Иосиф Бродский Актовая речь(1)

Дамы и господа выпускники 1984 года!
Сколь бы отважную или осторожную жизнь вы ни выбрали, по ходу ее вам предстоит непосредственное столкновение с тем, что называется Злом. Я имею в виду не реквизит готического романа, а, по меньшей мере, ощутимую социальную реальность вне вашего контроля. Ни добродушие, ни хитрые расчеты от встречи не спасут. Более того, чем вы расчетливее и осторожнее, тем вероятнее свидание, тем резче удар. Жизнь устроена так, что то, что мы называем Злом, способно к практически повсеместному присутствию хотя бы потому, что склонно выступать в наряде добра. Вы никогда не увидите, как оно ступает к вам на порог с возгласом "Привет, я Зло!". Что, конечно, указывает на вторичность его природы, но удовольствие, извлекаемое из этого наблюдения, притупляется от его частоты.
Так что разумно было бы подвергнуть свои представления о добре самой тщательной проверке, пройтись, так сказать, по всему гардеробу, отмечая, что из одежды впору незнакомцу. Это занятие, разумеется, может стать постоянным, и хорошо, если так. Вы удивитесь, сколько вещей, казавшихся своими и хорошими, без особой подгонки подойдут вашему врагу. Возникнет даже вопрос, не идет ли речь о вашем же отражении, ибо в зле самое интересное - что это вещь целиком человеческая. Мягко выражаясь, ничего нельзя с такой легкостью вывернуть и носить наизнанку, как чьи-то представления о социальной справедливости, гражданской совести, лучшем будущем и т.д. Верный признак опасности - число разделяющих ваши взгляды; не столько потому, что у единодушия дар вырождаться в единообразие, но из-за вероятности - заложенной в больших числах, - что благородные порывы окажутся поддельными.
Чем еще раз доказывается, что надежнейшая защита от зла - это предельный индивидуализм, самостоятельность мышления, оригинальность, даже если угодно - эксцентричность. То есть чего нельзя подменить, подделать, скопировать; с чем не справится даже закаленный шарлатан. Иными словами, то, чего, как собственную кожу, нельзя разделить; даже с меньшинством. Зло охоче до прочности. Оно всегда гонится за большими числами, крепким фундаментом, вымуштрованными армиями, сбалансированными отчетами. Его склонность к таким вещам выдает, видимо, врожденную неуверенность, но понимание этого, опять-таки, слабое утешение, когда Зло торжествует.
Что и происходит: в столь многих частях света и внутри нас. Учитывая его размеры и энергию, учитывая, главное, усталость его противников, теперь его можно считать уже не этической категорией, а физическим феноменом, который не изучают в пробирке, а наносят на географические карты. Поэтому причина, по которой я все это вам говорю, не в том, что вы молоды, бодры и жизнь перед вами как чистая страница. Нет, страница черна от грязи, и с трудом верится как в вашу способность, так и в желание ее очистить. Я говорю с простой целью предложить вам прием сопротивления, способный когда-нибудь пригодиться; способный помочь вам уйти со свидания со Злом меньше запачкавшись, пусть и не более победоносно, чем ваши предшественники. Разумеется, я говорю о знаменитом совете обратить другую щеку.
Предполагаю, что вы так или иначе слышали о том, как этот стих из Нагорной проповеди толковали Лев Толстой, Махатма Ганди, Мартин Лютер Кинг-младший и многие другие. Иначе говоря, я предполагаю, что вам знакома идея ненасильственного, или пассивного, сопротивления, чей главный принцип - воздавать добром за зло, то есть не платить той же монетой. Из того, что мир сегодня такой, какой есть, следует, самое меньшее, что этой идее до всеобщего признания далеко. Причины ее непопулярности двояки. Первое, для пуска принципа в ход требуется некоторый запас демократии. То есть именно то, чего лишены 86% планеты. Второе, здравый смысл, говорящий жертве, что, обращая другую щеку и не платя той же монетой, она добивается, в лучшем случае, моральной победы, то есть чего-то абсолютно неосязаемого. Естественная неохота подставлять еще одну часть тела под удар оправдана опасением, что такое поведение только подстрекает и усугубляет Зло; что вашу моральную победу противник может принять за свою безнаказанность.
