III. КАНТ И ПОСЛЕДУЮЩАЯ ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ
А. Горин
Кант и море. Горизонты трансцендентальной философии
«Теперь мы не только проехали страну чистого рассудка и тщательно осмотрели каждую ее часть, но и также измерили ее и определили каждой вещи на ней ее место»[1]. Так начинается известный пассаж из «Критики чистого разума» при переходе от Трансцендентальной аналитики к Трансцендентальной диалектике. Объективнонаучное «мы», в котором выражается допущение, что приведенным аргументам читатель сможет следовать[2], звучит здесь скорее как голос некоего писателя, описывающего увлекательное путешествие по неизведанной земле. Мы сталкиваемся лицом к лицу с метафорой: ведь в этой книге речь идет вовсе не о путешествии, а об условиях возможности объективного знания. Метафорический образ в тексте является одновременно образом для текста (символизирующий весь текст целиком). Так поддерживается не логическая аргументативная, а образная эстетическая ясность: задача и значение критического предприятия представлено под видом известного в философии топо-са — путешествия[3]. В своих сочинениях Кант насколько это возможно воздерживается от использования метафор, даже само слово «метафора» встречается лишь однажды и при этом в негативном смысле[4]. То, что Кант несмотря на это картезианское недоверие к метафорам все же к ним прибегает, может значить, при герменевтической предпосылке по возможности непротиворечивой, согласующейся с собой интерпретации, что они являются не просто украшением речи, но без этих, хоть и не частых метафор, было нельзя обойтись; быть может, они обеспечивают такие связи, которые по-другому сформулировать нельзя[5]?
Читатель уверенно движется по твердой земле. Однако это не путешествие праздного туриста, но географа, знающего, «зачем он отправился в путь»[6]. Первооткрыватель измерил новые земли и составил карту местности. Знание новых земель состоит не в собирании впечатлений в путевой дневник, а именно в составлении подробной карты — благодаря которой всегда можно сориентироваться, не важно в какой части этой новой земли находишься. Этот образ обозревает текст «Критики» и одновременно сообщает, что именно обзор, ориентирование в области чистого рассудка и было основным намерением автора. Для Канта эта географическая метафора обладала, по-видимому, большой убедительностью — более 30 лет читал он в Кенигсбергском университете лекции по физической географии и антропологии[7]. В этом аспекте ориентации очевидна связь географической и иной важной для «Критики» метафорики — архитектонической. Однако, в отличии от выведенной из единого принципа, замкнутой в себе системы-здания, образ картографии указывает на непреодолимую границу: «Эта страна, однако, является островом, заключенным самой природой в неизменные границы. Это страна истины (чарующее имя!), окруженной далеким и бурным океаном исконным местопребыванием иллюзий, где порой туманы, порой быстро тающий лед обманно сулит новые земли и соблазняет блуждающего мореплавателя пустыми надеждами, впутывает его в приключения, которых ему уже никогда более не избегнуть и не завершить. Но прежде чем мы осмелимся отправиться в открытое море, чтобы исследовать его широты и увериться, можно ли нам в них на что-то надеяться, было бы полезно перед тем бросить еще один взгляд на карту страны, которую мы хотим покинуть, и спросить себя вначале, можем ли мы в крайнем случае уже довольствоваться тем, что она в себе содержит, или мы скорее вынуждены довольствоваться этим, если кроме того нет нигде больше твердой земли, на которой мы могли бы строить; и второе, под каким же именем мы будем владеть этой страной и защищаться от всех враждебных притязаний» (B295). Остров[8], на котором изначально находятся путешественники, может быть понят как символ истока, начала, изменения мышления. Существеннейшее, то, что так неустанно искали («чарующее имя»!) — кажется найденным, является, однако, лишь понятием в языке философии — в последних строках этого абзаца задается вопрос, какое имя дать этому острову? Истина представляется Кантом как нечто надежное, обозримое и ограниченное[9]. Бездна, «темный океан метафизики»[10], «без берегов и маяков», напротив, необозрим, безграничен,
