Часть 1. Глава 2.

ПРОДРАЗВЕРСТКА И АГРАРНОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО 1918-1920 ГОДОВ

 

 

 

"Какое бы упорное сопротивление

ни ока­зывало мелкобуржуазное хозяйство,

в Крестьян­ской России будущее принадлежит

крупному социалистическому хозяйству".

  

Н. И. Бухарин, Е. А. Преображенский.

"Аз­бука коммунизма".

 

  

Для понимания существа исторически первой формы аг­рарной политики партии большевиков — продразверстки — принципиальное значение, на наш взгляд, имеют две мысли В. И. Ленина, высказанные в конце 1921 года. Первая, кото­рую привели ранее: "Переход к "коммунизму" очень часто (и по военным соображениям; и по почти абсолютной нище­те; и по ошибке, по ряду ошибок) был сделан без промежу­точных ступеней социализма" [3, т. 44, с. 473]. И еще одна: в 1918—1920 годах "...мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нужное нам количество хлеба, а мы раз­верстаем его по заводам и фабрикам, — и выйдет у нас ком­мунистическое производство и распределение" [3, т. 44, с. 157]. Более того: "...мы говорили тогда гораздо осторож­нее и осмотрительнее, чем поступали" [3, т. 44, с. 156]. В ито­ге "...мы к весне 1921 г. потерпели поражение более серьез­ное, чем какое бы то ни было поражение, нанесенное нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским, поражение, гораз­до более серьезное, гораздо более существенное и опасное. Оно выразилось в том, что наша хозяйственная политика в своих верхах оказалась оторванной от низов и не создала того подъема производительных сил, который в программе нашей партии признан основной и неотложной задачей.

 

Разверстка в деревне, этот непосредственный коммунис­тический подход к задачам строительства в городе, мешала подъему производительных сил и оказалась основной причи­ной глубокого экономического и политического кризиса, на который мы наткнулись весной 1921 года" [З, т. 44 с. 159].

 

В этих высказываниях попытка сходу "ввести" комму­низм (в силу суровых обстоятельств, а также определенных теоретических воззрений) названа ошибкой. С другой стороны, и Ленин подчеркивал это неоднократно, рабочий был вы­нужден под угрозой гибели брать у крестьянина продукты.

 

Снабжение армии и городов хлебом как военная и эконо­мическая необходимость было неизбежно. Эта проблема с 1914 года постоянно стояла перед царским и Временным пра­вительствами. Разрешение свободной торговли в тех усло­виях неизбежно заканчивалось значительными повышениями цен на рынке, огромными расходами для казны, на которой лежало прокормление армии, неминуемым сокращением по­требления или голодом для трудящихся классов. Основные производители хлеба – сельская буржуазия и помещики – цен не только не снижали, но повышали их в 2 и 3 раза. Спекуляция и вздорожание продуктов с лета 1915 года подхлес­тывались развалом хозяйства. Мобилизация крестьян в армию привела к сокращению посевов (с 1913 по 1917 г. приблизи­тельно на 17 %) при одновременном росте потребления хлеба: в армии крестьянин питался значительно лучше, чем в дерев­не. Кроме того, крестьяне в принципе стали меньше продавать хлеба: семьи солдат обеспечивались государственными пайка­ми. Хлеб стал дефицитом.

 

С конца 1915 года правительство начало реквизировать или принудительно скупать у населения хлеб по низким це­нам. Однако слабость государственного заготовительного ап­парата и боязнь передать дело в руки общественных органи­заций привели к тому, что в конце 1916 года хлеб поступал только из 3 губерний. В городах начался голод, беспорядки. Армия снабжалась хлебом на 40 %. Попытка ввести разверст­ку царскому правительству не удалась. Лишь Временное пра­вительство 25 марта 1917 года ввело государственную моно­полию на хлеб, а в августе вдвое повысило на него закупоч­ные цены. Была признана необходимость продовольственной диктатуры — "грандиозной и ответственной социальной зада­чи". Сутью ее должно было быть "уничтожение всей торговли хлебом и передача товарооборота хлебов в руки государст­венной власти". В случае отказа предполагалось применять принуждение. Слова эти сказаны не большевиком, в отноше­нии которого можно выдвинуть возражение в необъектив­ности и стремлении оправдать партийную политику 1918 — начала 1921 годов. Они произнесены в апреле 1917 года А. В. Чаяновым — одним из крупнейших теоретиков и орга­низаторов аграрного производства в России [93, с. 34]. В Целом за 1917 год благодаря мерам государства, по оценке Д. Кондратьева, было заготовлено хлеба больше, чем в 1916.

 

В условиях развала государственного аппарата вообще и заготовительного в частности, отвергая как неприемлемые предложения хлеба украинской Центральной Радой в "обмен" на поддержку ее курса на "самостийность", высмеивая как мифические предложения министерства продовольствия и Всероссийского продовольственного съезда "оставить дело продовольствия вне политической борьбы", партия больше­виков оказалась перед реальной проблемой национального голода и лавины восстаний. Положение усугублялось Брест­ским миром, по которому от страны отторгались территории, дававшие до 35 % продовольствия[1].

 

Получив в результате мира с Германией временную пере­дышку весной 1918 года и рассчитывая на ее достаточно дли­тельный срок, В. И. Ленин рассматривает вопрос об экономи­ческом обеспечении переходного периода от капитализма к коммунизму. По его мысли, это должен быть период, на про­тяжении которого приостанавливается "красногвардейская атака" на капитал и организуется сосуществование создавае­мого социалистического уклада и государственного капита­лизма. Последний в это время понимается как хлебная моно­полия, подконтрольность предпринимателей и использова­ние "буржуазной" кооперации в качестве орудия учета, заго­товки и распределения продуктов. В "Очередных задачах Советской власти" намечается ряд мер по введению частно­хозяйственного капитала в рамки госкапитализма: контроль за денежным обращением, замена контрибуций поимущест­венным и подоходным налогом с буржуазии, укрепление го­сударственной монополии на продовольствие, монополия внешней торговли [3, т. 36, с. 182—183]. Товарно-денежные отношения постепенно должны были заменяться натураль­ным продуктообменом, безденежными формами.

 

Однако сдержать размах "красногвардейской атаки" не удалось. Курс на политику, которая в перспективе могла привести к нэпу, в 1918 году не состоялся. Возобладала линия на жесткое проведение продразверстки. В этой обстановке в мае 1918 года был разработан Декрет "О чрезвычайных полномочиях народного комиссара по продовольствию". Относительно представленного проекта В. И. Ленин писал: "...сильнее подчеркнуть основную мысль о необходимости, для спасения от голода, вести и провести беспощадную и террористическую борьбу и войну против крестьянской и иной буржуазии, удерживающей у себя излишки хлеба ...внести добавление о долге трудящихся, неимущих и не имеющих из­лишков крестьян объединиться для беспощадной борьбы с кулаками" [3, т. 36, с. 316, 317].

 

9 мая 1918 года СНК Декрет "О чрезвычайных полномо­чиях народного комиссара по продовольствию" утвердил. На заседании Совнаркома против Декрета выступили меньшеви­ки, эсеры, представители ряда областных продовольственных организаций. А. И. Рыков говорил о вреде диктатуры, о необ­ходимости изменения продовольственной политики. Левый эсер Карелин назвал Декрет "поножовщиной", предсказывал столкновение пролетариата и трудового крестьянства. Однако эта "линия реформизма", означавшая "(1) связывание рук пролетариата попутчиками из мелкой буржуазии (2) ограни­чение размаха революционной борьбы "низов" (3) отказ от террора" [3, т. 35, с. 425], — эта линия потерпела провал. Устанавливалась продовольственная диктатура.

 

Для ее осуществления требовалась реальная сила. Коопе­ративным организациям, на базе которых Чаянов, Кондрать­ев и другие экономисты-аграрники предлагали создать об­щественную распределительную систему, не доверяли. Но хлеб был нужен во что бы то ни стало и немедленно. С этой целью был взят курс на активное стимулирование революции в деревне, на поддержку и укрепление ее пролетарских и полупролетарских слоев.

 

"Образование в деревне комитетов бедноты, - писал В. И. Ленин, — было поворотным пунктом... к гораздо более трудной и исторически более высокой (чем победа над по­мещиками. — С. Н.) и действительно социалистической зада­че — и в деревню внести сознательную социалистическую борьбу, и в деревне пробудить сознание", установить, в ко­нечном счете, "социалистический порядок" [3, т. 37, с. 354— 355]. Из комбедов, говорил Ленин, должны вырасти "полно­властные сельские Советы депутатов, которые должны про­вести в деревне основные начала советского строительства — власти трудящихся, — вот где настоящий залог того, что мы не ограничили свою работу тем, чем ограничивались обычные буржуазно-демократические революции в западноевропей­ских странах. Уничтожив монархию и средневековую власть помещиков, мы переходим теперь к делу подлинного социа­листического строительства" [3, т. 37, с. 355].

