Институт Философии
Российской Академии Наук




  Этическая мысль. 2016. Т. 16. № 2.
Главная страница » Ученые » Научные подразделения » Сектор этики » Журнал «Этическая мысль» » Этическая мысль. 2016. Т. 16. № 2.

Этическая мысль. 2016. Т. 16. № 2.

 

Весь номер в формате PDF (1,91 MБ)


СОДЕРЖАНИЕ


ЭТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ


Р.Г. Апресян. Источники моральной императивности

В этической литературе доминирует представление о морали как сфере общих, надперсональных, надситуативных требований, которые принимаются и осуществляются личностью в качестве автономного субъекта, и эта характеристика морали трактуется как определяющая, а то и исчерпывающая все содержание морали. При таком восприятии теряется неоднородность феномена морали, многосложность морального опыта. Мораль по-разному функционирует на уровне личности, межличностного взаимодействия и на уровне группы и общества, она по-разному обнаруживает себя как пространство индивидуального выбора, вины или ответственности и средство регулирования поведения, осуществляемого посредством социальных механизмов; как инструмент коммуникации и взаимного дисциплинирования и как стезя личного совершенствования и т. п. Эти различия прослеживаются и в разных источниках моральной императивности, т. е. природы той силы, которой обладают моральные требования. То, что личность на развитых ступенях морального развития осознает себя в качестве суверенного субъекта морального требования, автора морального закона, не снимает вопроса об объективном источнике требований и их ценностной основы. В качестве таких источников в статье называются (а) общие культурные представления, (б) социально-групповые нормы (в) ситуативные требования, возникающие в межличностном общении.

Ключевые слова: мораль, императивность, требование, норма, санкция, Локк, Мандевиль, Дидро, Кант, Дюркгейм, Джеймс, Левинас, Рикёр, Хабермас, Бенхабиб, Корсгаард

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-2-5-19


Л.В. Максимов. О некоторых стереотипах теоретической этики

Цель статьи – показать, что некоторые хорошо известные концепты, широко используемые в этических исследованиях, могут быть квалифицированы как стереотипы, т. е. упрощенные, стандартные идеи и подходы, фактически заимствованные из обыденного сознания и часто воспринимаемые самими исследователями как самоочевидные. Стереотипы обычно несут в себе давно отжившие, устаревшие представления, препятствующие развитию этической мысли, поэтому устранение этих препятствий было и остается актуальной задачей метаэтики как методологической дисциплины. Под этим углом зрения они и рассматриваются в статье. Особое внимание уделено самому древнему и наиболее деструктивному для этики когнитивистскому стереотипу, суть которого состоит в трактовке моральных принципов, норм, оценок и императивов как особого рода знаний, поверяемых на истину и ложь; тем самым проблемы происхождения и функционирования морали фактически отдаются целиком на рассмотрение эпистемологии, а нравственное воспитание подменяется «обучением» морали. Предметом критического исследования стали также два стереотипа, дающих неверное представление о ментальных механизмах морального выбора: это, во-первых, популярная, принятая большинством гуманитариев идея «свободной воли» как способности человека к автономному полаганию целей и совершению поступков и, во-вторых, модель разума и чувств как двух разных по своим интенциям «субъектов», живущих в «душе» человека и руководящих его поведением. Все упомянутые идеи многократно подвергались в литературе аргументированной критике, но не как именно стереотипы, а как ошибочные концепции. Такая критика, однако, недостаточно эффективна, поскольку стереотипы держатся не на рациональных доводах, а на интуитивной (нерефлексивной) уверенности в их истинности. Осознание этого факта самими носителями стереотипов может, по мнению автора, способствовать их преодолению.

