Институт Философии
Российской Академии Наук




  А.Н.Павленко. Лицо русской философии // Философия и культура, М. 2009, № 6.
Главная страница » Ученые » Исследовательские группы » Онтология » Данные об участниках проекта » Руководитель научно-исследовательской группы «Онтология» » Выбранные публикации А.Н.Павленко » А.Н.Павленко. Лицо русской философии // Философия и культура, М. 2009, № 6.

А.Н.Павленко. Лицо русской философии // Философия и культура, М. 2009, № 6.

ЛИЦО РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ*
 
Введение
 
В среде историков русской философии утвердилось мнение, сегодня ставшее самоочевидным, что существует некоторый ряд ее самых ярких представителей, который принято упоминать всякий раз, когда речь заходит именно о философии русской. Перечень имён хорошо известен: «Соловьёв, Бердяев, Шпет» или «Соловьёв, Бердяев, Франк» и т.д.. Как мы видим, за Соловьевым и Бердяевым имена могут меняться, но первые два принято рассматривать как «неизменные». Ведь именно Соловьёв[1] и Бердяев считаются в современной стране реформированного большевизма наиболее почитаемыми именами русской философии. Но насколько оправдана такая неизменность этих имён и такая уверенность в их устойчивости?
 Сегодня, когда мы отмечаем «Всемирный день философии» будет вполне уместно задать прямой и бескомпромиссный вопрос: кто из русских философов может рассматриваться как философ универсальный, то есть такой, который предложил универсальное решение каких-либо философских или даже научных проблем, то есть такое решение, которое не зависит от времени, места и условий? Причем, предложил такие универсальныерешения, универсальность которых оказались востребованной.
В самом деле, большинство названных русских философов относятся к так называемому течению «религиозной философии» или «религиозному персонализму», наконец к «феноменологии». Естественно допустить, что с результатами их размышлений в той или иной степени знакомы зарубежные специалисты по «религиозной философии» и «религиозному персонализму». Однако почти невероятно, чтобы их имена (проблемы ими обсуждавшиеся) были знакомы, например, зарубежным философам науки и аналитическим философам, не говоря уже о специалистах в точных (математических, естественных и технических) науках.
Чтобы предотвратить возможность превратного толкования высказанных слов и упредить возможное необоснованное обвинение, мы хотим чётко зафиксировать: что некоторых российских эстетиков знают некоторые зарубежные эстетики, некоторых российских этиков – некоторые зарубежные этики, некоторых российских логиков – некоторые зарубежные логики и.т.д… Но существует ли хоть один философ, равно относящийся к добольшевистской России, к периоду большевистского господства или к современному периоду реформированного большевизма, который был бы одинаково хорошо знаком как зарубежным этикам, эстетикам, логикам, религиозным философам, учёным? Например, имена Платона, Аристотеля, Декарта, Канта известны и этиками, и эстетикам, и логикам, и физикам, и математикам. Каждый из них является лицом соответственно греческой, французской и немецкой философии.
Вопрос нами ставится прямо: существовал ли в прошлом или существует ли в настоящем такой отечественный философ, который мог бы рассматриваться лицом русской философии в указанном выше смысле? То есть такой философ, который бы предложил решения каких-либо универсальных философских или научных проблем, наконец, оказал бы влияние не только на философскую, но и на мировую культуру, как это сделали в своё время Платон, Аристотель, Декарт, Кант? Так есть ли хоть одно такое имя в русской философии?
Признаемся, заученный ответ – «Соловьёв, Бердяев, Шпет» - здесь окажется неуместным! Причина этого затруднения отнюдь не связана с самим фактом отсутствия такого мыслителя среди названных имён, каждое из которых принадлежит философу, по-своему, оригинальному и талантливому, философу, внесшему значительный вклад в развитие отечественной мысли.
Причина затруднения, по нашему глубокому убеждению, коренится в том, что в среде специалистов утвердилось именно такое мнение, сегодня ставшее самоочевидным. В самом деле, если следовать контекстуальному определению «лица философии» приведенному выше, то окажется, что в России такого философа нет [2], ибо его нет среди названных и «околоназванных» имен!? Но насколько оправдан такой вывод?
Между тем мы глубоко убеждены – равно как и всякий (современный и несовременный) представитель европейской философии – что в философской мысли России философ мирового масштаба был, влияние на всю мировою культуру оказал, и это влияние не может быть поставлено под сомнение ни одним вменяемым исследователем [3].
Именно поэтому свою задачу мы видим в том, чтобы, во-первых, элиминировать завесу пагубной самоочевидности и дать, наконец, возможность назвать такое имя, во-вторых, оказать посильную помощь специалистам по русской философии в той её части, где она оказалась связанной прочными корпоративными обязательствами и регламентами цехового профессионализма, не позволяющими увидеть такой фигуры.
Итак, все содержание выступления будет посвящено обоснованию нашего главного тезиса: «Лицом русской философии является Фёдор Михайлович Достоевский!»
 
