Прокофьев А.В. (январь 2020)

Универсальные требования и индивидуальное усмотрение в морали

Тезисы доклада

Формально мною довольно много написано по нашему проекту, но результаты скорее разочаровывают, чем вдохновляют. Кроме ощущения, что честно поработал. Если усталость является мерилом работы, то эту работу даже можно считать удовлетворительной. На выходе возникли некоторые любопытные, расходящиеся в разные стороны рассуждения, но, к сожалению, не целостная концепция.

Я ставил перед собой двойную задачу. Первое, разобраться со смыслом понятий, применяющихся теоретиками при обсуждении проблематики моральной универсальности: как с понятиями, которые конкретизируют ее содержание, так и с понятиями, которые считаются родственными ей и в этой связи то ли дополняют универсальность в теоретических описаниях моральных феноменов, то ли замещают ее, то ли выступают как ее основа (условно я обозначил их сочетанием слов «сопряженные с универсальностью»). Второе, зафиксировать различные моменты неоднородности проявлений универсальности моральных феноменов, в особенности, неоднородности проявлений такого конкретизирующего понятия, как «беспристрастность». Вопрос о неоднородности актуализируется для мня тем, что теоретики часто вводят тезис об ограниченной области присутствия универсальности (беспристрастности) в морали. Моя реакция на этот тезис состоит в том, что мы скорее сталкиваемся с разными способами репрезентации универсальности (беспристрастности), чем с ее границами.

Отправной точкой в исследовании универсальности для меня послужило хэаровcкое представление об универсализуемых суждениях и универсальных принципах. Переход к употреблению моральных понятий для вынесения оценки, по Хэару, означает, что человек, выносящий оценку какого-то действия, претендует на универсализацию этой оценки и опирается при этом на какой-то универсальный принцип. Он вменяет такую же оценку всем, кто оценивал, оценивает или будет оценивать это или идентичное ему действие (если речь идет непосредственно о выборе действия, то вменяет всем сам выбор такого же действия в идентичной ситуации). Это отражает общеадресованность принципа. Одновременно он соглашается с тем, что смена реципиентов действия не имеет значения для оценки или для выбора этого действия в качестве правильного. Это отражает тот факт, что применение принципа требует от деятеля (оценщика) проявления беспристрастности. Такой двунаправленный эффект, по Хеару, связан с простым отсутствием в формулировке принципа указаний на конкретных индивидов. В конечном итоге, универсальность выражается в запрете делать исключения для себя (в отношении оценки или действия на основе принципа) и для каких-то реципиентов (в отношении их приобретений и потерь). Противоречащие идее универсальности исключения для реципиентов деятель может допускать на основе своих симпатий или антипатий либо в связи с разделением других людей на «близких» и «далеких», «своих» и «чужих». Это задает стандартный практический контекст, в котором функционирует требование беспристрастности. Именно он обсуждается в спорах о том, как правильно конкретизировать нормативное содержание этого требования. К настоящему моменту эти споры породили необозримое количество частных позиций и публикаций.

Однако очевидно, что простое отсутствие в формулировке какого-то принципа указаний на конкретных индивидов, само по себе не задает нормативное содержание требования беспристрастности. Легко себе представить универсальный в хэаровском смысле принцип, который давал бы возможность деятелю следовать своим симпатиям/антипатиям или оказывать любые преференции «своим» и «близким» людям. Например: «В случае возможности оказать помощь всегда оказывай предпочтение симпатичным тебе людям, родственникам, единоверцам или соотечественникам». Соответственно, для описания требования беспристрастности в категориях этической теории необходимо или какое-то иное понимание универсальности, или какое-то иное общее понятие, заменяющее ее. В терминологическом арсенале Хэара наряду с универсальностью присутствует понятие общности (для меня – это первое из сопряженных с универсальностью понятий). Оно характеризует широту круга лиц, к которым обращен принцип или интересы которых затронуты его исполнением/неисполнением. Я предлагал рассматривать высокую степень общности требований или презумпцию высокой степени их общности в качестве отдельного формального свойства морали. Если отталкиваться от этого свойства, то потеря беспристрастности возникает не в связи с тем, что деятель руководствуется неуниверсальным принципом, а в связи с тем, что он необоснованно снижает степень общности своих принципов. Аргументы, которые можно было бы привести в пользу снижения общности в какой-то конкретной ситуации, не могут преодолеть презумпцию высокой общности, а это значит, что действия, соответствующие недостаточно общему принципу, неправильны. Скажем, деятель неправомерно сузил общность принципа «не причиняй вред» и руководствовался принципом «не причиняй вред единоверцам».  Сложности такой интерпретации требования беспристрастности связаны с тем, что она должна сопровождаться внятной расшифровкой того, что значит «высокая степень», и указанием на те аргументы, которые могут преодолевать обсуждаемую презумпцию. У меня нет определенных ответов на эти вопросы.

