийцев он сделан на южной сто­роне, т.е. перед лицом умершего находится стена могилы. У кади­рийцев подбой с северной стороны и перед лицом умершего могила, а за спиной стена. В обоих случаях подбой закрывают досками. Проща­ющиеся стоят по длинной стене могилы с севера. Полный трагизма погребальный обряд, наиболее значимый в жизни вайнахов.

 

Руководит общиной зикристов глава, называемый устазом. Он считается ответчиком за людей перед Всевышним во время их земной и загробной жизни. И так до наступления судного дня. В своей жиз­ни устаз подает пример членам общины. У общины есть организа­тор-староста (туркх). Зикристский обряд, как говорилось выше, это психосоматическое (с участием нашего тела) форма молитвы. И уж никак не агрессивный танец, как это пытаются часто подать некото­рые программы телевидения Москвы.

 

Организационные заповеди самого Кунта-хаджи были скорее нравственными. Вся община крепко спаяна взаимопомощью и считается братством. Отсюда у чеченцев и ингушей красивый ритуал взаимного приветствия между мужчинами - они слегка косаются друг друга грудью.Члены братства должны иметь неразрывную связь с устазом, подавлять в себе всякую зависть к людям, относиться к ним уважи­тельно вплоть до того, что в любом из них видеть своего устаза. У зикристов есть система наказаний, но она направлена на усиление нравственной ответственности совершившего проступок: от него пот­ребуют совершить какое-либо общественное благодеяние, тысячу раз произнести "ля-илаха-ил-аллах".

 

В среде чеченских и ингушских мусульман существует неодноз­начное отношение к "громкому зикру" - хоровому-молению с пениеми ля-иллаха-ил-аллах, во время которого участвующие вступают в экс­татическое состояние. Оно называется шоук. Такое состояние прием­лемо в кадирийских толках и отрицается в накшбандийских. Беседы с людьми,  испытывающими шоук,  показывает,  что в этом состоянии как бы угасает отдельная человеческая личность с ее  психическими особенностями,  с  физическими  немощами,  с  кругом ее житейских проблем. Человек в шоуке испытывает необыкновенный прилив энер­гии. Для некоторых людей, слабых здоровьем, их иногда многочасо­вое участие в энергичном танце-молении, служит предметом собс­твенного удивления и дает основание вере в божественное происхож­дение их силы.

 

Круг людей в танце-молении с прославлением Бога попеременно движется то в одну, то в другую сторону. Время от времени участ­ники зикра останавливаются и бьют в ладоши или притопывают ногой. Это очень ритмичное и активное действие. Внутри круга никто не должен находиться. Руководитель обряда (обычно туркх) находится с внешней стороны круга, в руках его посох, соответствующий вирду. От него требуется огромное напряжение сил, чтобы организовывать движение, находясь вне круга. Почему же так почитается пустующее место в середине круга? Со всей определенностью можно сказать, что это место принадлежит божественной силе. Вызывать у себя шоук искусственно считается большим грехом. В некоторых колдовских об­рядах, говорят, вызывают это состояние снадобьями, но делают не­добрые люди и с недобрыми целями. Есть сведения, что состояние транса было известно древним вайнахским жрецам. Так, один русский автор середины прошлого века отмечал, что жрец на ингушском празднике в честь Тамаж-ерды поднимался на гору и там, находясь в иступлении, говорил от имени Бога. Возможно, состояние транса ис­пользовалось вайнахами в древности в вооруженной борьбе, требую­щей максимального напряжения сил человека. Саид Хасиев слышал у чеченцев одну легенду, в которой мать советовала своему сыну в бою входить в состояние транса - тогда его не возьмет никакое оружие. В современном зикре, который является молением, никакой мысли об оружии не должно быть. Даже запрещено в зикре участво­вать с оружием. Зикр должен оставаться психофизиологической мо­литвой с участием тела человека. Недаром состояние вхождения в экстаз иногда называется халчи отт ("ввести в себя нагрузку").

 

У разных кадирийских вирдов вайнахов приняты разные формы зикра. Так в Чечне очень распространен зикр, введенный в практику учеником Кунта-хаджи по имени Бамат-Гиреем Митаевым (Бамат Ги­ра-хаджи, по прозвищу Овда). Центр этого суфийского братства рас­положен в селе Автуры. Бамат-Гирей проходил послушение под непос­редственным руководством своего учителя. Семь лет в уединении он изучал коран. Кунта-хаджи обратил внимание на искреннее и глубо­кое экстатическое вдохновение Бамат-Гирея во время молений - зик­ров. Бамат-Гирей углубил психофизиологическую сторону зикра, отк­рыв новый способ дыхания, быстрее ведущий к экстазу. Кунта-хаджи увидел в Бамат-Гирее своего восприемника, передав ему духовную связь (силсила) и завет проповедовать свое учение. Бамат-Гирей ввел в зикр участие двух запевал. Теперь зикр стал начинаться с медленного напева и медленного движения, с переходом в более быструю часть, с ударами в ладоши, и с завершающей стадией без напева, но с хлопками и подпрыгиванием. Зикр завершается длинной молитвой к Богу. Судьба самого Бамат-Гирея повторила судьбу Кун­та-хаджи. В 1911 году он был сослан в Калугу за то, что в его братстве принимал участие знаменитый на весь Кавказ борец с царс­кой властью Зелимхан Харачоевский. Там он и умер.

