Е.Β.Петровская Пройдемся по каналам: о телевидении, зэппинге и других подобных вещах
Невозможно перечислить все разнообразие комбинаций, связанных с просмотром телепередач в домашних условиях, поскольку как только место для телевизора найдено, вы растворяетесь в бессчетных местах контактов с ним. Что это означает? Утренний способ «самонастройки»: бодрый, бойко звучащий голос, пока еще плывущая картинка помогают совершить очередное ежедневное вхождение в мир. Днем для кого-то телевидение затухает, а для других, наоборот, – это возможность ощутить преемственность и длительность: знакомые лица, нарисованные (мультипликация) или живые. Вечер – период интенсивных встреч с телеэкраном. Лягте на диван, расположитесь в кресле, на табурете, поперек кровати, и начнется блуждание в бесконечных историях, за право рассказать которые борются разные жанры: детектив, сериал, новости, круглые столы, реклама. За право рассказать? Словно не доверяя этому и зная, что природа телевидения иная, вы начинаете дробить и разрушать все возможные истории, наугад соединяя их обрывки между собой. Эта практика называется «зэппинг»: вы – оператор и домашний монтажер. Но зэппинг может принимать другие формы: положите перед собой книгу или продолжайте вести разговор, подключаясь только к тому, что вам кажется интересным. Так и смотрят телевизор. Вернее, такова правда телевизионной трансляции, если можно так сказать. Каждая передача имеет свое продольное время – то, что связывает ее начало с концом. Однако зритель привносит поперечное время собственного восприятия, которое по необходимости дискретно. Восприятием руководит желание. Не конкретное желание что-то узнать, в чем-то удостовериться, подтвердить или опровергнуть свои сомнения. Короче, не желание завладеть.
Но скорее желание чистого удовольствия от сменяющихся образов, где, конечно, трудно отделить сугубо познавательный момент от так называемых аффективных. Образ – единица восприятия, в том числе телевизионного. Но как зафиксировать образ, как поймать его границы, как его остановить? По-видимому, это сделать невозможно. Если мы попытаемся воспользоваться фотограммой (остановленным кадром – как в кино), то утратим что-то принципиальное от природы телеизображения. Да, мы воспринимаем дискретно, но образ нельзя свести к застывшей рамке, у него есть своя «бахрома» (У.Джеймс), или аура (В.Беньямин), – то, что заставляет его колыхаться, пульсировать, трепетать. Образ это единица времени, в котором соединяется память и предчувствие – память увиденного (только что – оно еще не сошло с сетчатки глаза, поистине живая бахрома) и предчувствие повтора. Да, мы уже знаем. Собственно, мы знали всегда. Телевизионный образ возвращает нас самим себе, дарит нам образ наших образов. Как и удовольствия. Телеобраз подвержен гонению как разновидность массовой культуры. Однако что означает культура масс (если освободиться от дурных коннотаций, привносимых в это слово социальной критикой)? Это значит, что есть нечто такое, что формирует повсеместно невидимую аудиторию, масштабы которой действительно широки. Что это за тип социальной связи? Связи, не нуждающейся в публичном переподтверждении, – достаточно дома иметь свой телевизор? Конечно, зрители обмениваются мнениями – и не только по поводу содержания увиденного, но очень часто по поводу самого характера показа: невольно складываются представления о том, каким должен быть телевизионный образ (в наших условиях, например, очевидный упрек в адрес телевидения связан с его остаточным недоверием к самому изображению; телевидение в советское время представляло собой скорее голос и речь). Итак, что это за общность? Очевидно, что она не ограничена национальными, территориальными или государственными рамками (хотя, конечно, корректируется ими). Можно ли назвать ее разновидностью гигантского общества потребителей; только то, что потребляется, – это опять-таки образ? И как потребляется нематериальное? Может быть, мы вправе говорить о визуализации идеологии, о выходе на поверхность самого общественного бессознательного? Или, наоборот – о том, что этот зыбкий нематериальный мир создает свою собственную идеологию, которая не столько обнажает (выражает), сколько в свою очередь является порождающей? Что это за единичный
образ, в котором все сошлось: желание, утомление, отголоски стольких клише, сколки со стольких других образов? И тем не менее мы влекомы именно им: все рассыпается, если начинаешь размышлять, все снова образует нечленимую законченность, если доверяешься телеэкрану. Кто они, мои собратья по телепросмотрам? Я никогда не увижу их. Но я их вижу постоянно, более того – даже знаю в лицо. Ведь само телевидение дает мне возможность их увидеть – в сводках новостей, в качестве участников телемостов и обсуждений. На какое-то мгновение мне позволяют их увидеть, всех этих людей, которых я не знаю, но которые разделяют со мною одно, – страсть к телеэкрану. Кажется, что этот экран настолько вездесущ и своеволен, что он может произвольно кого-то поглотить или исторгнуть. В любой момент он может поглотить и меня. Я уже в нем. Даже если вы и не видите меня (пока еще) на экране. Телевидение – это общность, подверженная метаморфозам, это регулярные провалы в черную дыру. Сообщество, находящееся в процессе постоянного становления. Объединенное единым временем. В том числе и временем индивидуальных трансформаций – ведь мы тоже оказываемся объектом зэппинга. Ни для кого не секрет, что телевидение – это средство массовой информации. Однако именно на слове «средство» и его производных (например, «посредник», «опосредование») и фокусируют свое внимание сегодняшние интеллектуалы. Действительно, что это за тип посредничества? Между кем или чем? И что это за «средство», которое превращается в полноправную цель (Ж.-Л.