Ключевые слова: стереотип, этическая теория, нормативная этика, метаэтика, мораль, когнитивизм, свобода воли, детерминизм, ответственность, разум и чувства

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-2-20-33



ИСТОРИЯ МОРАЛЬНОЙ ФИЛОСОФИИ


О.П. Зубец. Что презирает и что превосходит добродетельный человек

Статья посвящена аристотелевскому описанию добродетельного человека (Величавого) как стремящегося к превосходству и презирающему. Речь идет о превосходстве с точки зрения действия, выражающемся в возведении начала поступка к самому себе, к господствующей части души, то есть о превосходстве бытия в качестве субъекта. Аристотель решает в первую очередь задачу, как совершить благодеяние, а не претерпеть его: то есть как «совершать поступок самому»: для него это вопрос о бытии самим собой. В этом обнаруживается содержательное единство аристотелевской этики и метафизики – оно выражено в понятийном единстве δύναμις и ἐνέργεια, которые непосредственно присутствуют и в метафизике и в этическом рассмотрении, с понятиями ἕξις и πρᾶξις, устойчивое состояние души и поступок. В метафизике Аристотель описывает ἐνέργεια, действительное бытие, через имманентность цели и бытия действующего в действии, но именно так он определяет и поступок в этике. Два возведения (ἀνάγω): начала поступка к самому себе и возможности к действительности – раскрывают абсолютное превосходство человека как морального субъекта. Возведение начала (не причины, а решения властвующего) к самому себе разрывает и отменяет причинно-следственные связи эмпирического мира и задает возможность самодостаточного поступка как способа бытия добродетельного человека. Он является презирающим по праву, в силу своего подлинного превосходства, его презрение не оценочного толка, но подобно отстраняющему жесту, оно есть исключение всего, что является препятствием к бытию самим собой, то есть абсолютным началом поступка (благодаря ему Величавый парресиен). Можно сказать, что Аристотель создает цельный образ, являющийся воплощением идеи морального субъекта, отвечающий на вопрос о человеческом бытии.

Ключевые слова: Аристотель, этика, поступок, превосходство с точки зрения действия, возведение (anago) начала к самому себе, energeia, dunamis, hexis, презирающий, бытие

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-2-34-50


Р.С. Платонов. Проблема императивности в этике Аристотеля

Цель статьи показать, что моральная императивность является значимым элементом этики Аристотеля, а также проверить выводы Н. Уайта о ее роли в развитии добродетелей.

В первой части статьи проводится анализ употребления Аристотелем слова deon (должное). Делается вывод, что императивная модальность не просто присутствует в текстах его Этик на лексическом уровне как проявление обыденного словоупотребления, не несущего какого-либо этического смысла, и что она также не сводима к выражению стандарта принятого в полисе поведения, а представляет собой часть описания процесса развития добродетелей. Она лишена конкретного содержания, не служит для формулирования норм, но раскрывает моральную императивность функционально, т. е. как соответствие человека своей природе.

Во второй части статьи такая функциональная роль императивности в философии Аристотеля конкретизируется как на уровне возможного знания о моральном аспекте бытия человека (этики), так и на уровне самого бытия человека. Делается вывод: 1) на уровне знания императивность представляет собой функциональную связь эпистемы (науки) и практики посредством принципа «человек – это хороший человек»; 2) на уровне бытия она есть: а) принуждающее воздействие рассудительности на этические добродетели и наоборот (что можно трактовать как эффект формирования добродетельного склада души, т. е. воздействия формальной причины), б) проявление экзистенциального приоритета добродетели над пороком в воздействии на поступки человека (что обеспечивает устойчивость правильного развития и, соответственно, может трактоваться как воздействие целевой причины).

Ключевые слова: моральная императивность, этика, добродетель, должное, рассудительность, deon, sophrosyne, Аристотель, Макинтайр, Уайт

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-2-51-69


П.Е. Матвеев. Философия поступка М.М. Бахтина (опыт этической интерпретации)

Статья посвящена анализу учения М.М. Бахтина о поступке, изложенному в очерке «К философии поступка». Особое внимание обращено на этические аспекты учения Бахтина и на методологию исследования сложной и остающейся актуальной в этике проблеме индивидуального поступка. В статье отмечается, что Бахтин был не единственным в России того времени, кто задавался подобными вопросами. Его работа «К философии поступка» была подготовлена определенными историческими, культурными факторами. Показывается, что при анализе поступка согласно Бахтину следует отталкиваться от конкретного живого человека, единственного и единого. Такого человека отличает прежде всего ответственность, а затем уже рациональность, долженствование. В статье отмечается, что Бахтин выделяет несколько видов ответственности. Однако основной пафос очерка Бахтина не в исследовании ответственности. Основной пафос «К философии поступка» состоит в том, чтобы представить в едином плане поступок, который, с одной стороны, связан с единым и единственным ответственным субъектом, а с другой – с объективной культурой. В статье анализируется критика Бахтиным этики как философского учения о морали. Создать философию поступка можно только изнутри поступка, и для этого теоретической философии, традиционной этики недостаточно. Здесь лучше работает феноменология, аксиология, ценностный подход. Показано, что Бахтин не только не отрицал значимости ценностного подхода в учении о человеке, его жизни, поступках, но старался учить о человеке и его поступках, используя понятие ценности. Анализируется методология Бахтина на примере его анализа художественных произведений. Отмечается, что идеи Бахтина, его методологию следует использовать при этанализе (этическом анализе) поступков людей.

