назад
Интервью с Михаилом Николаевичем Громовым, взятое А.Ю. Бердниковой в июне 2017 года. А. Бердникова: Уважаемый Михаил Николаевич! Наверное, стоит начать наш разговор с раннего периода Вашей жизни. Вы родились в Костроме. Кем были Ваши родители, как складывалась домашняя обстановка, как, возможно, она повлияла на выбор Вами Вашей будущей профессии?
М.Н. Громов: Да, верно, я родился в Костроме. А мог бы родиться и в Ленинграде. Родители у меня там жили. Мать в блокаду работала в госпитале, отец служил в Кронштадте. Мать вывезли по Дороге Жизни в 1942 году, когда она была беременна мной. Так мы и попали в Кострому – родину предков родителей. Красивый, старинный город на Волге, часть Золотого кольца России. Был колыбелью дома Романовых и всегда находился под их покровительством. В 1913 году она стала одним из центров празднования трехсотлетия дома Романовых, в честь этого события было возведено много памятников и исторических сооружений. Правда, жаль, что большая их часть сильно пострадала после революции, большевики просто снесли многие из них. Отец у меня был военный, и поэтому мы много ездили по стране, жили в Риге, Ейске, на Дальнем Востоке, и даже в Китае, в городе Порт-Артур. Там была советская база ВМФ. Я и в школу пошел в Китае. Провел там с первого по четвертый класс. Китайцы хорошо к нам в те годы относились, но потом умер Сталин, и отношения испортились, политическая обстановка стала накаляться. Хрущев и Мао Цзэдун не поладили друг с другом, что в итоге привело к началу военных действий на острове Даманском. Из-за сокращения вооруженных сил мы с родителями переехали в подмосковный город Шатуру, где я и закончил школу. Там была большая электростанция, где я год проработал после окончания школы. Захотелось «отдохнуть головой», побыть простым рабочим. Этот опыт мне очень понравился, в рабочей среде было много честных, трудолюбивых людей.
А.Б.: А как после года «рабочей жизни», после этого опыта работы с простыми людьми началась Ваша студенческая жизнь? Почему Вы выбрали именно философию в качестве будущей специальности и почему именно МГУ в качестве ВУЗа?
М.Н.Г: На философский факультет МГУ я тоже попал не сразу. Сначала подал документы на так называемый машиностроительный (на самом деле ракетостроительный) факультет МВТУ имени Н.Э. Баумана, где отучился два года. Тогда как раз был 1961 год, полет Гагарина в космос, так что можно сказать, что в ВУЗ я поступил на волне всеобщей эйфории и восхищения начинавшейся космической эрой. Ну и кроме этого, тогда молодежь уже в школе настраивали на технические и естественно-научные специальности, были очень популярны журналы «Юный техник», «Наука и жизнь», «Техника - молодежи». Гуманитарные науки были менее востребованы. Но я, отучившись два года по технической специальности, понял, что не хочу в будущем стать маленьким винтиком в огромной компании, что работа, связанная с железом и чертежами – это все-таки не мое. А «мое» - это науки, связанные с человеком, жизнью, культурой, - литература, философия, история. Так и оказался на философском факультете МГУ.
А.Б.: Почему же все-таки из всех перечисленных специальностей Ваш выбор пал именно на философию?
М.Н.Г: Можно сказать, что, когда я учился в МВТУ имени Н.Э. Баумана, у меня случился кризис духовный. Я стал больше размышлять и задумываться над общими, философскими вопросами. Мне даже предлагали там остаться, доучиться до конца и пойти в аспирантуру по философии, но специальности у них в аспирантуре тоже ведь были связаны с естественно-научной проблематикой: проблемы экологии, философии науки, философии техники. Одни сплошные сопроматы, теормехи, а что впереди? Я еще как раз в то время прочел Экзюпери, и поймал у него тоже эту мысль о том, что в наш век все кругом – железо, а где человек, где его душа? Думал пойти на истфак, но потом решил, что история – наука эмпирическая, больше связанная с полевой и архивной работой, с документами, а моя душа стремилась все же к философии. Тем более, я уже тогда был знаком с некоторыми трудами философов, прочел «Опыты» М. Монтеня, например. Так я и поступил на философский факультет МГУ, на первый курс и начал все сначала. Но после первого курса меня забрали в армию на три года. Служил на военном полигоне Капустин Яр Астраханской области, потом – в Татищево Саратовской области, в Тейково в Ивановской области. Физически окреп и духовно сосредоточился. Годы, проведенные в армии, мне понравились. Было время надо многим задуматься, и друзья не забывали. Например, Вероника Александровна Андриевская присылала мне книги: «Мастера и Маргариту», Солженицына, «Библейские сказания» Зенона Косидовского.
