Встреча 24 ноября 2017 г. «Проблемы моделирования и описания самосознания"

Константин Фрумкин

ПРОБЛЕМЫ МОДЕЛИРОВАНИЯ И ОПИСАНИЯ САМОСОЗНАНИЯ

(тезисы)

Слово сознание имеет множество значений, здесь оно будет употребляться в том, в каком оно используется у Д. Чалмерса и вообще в современной аналитической философии - то есть. в значении близком к понятию «чистое сознание» у Гуссерля и «Трансцендентальный наблюдатель» у Риккерта – в значении, позволяющем в случае необходимости противопоставлять сознание и содержание сознания (но при этом предполагающем присутствие сознания в любых субъективных впечатлениях и ощущениях).

Поскольку сознание неразделимо с самосознанием, оно может теоретически служить каноническим, эталонным образцом системы с наблюдателями первого и второго порядка – и даже служить недостижимым пределом, к которому должны стремится подобные системы.

Проблема, однако заключается в том, что невозможно построить модель самосознания как системы – модель кибернетическую, нейрофизиологическую и т.п..

Обычно, систему сознание+самосознание моделируют с помощью тех или иных систем рекурсии, примером чего может служить недавно переведенная на русский язык книга Николаса Хамфри "Сознание. Пыльца души" . Согласно Хамфри: Истоком сознания, "базовым сознанием" являются сенсорные ощущения. Ощущения становятся сознательными в результате образования гипотетической "нейрофизиологической петли", в результате чего предметом ощущения становится не столько идущий извне, от органов чувств импульс, сколько реакция на него организма- то есть, когда мы чувствуем сладкий вкус, мы ощущаем не столько химический состав шоколада, сколько желание организма его съесть. Мир представляется человеку "зачарованным", поскольку на него проецируются свойства, существующие только в сознании - в частности, цвета, звуки и т.д. Отсюда название книги - "Пыльца души" - этой пыльцой посыпан весь мир.

Существует три фатальных трудности, не позволяющих создать нейрофизиологическое или кибернетическую модель феномена сознания

Трудность первая - «врожденная порочность» натуралистических моделей. Изначально, в начале биографии каждому индивиду дан феноменологический («фихтеанский», «солипсический») взгляд на мир. Из этой позиции возникает позже натуралистическое («научное», «материалистическое», «объективистское») описание мира. Возникает оно благодаря тому, что объекты наблюдения в феноменальном мире (т.е. собственно «феномены») искусственно отрываются от ситуации «наблюдаемости» и объявляются особым миром, существующим вне зависимости от наблюдения. Это необходимо по разным причинам — например, чтобы объяснить непрерывность существования феноменов, наблюдаемых в разное время, и чтобы признать существование других наблюдателей и т.д. Но сам акт «отрыва» феноменов от феноменологической (фихтеанской) ситуации есть уже лишение их сознания - поскольку сознание коренится не в объекте, а в субъекте феноменологического наблюдения. То есть, мы извлекли из феноменологической ситуации ее наименее «одухотворенную часть» - объекты, сконструировали из нее заведомо лишенный «сознания мир, и теперь мучаемся - где же в этом, заведомо бессознательном, нами же лишенном сознания мире сознание?

Трудность вторая - асимметрия описаний. Трудности сведения друг к другу двух языков описаний возникают еще и потому, что эти описания асимметричны. Можно легко транспонировать друг в друга феноменальные и научные описания яблока (красное - значит содержащее железо, красное - значит отражающее свет определенной частоты). Но когда мы подходим к теме «описание сознания», то с одной стороны мы видим описание — мозга как гипотетического субстрата сознания, а с другой... опять яблока. Нет феноменологического описания сознания как такового! Зато любое феноменологическое описание - чего угодно, хоть яблока - косвенно свидетельствует о сознании — чего совсем нет в научных моделях яблока.