Ключевые слова: поступок, этика, феноменология, аксиология, ответственность, долг, контекст, правда, ценность

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-2-70-83


И.Р. Насыров. Об «этическом волюнтаризме» ашаризма как о «традиционной этике ислама

В научной литературе бытует представление об этической концепции ашаритов, представителей одной из школ калама (исламская рациональная/философская теология) как о традиционной этике ислама. Данное представление основано на тезисе об ашаризме как официальной доктринальной школе суннитского ислама.

В статье излагается другой подход в оценке «этического волюнтаризма» ашаритов. Рассмотрены доводы, ставящие под сомнение утверждение об ашаритской этической концепции как традиционной этике суннитского ислама. Согласно авторскому подходу, этическое учение ашаритов, отвергнутое ханбалитами, наиболее последовательными исламскими традиционалистами-суннитами, не может рассматриваться как традиционная этика в суннитской ветви ислама. Ашаризм не был официальной доктринальной школой в суннизме, соответственно, этическое учение ашаритов не может считаться общепринятым среди мусульман-суннитов. В последние годы отмечается усиление влияния современного исламского фундаментализма (салафизм), опирающегося на традиции мусульманского традиционализма в лице ханбализма, что подтверждает ошибочность тезиса об ашаризме как ведущей доктринальной школе в суннитском исламе, равно как и ошибочность интерпретации ашаритского этического учения как традиционной этики в исламе.

Ключевые слова: этический волюнтаризм, аль-Ашари, традиционная этика в исламе, этический объективизм, калам

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-2-84-105



НОРМАТИВНАЯ ЭТИКА


А.В. Прокофьев. О моральном значении стыда

В статье предпринята попытка показать, что стыд остается центральным феноменом морального опыта, несмотря на то, что это переживание является реакцией на реальную или воображаемую внешнюю оценку. Первый шаг исследования состоит в реконструкции той традиции понимания стыда, которая видит в нем страдание от бесчестья или предвосхищения возможного бесчестья. Эта традиция берет начало в трудах Аристотеля и довольно широко распространена в современной культурной антропологии (концепция «культур вины» и «культур стыда»), социологии (интерпретация стыда как ответа на угрозу социальным связям у Т. Шефа) и психологии (представление П. Гилберта о неразрывной связи стыда с управлением социальной привлекательностью). В этической теории стыд интерпретируется как такая моральная санкция, которая хотя и имеет идеальный характер, но не является в полном смысле слова внутренней. Вытеснение стыда за пределы значимых для морали явлений происходит в том случае, если все моральные санкции признаются внутренними. Этот вывод опирается на предположение о том, что только на основе сугубо автономного выбора возможно достижение подлинного нравственного совершенства (в другой версии: моральное совершенство и состоит в достижении подлинной автономии). Для защиты морального статуса стыда автор статьи обращается к двум стратегиям: 1) доказательству того, что переживание стыда не настолько гетерономно, чтобы собственные ценностные представления морального субъекта не играли в его генезисе существенной роли, 2) созданию такого понимания морали, которое допускало бы частично гетерономные мотивы действующих субъектов.