 
§ 1. Достоевский и наука (Легенда о «грешнике»)
 
1.1. Ситуация с философией науки в России в последней четверти 19 в. 
 
Во многих исследованиях по русской философии описан драматизм проникновения на русскую философскую почву убеждений и принципов позитивизма. Что это был именно драматизм, легко показать, вспомнив историю с профессором философии МГУ Львом М. Лопатиным.[4] Лопатин, будучи сторонником «спиритуалистической философии» оказался в весьма затруднительном положении на кафедре философии МГУ по причине преобладания среди ее сотрудников сторонников «английского позитивизма». Этими сторонниками были, в частности, профессора М.М. Троицкий [5] и А.И. Смирнов [6]. Троицкий был преемником П. Д. Юркевича по кафедре философии Московского университета. Названные имена позитивистов совершенно ничего не говорят сегодняшнему философу науки или по тогдашним представлениям – «позитивисту». Причина проста - в абсолютном большинстве случаев отечественные «позитивисты» конца 19 в. видели свою задачу в том, чтобы «дать жизнь» на русской почве тому философскому умонастроению, которое они нашли уже разработанным в западно-европейской мысли, и в которое они глубоко и истово поверили.
В качестве подтверждения к сказанному приведем показательный пример: книга Готтлоба Фреге «Исчисление понятий», во многом заложившая фундамент логического позитивизма, выходит в свет в 1879 г. К этому времени М.М. Троицкий уже пять лет занимал кафедру после смерти Юркевича.
Естественно, что в это время в окружении Троицкого – имеется ввиду круг университетских «позитивистов» - не оказалось никого, кто мог бы быть поставлен в один ряд с Г. Фреге или Б. Расселом. А что же было? Была обычная и хорошо нам знакомая «вера в позитивизм» без создания соответствующих теорий именования, без разработки теории исчисления высказываний, без предложенных способов «демаркации научного и ненаучного знания», без разработки программы обоснования научного знания и т.д. и .т.п..
Конечно эта общая атмосфера «восторженного принятия» уже созданных где-то и кем-то учений имела свои исключения. Были примеры и замечательных творческих удач, правда, не связанные со столичными университетами. Подтверждением этому служит история с логиком Казанского университета - Николаем Александровичем Васильевым (1880-1940). Идеи Васильева связанные с построением «воображаемой логики» (1910), действительно, получили мировое признание[7], оказав значительное влияние на развитие логики особенно во второй половине 20-го столетия.
Мы привели этот пример только для того, чтобы продемонстрировать одно важное положение - глубоко и серьезно философией науки в России на рубеже веков «официальные позитивисты» либо не занимались, либо если и занимались, то в полуоборот на мнения авторитетных европейских специалистов.
В этой ситуации нам ничего не остается, как согласиться с неожиданным фактом: философией науки в последней четверти 19в. и первой четверти 20-го в России квалифицированно занимались либо сами ученые – такие как Д.И.Менделеев, И.Павлов, Сеченов, Н.Н.Лузин и некоторые другие, либо как мы увидим ниже – даже писатели, имевшие основательное математическое и естественнонаучное образование. Что это было именно так, а также в подтверждение приведенных слов, мы и предлагаем обратиться к работе Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы».
 