 

С этой целью Декретом ВЦИК от 11 июня 1918 года, под­писанным В. И. Лениным и Я. М. Свердловым, в деревнях РСФСР организовывались "комбеды", в обязанность которых входило "оказание помощи местным продовольственным органам в изъятии хлебных излишков" [8, с. 584]. При этом" практика была такова, что 25 % изъятого оставалось в их рас­поряжении.

 

Как и из кого составлялись комбеды? Обратимся к вы­ступлению на Петроградском областном съезде бедноты од­ного из тогдашних вождей партии Г. Е. Зиновьева. По его сло­вам, революция в деревне начинается именно теперь — с пере­ходом власти к "настоящему трудящемуся крестьянину", который ничего не имеет, к "черной кости" — беднякам. Именно беднякам предстоит сказать решающее слово не толь­ко в русской деревне, но и в предстоящей мировой револю­ции. Однако пока их положение в деревнях таково, что если бы в Советы на селе проводились выборы, их бы не избрали. Поэтому, говорил Зиновьев, надо "расправиться со злодея­ми", а комбеды поручить организовывать "приезжим агита­торам". При этом главная трудность заключалась не в том, чтобы, образно говоря, "крикнуть богачам: расступитесь — беднота идет". Главные заботы ждали бедноту при обуздании середняка. Средний крестьянин, акцентировал Зиновьев, "... до сих пор тоже воротил рыло, ждал, когда вернется земский начальник, становой и опять въедет на белом коне помещик.

 

Но есть из них не дураки, и они поняли, что к прежнему возврата нет, что теперь этот "чумазый" бедняк крестьянин есть действительно хозяин земли русской. И эти средние крестьяне начинают поворачивать оглобли назад. Повторяю, товарищи, что гнать их не следует. Их надо заставить трудить­ся, работать, входить в коммуны и ничем не выделяться от остальных. Если мы будем гнать их, то только зря создадим себе большое количество врагов" [36, с. 14]. С аналогичны­ми идеями Зиновьев выступал неоднократно, в том числе и перед слушателями "Крестьянского университета имени тов. Зиновьева" в конце ноября 1919 года после того, как партия вместо лозунга "нейтрализации" середняка выдвину­ла лозунг "прочного союза" с ним.

 

Как нужно было выбирать комбеды? Г. Зиновьев давал подробные рекомендации. В деревню приходит отряд, и ра­бочий-коммунист держит речь: "Меня послала Советская власть, хлеба у нас нет, а у вас есть, и у вас его держат кулаки. Мы явились, чтобы организовать комитеты деревенской бед­ноты, чтобы собрать хлеб, часть его оставить вам, часть дви­нуть в города, за это мы привезем вам ситец, подковы, гвозди, которые вы можете получить через ваши комитеты де­ревенской бедноты, а не по бешеным ценам от кулаков-ла­вочников. Кто хочет дать мирно — ладно, кто не хочет — пу­ля в лоб".

 

Дальше коммунист говорит: кто за комитеты деревен­ской бедноты — отходи налево, кто против — отходи напра­во [37, с. 10].

 

Часто приведенный способ сбора излишков хлеба имел место в действительности. Так, по сообщениям из Удмурт­ской автономной области, продотрядовцы отбирали хлеб не только у богатых, а брали с деревень подушно, чем наносили существенный удар по бедноте и середнякам [54, с. 32] .

 

Как оценивалась эта политика историками в прошлом? "Летом и осенью 1918 г., — пишет, например, И. Челяпов, — в ряде уездов Тамбовской, Пензенской, Рязанской и других губерний вспыхивают кулацкие восстания. Кое-где мятежни­ки кроме винтовок имели гранаты, пулеметы и даже орудия. В ноябре целый ряд районов Центральной черноземной области был охвачен кулацкими восстаниями. Проходили они под контрреволюционными лозунгами. Там, где кулакам на вре­мя удавалось захватить власть, они разгоняли Советы и ком­беды, сжигали их имущество и документацию, убивали и грабили население, насильственно загоняли в свои отряды крестьян. Продотрядников, продовольственных инструкто­ров, уполномоченных по заготовкам скота, контролеров мель­ниц и маслобоен, работников милиции и чрезвычайных комиссий контрреволюционеры зверски убивали" [95, с 11]. Такие суждения в недавнем прошлом были единст­венными.

 

Но можем ли мы сегодня, при нашем уровне гласности и степени информированности, однозначно и безапелляцион­но утверждать, что массовое сопротивление политике больше­виков в деревне было сугубо результатом происков сельских эксплуататоров? Признавая грубой ошибкой ответ, который давался в прошлом, приведем иную, значительно более пра­вильную, на наш взгляд, точку зрения. Ее автор — известный советский историк Р. А. Медведев, чьи работы в 60-х - 80-х годах не печатались в нашей стране, хотя часто издавались и были хорошо известны за рубежом. Вот что он пишет об аг­рарной политике партии большевиков весной 1918 года.

 

В это время "...большевики имели полную возможность приступить к осуществлению той экономической политики, Которая позднее получила название нэпа и которая состояла бы в сочетании социалистического строительства в области крупного производства со свободой мелкого и частного сред­него предпринимательства в городах, с определенной свобо­дой торгового оборота между городом и деревней...

 

Некоторые из элементов этой наиболее разумной в сло­жившейся ситуации экономической политики были предло­жены в марте-апреле 1918 года Лениным: приостановка "красногвардейской атаки" на капитал, приведение в поря­док национализированных предприятий, использование бур­жуазных технических специалистов, допущение на опреде­ленных условиях иностранных концессий, поддержка поли­тики государственного капитализма, а не только социализма, и другие. Однако в основном и главном политика больше­вистской партии весной 1918 года пошла, к сожалению, по иному руслу.

 

Определенное головокружение от успехов революции, отсутствие не только каких-либо теоретических разработок, но и практического опыта в построении социалистической экономики, к тому же в отсталой стране, преувеличение роли субъективных факторов и ряд других причин толкнули большевиков на проведение весной 1918 года иной и в основ­ном ошибочной экономической политики. Набравшая ско­рость машина революции продолжала катиться дальше с неоп­равданной быстротой. Монополия хлебной торговли была не ослаблена, а напротив, многократно усилена и распростране­на на все другие особо дефицитные продовольственные и про­мышленные товары. Свободная торговля была фактически запрещена и всякий ее нарушитель объявлялся "врагом на­рода". Была сделана нелепая в тех условиях попытка прямого "продуктообмена" между городом и деревней, быстро сме­нившаяся, впрочем, не менее ошибочной политикой прямых реквизиций и конфискаций хлебных излишков без всякого реального возмещения.

 

Все это в течение нескольких недель разрушило времен­ный союз между рабочим классом и зажиточным крестьян­ством, немало выигравшим от отмены помещичьего земле­владения. Был также разрушен союз между рабочим клас­сом и основными массами трудового среднего крестьянства, которое было крайне недовольно запрещением свободной торговли и ужесточением хлебной монополии. ... В России сложилась обстановка, чреватая тяжелой и кровопролит­ной гражданской войной" [56, с. 159-160]. Таково было положение в целом. Вернемся, однако, к прерванному из­ложению.

 

В связи с приведенным несколько ранее "наставлением" Г. Зиновьева отметим следующее. Нельзя сказать, что цель отобрать у крестьянина продукты - у любого и любыми методами — во всех случаях ставилась в такой неприкрыто-экспроприаторской, "чекистской", как говорил Г. Я. Со­кольников, форме. Но именно к этой форме неизбежно при­водила все более усиливающаяся от года к году политика продразверстки. Для выполнения заданий по изъятию про­довольствия и расширения социальной базы революции в де­ревне, как свидетельствует Ю. Ларин, называвший себя "одним из непосредственных создателей истории" деревни тех лет, и были организованы по деревням комитеты бедно­ты. В них включались исключительно беспосевные или мало­мощные крестьяне, и в их руках была сосредоточена вся власть и оружие. "Это комитеты в течение нескольких меся­цев провели в деревне на деле в жизнь перераспределение пользования землей, забирали от имеющих несколько лоша­дей крестьян избыточное против минимальной потребности количество и передавали его начинающим собственное хозяй­ство беспосевным и малосеющим и т. п. ...одновременно по­могая также городским рабочим принудительно извлекать излишки хлеба от прежнего крупного крестьянства ("ку­лаки"). Конституционные сельские и волостные "советы" были отодвинуты на задний план в период (свыше полуго­дия) деятельности "комитетов бедноты", фактически прово­дивших аграрную революцию в деревне. Их деятельность выз­вала длительный ряд вооруженных восстаний известной части крестьян почти по всем уездам Советской России... Однако все восстания были подавлены (в том числе и осо­бенно серьезное движение "учредиловцев", которым уда­лось в конце лета 1918 года захватить даже на короткий срок важный приволжский город Казань и некоторые смежные пункты). Восстания были подавлены, комитеты бедноты сделали свою работу и после того были упразднены, усту­пив вновь место восстановленным в правах сельским и во­лостным "советам" [51, с. 14].