А.Б.: А кем была Вероника Александровна Андриевская и как ей удавалось доставать в те годы такие книги, да еще присылать их Вам?
М.Н.Г: Вероника Александровна Андриевская была доцентом философского факультета МГУ, читала политэкономию. Она жила в центре Москвы, в доме Грибоедова, ее дом всегда был открыт для гостей. Она вообще принадлежала к свободомыслящим, интеллигентским кругам и достать такие книги для нее проблемой не было. «Мастера и Маргариту» в те годы уже напечатали в журнале «Москва», правда, с большими купюрами, но все-таки. Так что эти книги не были запрещенными, доступ к ним был.
А.Б.: Когда Вы вернулись из армии, продолжили учебу на философском факультете?
М.Н.Г: Нет, пришлось все начинать заново. Опять. С первого курса.
А.Б.: И какая там была атмосфера? Тоже свободомыслящая, интеллигентская?
М.Н.Г: Впечатления о философском факультете у меня тогда сложились двойственные. Когда я туда поступал, конечно, я думал, что там работают мудрейшие люди, и в связи с этим у меня были несколько идеализированные и завышенные ожидания. На деле же все оказалось немного не так. Да, некоторые курсы были по-настоящему интересными, например, В.В. Соколова, В.Ф. Асмуса, П.Я. Гальперин нам читал психологию, но вместе с тем были и «шаблонные» лекции, читавшиеся «стандартно», скучные, неинтересные.
А.Б.: А как Вы начали заниматься русской философией?
М.Н.Г: Да, вопрос о специализации, о том, кем же ты хочешь быть в итоге, был важен. У нас была очень сильная группа, кроме меня в ней учились А.Л. Доброхотов, Ю.К. Мельвиль, З.А. Сокулер, В.Ю. Царев. Я почти сразу решил заниматься историей философии. Первую курсовую я писал у В.Ф. Асмуса, она была посвящена диалогу Платона «Федр». Параллельно с этим я уже тогда всерьез стал увлекаться и русской философией. Помню, ездил к Валентину Фердинандовичу в Переделкино, он меня уговаривал и дальше заниматься античной философией. Но я уже сделал свой выбор. Меня просто очаровала в то время отечественная философская мысль конца XIX – начала ХХ веков. Я ходил в спецхран, брал и читал там произведения русских философов, например, «Вехи», Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, В.В. Зеньковского, и был просто поражен их стилистикой, искрящимся языком, нестандартностью мысли. Это была по-настоящему «личностная», живая философия, которая сильно выигрывала в моих глазах по сравнению с «обезличенной», сухой философией, которую нам пытались преподавать некоторые лекторы в университете. Так я и перешел потом на кафедру истории философии народов СССР. Дипломную работу, посвященную «Повести временных лет» писал у Н.С. Козлова, с которым мы потом вместе выпустили книгу «Русская философская мысль X-XVII веков» (1990 г.). В аспирантуре моим руководителем уже стал заведующий кафедрой И.Я. Щипанов. Я ему очень был благодарен за то, что он никогда не мешал мне работать и давал полную свободу писать что я хочу. И это при том, что сам он был убежденным марксистом, и кафедра в те годы преимущественно занималась материалистической и марксистской философией, философией «народов СССР» после 1917 года.
А.Б.: Как же все-таки состоялся Ваш переход от Бердяева, Булгакова и «Вех» к древнерусской философии?
