Жилище в обрядах и представлениях восточных славян

Источник публикации: Советская этнография. 1986 № 4 с. 164-167

А. К. Байбурин.

Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Л.: Наука, 1983. 188 с.

Жилище – не только важнейшее условие жизни человека. Конденсируя в себе большую долю его созидательных усилий, она становится многозначным символом в жизни людей. Как изучать роль жилища, выходящую за пределы утилитарнай функ­ции? На современном этапе в мировой литературе мы еще не находим четко сформу­лированных принципов подхода к этой теме. Пока лишь ясно, что один из возможных путей к ней пролегает через область обрядов, верований, восприятий и реакций созда­телей жилища на существующие пространственные структуры.

Нельзя сказать, что этнографы обходят вниманием связанные с жилищем обряды и верования. Но в советской литературе книга А. К. Байбурина должна занять, пожа­луй, исключительное место: это первое монографическое исследование сложнейших во­просов отношения человека к жилищу у восточнославянских народов.

Уже в названии работы отражено ее деление на две части. Первая – посвящена строительной обрядности восточных славян, вторая – структуре жилища, формирую­щей то или иное поведение, иначе говоря, семиотическим аспектам внутреннего прост­ранства жилища.

Обеим частям, каждая из которых включает по три главы, предпослан общий вводный раздел «Предварительные замечания» (с. 3–24), в котором обоснованы об­щие установки, цели и методы исследования. Автор ставит задачу рассмотреть жили­ще как феномен культуры (с. 4) и формулирует основные положения, в соответствии с которыми раскрывается его замысел: 1) картина мира – смысловая парадигма, ко­торой руководствуются члены коллектива в своей деятельности; она же – функция самосознания; 2) обряд – средства контроля традиции; 3) логически разведены «вещ­ность» и «знаковость», причем последняя трактуется как «семиотический статус ве­щей»; автор утверждает и подробно развивает положение о том, что семиотический статус жилища на ранних этапах истории был существенно выше, чем в современности; 4) образ дома трактуется как эталон («перводом»), инвариантная универсальная схе­ма жилища, наиболее аутентично отраженная в строительной обрядности; технологии автор отводит второстепенную роль, поскольку она «сравнительно поздно выделилась в самостоятельную область» (с. 159); 5) жилище – эта освоенное пространство, клас­сификационно выделенное из природы и вписанное в культуру, 6) автор предлагает два пути подхода к исследованию жилища: а) как к тексту, говорящему о «социальных, религиозных, хозяйственных и других аспектах жизни коллектива» (с. 19), б) как к образу, который выявляется по данным языка, обрядов, фольклора и мифологии («ме­татекстам»).

Во введении особо характеризуется также фактологическая база исследования. Общая цель сформулирована А. К. Байбуриным как необходимость «получить целост­ное представление о функционировании объективированных элементов культуры», ко­торое «невозможно без изучения их места в картине мира, без учета того содержания, которое приписывалось им в разные времена и у разных народов» (с. 3).

Основная цель, относящаяся к непосредственному предмету исследований, заклю­чается в попытке «выявить принципы функционирования механизма освоения окру­жающей среды» (с. 3) и «выяснить особенности символической организации (везде курсив автора. – Я. Ч.) внутреннего пространства традиционного восточнославянско­го жилища, знаковую роль отдельных его частей» (с. 4).

Изложенная концепция представляет собой по существу исследовательскую про­грамму. Не все формулировки этой программы представляются достаточно удачными. Разумеется, автор не считает, что можно получить целостное представление о функ­ционировании жилища без обращения к его хозяйственным функциям и изучения строительно-технологических проблем. Очевидно, он не уделяет этим вопросам долж­ного внимания ввиду того, что они неплохо раскрыты в трудах его предшествен­ников.

Говоря о механизме освоения среды, А. К. Байбурин решает вопросы, связанные не с экологической, а с пространственной средой. Структура жилища, формирующая поведение, раскрывается не только в представлениях народа, но и в формах реальной деятельности. Спорные формулировки, о которых речь пойдет далее, не снижают ни ценности общего подхода к сложнейшей теме, ни общих результатов работы. При всей композиционной простоте это – сложное исследование, которое обретает убеди­тельность, если читатель потрудится пройти вслед за автором весь путь иселедования. Книга написана как будто по дедуктивной схеме: есть развернутые «Предварительные замечания», излагающие общие исходные посылки, далее следует анализ единичных объектов, что делает необязательным привычное заключение. Но в тексте автор раз­вертывает все богатство наблюдаемых эмпирических закономерностей, индуцируя тем самым ряд доказательных обобщений. Исследователь имеет дело сразу с несколькими сложными системами. Назовем из них наиболее важные для данного случая: 1) цели и идеалы создателей культуры, 2) их поведение как потребителей этой культуры, 3) ус­тоявшиеся, гипостазированные формы культуры, подверженные действию традиций и инноваций. Интересы автора сосредоточены на первых двух пунктах.