 

По данным Военно-продовольственного бюро ВЦСПС, в 1918 году действовало 122 продотряда. В 1919-м - свыше 1000. Одновременно создавалась и продармия, которая уже к 1 ноября 1918 года насчитывала до 29 тысяч человек[2]. Ее организационной единицей был полк, построенный по типу ар­мейского. Части продармии действовали в местах заготовки хлеба до тех пор, пока план заготовки не был выполнен пол­ностью, после чего они перебрасывались в другие районы. Особенно широко работа продотрядов и продармии в дерев­не развернулась после законодательного введения продраз­верстки. В развитие политики продовольственной диктатуры 11 января 1919 года СНК издал Декрет "О разверстке меж­ду производящими губерниями зерновых хлебов и фуража, подлежащих отчуждению в распоряжение государства". По Декрету изымались не только излишки, но и часть необхо­димого продовольствия при общей "регулирующей" норме: "с бедных крестьян ничего, с середняка умеренно, с богато­го много" [95, с. 16]. Практическое определение принад­лежности крестьянина к социальному слою "бедняка", "се­редняка" или "богатого", равно как и установление разме­ров "умеренного" и "многого", осуществлялось в соответст­вии с "революционным сознанием" тех, кто проводил экспроприацию. Динамика заготовок была такова:

 

1917/18 г. - 73,4 млн. пуд. = 100 %

1918/19 г. - 107,9 = 147,0% (в сравнении с исходной   величиной)

1919/20 г.-212,5 =289,5%

1920/21 г. - 367,0 = 500 % [95, с. 19].

 

Политика продразверстки проводилась на фоне общего выравнивания экономических потенциалов хозяйств кресть­ян. Число беспосевных хозяйств сократилось по 24 губерниям с 1917 по 1919 год с 11,4 до 6,5 %, а число хозяйств с посева­ми от 1 до 4 десятин возросло с 48,4 до 55,2 % (при одновре­менном сокращении хозяйств с землей от 4 до 22 десятин с 29,3 до 19,5 %). Однако все же в 1919 году число безлошад­ных хозяйств по всем губерниям было 25,1 %, а бескоров­ных- 15,7% [87, с. 34].

 

Но и в этих условиях ставка продолжала делаться на сти­мулирование в деревне классовой борьбы. Так, в речи 4 июня 1918 года Л. Троцкий напутствовал продотрядников: "Вы московские пролетарии ... пойдете под знаменем Советской власти в деревни крестовым походом на кулаков". Поэтому всем нужно сделать решительный выбор между "рабочими и крестьянами", с одной стороны, и "кулаками и богачами" — с другой. (Изначальную лживость тезиса, будто хлеб будет браться только у кулаков, мы покажем далее. — С. Н.) "...Сущность выбора есть гражданская война. И наша партия - за гражданскую войну! Гражданская война уперлась в хлеб. Мы, Советы, в поход!" [85, т. 27, с. 404]. В мае 1918 года был издан Декрет ВЦИК "О предоставлении Народ­ному Комиссариату Продовольствия чрезвычайных полномо­чий по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлеб­ные запасы и спекулирующей ими". В нем говорилось о больших хлебных запасах у кулаков, оставшихся еще от уро­жая 1916 года. "Деревенская буржуазия остается упорно глухой и безучастной к стонам голодающих рабочих и кресть­янской бедноты, не вывозит хлеб к ссыпным пунктам в рас­чете принудить государство к новому повышению хлебных цен" [7, с 488]. Декрет объявил имеющих хлебные излишки "врагами народа", требовал их передачи революционному суду с последующим осуждением на срок не менее 10 лет, а также предоставлял органам Наркомпрода. право "приме­нять вооруженную силу в случае оказания противодействия отбиранию хлеба или иных продовольственных продуктов" [7, с. 489]. Правительством также разрабатывались доку­менты по исчислению ставок разверстки в зависимости от площади пашни, приходящейся на едока в хозяйстве, и разме­ра урожая на десятину в конкретном районе. По первому признаку было установлено семь групп хозяйств, по второму введено 11 разрядов. Разверстку предусматривалось осу­ществлять по размеру посева, величине урожая, потребности в семенах, продовольствии и кормах (были разработаны соответствующие нормы), по количеству скота и его продуктив­ности. Для действия этого механизма создавался огромный аппарат. Хотя в его задачу входила борьба с "мешочничеством и спекуляцией", на деле он призван был решать глубокую экономическую проблему, возникшую после захвата власти пролетариатом, — проблему борьбы "за или против товарно­го рынка" [18, с. 86].

 

Против рынка партия большевиков вела непримиримую борьбу. Для этой борьбы были организованы еще в январе 1918 года специальные заградительные отряды как часть войск внутренней охраны (ВОХР). Роль их значительно возросла с введением в мае 1918 года продовольственной дик­татуры.

 

Цель свести до минимума, а с конца 1919 года и вовсе за­метить любую торговлю (в это время были закрыты воль­ные рынки в городах) не могла быть выполнена без постоянного насилия. В борьбе с "мешочниками" части ЧК и заградотряды пользовались правом расстреливать на месте тех, кто оказывал вооруженное сопротивление. Масштабы "мешочничества" были значительны: по оценкам специалистов, в от­дельные периоды на некоторых железных дорогах скаплива­лось от 130 до 150 тысяч "мешочников", желавших обменять продукты на промышленные товары.

 

Одновременно Декретом ВЦИК от 27 мая 1918 года для заготовки хлеба на местах была создана широкая сеть губерн­ских, уездных, городских продовольственных комитетов.

 

На органы Наркомпрода возлагалась задача проведения в жизнь хлебной монополии. Наркомом продовольствия был назначен А. Д. Цюрупа. В периоды заготовительных кампаний на места выезжали такие видные партийцы, как Я. М. Сверд­лов и М. И. Калинин. Большую работу на хлебном фронте вели С. М. Киров, Н. К. Крупская, А. И. Микоян, И. В. Сталин, Г. И. Петровский, Е. М. Ярославский и другие.

 

Постановление Наркомпрода от 21 августа 1918 года устанавливало, что на прокормление крестьянской семье ос­тавляется 12 пудов зерна или муки и 1 пуд крупы на душу в год. Вместо крупы можно было оставить 1,5 пуда зерна или муки или 7 пудов картофеля. Норма эта действовала немно­гим более 4 месяцев, после чего было принято решение соби­рать по дворам столько, чтобы выполнить разверстанное "сверху" задание.

 

Экспроприаторские, ограничительные и запретительные меры приводили часто к нежелательным для власти результа­там. Так, саратовский горпродком "пытался регулировать рыночную торговлю ненормированными продуктами (по Декрету СНК от 21 января 1919 года, к нормированным про­дуктам относились хлеб, крупа, зернофураж, сахар, чай и соль. — С. Н.) путем задержки окрестных жителей, подво­зивших продукты, и реквизиции у них товара по пониженной (сравнительно с рыночной) цене. Реквизированные продукты; продавались затем в городских лавках. Это должно было, по мнению властей, влиять на рыночные цены в сторону пониже­ния и одновременно дать жителям города дешевые продук­ты. Но результаты были другими. Подвоз продуктов прекра­тился, а цены резко поднялись: яйца, молоко и молочные продукты совершенно исчезли с рынка" [45, с. 150—151].

 

В дальнейшем запретительные меры ужесточились. В при­казе Тамбовского губисполкома и губпродкома осенью 1920 года говорилось: "Домохозяина, продавшего продукты мешочникам, обязать сдать государству, сверх сданного им количества хлеба по разверстке, такое же количество про­дуктов, какое им было продано мешочнику, деньги или то­вар, полученные от мешочника за хлеб, конфисковать, а при повторении продажи хлеба мешочникам подвергнуть аресту для предания суду трибунала".

 

Скрытое от разверстки продовольствие крестьяне сбы­вали различными путями по спекулятивным ценам. Нелегаль­ная торговля усиливалась с наступлением зимы, когда кресть­яне прокладывали обходные дороги, по которым скрыто, в объезд заградительных постов, провозили продукты в город.

 

В то же время движение товара к покупателю не было од­носторонним, покупатель и сам устремлялся из города в поис­ках необходимого продукта. Тысячи горожан выезжали в де­ревню официально, полуофициально и совсем неофициаль­но, представляя мандаты на железных дорогах и обходясь без таковых, разно, по-всякому, кто как может. Ехали поку­пать, обменивать. "Мешочничеством" занимались и в спеку­лятивных целях, но прежде всего это была индивидуализиро­ванная, стихийная добыча пропитания. Государство и здесь вынуждено было частично снимать препоны, идя навстречу пожеланиям рабочего класса, разрешать самостоятельные за­готовки, но в строго лимитированном объеме — "полуторапудничество". Рынок, таким образом, раздробился, распы­лился на множество индивидуализированных, тайных тор­гов, что было на руку исключительно спекулянтам и крупным торговцам [45, с. 151,152].