М.Н.Г: Дело в том, что у нас, студентов философского факультета, была возможность посещать на лекции преподавателей других факультетов. Я слушал курсы С.С. Аверинцева, М.А. Ильина (доктор искусствоведения, профессор, крупный специалист по истории русской архитектуры), А.М. Пятигорского, И.Д. Ковальченко (заведующего кафедрой источниковедения исторического факультета МГУ). Мне очень нравился подход историков к источникам. «Философское источниковедение» же зачастую заключается, как писал еще Л.Н. Толстой, в том, что ученые «берут пять книг, читают, пишут шестую - свою». А у историков в этом смысле более комплексный и вместе с тем более конкретный подход, что позволяет создать более объективную картину интересующего тебя предмета. Кроме этого, я считаю, что философия – это продукт не только одного лишь разума, это продукт эпохи, то, чем люди живут в данный момент. Поэтому философия тесно соприкасается и с историей, с литературой, с эстетикой, с музыкой, с архитектурой. Кроме того, на мое увлечение древнерусской мыслью повлияло участие в студенческих реставрационных отрядах, которые организовывали во время моей учебы в университете физики. Я в них участвовал несколько сезонов подряд, ездил на Соловки, в город Кириллов Вологодской области (там, где находится Кирилло-Белозерский монастырь). Причем мы там не просто какими-то исследованиями или описаниями занимались, нам давали реальные работы проводить – например, реставрировать Успенскую трапезную церковь Соловецкого монастыря XVI века. Вскоре я познакомился с человеком, оказавшим на меня самое большое влияние – Петром Дмитриевичем Барановским (1892-1984), реставратором, архитектором, которого без преувеличения можно назвать спасителем нашей культуры. Он восстанавливал многие памятники – храм Василия Блаженного, Сухареву башню, Казанский собор на Красной площади. Потом советская власть его выселила за 100 километров от Москвы, ближе ему запрещено было жить, но он все равно каждый день ездил на работу. Это был настоящий подвижник, мастер своего дела. Как-то раз он меня пригласил поехать в Болдино Дорогобужское Смоленской области. Там находится Свято-Троицкий Болдинский монастырь, построенный в XVI веке преподобным Герасимом. Немцы во время Великой Отечественной войны его взорвали, и когда мы приехали туда, то увидели только три горы руин. Мы восстанавливали его по частям: сам храм, Троицкий собор, колокольню, звонницу, трапезную. Восстановительные работы там и сейчас продолжают идти. Я туда ездил летом. Там такая благодать стояла, тишина и спокойствие, что особенно сильно ощущалось после Москвы с ее шумом, пылью, суетой, пустыми разговорами. Идеальные условия для того, чтобы физически поработать и умственно сосредоточиться.
А.Б.: А были ли в тот, ранний период Вашей научной деятельности, другие исследователи, кроме Петра Дмитриевича, оказавшие на Вас влияние? Вообще, занимался ли кто-нибудь тогда специально древнерусской философией?
М.Н.Г.: Конкретно древнерусской философией тогда никто кроме меня не занимался. А повлияли на меня многие мои ученые и коллеги, например, Вера Григорьевна Брюсова (1917-2006), историк, искусствовед. Жила она на Пречистенке, недалеко от старого здания Института философии РАН на Волхонке. Она занималась в числе прочего и реставрацией Новгородского Софийского собора – живописью и несколькими монументами. После знакомства с ней я начал всерьез заниматься темой Софии Премудрости Божией. Кроме того, тесное сотрудничество у меня было с отделом древнерусской литературы Пушкинского дома (ИРЛИ РАН) в Санкт-Петербурге, которым руководил Д.С. Лихачев. В те годы это был крупнейший центр по изучению древнерусской письменности, книжности, литературы. Там работало много ученых (а некоторые работают до сих пор), все они мои хорошие товарищи и коллеги, известные филологи и искусствоведы: академик А.М. Панченко, человек богатейшей культуры, автор многих исторических фильмов и телепередач, известный византолог Г.М. Прохоров, О.В. Творогов, Н.В. Понырко и др. Тесно сотрудничал я и с коллегами из Института естествознания и техники – Микулинским и др. С другими учеными-естественниками, например, Р.А. Симоновым, который занимается древнерусской математикой. В Древней Руси существовала одна отличительная особенность: отсутствие профессиональной философии в допетровский период компенсировалось философским подходом к человеку, истории, миру, вся литература была учительной, назидательной. Просто книжек для развлечения не писали. Поэтому специалистов из разных научных сфер, гуманитарных, естественных, занимающихся этой проблематикой, можно считать также и специалистами по древнерусской философии. Из тех, с кем я был лично знаком, и кто на меня повлиял кроме вышеупомянутых коллег, можно вспомнить А.С. Панарина, замечательного лектора и оратора, когда он выступал, аудитория замирала. Был знаком я и с Н.И. Толстым, внуком Л.Н. Толстого, возглавлявшим Общество по изучению славянского наследия. Близкие мне коллеги одного со мной возраста – Н.Н. Лисовой, А.В. Назаренко, Г.М. Прохоров.
А.Б.: А как началась Ваша работа в Институте философии РАН?