Если относиться к исследованию А. К. Байбурина с максимальной строгостью (а оно выдерживает такое отношение), то наиболее уязвимо в его концепции, видимо, понимание того этнокультурного уровня, на котором ведется анализ. В книге в наи­большей стелени использован русский материал, затем белорусский, в наименьшей – украинский. В славистике в последние два десятилетия ведется интенсивная работа по реконструкции исторических состояний культуры для общностей разного порядка. И хотя А. К. Байбурин специально этой темы не касается, он, судя по названию книги, исходит из убеждения в единстве восточнославянского жилища и его строительной обрядности. Но правомерно ли при этом уходить от обсуждения генетико-типологи­ческих проблем? Не касаясь пока чисто познавательных возможностей сравнительно-типологического метода, отметим, что читатель не видит критерия, согласно которому автор довольно часто привлекает материал по жилищу соседних с восточнославянскими народов.

Единство восточных славян, проявляющееся во многих сферах культуры, – не­оспоримо. Оно базируется на общности этногенетических компонентов и исторических судеб, наложивших особый отпечаток на многие стороны духовной культуры восточ­нославянских народов. Нам важно здесь отметить общность представлений о жизни и смерти, о месте человека в мире. Естественно, это единство должно было так или ина­че сказаться и на отношении к жилищу как к сцене, на которой разыгрывается вся жизненная драма человека.

Однако такого единства нет в конструктивно-технологическом аспекте восточно­славянских жилищ. Они различным способом соотносятся с экологической средой, по-разному решаются конструктивные и объемно-пространственные проблемы; неодинако­ва роль различных жилищ в выплиениии хозяйственных и утилитарно-бытовых функ­ций. Поэтому неудивительно, что строительная обрядность восточнославянских наро­дов, связанная с технологией, неодинакова. Зато мы можем ожидать большей общно­сти в структурировании и использовании жилого пространства.

Не случайно, вторая часть названа автором «Семиотические аспекты внутреннего пространства восточнославянского жилища», а первая – просто «Строительная об­рядность восточных славян». Скажем здесь еще несколько слов именно о второй части. Она написана с вниманием к тем ценностным ориентациям, которые особенно важны в переломные моменты ритуального сценария жизни человека. Здесь автор смог со всей полнотой показать достоинства этносемнотического подхода к исследованию. Не­большая первая глава этой части о типологии внутренней планировки дома представ­ляет определенный вклад в еще во многом не ясную археологам и этнографам пробле­му эволюции типов внутреннего членения восточнославянских жилищ. Автор говорит о значении структурообразующего фактора – диагонали между передним углом и печью. Две другие главы второй части, посвященные соответственно семиотике гори­зонтального плана и вертикальных уровней жилища, также весьма интересны. Важные элементы жилища (двери и окна, матица, красный угол, печь и печной угол, крыша, пол и потолок) рассмотрены под углом зрения их функции как границы, изолирующей и защищающей жизнь обитателей от внешнего мира.

К строительной же обрядности с полным правом можно отнести характеристику В. Тэрнером действия символических категорий, которые проявляют себя «в оболочке, принявшей форму жизненного опыта» ¹. Несомненно, основу этого опыта составляет опыт производственно-трудовой. Что касается жилища, то здесь важна эволюция стро­ительных навыков, преобразующих «природное» в «культурное» в сфере жилища.

В культуре многих народов жилище символически связано с жизнью человека, не только с геометрией его тела, но и с процессом его жизнедеятельности. Для земледель­ческих культур восточных славян характерно олицетворение жизни человека в жизни зерна. Это про является, например, в зарывании последа (с. 182).

Тема зерна ритмично повторяется на всем протяжении строительства, начиная с гадания о подходящем участке, до разбрасывания семян севцом с черепного венца (с. 83). Обычай бросать горшок с кашей с матицы частично несет ту же семантику. Эта тема (мифологема зерна) в других культурах может развиваться в ином контек­сте. Так, у этрусков и римлян она была приурочена к основанию города. Мы имеем в виду сооружавшийся при соответствующем обряде мундус – сводчатую круглую яму («небо»), в которую помещали землю с полей. Первоначально мундус служил подзем­ным амбаром – жертвенником, куда сыпали зерно во время исполнения обряда, посвя­щенного Церере. Миндус воспринимался и как вход в царство мертвых ².

Роль зерна в народных представлениях восточных славян и в их строительном об­ряде подчеркивает идею неотделимости жалища от хлебного поля. Украинская молит­ва о семейном благополучии во время строительства содержит слова «щоб у поли хлиб родыв, а на сим двори щоб Господь скотыну плодыв» ³.

Бросание зерна или каши с матицы – технологически поздней детали жилища (древнее жилище было беспотолочным) – объясняется в данном случае аграрно-ма­гической обрядностью восточных славян.

Важнейшее значение для изучения символического поведения имеет вопрос о спальных местах (в том числе о месте первой брачной ночи молодоженов), обойден­ный А. К. Байбуриным. Правило спать старикам на печи, а молодежи на полу или ко­лосниках элементарно для восточнославянского жилища. Ассоциация верхних уров­ней жилища – крыши и потолка – со смертью широко представлена в разных культу­рах. У русских бытовало представление, что если палку, которой меряли гроб, подсу­нуть под крышу чужого дома, то там появится покойник ⁴. Напротив, нижний уровень жилища предназначался для молодежи ⁵.

