Dialectics of belonging, или: Муки пересмотра принадлежности

Владимир С.Малахов

Representations on the Margins of Europe: Politics and identities in the Baltic and South Caucasian States. Franfurt/New York, Campus Verlag 2007.

[«Репрезентации на полях Европы. Политика и идентичности в государствах Балтии и Южного Кавказа»]

Тема, объединяющая вошедшие в данный сборник статьи, - трансформации идентичности, происходящие в странах Балтии и Южного Кавказа в течение полутора постсоветских десятилетий. Не знаю, чем вызвана такая асимметрия композиции, но из двенадцати case-studies, вошедших в книгу, семь посвящены Армении, два – Эстонии, остальным государствам досталось по одному.

Вопросы, ответить на которые призывали участников коллективного труда редакторы, можно свести к трем группам. К первой группе относятся следующие. В каких образах (символах) происходит изучаемая трансформация? Кто ее агенты? В каких формах протекают общественные дискуссии относительно новых символов национального «мы»? Вторая группа вопросов касается форм и способов включения этих символов в (государственные) проекты нациостроительства. Какие памятники возводятся, а какие сносятся или перемещаются? Как выглядят экспозиции в культурно-исторических музеях? Что считают «национальным брендом» чиновники в той или иной стране? Наконец, третья группа имеет дело с влиянием этих процессов на повседневность. Какими сувенирами торгуют мелкие предприниматели? О чем произносят тосты на фуршетах, организуемых многочисленными НПО? Как меняются (если меняются) стереотипы поведения?

Авторы по-разному услышали эти вопросы. Одни отвечают на большинство из них достаточно подробно (например, Ольга Бредникова в полной тонких наблюдений статье об эстонском городе Нарва и его ближайшем российском соседе – Ивангороде). Другие скорее держат перед мысленным взором какие-то иные вопросы и соотносятся со сверхзадачей сборника лишь косвенно. Например, Баходир Сидиков, давший материал об Азербайджане, сосредоточен на теме формирования суб-этнической идентичности у азербайджанцев, ставших беженцами в результате Карабахского конфликта.

Топика, посредством которой бывшие советские люди, а ныне граждане независимых государств склонны осмыслять отношение Запад/Восток – это «цивилизация/варварство». Передовой, процветающей и демократичной Европе противостоит отсталая и недемократичная Россия, которой они более не принадлежат. Вхождение в Европу – европеизация – выглядит в этой упрощенной оптике не иначе как преодоление отсталости и приобщение к демократии. Реальность гораздо более амбивалентна.

Стремление в Европу сопровождается ощущением колонизированности жизненного мира чужими символами. Декларирование принадлежности Европе не смягчает травмы, связанной с переживанием собственной маргинальности. Позитивные ожидания от обретения новой идентичности нейтрализуются негативными эффектами утраты прежней идентичности. Иными словами, процесс трансформации идентичности включает в себя и адаптацию, и сопротивление, и (само)обновление, расставание с прошлым, и возврат к определенным элементам практик и дискурсов прошлого.

Так, в целом, редакторы и составители книги (а в ней целых две вводных статьи плюс одна заключительная) предлагают ее прочесть.

Мне, однако, показалось, что такое прочтение не всегда соответствует замыслу авторов вошедших в сборник материалов. Так, согласно введению (Тсипильма Дариева и Вольфганг Кашуба), европеизация в Грузии состоит в изменении навыков употребления вина и отношения к вину. Причем, - в изменении к лучшему, ибо грузины из диаспоры, приезжающие в качестве представителей различных НПО в Грузию, отучают аборигенов от чрезмерных возлияний (и, более того, отучают считать эксцессивное винопитие – supra — структурообразующей чертой грузинского национального характера; см. с. 23). Между тем статья Флориана Мюльфрида не совсем об этом. Она — о напряжении, возникающем в ситуации внешнего управления¹. Нормативные фреймы, задаваемые неправительственными организациями, финансируемыми из-за рубежа, изменили не только поведение и дискурс грузинских политиков, но дискурсивные практики грузинских интеллектуалов. Это изменение нашло выражение в спорах вокруг supra. Вопрос о необходимости критического отношения к «традиционной ментальности» был впервые поставлен в 2000 г. на конференции «Кавказского Института мира, демократии и развития». Однако, как только режим Шеварднадзе был свергнут, возникший было критический дискурс утратил функциональность. «Переосмысление грузинской идентичности и культуры было отложено» (с. 298). На первый взгляд, дело идет о коллизии между традиционными поведенческими нормами и нормами, воспринимаемыми как навязываемые. Но ситуация, опять-таки, сложнее. Помимо функционеров, в Грузию приезжает множество туристов. Для одних западных гостей практика «супры» - нечто неприемлемое, если не сказать – дикое. Другие смотрят на эту практику с восторгом. Они усматривают в ней проявление грузинской «аутентичности». И местным грузинам ничего не остается, как подыгрывать туристической потребности в экзотизме. Вместе с тем есть немало грузин, негативно относящихся к этой игре. В результате вопрос об аутентичности/подделке оказывается принципиально подвешенным. В восприятии «супры» имеет место сложная дифференциация: между «инсайдерами» и внешними наблюдателями, а также между приятием и отвержением. «Непринадлежность создает желание включенности и формирует понятие аутентичности, тогда как принадлежность означает отказ от включения и нежелание следовать правилам игры» (с.299).