 
1.2. Разговор Ивана с чортом и релятивистская физика 
 
В романе «Братья Карамазовы» - Гл. IX. «Чортъ. Кошмар Ивана Фёдоровича» - Фёдор Михайлович, фактически, предваряет концептуальную ситуацию, связанную с созданием и осмыслением основ Специальной Теории Относительности (СТО), вообще релятивистского понимания природы пространства и времени, их взаимосвязи. Эти вопросы достаточно подробно обсуждаются Достоевским в «легенде о грешнике». В роли сведущего специалиста выступает Чортъ, а в роли «самоуверенного и образованного интеллектуала» выступает в романе - Иван Карамазов.
Чортъ рассказывает Ивану «легенду о грешнике». Достоевский передает её от лица чорта следующим образом: 
 
«Был, дескать, здесь на земле один такой мыслитель и философ, всё отвергал законы, совесть, веру, а главное – будущую жизнь. Помер, думал, что придет прямо во мрак и смерть, ан перед ним – будущая жизнь. Изумился и вознегодовал: «это, говорит, противоречит моим убеждениям». Вот его за это и присудили…. То есть, видишь, ты меня извини, я ведь передаю сам, что слышал, это только легенда….. присудили, видишь, его, чтобы прошел во мраке квадриллион километров (у нас ведь теперь на километры), и когда кончит этот квадриллион, то тогда ему откроются райские двери и все простят….» 
 
Так вот грешник, которого присудили к наказанию «прохождением квадриллиона километров» сначала «психонул», улегся и пролежал «тысячу лет», но потом все-таки встал и пошел. Узнав это, Иван, по наивности бросает в ответ: 
 
«Вот осел-то!- Воскликнул Иван, нервно захохотав, все как бы что-то усиленно соображая.- Не все ли равно, лежать ли вечно или идти квадриллион верст? Ведь это биллион лет ходу?» 
 
Здесь и начинается самая интрига повествования. Дело в том, что квадриллион километров - это число, выраженное в порядках (1015 км) имеет для человека совершенно «фантастическое» значение. Ведь, нигде в своей повседневной жизни он с такими величинами не сталкивается [8] . Навскидку, Иван полагает, что такой путь человек пройдет за «биллион лет» (10 9 сек). Но Чортъ повергает Ивана в шок:
 
«Да ведь он давно уже дошел, и тут то начинается анекдот». 
 
Что мы имеем перед собой? С методологической точки зрения, изложенное Чортом есть ни иное, как «мысленная модель», построенная с учетом знания оснований математики 19-го века. Поэтому разговор Чорта с Иваном напоминает разговор Симпличио с собеседником – аристотелианцем в работе Галилея «Диалог о двух главнейших системах мира», то есть разговор искушенного ученого с собеседником, несведущим в современном научном знании, но при этом абсолютно убежденным в своей правоте. Неудивительна, поэтому, и реакция Ивана на последние слова Чорта: «Как дошел! Да где же он биллион лет взял!»
Чортъ после высказанного Иваном изумления вводит в мысленную модель новое допущение: 
 
«Да ведь ты думаешь все про нашу теперешнюю землю! Да ведь теперешняя земля, может, сама-то биллион лет повторялась…» 
 
Иван снова недоумевает: «Ну-ну, что же вышло, когда дошел?». В ответ Чортъ приступает к изложению теоретического ядра этой модели: 
 
«А только что ему отворили в рай, и он вступил, то, не пробыв еще и двух секунд – и это по часам, по часам (хотя часы его давно должны были бы разложиться на составные элементы у него в кармане дорогой), - не пробыв двух секунд воскликнул, что за эти две секунды не только квадриллион, но квадриллион квадриллионов пройти можно, да еще возвысив в квадриллионную степень!»
 
