Размышления об абхазской культуре

Источник публикации: Советская этнография, 1989, № 1

Я.В.Чеснов

Размышления об абхазской культуре

В каждой профессии есть свои рабочие приемы. Такие подходы к делу, часто называют “секретами”. Что касается работы этнографов не кабинетной, а с людьми, выражаясь профессионально, “в поле”, то наш секрет известен всем — поиск пожилого человека, много повидавшего и многое знающего, каждое слово которого нужно бережно зафиксировать. Зна­ния старшего поколения неповторимы и могут бесследно исчезнуть не только для науки, но и для самого народа. У этнографов моральная потреб­ность сохранить накопленное тысячелетиями достояние народа становит­ся, таким образом, профессиональной задачей. Абхазская этнография за­служила научный и общественный авторитет трудами многих талантливых ученых, среди которых блистает имя Д.И.Гулиа. Он и его сподвижники приняли эстафету, идущую еще от служившего офицером в середине XIX в. С.Званбая, и передали ее этнографам-профессионалам Ш.Д. Инал-Ипа, Л.Х.Акаба и более молодым специалистам. Чтение трудов этнографов-аб­хазоведов создает волнующее впечатление соприкосновения с культурой одного из древнейших народов Кавказа, в своей истории связанного с миром причерноморских степей, цивилизациями Передней Азии и античной Греции. Казалось бы, прошлое у абхазов должно давлеть над настоящим. А на долю этнографа в этом случае оставался бы сбор драгоценных ос­колков, сохранившихся в памяти людей старшего поколения.

Первые же шаги нашей самостоятельной этнографической работы в Абхазии показали, что это не так. Абхазская культура предстала перед нами как жизнеспособное целое, в котором сочетается старое и новое, как та­кая система ценностей, которая разделяется рабочими, крестьянами, интеллигенцией, старыми и молодыми людьми, мужчинами и женщинами. Следовательно, возникла задача изучать не отдельные, пусть даже интересные факты, дошедшие до нас из прошлого, а целую систему ценностей вместе с реально действующими нормами поведения. Хорошим ориентиром в этом направлении нам послужила информативная и актуальная по характеру постановки вопросов книга Ш.Д.Инал-Ипа “Традиции и современность”, вы­шедшая двумя изданиями в 1973 и 1978 годах, Эта небольшая книга за­ставляет о многом подумать. Ведь, если мы боремся за сохранение при­родной среды, нас окружающей, то не пора ли подумать о сохранении нас самих, о том чтобы мы были идентичны сами себе, чтобы сберегли луч­шее, созданное предками, а не утратили это даром.

В знаменитом труде Джеймса Фрэзера “Золотая ветвь”, посвященном разгадке тайн мифологии и религиозных верований, есть одно упоминание об абхазах. Это интересное место позволим себе процитировать: “Когда весной абхазские пастухи причащались мясом жертвенного животного с посохами в руках и перепоясанными чреслами, это выглядело одновремен­но как таинство и как клятва во взаимной помощи и поддержке. Ведь клятва, сопровождаемая причащением мясом священного животного являет­ся прочнейшей из клятв, в данном случае клятвоприступник никак не мо­жет уйти от мести бога, — ведь, будучи им съеден, бог стал частью его тела”. Английский ученый в данном случае интересовался главным обра­зом проблемой тотемизма — одним из древнейших верований в родство че­ловека с животным, причем такое родство подчеркивалось торжественными обрядами поедания тотемного животного. История тотемизма очень слож­на и до конца еще не выяснена, но одна социальная черта в разных фор­мах тотемизма всегда выступает на первый план — в этих верованиях и ритуалах отражается единство коллектива. Вот откуда эти слова о клят­ве во взаимной помощи и поддержке. Именно эту, социальную сторону по­добных обычаев, нам хотелось бы здесь осветить. В древности такие обы­чаи родились на основе представлений человека о единстве его с окружа­ющей природой, которую он одухотворял и обожествлял и в то же время более строго относился к себе. Таинством и клятвой была описанная тра­пеза пастухов. То естъ пища объединяла людей.