Другой случай несоответствия между теоретической рамкой, задаваемой редакторами, и мессиджем участников проекта – трансформации идентичности в Латвии. Если верить авторам введения, признаком европеизации в латышском обществе следует считать ощутимо большее присутствие в публичном пространстве голосов меньшинств (с. 21). Латыши научаются (европейской) культуре толерантности и плюрализма. Между тем картина, рисуемая исследованием Дейс Дзеновской, гораздо более нюансированная и менее радужная. По наблюдению Д.Дзеновской, определяющим тропом латышского нарратива – несмотря на полтора десятилетия независимости – по-прежнему остается «колонизация». Сначала это была колонизация Советами, в результате которой латышский национальный характер стали описывать в таких терминах как скромность, сдержанность, пассивность (в этой связи некоторые энтузиасты национального возрождения даже предлагали коллективную психотерапию с помощью телевидения). Затем настал черед колонизации европейской, выражением чего стало навязывание дискурса политкорректности – толерантности к различиям. Между тем такая толерантность ставит под угрозу «целостность этнически понимаемой нации» (с.133).

Автор делает темой своих размышлений коллизию между двумя формами политической рациональности – неолиберальной и националистической. Для неолиберализма главное и единственное оправдание существования государства – его способность обеспечить благоприятные условия для бизнеса (туризм, прямые иностранные инвестиции, экспорт). Для националистов же таким оправданием выступает способность государства обеспечить жизнь (этно)нации. Это значит – (а) защитить коренной народ от «оккупантов» (русское население) и (б) оградить здоровье народа от субверсивных сил (геи и лесбиянки). Если о русскоязычных в Латвии автор говорит лишь вскользь, то на гомофобии местного сообщества она останавливается подробно. Попытка проведения в Риге гей-парада в 2005 г. закончилась плачевно для его участников; к активным противникам геев и лесбиянок присоединились и некоторые латышские политики. После того, как неприглядные сцены насилия над сексменьшинством попали в западные медиа, имидж Латвии как «страны, которая поет» был основательно подпорчен. Это обстоятельство заставило местный политический класс задуматься о примирении этнонационалистического подхода к политике с неолиберальным. Оно было достигнуто благодаря «неолиберальному национализму». Последний включает неолиберальную политическую рациональность в дискурс (этно)национализма. Ведущие латышские политики не забывают осуждать гомофобию и подчеркивать толерантность народа, от имени которого они управляют.

Итак, пересмотр принадлежности – процесс весьма проблематичный и болезненный. Впрочем, из текста некоторых статей не следует, что такой пересмотр вообще происходит. Если в случае Литвы европейская ориентация бесспорна (статья Асты Вондерау “Yet another Europe” повествует об усилиях литовских интеллектуалов показать, что Литва – это давно уже Европа, хотя и «другая»), то применительно к Азербайджану о движении в направлении Европы говорится лишь в связи со сближением с Турцией, которая, как известно, стремится к членству в ЕС (уже упомянутая статья Б.Сидикова). Весьма любопытен и случай Армении. С одной стороны, здесь налицо стратегии вписывания страны в европейский контекст – через новую систему образования (статья Артура Мкртчана), через активизацию памяти о геноциде 1915 года (статьи Т.Дариевой и Харутьяна Марутьяна), через преодоление последствий культурной политики, именуемой «советско-российским ориентализмом» (статья Храха Байядяна). С другой стороны, как в повседневной, так и в политической жизни сегодняшней Армении просматриваются совсем не европейские черты. Так, в статье Левона Абрахамьяна исследуется функция, которую выполняет в Армении так называемый «евроремонт». То, что внешне выглядит как прививка западного стиля жизни, внутри скрывает типично восточное представление о жизненных ценностях. Символизм евроремонта – это символизм домашнего очага, центральной мифологемы армянской национальной идентичности. В статье Ашота Восканьяна анализируются особенности армянской политической сцены, которые никак не назовешь европейскими. Автор подводит свои наблюдения под рубрику фольклоризация политического. Это, во-первых, феномен Сардабарадского фестиваля армянской диаспоры – мероприятия не просто помпезного, но и отсылающего по стилистике скорее к магической ментальности средневековья, чем к политической культуре модерна. Это, во-вторых, коллективный танец у подножия горы Арарат с участием 130 тысяч человек одновременно. Это, наконец, автор, режиссер и спонсор «народного» телевидения Тигран Карапетович Карапетян, профанирующий своими передачами саму идею представительной демократии.

Если бы я вознамерился сколько-нибудь полно воспроизвести содержащийся в книге фактографический материал, мне просто не хватило бы места. Не зря почти все ее авторы - профессиональные культурные антропологи и/или историки. Не хватило бы места и для воспроизведения многообещающих теоретических ходов, предлагаемых в предваряющей (следующей за введением) статье В.Кашубы и в заключительном тексте Йорга Баберовски. Предоставим эту работу – и это удовольствие - вдумчивым читателям.

Текст будет опубликован в ближайшем выпуске периодического издания «Laboratorium: журнал социальных исследований»