Как же можно пройти «квадриллион квадриллионов» не за «биллион лет», а всего за две [9] секунды? Чортъ Достоевского по существу утверждает: «можно, но при одном условии – земля, по которой ходит Иван, и небо, на которое он смотрит – это не «земля и небо другого мира». Здесь и «там» разные «земли» и разные «небеса», а значит и разные пространство и время. Тот временной отрезок, который по «земным часам грешника» равен 10 9 лет, по «райским часам» равен всего-то двум секундам!
Отсюда, между прочим, следуют нетривиальные выводы о том, что
1)     Не существует универсальной одновременности. В разных системах отсчета время, фигурально выражаясь, «течет» по-разному.
2)     Земная (эта, наблюдаемая физическим наблюдателем) система отсчета (земные часы) не является привилегированной системой.
3)     То расстояние (1015 км), которое грешник проходил по земным часам за 10 9 лет, по райским часам оказалось пройденным всего за две секунды.
Зафиксировав эти положения, сформулированные Достоевским в «легенде о грешнике», сделаем несколько методологических выводов:
1)     Достоевский был знаком с основаниями неэвклидовой геометрии поскольку в инженерном училище, которое закончил Фёдор Михайлович, курс математики читал ученик Лобачевского. Знание основ неэвклидовой геометрии, видимо, и подтолкнуло Фёдора Михайлова к размышлению о взаимосвязи свойств пространства и времени в «земном» (евклидовом) и «райском» (неевклидовом) мирах. Понятно, что ничего подобного не могли знать «Ни Соловьев, ни Бердяев, ни Шпет»! Они просто не имели соответствующей математической подготовки Достоевского.
2)     Если же встать на точку зрения тех исследователей творчества Достоевского, которые полагают, что Фёдр Михайлович написал образ рационально надменного и самоуверенного Ивана Карамазова с молодого Владимира Соловьёва, то возгласы Ивана на рассказ Чорта , часто произносимые невпопад и подчёркивающие его полное непонимание обсуждаемого вопроса, дают нам веские основания предположить, что Достоевский предложил на суд читателя диалог, выполненный в традиции платонизма – как это исполнялось у самого Платона или как это было исполнено, например, у платоника Галилея – где профаны представлены самоуверенными и заносчивыми «умниками» и «знатоками», в действительности не понимающими сути вопроса. В данном случае таким заносчивым профаном – «знатоком» выступает Иван Карамазов (и возможно его прототип – Владимир Соловьев).
3)     Вывод о том, что в пространствах с разной кривизной и структурой время «течет» по-разному органично вытекало из рассмотрения неевклидовых миров.
 