Остановимся поподробнее на пище, на таком заурядном с первого взгляда факте, вроде бы далеком от духовных устремлений человека. Но ведь это не так. В том, как питается человек, виден его характер, а традиционные виды пищи одна из прочнейших черт национальной культры.

Пищевые традиции прочно сохраняются в абхазском быту. Даже если сам состав пищи может быть изменен под влиянием новых условий жиз­ни, хотя бы развития сети общественного питания, выступят вполне оп­ределенные особенности абхазских пищевых обычаев. Прием пищи прежде всего коллективное действие и в этом своем виде он подчинен опреде­ленным правилам, не лишен торжественности в самом обычном случае и становится красивым обрядом в особой обстановке.

У абхазов для человека, который сторонится дружеского общения есть термин, интерпретирующий эту отрицательную черту в плане пище­вого поведения. Такого человека могут назвать “малакрыфа” — “чело­век, который из чрезмерной скупости и жадности ест один”. Прием пи­щи (я нарочно применяю такой неуклюжий термин) немыслим у абхазов без каких-либо проявлений человеческого общения. Вино на столе толь­ко усиливает коммуникативный аспект трапезы и значение слов, речи еще более подчеркивается вставанием произносящего тост.

Конечно, есть и среди абхазов люди, которые любят поесть, но и они стараются это скрыть — воздержанность в пище считается большим достоинством человека. Еще Н.Торнау, служивший на Кавказе в середи­не ХIХ в. отмечал, что обычно абхаз питается один раз в сутки перед закатом солнца. Умеренность питания абхазов отмечал в конце прошлого века и такой знаток абхазского быта, как ботаник Н.М.Альбов. Инте­ресно, что в одной из легенд о праведнике Георгии рассказывается, что посланник бога вырезал у него все внутренности, кроме сердца, печени и легких, и Георгий, переставший вообще есть, стал святым.

Пищевые потребности только часть витальных (жизненно необходимых) потребностей. Но и рассмотрения их достаточно, чтобы сделать вывод о строгом регламентировании биологических потребностей в традицион­ной абхазской культуре. Этот вывод можно было бы распространить на всю ту сферу, которую принято называть инстинктами, вплоть до инстин­кта сохранения жизни. В условиях ограничений витальных потребностей происходят примечательные изменения — они в высшей мере становятся элементами поведения, т.е. знаками, которыми человек может охаракте­ризовать себя. Биологические в своей основе потребности становятся явлениями культуры. Тесная связь ценностей, относящихся к первичным основам жизни, с духовными ценностями — характерная черта абхазской культуры вообще, абхазского жизнелюбия в частности. Это заметно и в юморе, и в выражениях самых высоких понятий, таких как любовь к Ро­дине и гордость за ее народ: “Хлеб-соль (в смысле гостепреимства) —каменная ограда Абхазии”.

Как ни избегал я касаться гостепреимства хотя бы в начале очерка, но это произошло неизбежно в своем прямом виде, а скрытно эта тема присутствует в нашем рассказе с самого начала. То, что гостепреимст­во — первейшее правило абхазской жизни, как бы всепроникающий эфир, делает его очень сложным для анализа, затрудняет поиски истоков,на­чал. Иx может и не быть в том смысле, что вот, дескать, возник ког­да-то абхазский народ, а потом в силу таких-то причин появилось гос­теприимство. Народ немыслим без народной культуры, а гостепреимства одна из сокровенных черт абхазской культуры,значит нельзя разделять их или по крайней мере только условно в целях научного анализа,на какое-то время мы сосредоточим внимание только на теме гостепреимст­ва. Но перед тем, как двинуться дальше по пути неизбежно холодного, к сожалению суховатого анализа, хочется вспомнить живые сцены обще­ния, свою не всегда легкую участь гостя, чтобы за собственным,пусть небольшим человеческим опытом почувствовать мощь тысячелетней тради­ции, давшей эпические образы М.Лакербая.