лишен ориентиров. Даже при выборе метафор Кант, как представляется, очень точен: океан не только не имеет границ, но, кажется, он не имеет и горизонта (см. Примечание): образ океана изображает метафизику до «картезианского переворота» Канта, после которого человек мыслится как ограниченное в пространстве и времени, обусловленное своей позицией (точкой зрения — Standpunkt) существо. Задача состоит в том, чтобы из этой очевидной данности обосновать возможность объективного знания. Северный ландшафт, который был знаком Канту из собственного опыта жизни на Балтийском море, особенно предательски опасен: вода может принимать образ земли, ненадежная песчаная суша быстро меняет свои очертания под действием моря — все это Кант мог наблюдать: возникновение и исчезновение, перемещение дюн и отмелей, о чем он сообщал в своих лекциях — граница между стихиями изменчива. И все же в метафизическом море можно ориетироваться: Кант надеется дать «кораблю пилота», «который согласно верным принципам морского искусства, происходящим из знания глобуса, с полной морской картой и компасом, смог бы уверенно вести корабль, куда ему вздумается» (Пролегомены, Предисловие). Речь идет о новой ориентации мышления, о «самосохранении разума» пред лицом «бесконечных метафизических споров». В своем сочинении «Что значит: Ориентироваться в мышлении?»[11] (1786), в котором проблематизируется понятие (метафора?) ориентации (Orientierung), Кант говорит: «Мы можем наши понятия помещать так высоко и при этом сколько угодно абстрагировать от чувственности, и тем не менее им все же остаются присущи образные представления, чья роль состоит в том, чтобы их, не производимых из опыта, сделать все же пригодными для опытного применения»[12]. Именно путем абстракции понятий рассудка «возникла общая логика»». Учитывая этот образный потенциал, можно было бы сформулировать «некоторый эвристический метод», «который смог бы обогатить философию полезной максимой даже и в абстрактном мышлении». Здесь находит свое выражение примат практического в философии Канта. На такие основополагающие метафизические вопросы, как существование Бога, бессмертие души и др., не может быть дано однозначных ответов в модусе «знания», т.к. объективное познание вне пространства и времени невозможно — здесь теоретическое применение разума приходит к своей границе. (Связанные с этим проблемы Кант рассматривает в «Трансцендентальной диалектике», когда он «дерзает отправиться в открытое море»). Эти вопросы имеют смысл
только тогда, когда они исходят из жизненных нужд и делают человека способным действовать, то есть имеют регулятивный характер. Разум с максимой категорического императива (Vernunftglaube) является компасом для этого плавания[13]. Чисто формальная (категорический императив) ориентация осуществляется в мире, в конкретной ситуации, ограниченным индивидуумом[14]. Необходимо не только иметь географическую карту, но и нужно уметь локализовать собственное положение на карте при взгляде на окружающий мир. Ориентация в мире предшествует ориентации в мышлении[15]. Как возможна обьективация? Согласно Канту, нужно принять во внимание ограниченность и «чувственность субъекта, которые присутствуют в каждой объективации»[16]. «Виды ограничения думающего «я» называет Кант — горизонтом»[17]. Следует отметить, что размышления о горизонте Кант предпосылает Общей логике (как и в сочинении «Что значит: Ориентироваться в мышлении?» Кант показывает, какие предпосылки следует осуществить, чтобы логика и ее язык стали возможными). Кант говорит о «горизонте всего человечества», «науки», об узком «личном горизонте». Индивиды остаются тем не менее вне окончательной объективизации. В «Критике чистого разума» (B686) Кант предлагает «рассмотреть каждое понятие как точку, которая подобно позиции наблюдателя имеет свой горизонт». Этот логический горизонт (род) состоит в свою очередь из множества других меньших горизонтов — видов. Трансцендентальная философия может быть для нас наивысшей точкой зрения, т.к. она «синтетически объединяет в себе Бога и мир под одним принципом» (Opus Postumum XXI, 23), так что «единство высшей реальности и всеобщая определяемость (возможность) всех вещей в одном высшем рассудке естественным образом кажется расположенной в интеллекте» (B611, Anm.) Однако и трансцендентальная философия ограничена своей собственной перспективой. В своей книге о философии Канта Йозеф Зимон пишет: «Этот интеллект мыслится как отличный от нашего интеллекта. Он обозначает ограниченный горизонт нашего разума так, что он перед лицом своей собственной идеи безграничного рассудка отступает, не мысля «Бога» или «мир» как объективно существующие реальности»[18] . Кант исходит из понятия ограниченного в пространстве и времени субъекта, и он видит границу возможной объективации: чувственность и изменчивая ориентация в мире. Образная, не объективно-понятийная, связанная с опытом компонента неизбежна в языке философии. На мышление самого Канта — с одной стороны, теоретически (через занятия физической географией), с другой стороны, опытно-практически (из-за жизни в городе на море) — оказали влияние образы