Если же мы теперь зададим вопрос - почему столько внимания было уделено Достоевскому в нашем рассуждении именно о лице русской философии, то получим вполне конкретный ответ: в 1904-1905 гг.. происходит формирование концептуальных основ специальной теории относительности (СТО). После того как Х.А.Лоренц получил свои знаменитые преобразования (1904) , возник вопрос: как следует понимать такие феномены как сокращение интервалов времени и пространства. И хотя специальная теория относительности говорит, что собственное время движущегося тела меньше времени, отсчитываемого по часам инерциального наблюдателя – у Достоевского, наоборот, грешник шел по собственным часам «биллион лет», а по часам рая «две секунды» - мы можем ( в силу принципа относительности системы отсчета) рассмотреть систему грешника как покоящуюся, а райскую как двигающуюся и тогда придем в точности к искомому выводу: райские часы показывают сокращение временного интервала, затраченного на покрытие «квадриллиона километров».
Хотя Достоевский ничего не говорит о «движении грешника со световой скоростью», он, тем не менее, очень точно предвосхищает основные идеи теории относительности. Так сколько же грешник шел до рая: «биллион лет» или «две секунды»? Ответ зависит от того - в какой инерциальной системе происходит отсчет времени.
Здесь и возникла проблема: как онтологически возможны такие сокращения? Ответ на этот вопрос по существу подталкивал к совершенно неожиданному выводу, с которым никак не хотело и не могло мириться научное мышление, сформировавшееся в эпоху господства классических научных представлений 17-19 вв. : универсальная одновременность не существует!
Именно в период с 1904 по 1905 гг. А.Эйнштейн, размышляя над основаниями СТО, обращается к чтению Достоевского . Как показывает переписка Эйнштейна с его приятелем, он, действительно, обращался к текстам Достоевского. Это дает весьма серьезные основания предположить, что идеи Достоевского оказали значительное влияние на окончательное формирование позиции Эйнштейна в вопросе понимания «непривилегированности» любой системы, выбранной в качестве системы отсчета.
 
 
§ 2. Достоевский и философия
 
Фёдор Михайлович Достоевский по праву считается одним из родоначальников (наряду с Сёренном Кьеркегором) такого мощного в 20 в. философского направления как экзистенциализм.
В работах «Записки из подполья», «Записки из мёртвого дома», «Братья Карамазовы», «Бесы» Достоевским были высказаны идеи, которые позднее в значительной степени определили горизонт философствования Ф.Ницше, Ф.Кафки, Ж.П.Сартра , А.Камю и некоторых других выдающихся мыслителей , не говоря уже о представителях в литературных жанрах: прозе и драматургии.
Попробуем зафиксировать основные контуры философии человеческого существования, которые на наш взгляд и послужили основой для многих мыслителей конца 19-го и первой половины 20-го столетия.
 
 
2.1. Идея тождества «страдания» и «жизни». 
Запрет на их редукцию к ratio
 
Фёдор Михайлович формулирует эту идею в «Братьях Карамазовых» следующим образом:
 
«Если бы на земле всё было благоразумно, то ничего бы и не произошло…. Ибо страдание-то и есть жизнь».
 
Допуская определенную натяжку в интерпретации этой фразы («Я страдаю, следовательно, Я существую («живу»)), мы могли бы сказать, что в основании «философии Чорта» Достоевского лежит энтимема, которая по логической форме – именно как энтимема – подобна декартовой [10], но по содержанию отличается от неё. Рассмотрение «страдания» в качестве центральной категории само по себе не ново. Важность понятия «страдание» мы находим уже в буддизме, а в современной новоевропейской традиции у его последователя - Шопенгауэра.
Однако тот угол, под которым Достоевский рассматривает страдание – именно как переживание, как душевное, а не умственное страдание – дает право говорить о том, что «страдание» оказывается выше «ума», значительнее его! Достоевский как раз и не принимает декартовской максимы «Я мыслю, следовательно, Я существую». Не принимает именно потому, что не связывает решение проблемы «человеческого» в человеке с умом, рассудком.
 
 
2.2. Идея «нереализуемости Просвещения» 
 
Достоевский одним из первых поставил под сомнение не только плоды Просвещения - в западноевропейской традиции критику Просвещении мы находим уже у Ж.Ж.Руссо - но и само Просвещение, которое замысливалось именно как «пролитие света разума» в сумрак человеческого невежества: «Сон разума порождает чудовищ».
Достоевский тонко подмечает, что утверждение диктата разума порождает таких монстров, которые не идут ни в какие сравнения с этими чудовищами. В наиболее философской по стилю работе, написанной в виде исповеди от первого лица, «Записках из подполья», Фёдор Михайлович говорит буквально следующее:
 
«Видите ли-съ: рассудок, господа, есть вещь хорошая, это бесспорно, но рассудок есть только рассудок и удовлетворяет только рассудочной способности человека, а хотение (воля – А.П.) есть проявление всей жизни, то есть всей человеческой жизни, и с рассудком и со всеми почёсываниями. И хотя жизнь наша, в этом проявлении, выходит зачастую дрянцо, но все-таки жизнь, а не одно только извлечение квадратного корня».
 