Этнографы, изучая обычаи многих народов земного шара,устаиовили что гостепреимство коренится в институтах первобытных народов, еще не достигших уровня развитого классового общества. Иными словами обычай гостепреимства возник тогда, когда общество еще не было рас­колото на антагонистические классы и еще до того, когда капитализм превратил человека в придаток к вещам, а в центр мироздания вместо него поставил товар и деньги . Что ж тут плохого, если обычай имеет давний возраст? Разве русские должны стыдиться своих обычаев гос­тепреимства и хлебосольства, которые всегда отмечаются представите­лями многих европейских народов? Думается, что любой хороший обычай можно превратить при усердии в свою противоположность. Кого-то насы­щение пищей делает малакрыфой, а кто-то превращает гостепреимство в праздное времяпрепровождение или средство достижения корыстной це­лей.Это уже важный вопрос воспитания и идеологической работы. Эти меры могут быть успешны при хорошем знакомстве с данными этнографии.

А что она говорит по конкретному поводу абхазского гостепреимства? Обращает на себя внимание, что гостепреимство не какая-то от­дельная сторона быта, а оно связано со всей системой традиционных правил и воззрений. Какими бы ни были мифологическими или религиоз­ными по форме такие воззрения, они отражают давно сложившиеся стерео­типы народной жизни. Так, мы зафиксировали представление, что сами люди на земле живут в гостях у бога. Охотник в горах находится в гостях у бога охоты Ажвейпшаа. С другой стороны,бог бывает в гостях у людей. Эти примеры говорят о том, что гостепреимство — широкое мо­ральное и поведенческое понятие, охватывающее весь мир. Это понятие более фундаментальное, чем другие социальные понятия. В гостепреим­стве нельзя отказать даже кровному врагу. В отношении гостя строится и иерархия семейных положений — например, молодой хозяин (сын главы дома) не имеет права принимать гостей. Появление гостя в доме пере­страивает ритм жизни на ритуально торжественный лад. В прошлом по такому случаю хозяйственные работы прекращались на трое суток. В данном месте вместо перечисления правил гостепреимства стоит при­вести слова упоминавшегося Н.Торнау:”... В глазах горца нет такой услуги, которая могла бы унизить хозяина перед гостем, сколько бы ни было велико расстояние их общественного положения”.В науке вы­сказаны разные точки зрения на причины развитого обычая гостепреим­ства у народов Кавказа. В частности, указывается на то, что в старину гость был важным источником информации о внешнем мире. Собранный нами материал пока­зывает, что всё явление гостепреимства нельзя сводить к какой-либо утилитарно полезной причине. Это целый взгляд на мир, мировосприя­тие, в которые вовлечены человеческое общество в природа. Причем все общественное в человеке делается общепризнанным, предано широ­кой публичности и в этой общезначимости как бы наделяется качеством природного и вечного. С другой стороны отправление индивидуальных, “естественных” потребностей в условиях одухотворения природы сопря­жено с чувством стыдливости, т.е. также в высшей мере социализиро­вано.

Взгляд на природу, как на нечто одухотворенное, глубоко коренит­ся в абхазской культуре.1 Очевидно поэтому целые века и даже тысяче­летия распространения христианства и ислама не смогли поколебать местного язычества. Обе мировые религии с их идеей загробного воздаяния не пустили глубоких корней на абхазской почве. В начале этого века была записана одна молитва, начинающаяся удивительной формулой-сомнением: “Если существует загробная жизнь...” Вместе с этим мы отмечаем очень смутные представления о душе, о ее посмертном существовании. У абхазов не нашел популярности образ спасителя-мессии, poж­денный надеждами угнетенных масс на конечную справедливость. Все это еще раз подчеркивает ориентированность традиционного абхазского ми­ровосприятия на жизнь, а не на смерть.

