Выступление В.С.Малахова

 Современные государства – или, в другой терминологии, государства эпохи Модерна – понимают себя как национальные государства. Это означает, что население, находящееся под юрисдикцией того или иного государства, воспринимается как нация, т.е. некое культурное единство, культурная целостность. Между тем на деле население данной территории не представляет собой культурного единства. Оно, как правило, состоит из множества групп, отличных друг от друга в языковом, этническом, религиозном или жизненно-стилевом отношении.

Налицо коллизия: с одной стороны, функционально-структурный императив культурной однородности, которому следует (и не может не следовать) любое современное государство; с другой стороны, реальная культурная неоднородность.

На протяжении более чем столетия, вплоть до середины XX века, решение этой коллизии видели в ассимиляции. В подчинении всех индивидов, населяющих территорию «национального государства», определенному культурному образцу, принятому за «национальный». От индивидов и групп, отклоняющихся от этого образца, ожидали если и не полного растворения в «господствующей культуре», то, по крайней мере, отказа от публичного выражения своей культурной инакости. Единственным местом, где культурное разнообразие могло существовать, была приватная сфера.

Однако в течение последней трети XX столетия ситуация изменилась. В этот период и на политической сцене, и в академической среде получают распространение такие риторические фигуры как «признание различий», «право на идентичность», «мультикультурное общество», «мультикультурное гражданство» и «постнациональное государство». На повестку дня выходит вопрос о легитимном присутствии культурных различий в публичной сфере.

На этом фоне в конце 1980-середине 1990-х годов во многих западных демократиях расцвела идеология мультикультрализма. Некоторые адепты этой идеологии заговорили о необходимости дополнить концепцию индивидуальных прав человека концепцией коллективных прав. Кроме того, в ходе полемики «мультикультуралистов» с «монокультуралистами» был поднят вопрос о конце отношений культурного господства, которые сложились в эпоху европейского колониализма.

Ответом на идеологию мультикультурализма на леволиберальном фланге становится тезис о гражданском равенстве, которое по определению является слепым к различиям. На правоконсервативном фланге вызревает другой ответ мультикультурализму меньшинств: дифференциализм. Логика дифференциализма такова. Если у меньшинств есть право на сохранение идентичности, то такое право есть и у большинства; поэтому давайте оберегать различия; давайте уважать разнообразие, а значит - строго следить за тем, чтобы социальные и символические границы, отделяющие «нас» от «них», оставались на замке.

Однако в конце 1990-х – начале 2000-х годов атмосфера вновь изменилась. Риторика культурного разнообразия вышла из моды. Идеи культурно плюралистического общества утратили кредит доверия.

И все же, несмотря на произошедшее разочарование, в странах либеральной демократии растет понимание того обстоятельства, что прежний идеал нации – нации как культурно гомогенного сообщества – нереализуем. Даже политики однозначно консервативного толка отдают себе отчет в необратимости изменений – как этнодемографических, так и социокультурных – которые общества индустриально развитого мира претерпели в течение последних трех десятилетий. Вольфганг Шойбле (которого трудно заподозрить в субверсивных намерениях по отношению к традиционным немецким ценностям) заявил не так давно: «Ислам – это часть Германии». Тем самым германский политик-консерватор констатировал радикальную трансформацию немецкого общества в результате присутствия выходцев из Турции.

Поэтому сегодня актуален не вопрос о том, допустимо или недопустимо проявление культурных различий в публичной сфере, а вопрос о том, как организовать демократическое общежитие в условиях плюрализации социального пространства.

Задумывая эту конференцию, мы видели свою главную задачу в том, чтобы включить российские (и, шире – постсоветские) дискуссии в международный контекст.

В нашей стране публичные дебаты на эту тему практически отсутствуют. Ни элиты, ни общество, похоже, не готовы к признанию того обстоятельства, что Россия уже является иммиграционной страной (и что она не может не являться таковой, будучи индустриально развитой). Мы же повторяем ошибку, которые совершали государства Западной Европы в 1960-1970-е годы. Это нахождение во власти фикции временности. Симптоматично, как легко вошло в современный русский язык немецкое слово «гастарбайтер». Истина, однако, в том, что значительная доля тех, кого считают «гостевыми рабочими», здесь не в гостях. Они намерены жить в России постоянно, рожая и воспитывая здесь детей. И многие уже доказали серьезность своих намерений – вопреки бюрократическим препонам и недобросовестным работодателям.

Это значит, что давно уже назрела необходимость разработки систематических мер по включению новоприбывших в российское национальное сообщество, в российскую гражданскую нацию. Однако на сегодня голоса тех ученых и политиков, которые ставят этот вопрос, тонут в хоре «государственников», озабоченных проблемой этнокультурной безопасности.

Последнее замечание касается новизны нашего подхода. Традиционно проблематика «национальное государство/культурный плюрализм» рассматривается в двух плоскостях. Первая касается культурного плюрализма, связанного с исторической неоднородностью населения. Вторая - культурного плюрализма, обусловленного иммиграцией. Мы полагаем, что пора отказаться от этой традиции. Почему? Хотя бы потому, что на протяжении XX века политическая карта Европы перекраивалась трижды – в 1918, 1945 и 1991. В результате этих перекроек люди в одночасье превращались из «коренных жителей» той или иной страны в национальное меньшинство» и в «мигрантов». Таким образом, культурная неоднородность населения современных «национальных государств» – факт, требующий изучения и осмысления, независимо от того, каково происхождение этого факта.