 

В целом же для страны к 1921 году положение было та­ково, что хозяйство производящей полосы сдавало по прод­разверстке 92% производимого продукта и вынуждено было покупать больше, чем продавать. В хозяйствах потребляющей полосы положение было еще хуже.

 

Параллельно с действиями государственного аппарата от крупных предприятий и потребляющих губерний в деревню посылались продотряды, а из состава армии выделялись спе­циальные части. Прибыв на места, они поступали в распоря­жение губпродкомов (отделений Наркомпрода) и по разна­рядкам направлялись в деревни. Как сообщает, например, П. К. Каганович, работавший в 1919 году уполномоченным ВЦИК по Симбирской губернии, его целью было не допустить сколько-нибудь существенной организации крестьян — уезд­ных или волостных съездов сельских Советов. Протестам крестьян законодательно противопоставить было нечего. "Легче было иметь дело не с целыми селениями, обсуждаю­щими разверстку, а с отдельным домохозяином, уже полу­чившим разверстку и стоящим перед фактом необходимости ссылки" [47, с. 18]. Оставалось опираться на вооруженную силу и местный аппарат, который, по свидетельству Каганови­ча, с большим предубеждением относился не то что к кула­кам, но к середнякам. Предложения Кагановича — в соответ­ствии с партийной линией предоставить середнякам место в советских органах — были категорически отвергнуты. Заме­тим, что в данном случае - в ориентации на "прочный союз" с середняком — низовой аппарат, так же как и отдельные вожди партии (например, цитируемый выше Г. Зиновьев), игнорировали общепартийную установку, что позволяет гово­рить об известной отдаленности лозунга или документа от реальной жизни.

 

Для того чтобы заставить действовать сельсоветы, Кага­нович создал "штабы-тройки", в которые входили комиссар сводного отряда, командир продармейской части и представи­тель местного волисполкома. "Штабу" Каганович предоставил "право" ареста местных Советов. Однако до применения этой крайней меры использовался "комплект" обещаний-обма­нов. Давая оценку эффективности созданной им системы мер, Каганович отмечает как "любопытный" тот факт, что "...на арест своих Советов селения сейчас же отвечали ссыпкой хле­ба, спешили выполнить всю разверстку и по ссыпке сейчас же являлись депутации с просьбой освободить Совет".

 

Это психологическое наблюдение Кагановича не совпа­дает со "схемой впечатлений и мыслей о русском народе", которой поделился с читателями в 1922 году М. Горький. По его мнению, русский крестьянин злобен, неблагодарен. "Про него можно сказать, что он не злопамятен: он не помнит зла, творимого им самим, да, кстати, не помнит и добра, со­деянного в его пользу другим" [26, с. 36]. "У этого народа нет исторической памяти. Он не знает свое прошлое (деяние "шаек" Разина, Пугачева, Болотникова) и даже как будто не хочет знать его" [26, с. 15]. Другое дело - человек Запада!

 

Цитируемые высказывания пролетарского писателя не были эпизодом в идейно-теоретическом обосновании станов­ления в деревне административно-бюрократической системы управления. Как мы покажем в дальнейшем. Горький много преуспел в этом деле, приветствуя начинания "отца народов" лживо изображая или оправдывая — "идеологически обеспе­чивая" коллективизацию и репрессии.

 

Такие моральные и идеологические установки органи­чески входили, а часто, вероятно, и предопределяли мировоз­зрение вершителей государственной хлебной монополии. Именно в период "военного коммунизма" закладывались основы организационных структур, формировались силы, выковывалась идеология и мораль слоев и групп, активно подхвативших прозвучавший в 1929 году призыв решительно, в особо срочном порядке, провести сплошную коллекти­визацию, "ликвидировать" целый общественный класс.

 

Вводя продразверстку (Декрет СНК от 11 января 1919 года), партия провозгласила идею продуктообмена. Но на деле в плане развертывания классовой борьбы товарные запасы, предлагаемые деревне в обмен на продовольствие, распределялись вне зависимости от сдаваемого или отбирае­мого продукта. Товары в деревне, как правило, поступали в распоряжение комбедов и распределялись ими между со­бой, включая и часть хлеба, отобранного у середняков и ку­лаков[3]. К тому же товарные запасы, масса которых вначале составляла порядка 20 % от того, что брали в деревне, быст­ро исчерпались. Увеличить товарный фонд кустарными изде­лиями не удавалось из-за развернувшейся в деревне клас­совой борьбы. Поступление товаров в деревню все время со­кращалось, а вывоз продовольствия в массе и ассортименте — все время возрастал. Одновременно ужесточались меры про­тив частной торговли, усиливалась государственная монопо­лия. В 1920-1921 годах, свидетельствует А. Свидерский, "государственная монополия путем разверстки проводится последовательнее, чем в предыдущие годы, — заготовка об­гоняет заготовку первого года в 6 раз и заготовку предшест­вующей заготовительной кампании в 1 ^!/₂ раза" [73, с. 42].

 

Уточняя это положение, следует сказать об изменении существенной детали в механизме продразверстки — измене­нии принципа определения "излишков" у крестьян. Если до января 1919 года размеры "излишков" крестьянских сем устанавливались, исходя из потребности крестьян и фактического наличия у них хлеба, то теперь "излишки" определились исходя из потребностей исключительно государства,  представительствуемого берущими, согласно определяемом для села, волости, уезда или губернии размеру продовольствия, которое должно было быть изъято. В письме ЦК РКП (б) губкомам партии объяснялось, что "разверстка, данная на волость, уже является сама по себе определением излишков"[4]. Все меньшая часть продуктов обеспечивалась промтоварами. "... Мы научились применять разверстку, т. е. научились заставлять отдавать государству хлеб по твердым ценам без эквивалента. Мы знаем, конечно, хорошо, что кредитный билет не есть эквивалент", - говорил В. И. Ленин 2 декабря 1919 года на VIII Всероссийской конференции РКП (б)  [3, т. 39, с. 357].

 

Понимание послеоктябрьских социальных реальностей предполагает избавление от привычных стереотипов нашего} сознания. Так, например, в плане раскрытия абстрактного тезиса типа "прокормления города деревней" большой интерес представляют сведения А. Вышинского, приведенные по случаю замены продразверстки продналогом. В 1921-1922 годах Госплан предусматривал обеспечение продовольствием посредством налога на крестьянина 7 миллионов человек — 20 % от 35-миллионной массы потребителей "собесовского" периода 1918-1920 годов, когда, по выражение Вышинского, мы имели "богадельнический" план разверстки!

 

Но если по "богадельническому" плану обеспечивалось значительное число бездеятельных или не занимающихся производительным трудом, то для его выполнения требовалось взять хлеб, напротив, у деятельных и производящих. Но это ли положение имел в виду Ленин, когда в мае 1921 года? говорил о "громадной массе ошибок", допущенных в распре­делении в 1920 году? Не это ли имелось в виду соответствующим пунктом резолюции X партконференции, которые предусматривалось установление более правильного распределения продовольственных продуктов в целях повышение производительности труда? Проблема эта требует исторического исследования.

 

Для выполнения государственного плана сбора хлеба и других сельскохозяйственных продуктов в 1918—1921 создавался гигантский аппарат Наркомпрода. О его четкой работе неоднократно говорили с похвалой многие деятели того времени. Аппарат этот в связи с расширением функций продорганов и укреплением принципа продразверстки демон­стрировал существенный рост. Численность центрального ап­парата изменялась так: на 1 января 1919 года - 1703 чело­век, на 1 января 1920 года – 2500, на 1 января 1921 года – 6846 и, наконец, к осени 1921 года — 7667 человек. Личный состав продаппарата Наркомпрода РСФСР на 1921 год соста­вил 144 913 человек (в том числе 13 874 ответственных сотрудника) [23, с. 61].

 

С октября 1918 года была введена единая централизован­ная карточная система. 35 миллионов потребителей в городах были разделены на четыре категории для обеспечения хлеб­ными продуктами. К первой относились рабочие тяжелого физического труда, получавшие 36 фунтов в месяц. Ко вто­рой (25 фунтов) — фабрично-заводские рабочие и служащие советских учреждений. К третьей (18 фунтов) - служащие всех прочих учреждений, учащиеся, сельское земледельче­ское население, не имевшее собственных запасов. К четвер­той (12 фунтов) — все остальные. В действительности нормы все время снижались, ас 1919 года по карточкам обеспечива­лись только рабочие и служащие, состоящие на службе в госу­дарственных предприятиях и учреждениях [95, с. 34].