И далее Достоевский высказывает аргумент против рационализма Декарта:
 
«Ведь я, например, совершенно естественно хочу жить для того, чтобы удовлетворить всей моей способности жить, а не для того, чтобы удовлетворить одной только моей рассудочной способности, то есть какой-нибудь одной двадцатой доли всей моей способности жить. Что значит рассудок……, а натура человеческая действует вся целиком, всем что в ней есть, сознательно, или бессознательно, и хоть врёт, а живёт».
 
Ограниченность декартовской максимы Cogito ergo sum, в которой существование человека, как мы показали ранее, тождественно его мышлению, здесь преодолевается. По существу Достоевский возвращает человека в «додекартовское состояние». Это вовсе не значит, как может торопливо заключить отсюда какой-нибудь «мыслящий» интеллигент, что он возвращается в состояние «до», состояние «дикое» и «неразумное». 
 
«Ведь утверждать хоть эту теорию обновления всего рода человеческого посредством системы его собственных выгод, ведь это, по-моему, почти тио же …. ну, хоть утверждать, например, вслед за Боклем, что от цивилизации человек смягчается, следовательно, становится менее кровожаден и менее способен к войне….. Да оглянитесь кругом: кровь рекою льется, да еще развеселым таким образом, точно шампанское….. И что такое смягчает в нас цивилизация? Цивилизация только вырабатывает в человеке только многосторонность ощущений и ….. решительно ничего больше. А через развитие этой многосторонности человек, еще, пожалуй, дойдет до того, что отыщет в крови наслаждение. Ведь это уже и случилось с ним. Замечали ли вы, что самые утонченные кровопийцы почти сплошь были самые цивилизованные господа». 
 
Например, Парменид, Пифагор и Платон мыслили (!) – кажется , еще никто в этом не усомнился – однако мыслили слитно, признавая участие в этом всего человеческого существа: существование человека ни в коем случае не редуцировалось к одному только мышлению [11].
Достоевский и идущая за ним традиция совершенно справедливо указали на ограниченность «чистого рационализма» Нового Времени. Однако некоторые философы, гипертрофировав критику его принципов, сделали из неё неверный вывод: что следует отбросить сам «разум» и жить «неразумной» жизнью.
 
 
2.3. Идея сознания как «болезни»
 
Достоевский говорит в «Записках из подполья»:
 
«Но все-таки я крепко убежден, что не только очень много сознания, но даже и всякое сознание - болезнь».
 
Откуда же возникает такое критическое, и даже негативное отношение к сознанию? Ведь современная уже нам эпоха вся насквозь напитана «справедливостью», «свободой», а главное – «ответственностью», существование которых, казалось бы, без сознания невозможно.
Вывод, который делает Достоевский , по своей силе оказывается убийственным: в тем минуты, в которые человек сознает «все высокое и прекрасное», он же сам совершает неприглядное и низкое! Другими словами, сам факт наличия сознания с необходимостью не ведет к благим поступкам, вообще - к благу! Ведь, например, хорошо известно из воспоминаний русских военнопленных солдат второй мировой войны, что в немецких концентрационных лагерях просвещенная офицерская верхушка лагеря включала по репродуктору исполнения музыкальных произведений Баха, Бетховена и Моцарта и под эту музыку производила экзекуции, пытки и убийства людей. Все это делала она сознательно!
Итак, Достоевский один из первых увидел этическую индифферентность сознания самого по себе. Эта же тема присутствует и в «Записках из мертвого Дома». В заключении, но, прежде всего, на каторге, Достоевский приходит к нескольким поразительным открытиям о человеческом существовании:
1) Нет большего наказания для человека, чем принудительное каждодневное общение с другими.
2) Абсолютное большинство каторжан были люди «грамотные», то есть умевшие читать и писать, что по меркам 19-го столетия означало: люди просвещенные
На основе первого открытия можно сделать вывод о том, что «другой», вообще «другие» - в условиях принудительного с ними общения это источник страдания или говоря словами Сартра «другие – это ад». Как этот не парадоксально, но именно в такой ад была превращена Россия в период большевистского завоевания. Именно эта лагерная идеология способствовала – и это объективно – атомизации индивидов общества, уничтожению в самой ткани общественной жизни способности быть «единым организмам», насаждая инстинкты и рефлексы «социальной машины», так называемого «социализма»[12].
Из второго открытия следовало, что просвещение человека не делает его нравственно выше. Между «светом разума» и «нравственным благом» нет жёсткой необходимой связи. 
 