Что касается физической смерти, то ее неизбежность не вызывала трагических нот в абхазской культуре. Зато смерть стала метафорой всех бесчестных поступков человека. О совершившем такие говорят: “Он мертвый”. Даже сама по себе смерть только средство проявить стой­кость. Есть такое выражение “бегать от смерти бесчестно”. Можно ска­зать, что жизнь по абхазской традиции неразменна, недаром в “Песне героев” есть слова: “В один день кто родится, в один и умрет”. По­этому в ориентированности на жизнь имеется в виду жизнь героическая, неразменная жизнь до ее предела. В этой концепции находит себе объ­яснение то многообразие героических мотивов и сюжетов в устном поэ­тическом творчестве абхазов, на которое обращали уже много раз свое внимание фольклористы и этнографы. Отметим, что установкой на героизм объясняется почти полное отсутствие лирических песен. Свои лирические чувства герой может выразить в деяниях, охотничьих подвигах, в танце, не в словах, даже в абхазских волшебных сказках элементы героики выступают на передний план. А этот тип сказки ведь обращен к детям. Стоит ли еще после этого удивляться, что женщины старались воспитать  в детях именно геройство, что в абхазском словаре есть специальный термин, относящийся к женщине, совершившей героический поступок. Бы­ло бы неправильно думать, что героизм сводится только к чрезвычайным ситуациям и поступкам. Отражением героической психологии народа вы­ступают обычаи проявления сдержанности на людях во время поминок по близкому родственнику, обычай, по которому женщине при родах непоз­волительно стонать, высокие оценки выдержки и терпения. В горах по­следние считаются единственно возможными характеристиками поведения.

Героическое отношение к жизни тесно связано с представлениями о доле, характерными для абхазов и многих других народов Кавказа. Доля это та часть жизненных благ, которую человек получает только фактом своего рождения. Этнографически это очень древнее понятие, восходящее к женским божествам, подательницам жизни. В получении своей доли участвует даже душа умершего — поминки это доля души. Есть божества, дающие долю. Они, например, предопределяют количество дичи, которое охотник может убить за всю свою жизнь. Иногда эта доля относится к семье: если отец по какой-то причине убил мало дичи, ее добудет много сын. В начале века бытовало представление, что в каждой семье есть доля бога. Сами божества считались долями главных божеств. Например, луна и солнце, Алышкинтр — божество собак, Ачы-цацам — лошадей и дру­гие являются долями бога Айтара. Некоторые имена божеств уже забыва­лись еще в начале текущего столетия и о них говорили инху — “его доля матери” или инцваху — “его доля бога”.

Нам кажется, что обрисованные представления очень интересны для выяснения общего мировосприятия в традиционной абхазской культуре, которое отразилось в своеобразной поведенческой модели. Так, до сих пор сохранилось мифологическое представление, что дьявол — племянник бога и тот никогда его не убьет до смерти. Этот миф и подобные ему говорят о получении своей доли любым существом, каждое из которых имеет право на жизнь. Можно сказать, что представление о доле это своеобразный культ жизни, сохранившийся у других народов в виде пере­житков, Показательна этимология русского слова счастье, т.е. часть, доля какого-то лица.

Рассмотренное представление особым образом воздействует на нормы поведения в традиционной культуре. Человек относится к своей судьбе, которую он воспринимает героически, как к чему-то такому, от чего не-льзя уклониться. Вспомним приведенное выше “от смерти бегать бесчест­но”. При отсутствии выбора судьбы (бытовало верование об ангелах ашац­ва, писавших на лбу судьбу ребенка) остается очень важный выбор спосо­ба, как эту судьбу реализовать. Иными словами, остается необязатель­ный, но престижный спектр поведения, который обозначается словом ала­мыс.

По-русски аламыс лучше всего можно перевести словом “совесть”. Высокая оценка аламысного поведения свойственна людям всех возрастов ,мужчинам и женщинам. Если строить иерархию качеств, входящих в понятие аламы­са, то на первом месте обязательно оказывается гостепреимство, затем следуют правила публичного и внутрисемейного общения, основанные на уважении младшими людей старших возрастов. Примечательно, что в поня­тие аламыса часто включается разумное и бережное отношение к домашними диким животным, ко всей природе. В своей работе мы встречали самые различные формулировки аламыса. Назовем некоторые: подчинение решению народа, уважительное отношение к человеку даже этого не заслуживающе­го, отсутствие зависти к другим, доведение до конца начатого дела, стойкость вообще, самостоятельность, решительность в отстаивании чес­ти. Перечисленные черты позволяют сблизить аламыс с рыцарским кодек­сом чести на Западе, В связи с этим можно высказать предположение, что абхазский аламыс, как и европейский рыцарский кодекс генетически свя­заны с арабским намусом, оказавшим в эпоху крестовых походов опреде­ленное влияние на представления европейцев о воинских доблестях, вклю­чающих куртуазное отношение к женщине. Кстати сказать, европейская ге­ральдика имела несомненные связи с арабской и эти связи возникли еще в эпоху арабских завоеваний в Европе, т.е. в VII-VIII вв. Возможно, что к этому периоду восходит и развитие абхазского аламыса,по­лучившего благоприятную почву в раннефеодальном абхазском цар­стве. Очевидно, определенную роль идеологического субстрата сыграли еще более древние нартские сказания.