М.Н.Г.: После окончания аспирантуры МГУ я пошел работать в Институт иностранных языков им. Мориса Тореза. С 1975 по 1988 гг. я был там доцентом на кафедре философии. Параллельно с этим сотрудничал с Институтом философии. Тогда заведующим сектором истории философии народов СССР был В.Е. Евграфов. Потом, когда уже заведующим стал А.Д. Сухов, он позвал меня перейти работать к ним в сектор. Я с радостью согласился. Правда, с основного местам работы меня не хотели отпускать, уходил со скандалом. В секторе тогда работали такие видные и уважаемые мной ученые, как В.Ф. Пустарнаков, З.В.Смирнова, В.В. Сербиненко, А.И. Абрамов. В.В. Мильков тогда в секторе занимался древнерусской мыслью, создавал исследовательские коллективы, выпускал труды древнерусских мыслителей. Причем делал это на очень высоком, качественном уровне, с привлечением протографа, текста оригинала, перевода. У нас выходила целая серия религиозно-философских памятников Древней Руси, в ее рамках мы выпустили «Диоптру» Филиппа Пустынника (совместно с Г.М. Прохоровым), «Шестоднев» Иоанна Экзарха и т.д. Потом Сербиненко и Абрамов ушли в РГГУ. Образовалось три «центра» по изучению истории русской философии: кафедра истории русской философии МГУ, кафедра истории отечественной философии в РГГУ и сектор истории русской философии Института философии РАН. Вскоре меня выбрали тайным голосованием на должность заведующего, и между этими тремя «центрами», как и между их заведующими: М.А. Маслинным, В.В. Сербиненко и мной установились дружеские, партнерские отношения, которые продолжаются и до сих пор. Раньше ведь, во времена Евграфова и Щипанова кафедра МГУ и сектор Института философии соперничали между собой, были натянутые отношения, а сейчас все мирно и дружно, молодые ученые, выпускники МГУ и РГГУ идут работать к нам и наоборот.
А.Б.: Параллельно с научной работой Вы активно занимались преподавательской деятельностью. Расскажите, где и какие лекционные курсы Вы читали?
М.Н.Г.: Я преподавал в Русской христианской гуманитарной академии в Санкт-Петербурге, в Екатеринбурге, Саратове, Ростове-на-Дону, Нижнем Новгороде, Калининграде. За границей: в Академии католической теологии в Варшаве, Ягеллонском университете в Кракове, Славянском университете в Софии, г. Прешове в Словакии, в Косово в Сербии, Пекине, Шанхае в Китае.
А.Б.: С кем из зарубежных ученых Вы были знакомы? Кто-нибудь занимался из них древнерусской философией?
М.Н.Г.: Из числа моих зарубежных коллег можно здесь упомянуть известного американского исследователя русской философии Джеймса Билингтона; чешского ученого о. Томаша Шпидлика, он был кардиналом и жил в Риме; Захара Захариева – председателя фонда «Славяне» в Болгарии, Славенко Терзича – посла Сербии в России, директора Исторического института Белграда; Ф.Х. Кессиди, который был известным специалистом по античной философии и жил в Салониках, и много-много кого еще.
А.Б.: В чем Вы видите историческую миссию и перспективы развития Института философии РАН в будущем? Каково место русской философии в современной научной картине мира? Есть ли у Вас какие-нибудь заветные думы на этот счет?
М.Н.Г.: В будущее я не заглядываю. Есть ли какой-то там личный план развития у человека или организации, неизвестно, планировать можно сколько угодно, а как все на самом деле повернется и что будет дальше, ответить не может никто. Главное, на мой взгляд, сохранять желание мыслить. Мысль нельзя убить не при каких режимах и обстоятельствах. В Институте философии годами складывалась особая, по-своему уникальная атмосфера, сочетающая опыт познавших жизнь сотрудников и энтузиазм молодых ученых. Конечно, очень жаль, что нас лишили старого здания на Волхонке, 14, которое было связано с самой историей русской философской мысли: в нем бывали Екатерина II, А.И. Герцен, С.Н. Булгаков. Оно было центром гуманитарных институтов нашей страны. Хотя и новое наше здание с исторической точки зрения интересно: его построили в XVIII веке на Швивой горке по заказу крупного промышленника и предпринимателя Г.Д. Строганова – богатейшего человека своей эпохи, изначально это были палаты его дворца, затем, в XIX веке его расширил и достроил Тимофей Иванович Тутолмин, московский генерал-губернатор. В то время по своей красоте это здание не уступало дому Пашкова. Но еще до Революции оно превратилось в доходный дом, потом на крепком фундаменте стали надстраивать верхние этажи. В Советское время здесь были коммуналки. Потом – Инвест-банк. Место, конечно, в целом хорошее, но пока еще плохо организованное для мыслящих людей. Но философия может существовать и в хижинах, и в дворцах, будем надеяться, что и это здание мы со временем обживем.
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
 |
|
    |
|