Трудность третья - «проблема бесконечности моделирования». Эмулирование самопрозрачности сознания требует реально бесконечного количества рекурсий. Лишь при самом грубом приближении самосознание можно моделировать как один субъект, наблюдающий за другим (за своей собственной моделью). Мы сознаем внешние объекты, и знаем, что сознаем их. И мы знаем факт этого знания - недаром, мы столько говорим о своем самосознании. Знаем ли мы, что у нас есть самосознание? Безусловно, да. А знаем ли мы факт этого знания? Тоже да! А знаем ли мы факт этого знания? Тоже да! И сколько бы вопросов такого рода вы не задавали, вы будете получать не просто положительный, а искренний соответствующий истине положительный ответ. Сознание удивительно тем, что для него характерна абсолютная самопрозрачность — то есть, парадоксальная и немоделируемая интегрированность бесконечного числа уровней рефлексии.

Разумеется, в самом сознании мы не видим никаких бесконечных рекурсий - там мы видим особенное качественное состояние «самопрозрачности», для моделирования которого – например, для построения нейрофизиологической модели которого - пришлось бы прибегать к бесконечной рекурсии.

К этому же: существует европейская традиция представления о душе как простой субстанции, не имеющей частей - ее сторонниками были М.Менделсон, Кондильяк, Лейбниц. Плотин еще задолго до появления кибернетики пресек всякие попытки строить сложные структурные модели самосознания: «Утверждать, что познавать себя может только составное существо, благодаря тому обстоятельству, что раз оно одной из своих частей может усматривать другие (как, например мы посредством чувственных восприятий познаем свойства и формы тел), значит, не догадываться, что при таком положении дела как раз не может состояться самопознание в истинном смысле слова, а если и может, то лишь в том предположении, если часть познающая, мысля другие, соединенные с нею части, в то же самое время мыслит и познает саму себя, так как в противном случае может быть речь лишь о познании одной вещи совсем другой вещью, а не о познании вещи самой себя и через себя. Итак, следует или допустить, что начало простое тоже способно познавать само себя, и попытаться показать, как такое познание возможно или осуществимо, или совсем отказаться от убеждения, что, возможно, и есть самопознание в истинном смысле слова».

«Если мы вообразим себе машину, - писал Лейбниц, - устройство которой производит мысль, чувство и восприятия, то можно будет представить ее себе в увеличенном виде с сохранением тех же отношений, так что можно будет входить в нее, как в мельницу. Предположив это, мы при осмотре ее не найдем ничего внутри ее, кроме частей, толкающих одна другую, и никогда не найдем ничего такого, чем бы можно было объяснить восприятие. Итак, именно в простой субстанции, а не в сложной и не в машине нужно искать восприятие».

Как написал канадский профессор психологии Гарри Хант, «если первый уровень анализа не является уже обладающим чувствительностью, может оказаться так, что никакая дальнейшая сложность и рекурсивная обратная связь не будут способны «поднять себя за шнурки от ботинок» до реальных функций сознания…». Иначе говоря, «ум не может спонтанно возникнуть из системы, неспособной чувствовать – независимо от ее рекурсивной сложности». Исходное обладание чувствительностью – это, по сути, то самое способное к самопознанию простое начало, о необходимости которого говорил еще Плотин, и затем, гораздо позже - Лейбниц. Таким образом, в вопросе о природе самосознания бурное развитие наук в последние 200 лет не пошло дальше констатации того тупика, на который – в результате чисто умозрительных размышлений – указал еще философ III века.