Нанси)? Итак, средство информировать. То есть бесстрастно сообщать. Сообщать всем или почти всем. Уже в этом заключена своеобразная утопия, основанная на подспудном допущении, что средство, каковым в данном случае выступает телевидение, это всего лишь незаметная доставка к цели. Транспорт, которым можно пренебречь. Средство вообще не должно быть заметным, это некий всеобщий прозрачный язык, служащий задаче понимания. Но что такое телевидение как средство? Это все тот же образ, или изображение, способы воздействия которого многообразны и неподконтрольны. Прозрачный язык телеинформации на поверку оказывается полным помех. Голос диктора, например, может настолько заглушить или препарировать событие, что сам образ события (его хроника), показанный задним числом, предстанет менее достоверным и убедительным, чем его интерпретация. Но и в образе есть сила, заставляющая забыть о параллельном ему высказывании. Поскольку образ – это тоже речь. Однако строится она не по правилам лингвистики, а скорее по тем законам вневербальной
коммуникации, которые относятся к сфере выразительности. Образ это экспрессивность. Таковым может быть жест, гримаса, взгляд. Образ это вспышка. Вас осеняет. Что же случилось? На секунду-другую вы задержались: опасный момент игры, улыбка знакомого комментатора, обрывок мелодии, эпизод с настоящим саспенсом, важная новость, повтор, потрясающий кич. Произошел сбой зэппинга. Точнее, его скорость и ритмы определяет ваш избирательный интерес. Вам сообщают только то, чего вы хотите. И вы выбираете для себя форму, вернее манеру, сообщения. Впрочем, с таким же успехом можно сказать, что это она настигает вас. Мы приняли зэппинг за некую очевидность. Логично, однако, задать вопрос, каким образом эта практика выросла из самой практики телепросмотров и в каком отношении она находится к телевизионному образу. Очевидно, что лишь немногие передачи мы смотрим подряд. В большой истории, предлагаемой нашему вниманию, будь то развернутая сводка новостей, сериал или спортивное состязание, мы выбираем те малые сюжеты, которые наиболее ценны для нас. При чтении книг или посещении музеев обнаруживается сходная тенденция: на чем-то задерживаться, а что-то пропускать, тем самым поддерживая и регенерируя собственную вовлеченность. От большой истории мы просто устаем. Мы устаем от заложенной в ней претензии на всеохватность. Мы устаем от необходимости ее толковать. Короче, мы подозрительны к самой идее формы, постижение которой требует от нас труда. Но существуют, так сказать, недидактические способы познания, протекающие на иных скоростях. И если они по-прежнему связаны с нашим «телом», то это уже не социально вымуштрованное тело (ученика, культурного читателя), но такое, которое пересекают и видоизменяют потоки предельных эмоций: чистая радость, горе, гнев. По-видимому, образ апеллирует к ним, он приносит с собой их смутную память, реактивирует именно их. Может быть, отсюда рождается знаменитый эффект «дежавю». Образ – это моментальная память пережитых состояний. И действует он так же. Пока для меня что-то длится, я смотрю. Как только прошлое в виде непроизвольной эмоции меня покидает, я переключаю программу. Телевизионный образ и характер его освоения показывают мне, как я устроен сам. Можно представить себе своеобразную аффективно-познавательную карту каждого, составленную из телеобразов, которые он потребляет. Телевидение тем самым представляет зрителю его самого в качестве экрана. Что такое зэппинг в этом случае? Структура невольной памяти каждого и одновременно схема его восприятия сейчас. Мы дробим не потому, что «знаем» (какое будет совершено действие, какие будут
сказаны слова), но скорее потому, что «помним» (только эти образы соответствуют тому, что может меня по-настоящему увлечь, задеть, тронуть). Смотря телевизор, мы в определенном смысле смотрим самих себя, добавляя к этому просмотру моменты расслабления, конечно. Потому что на каком-то этапе мы уже не смотрим (даже если продолжаем смотреть). Телевизионный образ сцепляется с внутренними переживаниями, и если, например, мы слышим речь, повелевающую речь, то взгляд отвлекается от изображения. Начинается свободная игра ассоциаций, размышления по поводу увиденного, отсылающие скорее к способности воображения. Но и она основана на образах. Зэппинг – это также забытье, в котором мы пребываем постоянно. Это время как чистая длительность, куда вторгается наше собственное время – время случайной памяти тела. Поток телеобразов уносит нас, в том числе и от любой возможной интроспекции. Сигарета потушена. Можно продолжать. Ничто не стоит на месте. Тело податливо растворяется в новой серии мелькающих изображений. Гиперреальность? Возможно. Пока нас не было, уже что-то произошло, что-то необратимо случилось, ведь скорость потока настолько высока, что человеческое присутствие в нем становится необязательным. Информация, предназначенная для кого-то, начинает развиваться по своей отдельной логике. По логике произвольного монтажа – мест, времен, событий. По логике зэппинга, на котором от начала до конца построено все телевидение: программы новостей заняты раскройкой репортажей, фильмы перебиваются рекламой, вещательный день состоит из сменяющих друг друга передач, разные каналы конкурируют друг с другом. Наконец, можно столкнуться и с тем, что вещание просто прекращается – на полуобразе, так сказать. Кто-то невидимый нажимает на красную кнопку дистанционного управления, обрывая увлекательный просмотр. Какая досада, думаете вы, и, вступая в состязание с самой природой телевидения, убыстряете и без того молниеносную смену декораций. Смену реальности, уточнил бы знающий критик. Только открытым тогда остается вопрос о том, где ее «место» – на экране, в сознании (бессознательном) телезрителя или же на неведомом пересечении этих и других миров.
|
|||||
|
 |
|