моря (и суши), которые обладали для него большой убедительностью. Особый вид понятий, которые мы, вслед за Гансом Блюменбергом, назовем «абсолютными метафорами», такие как горизонт, ориентация, перспектива, играют большую роль в мышлении Канта. Примечание. Метафоры «Моря и суши» в Библии Библейская экзегеза внесла огромный вклад в понимание метафорического значения ландшафта[19]. Библейские образы моря и суши и их толкование оказывали решающее влияние не только во времена Средневековья и Ренессанса, но и в эпоху Европейского Возрождения. В Ветхом и Новом Заветах видны различные способы обращения с ландшафтом и его толкование. В Новом Завете Богочеловеку Христу подвластна прежде всего человеческая природа (исцеления и обращения). Лишь немногие чудеса происходят на суше и на море и являются скорее своего рода притчами — знамениями: хождение по водам — испытание веры Петра, превращения воды в вино — предвосхищение Царства Божия. Ландшафт не готовит никаких непреодолимых ситуаций, происходящее следует воспринять и усвоить в вере — даже кораблекрушение Апостола Павла[20] представляет собой не просто демонстрацию силы Природы или Бога, но Промысел — способ коммуникации между Богом и человеком. В случае с Павлом — это задача проповеди Евангелия (на острове Кипр) и особого рода духовная инициация. По-другому обстоят дела в Ветхом Завете. В Книге Бытия, Псалмах и Книге Иова море выступает как нечто безграничное, вызывающее страх, как символ непознаваемой божественной природы, как символ хаоса незавершенного творения. Нет моря в замкнутом ландшафте Рая[21]и в Небесном Иерусалиме Апокалипсиса (Откр. 21,1). Море в образе потопа — постоянная угроза неумолимого наказания за грехи.
Примечания
[1] I.Kant AA, Bd. Ш, B 284. Здесь и далее цитаты из Канта даются по Изданию Прусской Академии, с указанием тома (и индекса А или В, т.е. страниц, по первому и второму изданиям «Критика чистого разума»). (Перевод мой. — А.Г.).
[2] «Это лежит в исконном праве человеческого разума, который не признает иных судей, кроме как в свою очередь всеобщий человеческий разум, в котором каждый имеет свой голос (А.Г.)». (B780) «Мы» в этом случае выражает надежду на согласованность аргументов и согласие с ними читателя.
[3] См.: Blumenberg H. Schiffbruch mit Zuschauer: Paradigma einer Daseinsmetapher. Fr. a/M.: Suhrkamp, 1993 (Блуменберг Г. Кораблекрушение со зрителем: парадигма одной бытийной метафоры).
[4] В рецензии к книге Й.Г.Гердера Идеи и философии истории человечества. Ч. 1.2. (1785) Кант ставит «открытый», риторический вопрос, «не поэтический ли дух, оживляющий чувство, иногда проникает также и в философию автора», «не происходит ли порой вместо перехода из соседствующих области философского в округ поэтического языка полное смещение границ и владений обоих; и что в некоторых местах паутина смелых метафор, поэтических образов, мифологических намеков служит скорее тому, чтобы скрыть тело мысли под неким одеянием, позволить ему поблескивать под просвечивающим платьем.» (Akad. (1905ff.). S. VII:60.) Граница между философией и поэзией, философского и поэтического языка, при всем их соседстве, разница их методов является для Канта решающей. Своего ученика он упрекает здесь не просто в поэтическом выражении, но и в аналогическом методе.
[5] Здесь лишь некоторые исследования о роли метафоры в философии вообще и у Канта в частности: Euken R. Bilder und Gleichnisse in der Philosophie // Zeitschrift für Philosophie und philosophische Kritik. Bd. 83. S. 161-193; Bilder und Gleichnisse bei Kant // Einführung in die Geschichte der Philosophie. Leipzig, 1906; Ortega-y-Gasset J. Las dos grandes metaforas. En el segundo centenario del nacimiento de Kant (geschrieben 1923). O.C., 2. Р. 387-400; Tarbet D. The Fabric of Metaphor in Kant's Critique of Pure Reason // Journal of History of Philosophy. 1968. Bd. 6. S. 257-270; Simon J. Zeichen, Begriffe, Metaphern // Philosophie des Zeichens. Berlin-N. Y., 1989. S. 260-277.