Ритуальной выраженности принципа, по которому нижний уровень ассоциирован с жизнью, а верхний – со смертью, способствовала конструктивная история восточно­славянского жилища. Его исходные формы – углубленные в землю землянки и полу­землянки. Но эволюция от углубленного к наземному жилищу отнюдь не была прямо­линейной. Так наземный срубный дом на территориях к западу от Днепра в X–XI вв. был вытеснен полуземлянкой ⁶.

Позже, в XII–XIII вв., когда наземный сруб утверждается повсюду, в Киеве сох­раняются полуземлянки, что озадачивает специалиста-археолога ⁷. Славянская привер­женность к полуземлянкам отмечена и в древнем Суздале. Обитавшие рядом меря имели наземные бревенчатые дома ⁸. Полуземлянки на территории Рязанской, Воро­нежской и Костромской областей сохранялись вплоть до XVII в. ⁹

Предложенная историческая реконструкция восточнославянского жилища не дает возможности объяснить обряд укладки матрицы (центральный в строительном цикле). И как бы ни были важны подчеркиваемые А. К. Байбуриным атрибуты матицы как Мирового дерева – с. 85–87 (развитие точки зрения Д. К. Зеленина), смысл обрядов раскрываетсн только при параллельном рассмотрении технологической историц жили­ща и типичных для земледельческого общества ассоциаций жизни человека с зерном. Матичный обряд с сеянием зерна донес это древнее представление, связанное с быто­ванием в прошлом углубленного жилища.

Мы рассмотрели некоторые моменты строительной обрядности в русле производ­ственно-технологических традиций, переводящих «природу» в «культуру». Но в поня­тие жизненного опыта мы должны еще включить все, что связано с воспроизводством самого человека. Жилище создает условия для осуществления биологических функ­ций – восстановления сил и воспроизводства. С точки зрения общинно-групповых ин­ститутов (сфера «культуры») в биологически-парной связи совершается природный акт, т. е. возврат к сфере «природы». Таким образом, строительство жилища – укры­тия для брачно-семейной жизни, – процесс не с одним вектором (от природы к куль­туре), а с двумя (и от культуры к природе). К сожалению, в мировой литературе, в том числе и в книге А. К. Байбурина, обходится стороной этот важнейший аспект – культурное обеспечение биологически-природных процессов.

В силу сказанного ритуал не только, как считает А. К. Байбурин, обеспечивает связи между организацией жизни коллектива и космическим порядком (с. 25). Это не только коммуникация с сакральным, но и одновременно коммуникация с профанно-земным, необходимым биологически.

Автор отмечает значение перекодировок между человеческим телом, деталями до­ма и космосом (с. 11, 16). Но это явление, широко представленное в разных традици­ях, для восточнославянской не столь характерно. Очевидно, оно соотносится с вос­приятием дома как обители смерти ¹⁰. Видимо, всемирно распространено явление, близкое к комплексу «строительной жертвы». Строительство жилища оформля­ется ритуально-мифологичеоки образом смерти. Слишком просто было бы здесь уви­деть только семиотическую перекодировку с обратным знаком. Речь должна идти пре­жде всего об осмыслении перехода от культуры к природе в биологических категориях. Мы снова возвращаемся к теме о захороненном и проросшем зерне. Не отрицая нали­чия семиотических универсалий в строительной обрядности, мы хотим подчеркнуть значение форм жизненного опыта восточных славян – исконных земледельцев. Этот опыт специфичен, как и у других народов.

Сравнительно небольшая по объему книга А. К. Байбурина – не просто шаг вперед, связанный с разработкой проблем символики восточнославянского жилища. Это одна из тех книг, которая побуждает к размышлению о широких культурных про­цессах. Можно сказать, что интересы нашей науки требуют подобных исследований по жилищам других народов.

Я. В. Чеснов

1  Тэрнер В. Символ и ритуал. М.: Наука, 1983, с. 135.

2  Тимофеева Н. К. Религиозно-магическая картина этрусков. Новосибирск, 1980, с. 84.

3  Милорадович В. Житье-бытье лубенского крестьянина. – Киевская старина, 1902, т. 77, вып. VI, с. 114.

4  Зеленин Д. К. Описание рукописей архивов. – Записки ИРГО, 1914, т. 1, вып. 1, с. 295.

5  Zeleпiп D. Russische (ostslavische) Volkskunde. B., 1927.

6  Раппопорт П. А. Древнерусское жилище (Археология СССР. Е 1-32). Л., 1975, с. 119, 125.

7  Там же, с. 153.

8  Горюнова Е. И. Этническая история Волго-Окского междуречья.– Матер. по истории и археологии, 1961, № 94.

9  Бломквист Е. Э. Материалы по истории жилищ придонских районов Воронеж­ской области. – Сов. этнография, 1934, № 5, с. 50.

10 3авойко Г. К. Верования, обряды и обычаи великоруссов Владимирской губ. – Этнографическое обозрение, 1914, кн. 103, вып. 3–4, с. 83; Даль Вл. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. М., 1978, с. 465–466.