 

В условиях обесценивания денег (с 1914 по 1920 год — в 90 тысяч раз) происходил переход к безденежному снабже­нию производителей продуктами и ширпотребом. Утверждал­ся натуральный обмен. Была отменена плата за жилье, город­ской и железнодорожный транспорт, коммунальные услуги. В городах организовывались пункты общественного питания. В 1919 году в Москве таковыми обслуживалось до 700 ты­сяч человек, в Петрограде — около миллиона. Это была не только вынужденная мера. Освободить женщину от "домаш­него рабства" было частью "революционной мечты": партия Учитывала то, что "общественное питание является важным средством воспитания у трудящихся чувства коллективиз­ма" [95, с. 36].

 

Кто же входил в 35 миллионов потребителей, не считая армию, численность которой в годы гражданской войны коле­балась от 4 до 6 миллионов человек, а в конце ее составляла 5,3 миллиона? В статье А. Вышинского читаем:

 

1. Рабочие фабр. — заводск. промышлен. (с семьями)... 6461 тысяча человек

2. Рабочие транспорта (с семьями) ...4767

3. Обществен. питание, детское питание и другие группы городских потребителей..............21 861

4. Кустари................ 2020

 

Бросается в глаза, заключает Вышинский, не только громадное количество едоков, но и сравнительно незначительное количество рабочих транспорта и промышленности (11 млн. чел.). Не слишком ли многих кормили продотряды с по­мощью комбедов? Не слишком ли велик был подхлестывае­мый сверху размах революционного нажима на деревню, включая насилие над "воротившим рыло" середняком?

 

Вопросы такого рода, если поставить их в контекст го­лодного пайка городов, могут показаться кощунственными - ведь рабочий "брал" у крестьянина хлеб, чтоб не умереть с голоду. Однако такие вопросы вполне правомерны, поскольку в результате политики продразверстки деревня также ока­залась голодной. Кроме того, что хлеб отбирали, крестьянин, не имея стимулов для увеличения производства, начал сокращать посевы. В сочетании с засухами 1920 и 1921 годов это имело самые трагические последствия.

 

В ходе развернувшейся классовой борьбы у кулаков и зажиточных крестьян было отобрано около 50 миллионов гек­таров земли, много орудий, машин и скота. По свидетельст­ву наркома финансов Г. Я. Сокольникова, в деревнях отби­рался "в пользу коммун" инвентарь и скот не только бывших помещичьих, но и сколько-нибудь зажиточных хозяйств. Во многих отношениях развернувшийся процесс далеко пре­восходил пределы провозглашенной экспроприации крупной собственности. Экспроприировали уже даже не "на пользу де­лу", а вообще все, что годилось "на потребу" "отдельным деревенским элементам". Подчеркивая, что "экспроприация мелких хозяйств не диктуется никакой экономической необ­ходимостью", что в принципе ликвидация индивидуального хозяйства должна произойти добровольно и процесс этот зай­мет, быть может, несколько десятков лет, Сокольников уже в марте 1919 года призывал прекратить "революционный идиотизм" [78, т. 1, с. 69-70]. Однако процесс этот, однаж­ды запущенный, сразу прекращен быть не мог. Потребова­лись Кронштадт и "волны" крестьянских восстаний, чтобы разверстка в том виде, в каком она существовала в действи­тельности, начала сменяться налогом.

 

Разверстка, как средство снабжения хлебом воюющей армии, рабочих и некоторой части государственных служа­щих, в русле политики "красногвардейской атаки" стала необходимостью. Однако сказать о политике разверстки толь­ко это — значит сказать лишь часть правды. Впоследствии Ленин, пытаясь ломать некоторые из взглядов догматически толкуемого и применяемого марксизма, призывая "признать коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм" [3, т. 45, с. 376] и развивая идеи государственного капита­лизма, говорил о том, что сразу после завоевания власти был сделан ряд неверных шагов в направлении непосредственно коммунистического производства и распределения. В аг­рарной сфере предпринимались законодательно оформленные попытки направить сельское хозяйство по пути коммун и гос­хозов. Им были переданы — часто вопреки воле крестьянских масс — экспроприированные у помещиков и крестьян земли и средства производства. Делались попытки обеспечить переда­чу власти в деревне исключительно беднейшим семьям, не имеющим в своей природе "частнособственнических инстинк­тов", и т. п. Таким образом, разверстка, будучи в русле изб­ранной политики мерой необходимой, с другой стороны, была попыткой реализации идеологической мечты, бравшей начало из теории.

 

Разверстка в условиях голода, разрухи, продолжающей­ся империалистической, а затем развернувшейся гражданской войны с попыткой перенесения пламени революции в Европу в ходе войны с Польшей — разверстка в этой цепи и совокуп­ности событий была, как представляется, первой назначенной историей ценой, которую платило крестьянство за победу над царизмом и крупной буржуазией, за приход к власти "пере­дового авангарда" рабочего класса в отсталой стране, за из­живание в партии большевиков синдрома "ужасной" (по вы­ражению Ленина) революционности[5].

 

Разверстка, далее, в той форме, какую она приняла, была и политическим шагом — она отражала, может быть, интересы не столько рабочих, сколько вождей и неизбежно возникающего широкого слоя складывающейся "социалистической" партийно-государственной и хозяйственной бюрократии. Объективно она стала первым опытом становления в де­ревне административно-бюрократической системы управле­ния. Опытом, который был широко использован и сущест­венно развит в период коллективизации.

 

Замысел революционных преобразований в деревне не ис­черпывался одной разверсткой, включающей попытки прямого товарообмена между городом и деревней. "Непосредственное социалистическое строительство" (Ленин), наряду с дей­ствиями, предполагало активное законодательное творчество! В аграрной сфере это был ряд декретов, определяющих отно­шение производителя-крестьянина к средствам производства, и в первую очередь к земле, формы организации землевладе­ния, отношения крестьян с государством. Объединявший все население деревни лозунг Октября "Земля — крестья­нам!" в послеоктябрьский период получил такое содержание, которое все меньше и меньше принималось большинством деревни.

 

Так, в Декрете "О земле" 26 октября 1917 года было записано: "Вся земля... обращается во всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней", а "...фор­мы землепользования должны быть совершенно свободны: подворная, хуторская, общинная, артельная, как решено бу­дет в отдельных селениях и поселках" [7, с. 4—5]. Но уже в Декрете ВЦИК "О социализации земли" от 19 февраля 1918 года формулировка о собственности на землю была су­щественно сокращена: земля "переходит в пользование всего трудового народа" [7, с. 352]. Устранение положения, по ко­торому земля становилась "общенародным достоянием", сразу лишило ясности вопрос о ее хозяине. Было снято про­возглашенное Декретом "О земле" субъективно-публичное право на землю всякого гражданина. При таком повороте, как отмечали современники, вопрос о правовом регулирова­нии землепользования снимался, правовые нормы и защита земельных прав граждан не предусматривались, а распреде­лительные функции передавались государству — в админист­ративные органы землеустройства.

 

В обязанность земельных отделов местной и центральной Советской власти, распоряжавшихся землей, Декретом вме­нялось "развитие коллективного хозяйства в земледелии... за счет хозяйств единоличных, в целях перехода к социалисти­ческому хозяйству" [7, с. 353]. В статье 21 прямо говори­лось, что "в первую очередь" освободившаяся или незанятая прежде земля передается в пользование той части трудового народа, которая "желает работать на ней не для извлечения личных выгод, а для общественной пользы" [7, с. 353]. При этом в разделе о формах землепользования подчерки­валось, что государственной поддержкой обеспечивается об­щественная обработка земли - коммунистические, артельные и кооперативные, а не единоличные хозяйства. Этот Декрет в своем практическом осуществлении, в том, какие силы он привел в движение в деревне, фактически был началом пово­рота от лозунга Октября.

 

Впрочем, если обратиться к замыслу революционных пре­образований на селе, то такое утверждение может быть оспо­рено как не вполне точное. Так, В. И. Ленин 11 декабря 1918 года, намечая пути "главной социалистической рефор­мы" в деревне ("главного и коренного социалистического преобразования" — общественной обработки земли, что долж­но быть "поставлено на очередь дня"), писал: "Я должен на­помнить вам, что и в том основном законе о социализации земли, который был предрешен на другой же день после пе­реворота 25-го октября, в первом же заседании первого же органа Советской власти - II Всероссийского съезда Советов, издан был закон не только о том, что частная собственность на землю отменялась навсегда, не только о том, что поме­щичья собственность уничтожается, но и, между прочим, о том, что инвентарь, рабочий скот и орудия, переходящие во владение народа и во владение трудовых хозяйств, тоже Должны перейти в общественное достояние, тоже должны пе­рестать быть частной собственностью отдельных хозяйств. И в законе о социализации земли, который принят в феврале 1918 года, и в этом законе по основному вопросу о том, ка­кие цели ставим мы теперь себе, какие задачи распоряжения землей хотим мы осуществить и что призываем мы сторонников Советской власти, трудящееся крестьянство, осуществить по этому вопросу, - на этот вопрос закон о социализации земли в статье 11 отвечает, что такой задачей являет развитие коллективного хозяйства в земледелии, как бол выгодного в смысле экономии труда и продуктов, за счет хозяйств единоличных, в целях перехода к социалистическому хозяйству" [3, т. 37, с. 359-360].