[6] Physische Geographie, Philoosphische Bibliothek. Bd. 51, 2. Auflage, Einleitung von Paul Gedan. 1905. S. 9.
[7] «Знание природы и человека составляют знание мира. Знанию человека нас учит антропология, знанию природы мы обязаны физической или описательной географии» (Physische Geographie: Akad. (1905 ff.), S. IX:156.). Об «обзорном» характере этого знания мира: «Всеобщее знание всегда предшествует локальному знанию, если оно должно быть упорядочено и ведомо философией: без которой все полученное знание является не более, чем фрагментарным топтанием вокруг да около и не сможет стать наукой» (Anthropologie in pragmatischer Hinsicht: Akad. (1905 ff.). S. VII:120).
[8] Deleuze G. Die einsame Insel. Fr. a/M., 2003. S. 16.
[9] Начиная с Парменида, который в своем стихотворении впервые вводит истину как «богиню», и обосновывает ее авторитет посредством тавтологической самореференции, истина считается чем-то непоколебимым, находящаяся вне времени, изменения, чувственного восприятия и обусловленности точкой зрения (doxa). Однако Кант в своем проекте критики метафизики изменяет принятую метафорическую очевидность: уже не сверхчувственное представляет собой неизменный, достоверный ориентир, но опытное познание, чтобы быть «истинным», должно быть зависимо от опыта. Дизъюнктивная метафорика «моря и суши» выражает критическое предприятие как «плавание вдоль берега»: необходимо, согласно Канту, «направлять плавание нашего разума только вплоть до непрерывно простирающихся берегов опыта, которые мы не можем покинуть, не дерзнув отправиться в безграничный океан, который нас своими всегда обманными перспективами в конце концов вынуждает прекратить все сложные и длительные усилия как безнадежные» (А:395—396).
[10] Der einzig mögliche Beweisgrund zu einer Demonstration des Dasein Gottes (1763): Akad. (1905 ff.). S. II:65. Существует одно место (из Размышлений к лекциям по Метафизике), которые можно рассматривать как метафорическую подготовку к разбираемому нами месту в Критике: «Мы вначале тщательно исследовали положение и подходы к метафизике как к неизведанной земле, которой мы стремимся овладеть (она лежит в полушарии чистого разума), мы также прочертили контур того, где этот остров познания связан мостами с землей опыта, а где он обособлен глубоким морем, мы также изобразили и ее очертания словно знаем ее географию (...)» (Akad. (1905 ff.). S. XVII:559.) Важно отметить, что Кант образ архитектонической связи континентальных островов сменяет на образ «одинокого острова» и связывает метафизику однозначно с образом океана.
[11] В моей интерпретаци я основываюсь на статье Вернера Штегмайера: Stegmaier W. Was heißt: Sich im Denken orientieren. Zur Möglichkeit philosophischer Weltorientierung nach Kant // Allgemeine Zeitschrift für Philosophie. 1992. Jg. 17.
[12] Was heißt: Sich im Denken orientieren? Akad. (1905 ff.). S. VIII:133.
[13] См. также письмо Канта Генриху Якоби относительно «пантеистического спора» и сочинения Канта «Что значит: ориентироваться в мышлении?» от 30 августа 1789. Akad. (190 5ff.). S. XI:76.
[14] Simon J. Kant. Die fremde Vernunft und die Sprache der Philosophie. Berlin—N. Y., 2003. S. 47-49.
[15] Stegmaier W. Was heißt: Sich im Denken orientieren. S. 7.
[16] Simon J. Kant. Die fremde Vernunft und die Sprache der Philosophie. S. 48.
[17] Ibid S. 47.
[18] Ibid. S. 49.
[19] В этом месте следует упомянуть хотя бы учение о трех смыслах Св. Писания Филона Александрийского.
[20] Этот мотив сыграл очевидно конститутивную роль в Гердеровском Путевом Журнале («Journal meiner Reisen»).
[21] Allain С. Meereslust. Fr. a/M., 1994. S. 14. Об островном характере Рая в мире после грехопадения, в котором эта закрытость и изоляция находят свое выражение, повествуют средневековые легенды об ирландском монахе Св. Брендане, который бороздил море в поисках «блаженных островов», «земель правды». Плавание Св. Брендана. СПб., 2002.
|
|||||
|
 |
|