Аламыс, представляя побудитель­ные мотивы и высоконравственные поступки личности, соотносится со всей системой традиционного абхазского мировосприятия. Последнее выражается понятием ауаюра, буквально “человечность”. Характерно, что человеч­ность, гуманность рассматривается как критерий всех нравственных ка­честв. Есть абхазское выражение “мужество без человечности бесчестно”. Итак, ауаюра — это принцип всеобщей гуманности, основной мотивационно­нравственный принцип.

Аламыс и ауаюра функционируют на основе общепринятых норм поведения, для обозначения которых используется термин апсуара — буквально “абхаз­ство”. Ш.Д.Инал-Ипа более правильно это переводит как “абхазский эти­кет”. Нормы, относящиеся к апсуара более формализованы, чем принцип поведения в аламысе и ауаюра. Они охватывают житейские ситуации и ри­туализованное сакральное поведение. В системе функционирования приня­тых норм (апсуара) и индивидуального высоконравственного поведения(аламыс) есть очень интересный момент. Он заключается в том, что пре­красное владение нормами предполагает такое их нарушение, которое проявляет аламыс нарушающего. Можно привести массу примеров этого принципа из абхазского быта. Очень часто это случаи,когда старший в знак уважения младшего стремится уступить ему свое место или очередь какого-либо действия, гость таким же путем проявляет глубокое уваже­ние старшего по возрасту. Какой вывод следует из рассмотренньх ситу­аций? Такой: аламысное поведение нельзя формализовать, это постоянное творчество. Абхазская традиционная культура дает простор этому твор­честву, т.е. простор для развития личности.

Мы уже довольно далеко ушли в сторону от того, что было в начале наших заметок — описания пастушеской трапезы, взятой из “Золотой вет­ви”. Пора возвращаться к исходному пункту, состоящему в подчеркивании факта тесной связи между природой, ее восприятием и поведенческими принципами абхазов. Этим фактом мы пытаемся в какой-то степени обрисо­вать бесконечно сложную проблему человека как она решает­ся в абхазской традиционной культуре. В основе эта культура направлена как бы на “преодоление тела”, на ограничение и регламентацию биологи­ческих потребностей, на воспитание выдержки и терпения, которые соста­вляют основу аламысного поведения. Когда пастухи нам описывали суровый быт в горах при пастьбе там скота и в частности сон под буркой ногами к костру, последовало неожиданное сначала для нас замечание, что та­кой сон “воспитывает терпение”. Только позже, когда стала прояснятьсявся система традиционного мировоззрения, стал раскрываться смысл этого замечания. Это мировоззрение сочетает воспитание выдержки,терпения и героизма, можно сказать ритуализованного отношения к стойкости и порядочности с радостным восприятием жизни во всех ее физических и духовных аспектах. Этнографический материал показывает, что представ­ление о героизме, как основе личности, формируется у абхазов в усло­виях аламысного поведения, требующего подчинения биологических потреб­ностей регулирующей системе норм и еще более важных принципов гуман­ности. Существенно отметить также то, что формирование личности с ориентацией на ценности аламыса происходит путем самовоспитания ин­дивида, активно относящегося к характеру своих поступков и побуди­тельных мотивов.

Весной абхазские пастухи гонят скот в горы. Начинается сезон пастьбы, дойки скота и охоты. Около ночных костров еще можно услы­шать сказания о древних горных обитателях ацанах, о героической жиз­ни нартов.