Ключевые слова: нравственная самооценка, моральные эмоции, стыд, моральные санкции, моральная автономия, гетерономная мотивация в морали

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-2-106-122


В.И. Бакштановский. Этика успеха: от идейно-нравственной доктрины – к проектно-ориентированной конкретизации в ценностях высоких профессий

Проблематизация этики успеха в двух ее форматах – идейно-нравственной доктрины и проектно-ориентированной конкретизации – актуализирована ситуацией кризиса ценности успеха. С одной стороны, масштаб и острота патоса (негативного этоса) достижительности. С другой – массовизация «бегства от успеха». Наглядность кризиса – в безысходной альтернативе выбора: стремление к успеху любой ценой – «бегство от успеха» ради уклонения от гонки за ним любой ценой. Рационально ли в такой ситуации актуализировать этику успеха (в этико-праксиологическом и мировоззренческом аспектах), призванную морально оправдывать мотивацию на успех, стремление к вершинам успеха, культивировать чувство гордости за достигнутое, задавать достойные ориентиры (но одновременно формулировать необходимые запреты)? Сегодня этика успеха стремится стать драйвером развития нормативно-ценностных систем разных профессий, которое, в свою очередь, должно стать драйвером развития общественной морали.

В статье представлены этапы пути отечественной доктрины этики успеха. Первый: возникновение доктрины, связанное со стартом постперестроечной модернизации России, с амбицией возвысить роль ценности успеха до ее участия в формировании ценностно акцентированных вариантов общенациональной идеи. Второй: концептуальное становление доктрины в процессе ее приложения-конкретизации к новым для постсоветской ситуации нормативно-ценностным подсистемам рациональной морали: этика профессионального успеха, этика успеха в политике, бизнесе и т. д. Третий: развитие доктрины, связанное с этическим освоением достижительской ориентации в таких профессиональных сферах, как научно-образовательная деятельность, воспитание, журналистика, инженерное дело. Четвертый: сегодня активирован инновационный потенциал доктрины – проектно-ориентированная конкретизация этики успеха в высоких профессиях. Опыт такого рода приложения-внедрения в практику культивирования ценности успеха показан через разработку этики профессора и этики инженера. Один из способов такого рода конкретизации – разработанная в инновационной парадигме технология гуманитарной экспертизы в формате ректорского семинара.

Ключевые слова: этика успеха, инновационная парадигма прикладной этики, моральный выбор, профессиональная этика, этика инженера, технология гуманитарной экспертизы

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-2-123-141



СОВРЕМЕННЫЕ ТЕОРИИ СПРАВЕДЛИВОЙ ВОЙНЫ


Л.В. Якушев. Современные трансформации теории справедливой войны

В статье проанализированы два существенных изменения, происходящих в современной теории справедливой войны: частичное оправдание превентивных военных ударов и разработка принципов, регулирующих военные действия с участием негосударственных структур. Существенный вклад в разработку этих проблем был внесен американскими этиками Дэвидом Любаном и Николасом Фоушином. Основная цель данной статьи – реконструировать историко-этический и теоретический контекст исследований данных авторов. Проблема оправданности превентивной войны имеет большую предысторию. Средневековые теологи (и их наследники неосхоласты) признавали превентивную войну заведомо несправедливой. Напротив, многие мыслители Нового Времени считали ее оправданной в силу необходимости поддержания мирового баланса сил. К середине XX в. в политической этике вновь сложился консенсус по поводу недопустимости таких военных действий. Однако некоторые военно-технологические и политические процессы привели к его размыванию и возобновлению дискуссии. Концепция «ограниченной теории» превентивной войны Любэна является ярким примером такого размывания. Похожая ситуация складывается при разрешении конфликтов с участием негосударственных структур. Тезис о невозможности обоснования военных действий со стороны любых негосударственных акторов получил широкое распространение в теории справедливой войны, отражающей реалии Вестфальского международного порядка. Моральное обоснование этого тезиса мы находим у Сэмюэля фон Пуфендорфа и Эмера де Ваттеля. Однако данный подход является избыточно ограничительным, поскольку блокирует использование эффективных средств противодействия репрессивным политическим режимам. Вместе с тем применение принципов справедливой войны к гражданским вооруженным конфликтам ведет к ряду парадоксальных результатов. Выход из ситуации предложил Фоушин: его неклассический вариант теории справедливой войны исключает симметричное применение этих принципов к разным сторонам подобных конфликтов. Тем самым создается система правил, которая позволяет воюющим сторонам разного типа преследовать свои цели, но при этом обеспечивает минимизацию использования вооруженной силы и его последствий.