Не исключено, что их и невозможно получить. И тогда в качестве выхода из тупика можно сменить хэаровскую точку зрения на универсальность, которая предполагает логическое восхождение от формы морали к ее содержанию, той точкой зрения, для которой разграничение формального и содержательного не является существенным, а отправным моментом являются предельные обобщения в области ценностей и требований морали. Моральные ценности и требования во всем их разнообразии восходят к признанию равной ценности каждого человека (его блага) и императивному следствию такого признания (императив содействия благу другого). Соответственно моральное равенство само по себе требует от деятеля, чтобы тот блокировал влияние своих симпатий и антипатий, привязанности и враждебности в отношении тех, кого затрагивают его поступки. Ведь вражда и антипатия ничего не могут отнять от моральной ценности другого человека, а симпатия и привязанность — ничего к ней прибавить. Для деятеля, который в своем поведении руководствуется тем, что благо представителей человеческого рода является самостоятельной ценностью и целью и что эти представители равны между собой в ценностном отношении, разное обращение с ними не может быть оправдано, за исключением тех случаев, когда оно опирается на сам моральный идеал. Этот подход к беспристрастности (а опосредствованно – к моральной универсальности) может быть актуален еще и потому, что философские попытки определить и обосновать нормативное содержание морали, отталкиваясь от формальных свойств моральных суждений, нельзя считать успешными. В любом случае, внутри него гораздо проще оценивать аргументацию, высказанную в спорах о специальных обязанностях и обоснованной пристрастности к «своим» и «близким» людям.

Второе сопряженное понятие – понятие объективности. Объективной мы называем оценку тогда, когда не рассматриваем ее лишь как выражение свойств и особенностей высказывающего ее человека, а полагаем, что она могла бы пройти проверку если не на истинность/ложность, то хотя бы на правильность/неправильность в свете определенных критериев. Ключевым признаком того, что оценка претендует на объективность, является признание того, что она в принципе могла бы оказаться ошибочной, но раз, она высказывается, то таковой, с точки зрения оценивающего человека, не является. Переходя к использованию моральной лексики, мы автоматически переходим в область объективных оценок, а значит и их объективных оснований (ценностей и требований). Можно было бы сказать, не «объективных», а «претендующих на объективность» или хотя бы «выносимых в убеждении, что объективные оценки (ценности, требования) существуют». Вокруг проблемы объективности, начиная с «Этики» Мура, существует собственное и довольно насыщенное дискуссионное пространство, но меня интересует лишь соотношение моральной объективности и моральной универсальности. В его обсуждении я пользовался хэаровским пониманием универсальности.

В этической литературе обнаруживаются три способа, которыми объективность и универсальность соотносятся между собой. 1. Это независимые характеристики оценок, ценностей, требований, поэтому наличие одной из них может не сопровождаться наличием другой. 2. Одна из них (чаще всего в этой роли выступает объективность) является базовой, и лишь в ее присутствии может появляться вторая, хотя ее появление необязательно. 3. Обе характеристики всегда соприсутствуют и, по сути, являются одним и тем же свойством, рассмотренным с разных углов зрения.

Существование универсальных, но не объективных оценок оказывается под вопросом в связи с тем, что универсальность вне объективности может присутствовать не в собственном качестве, а лишь как не очень точный синоним общераспространенности. Кто-то может утверждать, что большинство людей или даже все люди разделяют определенные нормативные убеждения, считают их содержание объективно верным. Но если он сам не считает какие-то из своих убеждений и оценок объективными, то ему просто нечему приписывать свойство универсальности. Он не может оценивать что-то как справедливое/несправедливое, гуманное/негуманное, не может применять моральную лексику в первом лице. Его описания сходства убеждений и суждений других людей будут не моральными оценками, а фиксацией культурологических фактов.