 

В отличие от практики в замысле вождя Октября так, как он излагается в выступлении 11 декабря 1918 года, речи о насилии нет. Среднее крестьянство, говорит Ленин, на нашу агитацию не поддастся. Его может убедить лишь пример. Поэтому "здесь мы рассчитываем на длительное, постепенное убеждение, на ряд переходных мер", на "соглашение" [3, т. 37, с. 361]. В какой же мере на практике разум брал верх над революционным нетерпением?

 

Очевидно, наиболее далеко идущим в плане огосударст­вления земельных отношений стало Постановление ВЦИК oт 14 февраля 1919 года "О социалистическом землеустройств и о методах перехода к социалистическому земледелию По нему совокупным земельным собственником без обиняков объявлялось государство: "Вся земля в пределах Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, в чьем бы пользовании она не состояла, считается едины государственным фондом" [9, с. 55], которым распоряжают­ся Народные Комиссариаты и подведомственные им местные органы власти. Лучшими средствами достижения социализм в земледелии объявлялись "крупные советские хозяйства, коммуны, общественная обработка земли и другие виды товарищеского землепользования", а на все виды единоличного землепользования предписывалось смотреть как на "преходящие и отживающие" [9, с. 55]. В соответствии с заложенным в Декрете "О социализации земли" принципом административного регулирования землепользованием разворачивающееся землеустройство должно было включить в себя всю совокупность мероприятий, "направленных к постепенному обобществлению землепользования", с тем чтобы "создать единое производственное хозяйство, снабжающее Совет­скую Республику наибольшим количеством хозяйственных благ при наименьшей затрате народного труда " [9, с. 55].

 

В силу современного звучания поставленных вопросов особого внимания требует проблема толкования историче­ской реальности. Что считать таковой? Правы ли те истори­ки, которые в какой-то мере отождествляют реальность, на­пример, с законом или законодательным актом: если был за­кон, то, стало быть, такой была и реальность? В случае с документом ВЦИК от 14 февраля 1919 года имеется следую­щая позиция В. В. Кабанова: рекомендации I Всероссийско­го съезда земотделов, коммун и комбедов (декабрь 1918 го­да) и были положены в основу нового законодательного акта — "Положения о социалистическом землеустройстве и о мерах перехода к социалистическому земледелию". Однако это не означает, что в данном документе получил отражение курс Советского государства на немедленное обобществление крестьянских хозяйств.

 

Введением нового законодательного акта вовсе не отме­нялось действие закона о социализации земли, в котором отражалось отношение Советской власти к единоличному крестьянству. Хотя имели место и противоположные мне­ния. Например, даже сотрудник Наркомзема, управляющий делами Главного миллиардного комитета Н. В. Турчанинов в обзоре о деятельности Наркомата за пять лет писал: "Вместо "Закона о социализации земли" 19 февраля 1919 г. было из­дано постановление ВЦИК "О социалистическом землеуст­ройстве и о мерах перехода к социалистическому земледе­лию". Этот акт и лег в основу всей дальнейшей работы НКЗ и его местных органов власти вплоть до второй половины 1922 г." (выделено мной. - С. Н.) [45, с. 26].

 

Казалось бы, если есть свидетельство практического работника, организатора высокого ранга, современника со­бытий, то этого (в совокупности со свидетельствами других современников, не говоря уж об идейных установках теоре­тиков) должно быть достаточно, чтобы согласиться: очевид­но, так оно и было. Однако В. В. Кабанов считает возможной некую "золотую середину" между реальностью и неотмененным законом "О социализации земли": раз не отменено, то 'Положение" функционировало не вместо закона о соци­ализации земли, а наряду с ним" [45, с 27].

 

В случаях, подобных этому, такая "строгость", как пред­ставляется, оказывает любому исследователю плохую услугу. Нам кажется уместным в данном отношении напомнить об известном рассуждении В. И. Ленина: "По каким признакам судить нам о реальных "помыслах и чувствах" реальных личностей? Понятно, что такой признак может быть лишь один: действия этих личностей, - так как речь идет только об общественных "помыслах и чувствах", то следует добавить еще: общественные действия личностей, т. е. социальные факты" [3, т. 1, с. 423-424].

 

Что считать "социальным фактом", а что "помыслом" в ^ношении политики большевиков в деревне? При всей абстрактности такой постановки вопроса, наряду с документами! "фактами", были реальные действия исполнителей в соответствии с установками политических лидеров (например, при! веденное объявление Л. Троцким 4 июня 1918 года гражданской войны деревне или "напутствие" продотрядникам Г. Зиновьева), а двигавшиеся по управленческим каналам бумаги с законами и подзаконными актами — "помыслами".

 

Согласно обозначенным приоритетам, в первую очередь земли отводились совхозам и коммунам, во вторую - трудо­вым артелям и товариществам и в последнюю — единолич­ным хозяйствам. При этом распределению в единоличной пользование не подлежали помещичьи земли и земли экспроприированной крупной сельской буржуазии. (По закону "О социализации земли" такое распределение хотя и в последнюю очередь, но все же допускалось). На них предполагалась организация совхозов, коммун и иных коллективных форм ведения хозяйства "с целью перехода к коммуннистическому земледелию". Деньги на организацию хозяйств выделялись Наркомземом, а обслуживать их должны был крестьяне, принимаемые на постоянную, срочную или денную работу. Рабочий день в хозяйствах не должен бы превышать 8 часов, а в период сезонных работ назначал оплата за сверхурочные часы. Рабочим и служащим запрещалось заводить в хозяйствах собственных животных, птиц огороды. Заведующий совхозом и рабочий комитет подчинились районному и более высокому начальству и должны были действовать в пределах определенных сверху заданий. Избираемый совет коммуны подлежал утверждению уезд­ным Земотделом, а в случае неподчинения в каком-либо вопросе мог быть привлечен к суду, а коммуна распущен Произведенное по плану и сверх того сдавалось государственным органам.

 

Позднее, в соответствии с Постановлением СНК от 28 ав­густа 1919 года "Об управлении советскими хозяйствами", производственно-административный контроль был дополнен политическим — губернскими исполкомами в совхозы назна­чались политкомиссары, в задачи которых входило следить за управленческой, культурно-просветительной и политической работой "среди сельскохозяйственного пролетариата окружающего крестьянства" [9, с. 640].

 

Столь резкий поворот власти в важнейшем для крестьянства деле не мог не отразиться на расстановке сил и в самом ходе гражданской войны. Не имея возможности рассматривать эту проблему сколько-нибудь подробно (прежде всего по причине слабой изученности историками), скажем, забегая вперед, о первых результатах социального экспери­мента — наблюдавшемся в 20-е годы в целом плачевном производственном положении совхозов и коммун. Извест­но, что незадолго до начала коллективизации - в конце 1927 года — вклад совхозов и колхозов в совокупный сель­ский продукт оценивался очень низко    всего 7 %. На Укра­ине число коллективных хозяйств в 1924 году составляло 5111, причем лишь около 500, по оценкам местных руково­дителей, могли быть в какой-то мере поставлены в пример единоличникам. Все это, несмотря на то, что государствен­ные дотации, например, совхозам непрерывно возрастали: в 1924 году суммы на землеустройство были увеличены в 10 раз, кредит - в 15, [61, с. 27]. Что же касается произво­димой продукции, то, по материалам обследования двух губерний, в 1923 году середняки и кулаки, составлявшие 40 % населения и практически не входившие в коллектив­ные формы, давали 94,5 % производимой продукции [61, с. 45]. Однако, несмотря на плачевное в 20-х годах состояние совхозов и признанный провал политики "совхозизации" в 1918—1919 годах [61, с. 68], совхозы и коммуны все равно считались магистральным путем "к социализму и коммуниз­му". Первейшее средство их подъема видели в политической работе,  культурно-просветительной  деятельности и более жестком контроле. Эта убежденность покоилась, в свою оче­редь, на вере в то, что в недалеком будущем сельское хозяй­ство можно будет организовать по типу промышленных ги­гантов, свести до минимума зависимость от природно-клима­тических факторов. "Советские хозяйства, — писал Е. Преоб­раженский, — это единственно возможный источник создания крупного образцового социалистического хозяйства со всеми его преимуществами" [70, с. 21]. Однако пока шла граждан­ская война, советское правительство еще не имело достаточ­ных   возможностей   способствовать  появлению  хозяйств именно "социалистического" типа в противоположность "ме­лкобуржуазным" хозяйственным образованиям — хозяйст­вам трудовых семей. Опыт создания совхозов пока ограни­чился в общем немногочисленными мероприятиями, когда отобранные у помещиков земли государство объявляло своей собственностью и по возможности организовывало на них со­ветские хозяйства. Размеры таких хозяйств в 1918—1919 го­дах колебались от 500 до 2400 гектаров и несколько больше в зависимости от географического положения. Однако сразу же после организации совхозов, отмечают Бухарин и Преображенский, советская власть столкнулась в них с бюрократиз­мом, бесхозяйственностью. "Некоторые совхозы преврати­лись в монастыри для помещиков и занимаются лишь само­обеспечением своих служащих и рабочих, ничего не давая советскому государству" [19, с. 166-167].