 
Заключение
 
Итак, мы по возможности кратко изложили лишь малую часть достижений Фёдора Михайловича Достоевского, которые дают нам право поставить его в один ряд с крупнейшими философами мира. Тот курьезный факт, что некоторые специалисты [13] поместили Достоевского в таксон «писателей» ровным счетом ничего не говорит по существу против утверждаемого тезиса: «Достоевский является лицом русской философии». Так Платон писал диалоги, которые были и остаются в такой же степени литературно - художественными произведениями, в какой они были произведениями философскими. Изложение Платоном учения об идеях не является «дедуктивным доказательством», которое мы находим, например, в «исчислении высказываний» Г. Фреге, нося скорее литературный характер «предания-мифа». Но разве от этого учение об идеях перестает быть связано с философией и вообще мировой культурой? Сегодня, то есть спустя 2400 лет самые счастливые из людей по-прежнему рефлекторно восклицают: «ко мне пришла идея!». И это замечательно. Достоевский тоже часто излагает свои основные философские положения в виде «легенд»: легенда о «Великом инквизиторе», легенда о «грешнике» и т.д..
Да, Достоевский не писал многотомных философских трактатов в стиле классической немецкой философии. Но Сократ, например, вообще ничего не писал, оставив по смерти четыре школы. Что, разве отсутствие трактатов является основанием для отрицания чье-то принадлежности к философии? Конечно, нет! С другой стороны: любой читатель может тотчас после сказанного разложить перед собой на рабочем столе несколько десятков «сочинений», на обложке которых значится, что они именно «философские сочинения». Однако никакой философии - кроме названия - в них не окажется вовсе.
Итак, все эти «литературно-художественные аргументы», по нашему глубокому убеждению, следует отставить в стороне и восстановить историческую справедливость.
Во всём современном мире из числа русских философов Фёдор Михайлович Достоевский является самым востребованным, упоминаемым и, наконец, цитируемым. Сколь бы горькими не были эти слова для «специалистов», с ними невозможно спорить, при этом, не попирая реальное положение дел.
Именно Фёдор Михайлович Достоевский является лицом русской философии! Он открыл другим народам специфически русское понимание мира, предложив при этом универсальное решение многих философских и даже – как мы показали в самом начале - научных проблем.
 
 
 
 
 