 

Но описанная форма зикра применяется не во всех братствах. У висхаджинцев используется скрипка, у чинмирзойцев ритуальный ба­рабан жирга. Последний является священным предметом, способным возносить души молящихся людей к богу.

 

Проводятся моления зикры регулярно по пятницам и при похоро­нах в течение трех дней. Накшбандийцы не устраивают громких зик­ров, утверждая, что не выставляют своих религиозных чувств напо­каз. Моления они проводят в закрытых помещениях и делают это, держа четки под одеждой. Очевидно, от этого они получили название "закрытое общество" (къыйла вирд). О руководителе накшбандийцев рассказывают, что он еще в 1905 году предсказал высылку чеченцев и тогда царская власть уже разрабатывала проект о высылке, осу­ществленной впоследствии Сталиным. Кстати, существует легенда, что Дени Арсанов встречался со Сталиным.

 

Накшбандийский тарикат, которого придерживался и Шамиль, всегда опирался на наиболее зажиточные слои населения. Эта тради­ция чувствуется сегодня. Арсановцы представляют в Ингушетии ак­тивную экономическую силу, сильную своей сплоченностью.

 

В недавние и недобрые годы к исламу вообще и к братствам че­ченцев и ингушей проводилось со стороны государства враждебная политика. Чего стоит один тот факт, что в 1920-е годы почти все арабисты были репрессированы, а многие расстреляны. Религиозное братство, объединяющее людей в тесно сплоченный коллектив, насто­раживало власти будь то царские, будь то советские. Но чем опас­ны, например, кунтахаджинцы, которые не пьют и не курят, не вору­ют, носят палку, а не оружие, и опоясываются куском белого полот­на? Важна сама суть братства: его основу составляет акт духовного самоограничения и покаяния мурида перед своим устазом (тоба, от­сюда обозначение вирда этим же словом). Члены братства в эпоху Кунта-хаджи именовались тобаш лец нах ("прошедше тоба", т.е. на­божные люди).

 

Личное общение с членами братства показывают, что это наибо­лее социализированные люди, с пробудившимся сознанием. Характер­но, что взрослый человек сам решает, к какому вирду ему принадле­жать и здесь решающую роль обычно играет искренность веры нравс­твенного лидера вирда. Отец и сын могут принадлежать к разным вирдам. Сознательно выбранная религиозная ориентация, как прави­ло, является залогом гражданской позиции.

 

В литературе иногда оценивают распространение вероучения Кунта-хаджи Кишиева как результат поражения горцев в Кавказской войне прошлого века и вызванных этим пессимистических настроений. Но в годы, последовавшие за событиями 1991-го года, когда общест­венно-политическая жизнь в Чечне оказалась на явном подъеме, про­изошло оживление именно кадирийского движения и воздействия идей Кунта-хаджи. Поэтому нужно не просто признать очевидный факт ов­ладения этими идеями тысяч людей, но и понять причину их дейс­твенности, их социальной энергетики.

 

Кому-то идеи Кунта-хаджи могут показаться утопичными, но они движут помыслами и поступками людей, стремящихся обрести свое че­ловеческое достоинство и защитить жизнь и достоинство своих се­мей. Наконец, идеи Кунта-хаджи имют самое прямое отношение к про­цессам национального возрождения в Чечне и в Ингушетии. В чем же тогда кроется причина столь значимого явления, как оживление кун­тахаджинского муридизма? Ответ состоит в том, что учение Кун­та-хаджи Кишиева - это учение о праведности, о нравственных обя­занностях и о долге. Оно глубоко национально. Вместе с тем оно полно общечеловеческого смысла. Оно возникло среди пепла сожжен­ных по приказу царских генералов селений и полей, в неимоверных человеческих страданиях. На наших глазах, под порой безразличными объективами телекамер население Чечни прошло не меньшие ипытания. То, что оно вынесло из огня, связано с именем чеченца Кунта-хаджи Кишиева.

 

О трагическом чувстве жизни

 

Пословицы у всех народов всегда интересны. Иногда забавны, иногда поучительны. Но, пожалуй, нет нигде такой щемяще тоскливой и мудрой, как чеченская: "Не тебя первого жизнь обольстила". О чем она? Об опыте всей человеческой жизни. Но создать ее смог только народ, от природы наделенный способностью радоваться жизни и осознавать ее трагизм, способный столетиями идти по тяжкой сте­зе познания и вдруг в прекрасных по точности и краткости словах выразить в итоге слово. А это слово блестнет драгоценным камнем среди песчаных и грязевых наносов, которые река столетиями откла­дывает в одном месте. Откуда она прикатила этот бриллиант?