 

Крестьянство не поддержало этих акций, а насильственное внедрение в хозяйственную жизнь страны совхозов коммун вело к широким антиправительственным выступлениям. К осени 1919 года из 71 430 800 десятин пахотных земель России (согласно переписи 1916 года) совхозы занимали 2 170 000 десятин — 3 % площади и составляли 3536 хозяйств. Еще около 1 % пашни занимали коммуны, артели и ТОЗы, причем на долю коммун приходилось 0,2 % пашни [70, с. 7][6].

 

Организация крупных хозяйств требовала национализа­ции земли. Без национализации земли, заявлял Преображенский, нет социализма. "Социализм — это сознательное регулирование хозяйства в национальном (по меньшей мере) масштабе. Важнейшим (хотя далеко не единственным) ус­ловием социализма в земледелии является не только право, но и фактическая возможность для трудового общества распоряжаться годной для обработки площадью земли в не­обходимых размерах" [71, с. 4].

 

Национализация, по мнению Преображенского, нужна и для маневра государства в условиях, когда оно вступает "в период мировой социалистической революции" [71, с. 9]. Организация крупных госхозов и установление всеобъемлющего государственного контроля над земледелием сде­лают возможным резкий подъем производительности труда в этой области народного хозяйства.

 

Кроме того, считал Преображенский, у крестьянства есть прямой "практический" резон соглашаться на национализа­цию: национализация позволит организовать крупные госхо­зы, госхозы поднимут производительность труда, крепкое сельское хозяйство поможет стране во всю силу проявить се­бя в предстоящей мировой революции, а в этом случае крестьянину не нужно будет платить многомиллиардные долги стра­ны мировому капиталу — кредитор будет уничтожен. "...Наши огромные государственные долги могут быть ликвидированы в большей своей части лишь при условии социального пере­ворота на Западе, и если они не будут ликвидированы этим путем, прежде всего крестьянству, как преобладающей части трудового населения, придется их платить из своих скудных доходов... Выражаясь грубо, заинтересованность нашего кре­стьянства в мировой пролетарской революции выражается в десятках миллиардов рублей" [71, с. 17]. Так откровенно, не боясь быть циничным, высказывался теоретик партии, рас­толковывая народу одно из "преимуществ" мирового ком­мунистического переворота. Отодвинув в сторону вопрос о том, кто был должником Запада — помещик или крестьянин, и, следовательно, не рассматривая самого содержания вопроса о долге, отметим лишь "нравственный" смысл предложенно­го. Впрочем, как об этом уже говорилось и будет еще сказано в дальнейшем, "высокие материи" нравственности подменя­лись некоторыми вождями партии простыми и, как они счита­ли, более понятными народу соображениями пользы и вы­годы.

 

Еще дальше замыслы преобразователей шли в вопросе о коммунах. В них усматривали зачатки будущего мирового коммунистического устройства. Надо отметить, что в период империалистической и гражданской войн коммуны возника­ли самопроизвольно. Они, как правило, включали людей, имеющих какой-то критерий общности (выходцы из одной местности; принадлежащие к одной профессии; родственники). Объединения преследовали цель прокормления, многие коммуны составляли горожане. С улучшением продовольст­венного положения такие коммуны стали исчезать.

 

Некоторые теоретики партии, наблюдая отказ людей от коммунального способа ведения хозяйства и коммунального способа жизни в целом, делали попытки остановить этот про­цесс, "раскрыть глаза слепым", не видящим своего очевидно­го счастья. При этом упор делался на, казалось бы, совершен­но очевидные и понятные всем выгоды. Ну, например, нет у крестьянина лошади, а есть сбруя, почему бы не объединить­ся ему с тем, у кого есть лошадь? Или отдельные наделы. Ведь сколько труда надо, чтоб их нарезать. А сколько земли пропадет под межами? Ведь если на этой земле вырастить хлеб по всей стране, говорил Преображенский, то его хватит, чтоб кормить население Москвы и Петрограда в течение двух с половиной лет по фунту в день!

 

Или польза от машин и агрономических знаний. "Машина приучит к порядку, а агроном будет лень вышибать: сегодня одну полезную работу покажет, завтра другую. Если от поле­вых работ время останется, то научит, как по-настоящему за скотом ходить, как откармливать породистых свиней, как коров держать в стойлах, на выгон не гонять" [72, с. 9]. Деревенская коммуна — это "работать в поле в два раза мень­ше, а собирать урожай в два раза больше" [72, с 10]. При коллективной работе нельзя будет учесть - кто сколько нара­ботал, да это и не нужно: все будут брать по мере необходи­мости, а других забот ни у кого не будет - не будет личных огородов, а будет общий, не будет отдельных кухонь, а будет общая столовая и т. д.

 

Все было логически состыковано в этих проектах. Не учи­тывали они только одного — готовности крестьянина прервать цепь традиционного способа жизни и труда, отказаться от опыта предков, забыть свои вчерашние заботы и начать все как бы с чистой страницы. Не учитывали они и разумной осто­рожности человека, жизнь которого всегда зависела, да и продолжала зависеть, от того, не побьет ли град посевы, не сожжет ли их солнце в засушливое лето, не падет ли скотина, не рассердится ли на небогатого зажиточный сосед и не оста­вит ли весной просьбу о займе хлеба без ответа. Взамен этого сложного, веками вырабатываемого, по крупицам передавае­мого от отца к сыну и тщательно хранимого опыта и знания предлагалось новое, неизвестное, часто не выдерживавшее не то что критического отношения, но даже и заинтересован­ного вопроса. Когда придет в село машина и плуг? Когда по­явится агроном, который многому может научить и действи­тельно просветить крестьянина? Когда будут проведены землеустроительные работы, чтоб не было между людьми обид, а значит, не нарушился бы сложный, противоречивый, но зна­комый и привычный мир человеческих связей, в котором, мо­жет, и не дадут помереть, случись что? На все эти вопросы ответов не было, а призывам и обещаниям крестьянин в мас­се своей не верил.

 

Конечно, были коммуны "по убеждению". Обратимся, например, к описанию такой коммуны одним из вождей компартии большевиков Украины Д. Лебедя. В 69 верстах от Харькова в 1922 году был организован коллектив из 15 "незаможных" семей. (Надо сказать, что процент бедняков на Украине был довольно высок. Всего их число составляло в 1924 году 682 000 человек. При этом в аппаратах управлении Комитетов "незаможных" селян — украинском эквиваленте комбедов — насчитывалось около 70 000 человек: соотношение со всеми бедняками - 1 к 10.) [61, с. 10, 13].

 

На ссуду крестьяне приобрели лошадей и коров, получи­ли плуг, трактор обработал им 60 десятин. 2 года, сообщал Лебедь, коммунары не могли получить ответ на бумагу о строительном лесе. Отчаявшись, они самовольно из ближне­го леса привезли бревна и построили небольшой барак с об­щей кухней. Летом переселялись в шалаши. "Я наблюдал, — пишет Лебедь, — это помещение в момент проливного дождя и холодного ветра — картина безобразная. За широкими сто­лами и на них, на скамьях вокруг стен и возле печи — всюду приютились дети и женщины. От скученности воздух теп­лый; здесь же рядом обедают отдельные семьи, а другие го­товят обед. Толкотня, грязь, шум детей, кухонные разговоры женщин вокруг печи - все это превратило кухню-коммуну в какой-то барак, куда на время забрались ищущие хотя какого бы то ни было помещения" [61, с. 60]. Лебедь отме­чал, что коммунары гордятся тем, что между ними нет ссор, и мечтают о времени, когда смогут учиться грамоте. "Этот пример коммунализации быта под стать для назидания мно­гим и многим из культурных городов" [61, с. 61], следует резюме.

 

Агитация за коммуны шла полным ходом. В деревни вы­езжали представители власти, публиковались специальные книги и брошюры. Писали их нарочито примитивным язы­ком, дабы они были "понятны" народу. Это стремление ав­торов упростить реальные сложности жизни до сюжета дет­ской сказки показывало в лучшем случае их незнание под­линных проблем деревни, в худшем — говорило о снисходи­тельно-презрительном отношении к крестьянству, которому предлагалось прочитать о некоем подобии действительности под маркой высшего достижения революционной мысли. Приведем выдержку из "литературы" такого рода.