 
* В основу статьи положено выступление, сделанное на торжественном заседании философского общества, посвященном «Всемирному дню философии», проводившемуся в Институте философии РАН 16 ноября 2006 года.
[1] Некоторые эпистемологические особенности «метафизики всеединства» Соловьёва нами рассмотрены предметно в работе: Павленко А.Н.Константинополь и Рим в метафизике В.С.Соловьёва: поглощение мистики рационализмом//Соловьёвский сборник,- Москва, 2001, ИФРАН, 334 – 339.
[2] Уже возник, существует и вполне эволюционирует, демонстрируя завидную жизненную приспособляемость, самостоятельный жанр «философических размышлений», паразитирующий на этом «зевке» специалистов, согласно которому в России нет, не было, и, видимо, не будет развитых форм философии.
[3] Конечно, кроме упомянутых выше «философических мыслителей».
[4] Лопатин Лев Михайлович (1855-1920) окончил историко- филологический факультет Московского университета в 1879 г., то есть уже через пять лет после смерти Памфила Даниловича Юркевича (первого заведующего кафедрой философии МГУ после 1861 г.). Защитил магистерскую диссертацию в 1886 и докторскую в 1891 по философии. С 1892 г. был профессором Московского университета по кафедре философии
[5] Именно Троицкий будет препятствовать продвижению «спиритуалистической философии» Л.М.Лопатина и занятию им кафедры.
[6] См., например, его работу: Смирнов А.И. Философия Беркли. Исторический и критический очерк, - Варшава, 1873.
[7] См., например, работу : Смирнов К.А., Н.А. Васильев и закон исключенного четвертого, - Петроград, 1911.
[8] Здесь, конечно, необходимо сделать существенную оговорку. В повседневной жизни человек не стакивается с такими величинами и сегодня, однако в случае с научными исследованиями дело обстоит несколько сложнее. Необходимо признать, что с такими величинами не сталкивался во времена Достоевского не только обыденный наблюдатель, но даже искушенный ученый - во всяком случае, во времена написания «Братьев Карамазовых». Однако современная наука уже оперирует такими величинами как 1028 см - наблюдаемой радиус Большой Вселенной, собственный размер которой имеет величину порядка 10 (10) 14 см.
[9] В действительности слова Достоевского для человека 21 века не кажутся какими-то фантастическими. Современная космология в лице инфляционной теории утверждает , что Вселенная до «появления на свет» за период с 10- 43 сек до 10-35 сек. раздулась от планковского размера до 10 (10)14 см. Последнее число очень похоже на «квадриллион квадриллионов возведенный в квадриллионную степень». Тогда как наблюдаемая область Вселенной - имеющая радиус 1028 см очень похожа на «квадриллион квадриллионов» - 1030. Заметим, что Вселенная раздулась от размера 10-33 см до размера 10 (10)14 см не за «две секунды», как полагает Чортъ Достоевского, а за неизмеримо более короткий период с 10- 43 сек до 10-35 сек. или используя терминологию Федора Михайловича, за «одну квадриллион квадриллионную» одной секунды.
[10] Детальный логико-методологический анализ энтимемы Декарта «Я мыслю, следовательно, Я существую» представлен нами в работе: Павленко А.Н. Рациофундаментализм//Вопросы философии, М. 2008, №1.
[11]Павленко А.Н. рациофундаментализм//Вопросы философии, М. 2008, №1, С. 
[12] О, сколько сегодня этого лицемерного интеллигентского недоумения: «Почему же в России нет гражданского общества?». Но ведь «социалистическая машина» имела прямую задачу - подавлять «живое общество».
[13] Лично и неоднократно я сталкивался с поразительным феноменом. Преподавая (и это в современной-то России!!!) на старших курсах двух авторитетных московских университетов, упоминал имя Ф.М.Достоевского как одного из родоначальников европейского экзистенциализма: студенты, по обыкновению, широко раскрывали глаза и признавались в том, что никогда и ничего – ни в одном учебном курсе – об этом слышали! Остается только недоумевать: кто составляет эти курсы и кем они утверждаются? С другой стороны, бывая в различных мероприятиях за рубежом, неоднократно приходилось сталкиваться с обратным явлением: зарубежные коллеги охотно принимались обсуждать темы инициированные философскими взглядами Достоевского, понимающе кивая головой при упоминании его имени и безоговорочно соглашаясь с тем, что это выдающийся философ и, наоборот, недоуменно пожимали плечами, когда до них доносилось триномия: «Соловьев, Бердяев, Шпет». Остается только догадываться: чем же так не угодил современным «специалистам» Федор Михайлович Достоевский?