Ключевые слова: мораль, теория справедливой войны, превентивная война, упреждающий удар, негосударственные субъекты, Дэвид Любэн, Николас Фоушин

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-2-142-154


Дэвид Любэн. Превентивная война (перевод Л.В. Якушева, под редакцией А.В. Прокофьева)

Естественной стартовой точкой для обсуждения проблемы превентивной войны является теоретическое обоснование легалистской парадигмы, предложенное Майклом Уолцером. Автор перерабатывает ее в духе консекцвенциализма правил и использует для решения вопроса, может ли быть морально оправданной общая доктрина превентивной войны, позволяющая предотвращать любые сравнительно удаленные во времени угрозы. Его ответ отрицателен. Следуя за Уолцером, он опасается, что, дав зеленый свет превентивной войне, общая доктрина сделает войны слишком частыми и неотделимыми от нормальной, повседневной политики. Однако он считает также, что более ограниченная доктрина превентивной войны, позволяющая применять вооруженную силу против государств-изгоев в случае серьезной угрозы с их стороны, является вполне здравой. Хотя в ее отношении имеется небольшой подвох. Только сама страна, подвергающаяся угрозе, а не какие-то третьи стороны имеют право вести такую превентивную войну (и это значит, что ограниченная доктрина, скорее всего, не покрывает случай Иракской войны 2003 г.). Затем автор подробно рассматривает другие ограничения, присутствующие в морально обоснованной доктрине превентивной войны. Если превентивные военные действия против государств-изгоев, создающих серьезные угрозы, допустимы, то вполне естественно расширить доктрину на государства-изгои, связанные с террористическими организациями. Однако это расширение касается только тех случаев, когда такие организации представляют крупномасштабные угрозы. Так, сосредоточенность Стратегии национальной безопасности США на вопросе об оружии массового уничтожения создает разумное ограничение для возможных войн против государств, связанных с террористами. Число допустимых превентивных войн должно быть ограничено теми ситуациями, в которых имеется физическая угроза народу и отечеству. Ответ на угрозы экономическому интересу в повышении уровня жизни в эту категорию не попадает. Не попадает в нее и ответ на угрозы, тяжесть которых не связана с намеренными действиями потенциального объекта превентивного удара. В противном случае доктрина превентивной войны будет оправдывать слишком большое количество войн.

Ключевые слова: политическая этика, консеквенциализм правил, общая доктрина превентивной войны, ограниченная доктрина превентивной войны, государства-изгои

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-2-155-168


Николас Фоушин. Две теории справедливой войны (перевод О.В. Артемьевой)

Традиционно считается, что теория справедливой войны подходит исключительно для войн между государствами и не подходит для войн между государствами и группами, не обладающими статусом государства (какими-либо повстанческими или партизанскими организациями). Поэтому для осмысления таких войн и формулирования ограничивающих их принципов важно создание второй теории справедливой войны. В данной статье рассматриваются сходства и различия двух теорий. Первая теория содержит принципы, которых равным образом должны придерживаться воюющие стороны как перед вступлением в войну, так и в ходе войны. Это принципы правого дела, крайнего средства, соразмерности, вероятности успеха, легитимной власти, а также принцип различия. Вторая теория справедливой войны допускает и обосновывает несимметричность соблюдения данных принципов государствами и группами, не обладающими статусом государства, которые ведут войну между собой. Она фактически отменяет действие принципов легитимной власти и вероятности успеха для стороны мятежников. Она трансформирует принцип правого дела, допуская возможность для государства наносить превентивный удар по стороне противника, неприемлемый в войне между государствами, а также ослабляет для государства принцип крайнего средства. При этом принцип различия, не допускающий применения силы в отношении мирных граждан, медицинских работников, духовенства и т. п., а также в отношении госпиталей, школ, домов гражданского населения, религиозных учреждений  т. п., должен соблюдаться неукоснительно всеми воюющими сторонами. В статье подчеркивается, что обе теории справедливой войны сталкиваются с разными рода проблемами, но они не являются непреодолимыми. Здесь также анализируются возможности применения двух теорий справедливой войны на примерах реальных событий.

Ключевые слова: теория справедливой войны, принцип правого дела, принцип вероятности успеха, принцип легитимной власти, принцип крайнего средства, гуманитарная интервенция

DOI: 10.21146/2074-4870-2016-16-2-169-186


Информация для авторов