Существование объективных, но не универсальных оценок также оказывается под вопросом. За такой оценкой должен был бы стоять нормативный принцип (требование), который включает указания на конкретных индивидов, а не на их группы. Однако обоснование такого принципа в качестве источника разграничения правильного и неправильного поведения может осуществляться лишь на основе общих понятий. Оно невозможно в отношении принципов, которые не содержат описаний групп людей. Утверждение «Индивид Х в ситуации У должен сделать Z» оказывается верным лишь тогда, когда Х попадает под описание человека, который в некой стандартной ситуации должен действовать так-то. Мы проверяем его принадлежность к группе и делаем вывод: да, должен. Отсюда следует, что объективность и универсальность нераздельны.

Третье сопряженное понятие – «абсолютность» («безусловность»). Оно применяется в отношении к ценностям и требованиям и означает, что значимость каких-то ценностей и требований не зависит от каких-то других ценностей и требований, что они не выводятся из других ценностей и требований, не ограничены ими, а значит, нет оснований для возникновения исключений при их воплощении (в случае ценностей) или исполнении (в случае требований). Исключение означает приостановку действия ценности или требования, а действие абсолютных ценностей и требований ничто не может приостановить. В некоторых этических концепциях свойство абсолютности проявляют лишь такие требования, которые: а) обладают высокой (предельной) степенью общности (обращены ко всем деятелям и распространяются на взаимодействие со всеми реципиентами), б) диктуют конкретную линию поведения, то есть содержат должного действия или бездействия в виде физического акта, в) не предполагают исключений. Мне представляется, что предположение о существовании таких моральных требований ошибочно. Ни запрет на причинение смерти или применение силы, ни запрет на ложь таким статусом не обладают. Однако при менее ригористичном понимании абсолютности какие-то из моральных требований можно было назвать абсолютными. Менее ригористичное понимание абсолютности исключает необходимость для абсолютного требования содержать описание какого-то конкретного физического действия или бездействия. При этом это должно быть требование, которое связано с ценностью, занимающей верхний ярус в пирамиде ценностей и не предполагающей других ценностей, равных ей по силе и значимости. Именно то, что требование вытекает из ценности, не имеющей конкурентов, приводит к невозможности исключений из него. Скажем, справедливость не годится на роль абсолютной ценности и требования, поскольку есть милосердие. Годится ли ценность блага другого человека? Годится ли, предложенная в этой связи Рубеном Грантовичем формула «противодействуй злу»? Это требует специального обсуждения. Однако при таком понимании абсолютности это понятие перестает быть мощным полемическим инструментом в теоретических баталиях. Оно не порождает специфическую позицию нормативного абсолютизма, не превращается в оружие сторонников деонтологической этики в их противостоянии утилитаризму и ситуационизму.

Что касается ограниченной области универсального в морали или ограниченной области, в которой имеет силу моральное требование беспристрастности, то в предмет обсуждения в этой связи превращаются различные направления индивидуализации моральных оценок и решений. Для некоторых теоретиков, как для Бернарда Герта, например, ограниченная сфера беспристрастности задана тем, что существуют такие ценностные стандарты поведения (у Герта – «идеалы»), реализация которых позволяет свободно выбирать реципиентов на основе симпатий/антипатий к ним или их близости/удаленности по самым разным основаниям. Деятельность благотворителя, к примеру, остается свободной в отношении того, кто станет объектом его усилий (это могут быть не любые люди, а только нуждающиеся единоверцы или нуждающиеся соотечественники). В связи с кантовским представлением о несовершенных обязанностях и «просторе», сопровождающем их исполнение, теоретики обсуждают не только свободный выбор реципиентов, но также выбор характера или типа морально одобряемой деятельности. Пример –  обязанность любви может выразиться в повседневной и разносторонней заботе о родителях или в сборе благотворительных пожертвований для помощи нуждающимся незнакомцам. При определенном понимании кантовского «простора» индивидуализированной оказывается и сама требовательность несовершенных обязанностей, то есть свобода выбора сохраняется не только в отношении способов, но и частоты их исполнения (частоты, с которой без последующего обоснованного осуждения деятель может уступить своим склонностям). Наконец, сверхобязательное поведение полностью оставлено «на откуп» свободной самореализации деятелей, но перед нами явно моральный феномен. Во всех этих случаях мы сталкиваемся с дискреционностью, которая как будто бы упраздняет те, ассоциирующиеся с понятием «универсальность», эффекты, которые сопровождают использование ценностных моральных понятий (справедливость, гуманность и т.д.): уверенность в том, что каждый в идентичной ситуации должен был бы поступить так же, отсутствие влияния смены реципиентов на характер действия и т.д.