С проблемой немоделируемости самосознания – в рамках своего специфического концептуального языка - сталкивается Ж.П. Сартр в «Бытие и ничто». По Сартру внешний объект (чернильницу) мы можем видеть, но вообще это «бытие-в-себе», цельное, сплошное, объектное, себе не данное. Сознание - которое Сартр называет «разжиманием бытия-в-себе» - это «субъект+объект» - «бытие-для-себя». Оно, в отличие от чернильницы, дано само себе. Оно дано себе, так же как ему (наблюдателю) дана и чернильница. То есть по логике получается, что должно быть некое «себя», которое предмет, как чернильница, которое, как чернильница, тоже «бытие-в-себе», и которое дано сознанию также, как и другие объекты. Однако этого, простого цельного предмета «себя» нет, потому что сознание всегда двойственное, всегда субъект-наблюдает-объект и попытка увидеть один объект самосознования сам по себе опять возвращает нас к этой двойственности. И тем не менее, это чистое предметное, «бытие-в-себе» сознания, его единство как существующей вещи, как субстанции предполагается в логике сознания, оно «фундирует» сознание - но отсутствует. Нехватка, навязчивое отсутствие этого сознания-субстанции, сознания-объекта конструируется самим существованием сознания в его двойственности.

Проблема немоделируемости самосознания связана с тем что тут наблюдатель тождественен наблюдаемому, что однако не снимает само отношение наблюдения, но не порождает никаких промежуточных инстанций, необходимых для самонаблюдения человека телесного (таких, как зеркало или видеозапись). Таким образом, остается неясным характер дистанции между наблюдателем и наблюдаемым - которая скорее приобретает характер замкнутого искривленного пространства.

Немоделируемость и бесструктурность сознания лишает его языка самоописания и описания отличительных признаков. В сущности, отсутствует адекватный язык описания сознания.

Важным последствием отсутствия языка для описания сознания является проблема тожества личности: с одной стороны, можно легко доказать, что именно сознание является ядром личности (в том числе ценностным ядром), однако говорить о нем и выделять его чрезвычайно затруднительно. В сущности, нет возможности отличить одно Я от Другого - что создает соблазн принять теорию единого мирового Я (в частности, на этом базируется теория «реоригинации» Б.М. Полосухина - основывающаяся на том, что отсутствие отличительных признаков у разных сознаний доказывает его единство).

Еще одним важным последствием бесструктурности сознания для культуры является тот факт, что даже на дискурсивном уровне человек часто оказывается лишенным языка для описания и нуждается в языке описания себя другими людьми (метафора «Другой человек как зеркало»).

Как пишет Мерло Понти в для самого себя сознание анонимно и лишено конкретных характеристик – назвать себя калекой или ревнивцем человек может только встав на точку зрения Другого. (стр. 75) - ср. Сартр о себе в «Словах» Вейдле о Прусте, отсюда проблематика Другого у Бахтина.

В патологических случаях дело доходит до необходимости чужого подтверждения самого существования человека.

На подчеркивании этой трудности строится одна из линий критики Гуссерля Мишелем Анри, касающаяся восприятия чужого Эго. Гуссерль, следуя традиционному ходу мысли, отмечает, что мы видим только тело другого, а внутренний опыт приписываем ему по аналогии с нашим телом. Однако, наше и чужое тело мы воспринимаем по-разному: чужое мы видим извне, свое чувствуем изнутри, а значит никакой полноценной аналогии невозможно.

Существуют экстремальные измененные состояния сознания, когда человек наблюдает сам за собой как за посторонним (фиксируется в экстремальных случаях, в состояниях наркотического опьянения, в случаях психических патологий, в процессе медитативного опыта) (т.н. «феномен Соглядатая»). Однако и в этом случае имеется проблема с моделированием, поскольку существует исходное сознание единства того, кто наблюдает и за кем наблюдают. Изучавший данный феномен психолог Ф.Горбов выдвинул теорию «двух Я», которая как раз не может объяснить феномен их базового единства.

Возможные модели сознания с Соглядатаем: модель с тремя инстанциями, модель с временным отставанием (наблюдаемое как вспоминание), модель с замедлением самоузнавания, модель с самопрезентацией через вербализацию.

Может ли развитие науки нейрофизиологии дать больше данных об устройстве сознания как такового? Вероятно нет, хотя оно может дать больше подробностей по вопросу о соотнесения сознания с телом (в частности - точно очертить те нейрофизиологические процессы, которые соотносятся с сознанием).