 

В деревню после Октября возвращается высланный цар­скими властями крестьянин и предлагает землякам органи­зовать коммуну. "Вся наша деревня должна превратиться в одну семью, - говорит он собравшимся, - будем мы все между собою, как братья. Мы будем жить, как дети одного отца, а отцом сделаем деревенский совет. Дедушка будет Волостной совет, а прадедушка - уездный совет, четвертое поколение нашего семейства будет губернский совет, а пятое - Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет, гпава над всеми советами. Мы будем из себя представлять как бы разумных детей одного отца, а отец будет заботиться о детях, а мы без его спроса и разрешения делать ничего н будем, если видим, что все идет правильно, как должно быть..." "Ловко ты объясняешь!" — в восторге крикнул Клим.

 

— Дети наши должны быть одинаковы, — продолжал Дмитрий. — Если обуты, так все обуты, а если разуты, так все разуты. Точно так же отцы и матери должны делить все поровну: всем, так всем по платью, а никому, так никому. Вот тогда у нас никто завидовать друг другу не будет и ругаться между собою никто не будет, потому что ругань происходит из-за ненависти друг к другу   [81, с. 10,12-13].

 

В стремлении революционной власти всеми возможным способами пропагандировать и способствовать распространению коммун был и серьезный классовый смысл, о котором откровенно пишет Е. Преображенский. Бедноту, говорит он, нужно "собрать в кулак", так как она распылилась с роспус­ком в деревнях комбедов[7]. Объединившись в коммуны, поддерживаемые  государством,  беднота  станет экономи­чески более сильной, чем кулак и середняк, что создаст проч­ную базу установления диктатуры пролетариата в деревне [70, с. 21].

 

Впрочем, уже тогда, в период "военного коммунизма", Бухарин и Преображенский не преувеличивали значение экономических форм борьбы с кулачеством. "Кулак вступили в революцию, — отмечали они, — окрыленный самыми розо­выми надеждами и предчувствиями, а вышел из нее общипанным даже на ту часть своей собственности, которой он располагал до революции. Кулачество до своей полной ликвидации неизбежно должно выступать в качестве непримиримого вра­га пролетарского господства и его земельной политики и, в свою очередь, может ожидать от Советской власти лишь са­мой беспощадной борьбы со своими контрреволюционными попытками. Не исключена возможность и того, что Советской власти придется проводить планомерную экспроприацию кулачества..." [19, с. 174].

 

Кандидатами в кулаки при известном развитии событий могли стать и крестьяне, которые в 1918-1920 годах начали активно выселяться на хуторы и отруба[8] с целью свободного индивидуального хозяйствования. Хутора и отруба с органи­зационно-производственной точки зрения представляли, не­сомненно, более прогрессивный тип хозяйствования, чем об­щина с ее бесконечными переделами, уравнительскими тенденциями, неуверенностью крестьянина как хозяина в полно­те своих прав. "На хуторах и отрубах, - пишет В. В. Каба­нов, — урожай был, как правило, выше. Так, если в общин­ных хозяйствах Смоленской губернии в 1913 г. урожай ржи достигал 55 пудов с десятины, то на хуторах - 65 пудов. Обследование 35 хуторов в Тульской губернии в 1920 году показало, что, несмотря на полный неурожай в окрестных селах, хуторяне собрали урожай лишь несколько меньший, чем в прошлые годы" [45, с. 77] .

 

К 1920 году стремление населения перейти к хуторско­му и отрубному землепользованию достаточно ясно выяви­лось в 20 губерниях, особенно на севере и северо-западе стра­ны. Однако официальная реакция Наркомзема на это явление была отрицательной. В. И. Ленин и М. И. Калинин, помогая крестьянам-хуторянам в отдельных случаях, своего позитив­ного отношения к этому явлению в целом не проявили [45, с. 77]. Утвердившийся к 1920 году в деревне строй, по мне­нию крестьян, говорит В. И. Ленин, является "идеальным" капитализмом [3, т. 37, с. 322]. Но возникновение массы крупнотоварных ферм, как следствия развития в этом на­правлении, вождь Октября считал регрессом в сравнении с перспективой коллективизации. В дальнейшем, как известно, жизнь заставила Ленина отказаться от этих взглядов и при­нять идеи кооперации.

 

Что определяло и делало прочной веру в то, что разви­тие сельского хозяйства должно быть именно крупнокол­лективистским, а не иным? Очевидно, что ответ на этот воп­рос будет различен в зависимости от того, чье сознание име­ется в виду: одно дело — вера теоретиков-революционеров и другое - низовых организаторов или бедняцких масс. Попробуем кратко ответить на этот вопрос применительно к деревенскому пролетариату. При этом сразу отодвинем в сторону ставшую привычной в современной литературе и публицистике фигуру бедняка-люмпена[9]. Априори согласим­ся с тем, что пьяницы и лодыри, часто хватавшиеся за власть с целью паразитирования или удовлетворения собственного тщеславия (равно как иногда привлекаемые властями для манипулирования или насилия над основной массой крестьян­ства), не исчерпывали всего бедняцкого слоя. В среде бед­няков много было таких, кто не имел исходных возможно­стей вырваться из нищеты без помощи государства.

 

Провозглашение Декретом "О земле" основного средства производства "общенародным достоянием" в тех условиях означало уравнительное распределение. Его нужно было про­водить в государственном масштабе землеустроительным ор­ганам. Однако их малочисленность, часто низкая квалифика­ция не давали даже надежды на быстрое устройство дела. (Проблема эта в масштабах государства не была решена в те­чение 20-х годов.) Оставался путь самостоятельного передела земли. Однако зажиточные слои деревни, как правило, пере­дела не хотели и излишки возвращать не собирались. Конечно, даже при этих условиях "крестьянская беднота" (пролета­рии и полупролетарии) превратились, в очень большом числе случаев, в середняков" [3, т. 43, с. 218]. Но все же процент неимущего трудолюбивого бедняцкого меньшинства был зна­чителен. Оно получало либо худшие земли (кроме прочего, остававшиеся, как то было определено законом "О социа­лизации земли", после отхода лучших земель в совхозы и коммуны), либо должно было само определяться в коммуны или наниматься в совхозы. Более того, в разных регионах страны значительные массы крестьянства были безлошадны. Длившееся семь лет разорение хозяйства, гибель миллионов мужчин значительно увеличили слой бедняков и тяготы бед­няцкой жизни. Получавший землю безлошадный бедняк часто не знал, как ей распорядиться. Привычным для него путем был найм к зажиточному середняку или кулаку, а когда это было разрешено властью — не только найм, но и сдача в арен­ду собственного участка[10].

 

Другим путем было объединение в коммуны, тем более что здесь обещалась государственная поддержка. Сегодня, когда в значительной мере развеяны иллюзии "снов Веры Павловны" и жизнь отвергла фантастические проекты "коммунизации производства и быта", сложно понять ценность тех "позитивных" моментов, которые выпячивались агита­торами за коммуны. Вряд ли понимали их и бедняки. Они в меньшинстве — либо могли слепо верить, что будет именно так, либо — в основной массе, полагаясь на свой здравый смысл, а также от невыносимости реальной жизни могли со­гласиться на этот диковинный опыт. (Как косвенное под­тверждение этого мнения отметим, что в изданный в марте 1919 года Декрет СНК "О потребительских коммунах" через три с небольшим месяца из-за непопулярности термина "ком­муна" было внесено изменение - "потребительские об­щества".)

 

Основная масса, получив землю и пополнив средства про­изводства, прочно встала на путь развития мелкотоварного хозяйства с тенденцией к его все более полному коопери­рованию. Для этого в стране с начала века было сделано очень много. Однако кооперация в том виде, в каком она пребыва­ла до Октября, партией большевиков не принималась и тре­тировалась как буржуазно-торгашеская. Идеалом считался непосредственный безденежный обмен продуктов промыш­ленности на продукты сельского хозяйства под эгидой госу­дарства и при помощи кооперации как фискально-распределительного аппарата. Эту установку крестьянин-товаропроиз­водитель и кооператор принять не могли. Вот почему с начала 1918 года вопрос о судьбе кооперации также стоял в повест­ке дня.

 

  

*               *

 

*

 

 

- Взявши конец веревки с переднего гроба на плечо, Елисей уперся и поволок, как бурлак, эти тесовые пред­меты по сухому морю житейскому. Чиклин и вся артель стояли без препятствий Елисею и смотрели на след, кото­рый межевали пустые гробы по земле.

- Дядя, это буржуи были? - заинтересовалась девоч­ка, державшаяся за Чиклина.

- Нет дочка, - ответил Чиклин. - Они живут в соло­менных избушках, сеют хлеб и едят с нами пополам".

 

 

                                                      А. П. Платонов. "Котлован"