Есть и другие проявления индивидуализации, которые заставляют сомневаться в неразрывной связи моральных феноменов и универсальности (беспристрастности). Это индивидуализация, связанная со спецификой уникальных ситуаций, в которых приходится действовать моральному деятелю. Совмещение этического ситуативизма с универсальностью моральных требований и универсализуемостью моральных суждений представляет собой крайне сложную задачу. Ее решение осложнено необходимостью объяснять саму по себе возможность перехода от общих нормативных требований к единичным поступкам и саму по себе возможность применения термина «идентичная ситуация» к ситуациям, которые заведомо не могу быть идентичными. Не менее сложной задачей является та, которую ставит перед этической теорией необходимость учета не уникальности ситуаций, а специфики уникальной личности другого человека, благу которого стремится содействовать моральный деятель (учета специфики реципиента). Необходимо упомянуть также уже не частное, а предельно общее соображение, разотождествляющее мораль и универсальность. Раз мораль – это сфера автономии, раз перед нами свое собственное законодательство, раз именно в морали присутствует высшая форма свободы и самовыражения, то унификация поведения, являющаяся результатом исполнения универсальных требований, противоречит самому существу этого явления. Бахтинская концепция моральной ответственности в отличие от специальной как ближайший пример. Но кроме него можно привести много других.

Моя стратегия теоретического осмысления перечисленных выше случаев, кроме последнего, состоит в том, чтобы попытаться увидеть там, где другие видят границы универсальности или беспристрастности, не их ограниченность, а разнообразие и неоднородность их проявлений. Скажем, в случае гертовского примера границ беспристрастности мне представляется, что даже тогда, когда выбор реципиентов помощи является действительно свободным (или, вернее, дискреционным), моральная беспристрастность не испаряется. Гертовский благотворитель все равно проявляет безразличие к тому, кто из затронутых его действиями людей получит преимущества или понесет потери (а это и есть проявление беспристрастности). Из всех людей, которым можно было бы посодействать в продвижении их интересов, он выбирает именно тех, кто оказался нужде. Это безличный, объективный фактор, который перевешивает индивидуальные симпатии, привязанности и связи. И лишь внутри широкой группы нуждающихся открывается описанная Гертом перспектива для свободного предпочтения соотечественников ли единоверцев. Таким образом, тезис о несовместимости дискреционности и беспристрастности неверен. Эти две характеристики моральной нормативности не исключают друг друга, а сложно взаимодействуют между собой. Дискреционность делает морально допустимым пристрастное отношение к своим и близким, оставляет его на усмотрение деятеля. Однако области свободного выбора возникают лишь там, где имеет место фоновое требование, предполагающее беспристрастное отношение к более широкой группе реципиентов. Именно оно позволяет сохранить моральную обоснованность преференций «своим» и «близким» людям. В области моральных запретов, табуирующих причинение вреда, это взаимодействие представлено слабо, а в области предписаний, мотивирующих деятеля содействовать благополучию других людей, присутствует в своей полноте.  Если вести речь о несовершенных обязанностях, то универсальностью здесь обладают не требования, предписывающие отдельные поступки, а требования, задающие общее целеполагание (как у Канта) или же общую направленность долговременных линий поведения, внутри которых некоторые поступки могут не соответствовать должному направлению деятельности. Если вести речь о сверхобязательном поведении, то универсальность присутствует здесь не на уровне самих должных действий, а на уровне их оценок: героическое действие не вменено всем, но всем вменено его интенсивное одобрение (восхищение моральным качеством поступка). Другими словами, различные виды индивидуализции реализуют себя в поле притяжения моральных ценностей. И хотя у нас может не быть общезначимого алгоритма поведения в уникальной ситуации или в отношении уникального другого, мы, тем не менее, продолжаем руководствоваться общезначимой установкой «содействуй благу другого». И никакая уникальность деятеля, реципиента, ситуации не может сделать морально санкционированной общую установку «причиняй другому вред».

Я понимаю, что для каждого такого контекста требуется специальная теоретическая работа по выявлению особенностей присутствия в них универсальности и беспристрастности. Мои суждения набросочны и, хотя бы только поэтому, уязвимы, но общее направление мысли, думаю, понятно.