Есть другие, более серьезные причины для опасений. Если первый же удар не выбил из головы жертвы остатки соображения, она может осознать, что подставлять другую щеку - значит манипулировать совестью обидчика, не говоря уже о его карме. Сама моральная победа может в конце концов выйти не такой уж моральной, не только потому, что у страдания часто есть оттенок нарциссизма, но и потому, что оно делает жертву выше, то есть лучше, ее врага. Но как бы ни был дурен ваш враг, важно то, что он человек, а даже не умея любить другого как самого себя, мы все-таки знаем, что Зло пускает корни, когда кому-то приходит мысль, что он лучше другого. (И вот почему, в первую очередь, вас ударили по правой щеке.) Так что лучшее, чего можно добиться, подставив другую щеку врагу, это удовольствие предостеречь последнего насчет тщетности его поступка. "Смотри, - говорит другая щека, - ты бьешь всего лишь плоть. Это не я. Ты не в силах растоптать мою душу". С такой позицией одна беда: враг может просто принять ваш вызов.
Двадцать лет назад произошла следующая сцена на одном из множества тюремных дворов северной России. В семь утра дверь камеры распахнулась, и на пороге встал надзиратель, обратившийся к ее обитателям: "Граждане! Коллектив тюремной охраны вызывает заключенных на социалистическое соревнование по колке дров, скопившихся во дворе". В тех краях центрального отопления нет, и местная милиция взимает, так сказать, десятину с близлежащих лесопилок. В описываемое время тюремный двор выглядел как настоящий лесной склад: одноэтажный четырехугольник тюрьмы совершенно терялся рядом со штабелями в два-три этажа вышиной. Необходимость колки была очевидна, хотя соцсоревнования такого рода проводились и раньше. "А если я откажусь?" - спросил один заключенный. "Тогда без еды", - ответил надзиратель.
Арестантам раздали топоры, и рубка началась. И заключенные, и охрана работали всерьез, и к полудню все, особенно вечно недоедавшие зеки, выбились из сил. Объявили перерыв, все сели есть: кроме спросившего. Он продолжал махать топором. И арестанты, и охрана шутили на его счет, что, мол, вообще-то евреи считаются хитрыми, а этот... и т.п. После перерыва работа возобновилась, хотя пыл несколько поослаб. В четыре кончила охрана, потому что кончилась их смена; чуть позже остановились арестанты. Его топор все еще летал. Несколько раз обе стороны уговаривали его бросить, но он не обращал внимания. Словно он нашел какой-то ритм, которого не хотел прерывать: или это ритм им овладел?
Остальным он казался автоматом. В пять часов, в шесть топор продолжал летать. И охрана, и арестанты теперь вглядывались в человека, иронические ухмылки сменились на их лицах сперва замешательством, потом ужасом. В семь тридцать он кончил, доплелся до камеры и повалился спать. В остаток его пребывания в той тюрьме к социалистическому соревнованию между охраной и заключенными больше не призывали, хотя дрова скапливались по-прежнему.
Думаю, что он выдержал это - двенадцать часов колки подряд, - потому что был тогда молод. Собственно, ему было двадцать четыре года. Ненамного старше вас. Впрочем, мне кажется, его поведение в тот день могло объясняться и иной причиной. Вполне допустимо, что тот молодой человек - именно потому, что был молод, - помнил текст Нагорной проповеди лучше, чем Толстой и Ганди. Поскольку Сын Человеческий имел обыкновение говорить триадами, молодой человек мог вспомнить, что относящийся к делу стих не кончается на:

но кто ударит тебя в правую
щеку твою, обрати к нему и другую, -

и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку,
отдай ему и верхнюю одежду;
и кто принудит тебя идти одно с ним поприще,
иди с ним два.

Приведенные целиком, эти стихи имеют, на самом деле, очень мало общего с ненасильственным или пассивным сопротивлением, с принципами не платить тем же и воздавать за зло добром. Смысл этих строк отнюдь не пассивный, ибо из них следует, что можно обессмыслить зло чрезмерностью: из них следует, что зло бессмысленно, когда его запросы оказываются ничтожными по сравнению с вашей уступчивостью, обесценивающей ущерб. Это ставит жертву в весьма активную позицию, в положение духовного агрессора. Возможная здесь победа - не моральная, а экзистенциальная. Здесь другая щека не взывает к угрызениям вражеской совести (которые ему легче легкого подавить), но показывает его чувствам и уму бесцельность всего предприятия: как это делает всякое массовое производство.
Позвольте напомнить, что сейчас нет речи о ситуации честной борьбы. Мы говорим о ситуации, где человек с самого начала занимает безнадежно проигрышную позицию, где нет шанса дать сдачи, где у противника подавляющий перевес. Иными словами, о самых мрачных часах человеческой жизни, когда ощущение морального превосходства над врагом нисколько не утешает, когда этот враг зашел слишком далеко, чтобы внушать ему стыд или тоску по забытой совести, когда в распоряжении остается только собственное лицо, верхняя одежда, рубашка и пара ног, еще способных пройти поприще или два.
В такой ситуации пространство для тактического маневра очень невелико. Поэтому обращение другой щеки должно быть вашим осознанным, холодным, добровольным решением. Ваши шансы на выигрыш, сколь бы скудны они ни были, целиком зависят от того, знаете ли вы, что делаете, или нет. Подставляя щеку врагу, надо знать, что это только начало испытания, как и цитаты - и нужно вытерпеть все последствия, все три стиха из Нагорной проповеди. В противном случае вырванная из контекста строка оставит вас калекой.
Строить этику на неверной цитате значит готовить себе гибель или судьбу духовного буржуа, наслаждающегося максимальным комфортом - комфортом своих убеждений. В обоих случаях (из которых второй с его членством в гуманистических движениях и некоммерческих организациях переварить труднее) дело кончается уступкой территории злу, отсрочкой понимания его слабостей. Ибо зло, напомню, вещь чисто человеческая.
Этика, построенная на неточной цитате, ничего не изменила в послегандиевской Индии, за исключением цвета администрации. Но голодному безразлично, кто виновник голода. Допускаю даже, что он предпочел бы винить в своем жалком положении белого человека, хотя бы потому, что когда командует иностранец, социальное зло кажется пришедшим со стороны и вызывает, наверное, меньшую обиду, чем страдание от руки своего.
То же самое в послетолстовской России - этика, построенная на перевранном стихе, во многом подорвала волю нации в противостоянии полицейскому государству. Дальнейшее слишком известно: шесть десятилетий обращения другой щеки превратили лицо нации в сплошной синяк, так что теперь государство, которому наскучило насилие, в это лицо просто плюет. Как и в лицо мира. Иными словами, если вам хочется секуляризации христианства, если хочется перевести учение Христа на политический язык, то требуется кое-что получше современных политических заклинаний: требуется первоисточник - по крайней мере, в уме, если в вашем сердце места ему не нашлось. Поскольку Он был скорее божественный дух, чем добрый человек, то смертельно опасно твердить о Его доброте, забывая Его метафизику.
Должен признаться, мне несколько неловко говорить об этих вещах: подставлять другую щеку или нет - дело, в конце концов, глубоко личное. Эта встреча всегда происходит один на один. Кожа всегда ваша, рубашка ваша и верхняя одежда, шагать придется вашим ногам. Советы, тем более уговоры относительно того, как распорядиться этим имуществом, если не вполне ошибочны, то неприличны. Я имею в виду одно: убрать у вас из головы клише, которое столь многим навредило и так плохо окупилось. Еще я хотел бы привить вам мысль, что пока у вас есть кожа, рубашка, верхняя одежда, конечности, при любом соотношении сил вы еще не разбиты.
Есть, правда, при публичном обсуждении этой темы причина для неловкости и более основательная; и она не только в вашем понятном нежелании видеть в своей молодой личности потенциальную жертву. Нет, дело, скорее, просто в трезвости, которая заставляет предполагать среди вас и потенциальных злодеев, и разглашать секреты обороны перед потенциальным противником есть стратегическая ошибка. Если что и снимает обвинение в измене или, того хуже, в переносе тактического статус-кво в будущее - это надежда, что жертва всегда окажется находчивее, неожиданнее и предприимчивее подлеца. Отсюда шанс на ее торжество.

(1)Joseph Brodsky's "A Commencement Address", which was delivered at Willams College in 1984 and included in English in Brodsky's Less Than One, Farrar, Straus, Giroux, New York (copyright Joseph Brodsky 1986), is published with permission in the Russian translation of G. Dachevsky.