 

Нет, не один вовсе камешек принесли нам неугомонные воды жиз­ни чеченского народа, которые то бурными водопадами спадали с Кавказских скал, то широкими реками разливались по северокавказс­кой равнине. Предки чеченцев и ингушей хорошо были знакомы и с Черным, и с Каспийским морем, и с более дальними. Не об этничес­кой территории сейчас речь, а об огромном историко-культурном пространстве, которое было духовно освоено предками вайнахов. Са­мая большая ценность, принесенная из прошлого - единобожие. Языч­никам трагическое ощущение жизни вовсе не свойственно.

 

Не какие-нибудь тупые люди чеченцы, не ведающие страха. Отча­янный смельчак Зелимхан Харачоевский и то не стыдился сказать, что испытал страх, когда ночью наступил на зайца, а тот жутко закричал. И Бейбулат Таймиев признавался, что всегда боится как бы не поступить неправильно. Такой страх происходит от совести. А она - это голос внутри нас кого-то другого: беззащитного ребенка, женщины, старика, наконец, самого Всевышнего. Отсюда в чеченском менталитете сожаление, что человек не в силах выполнить все заве­щенное ему актом его рождения. "Эх, Вселенная, не наша" (Дунея вайн дац! Хара дунея вайн деци!) - это выражение правильнее пере­вести по русски "Эх, жизнь!", где выражен оттенок сожаления. В чеченском понимании еще острее чувствуется временность пребывания человека на земле, подчеркивается мысль, что люди только гости здесь. И еще в приведенном выражении сокрыт нравственный мотив: "Коли мы здесь временно, так будем порядочными людьми, давайте жить мирно, дружно!". Не случайно поэтому в чеченских нравствен­ных понятиях так выражено требование принять на себя вину. Это проверка на благородство, на духовный аристократизм.

 

Свобода, неистребимое чувство свободы - вот фундамент чеченс­кого этнического менталитета, заложенного верой в единого Бога. Самим рождением человек обретает право на жизнь и свободу. И даже еще неродившийся, о чем говорит одна пословица: "Лучше убить хад­жу из Чяба (Мекки), чем ребенка в чреве матери". А мать - это ис­ток и гарант свабоды. Недаром в одной героической песне (илли) о Бейбулате Таймиеве именно его мать посылает его в бой. Это траги­ческое восприятие материнства стало истоком также учения Кун­та-хаджи. И в прошедшей войне были моменты, когда матери, готовые к самому худшему (готовые "принять харам на свою грудь"), отправ­ляли сыновей туда, где им грозила гибель.

 

Этническая память очень прочная вещь. Люди, пережившие 13-летнюю высылку, рассказывали мне, что там некоторые девушки не хотели выходить замуж, чтобы в неволе рожать детей.

 

В Кавказской войне прошлого века Чечня, по оценкам некоторых специалистов, потеряла чуть ли не девять десятых своего населе­ния. Кунта-хаджи должен был проявить такой нравственный автори­тет, чтобы переломить отчаяние, вернуть людей к жизни и тем самым сохранить этнос.

 

А что сейчас? Весной 1996г. я ехал в очередную этнографичес­кую поездку в Чечню. Незадолго до этого умер мой учитель по части чеченских обычаев - незабвенный Ибрагим Саидов. Умер не от "бо­лезни, которую не называют", и с которой жил и работал многие го­ды, а от того, что увидел сожженный Грозный, вернувшись в него из села, где спасался от войны. Наши беседы с ним остались в моей памяти как завещание неустанно собирать драгоценные крупицы тра­диционной культуры чеченцев. Вот и ехал я на свою работу из Наз­рани в трясущемся старом автобусе. Не знал я, что в ту поездку мне придется видеть горящие (во второй раз, после разгрома 1995г.) Самашки, стоя в толпе беженцев из этого села и видеть страшную человеческую трагедию, видеть глаза матери, у которой в селе остались дети.

 

На границе с Чечней разговорился с офицером российского блок поста. "Как вы думаете, долго ли чеченцы будуть воевать?" - спро­сил я. "Да хоть лет двести", - ответил он. Правота его слов проя­вилась в одном таком факте. В Ингушетии старики в знак сочувствия бедам чеченцев приняли решение не делать очень торжественных сва­деб - ведь у братского народа горе. А въехав в Чечню я не раз увидел чему-то радующихся людей, услышал музыку. Хотя горе было повсюду. Это все - черта чеченского менталитета с трагическим ощущением красоты нашего краткого пребывания на земле. Чеченская музыка бодра и заразительна.

 

Что помогает чеченцам при трагической их истории и при траги­ческом ощущении жизни быть бодрыми? (Об этом говорит хотя бы та­кая пословица "От смерти бегать постыдно"). Я бы ответил, что два обстоятельства. Во-первых, уникальная гуманистическая культура, которая в силу единобожия признает ценность жизни и человеческого достоинства. А во-вторых, наследие великих людей, целой плеяды праведников как Шейх Мансур, Бейбулат Таймиев и Кунта-хаджи Киши­ев. Все они были сыновьями своего народа, людьми своего времени, но умели прозревать будущее.