назад
Этическая критика обязанностей перед близкими людьми: причины возникновения и формы выражения Тезисы доклада
В своем выступлении я попытаюсь проследить истоки того противоречия, которое вызывает к жизни полемику о моральном статусе обязанностей перед близкими людьми (специальных обязанностей), а также показать, как критика обязанностей такого рода представлена в разных традициях нормативной этики. Особенностью специальных обязанностей является то, что их порождает уникальная индивидуальная история деятеля, создающая разную дистанцию по отношению к разным реципиентам последствий его действий. Реципиенты, находящиеся на небольшой дистанции, являются для деятеля «своими», те, кто удален в большей мере – «чужими». Разграничение «свои»/«чужие» формируется на основе симпатии (как в случае дружеских и любовный отношений), кровнородственных связей, принадлежности к культурным, территориальным, политическим сообществам. Специальные обязанности предполагают допустимость и обязательность предпочтительного отношения к «своим». Как показывают феноменологический анализ морального сознания и эмпирические исследования общераспространенных моральных представлений специальные обязанности глубоко интегрированы в структуру нравственного долга. Они занимают в ней прочные позиции, наряду с обязанностями, которые касаются любых людей (общими обязанностями).
Так, Роберт Гудин, используя феноменологический анализ, предположил, что в живом моральном опыте высшим приоритетом обладают обязанности общие и негативные (1). Вторую ступень совместно занимают негативные и позитивные специальные обязанности (3–4). Наконец все виды обязанностей приоритетны в отношении обязанностей общих и позитивных (2). Психологические исследования отчасти подтверждают эту схему, отчасти корректируют. Они опираются на анализ реакции респондентов на воображаемые сценарии, предполагающие возможность деятеля выбирать между чужими и близкими людьми в ситуациях, когда им требуется помощь (вплоть до спасения от гибели) или когда приходится причинять им вынужденный ущерб. В этих сценариях варьируется социально-ролевой статус и общественная значимость «чужих» людей. Подавляющее большинство решений в таких ситуациях принимается респондентами в пользу близкого человека, и решения эти воспринимаются не как вынужденное нарушение, а как исполнение морального долга. В 1990-х годах было выдвинуто предположение, что преобладание специальных обязанностей над общими оказывается менее заметным, когда речь идет о небольших потерях «своих» и «чужих» людей (Хельга Кюзе и соавторы). Однако более поздние исследования его не подтверждают. Эти (наиболее поздние) исследования показывают также, что преобладание негативных общих обязанностей над обязанностями специальными не является для живого морального опыта общим правилом (Джейми Хьюз).
Глубокая укорененность обязанностей перед близкими в общей системе морального долга порождает примечательный нормативно-этический парадокс. Исполнение таких обязанностей требует оказывать предпочтение одним людям по отношению к другим, и это предпочтение не связано с интенсивностью потребностей или с количеством тех людей, благу которых может содействовать моральный деятель. Другими словами, их исполнение выглядит как потеря беспристрастности. Однако беспристрастность является ключевой характеристикой моральной личности и важнейшей нравственной ценностью. Она напрямую вытекает из таких характеристик моральных требований, как универсальность и высокая степень общности (обобщенности). Таким образом, моральный философ, моральный теолог или жизнеучитель-моралист попадают в сложную ситуацию: пытаясь представить нормативное содержание морали в обобщенном виде, они постулируют всеобщую обязанность проявлять беспристрастность, однако строгое исполнение этой обязанности разрушило бы общераспространенную систему морального долга, допускающую и даже предписывающую пристрастное отношение к друзьям, родственникам, соотечественникам, согражданам и т.д.
Внутри трех ключевых нормативно-этических подходов, сформировавшихся в западной философской традиции, отчетливо присутствует линия критики обязанностей перед близкими людьми. Утилитаризм отталкивается от равной значимости благосостояния каждого человека в рамках суммированного благосостояния всех тех, кто затронут определенным поступком. Это автоматически ставит под вопрос оправданность преференций близким людям. Развитие такой скептической аргументации можно проследить от Уильяма Годвина до Питера Сингера. Кантианская деонтология исходит из идеи равного достоинства личностей, обосновывающего равные права каждого человека. Родство или близость людей между собой, а также их совместная принадлежность к локальным сообществам не могут в кантианской перспективе быть существенными нормативными факторами. Эту идею ярко выражает современная космополитическая социальная этика (Марта Нуссбаум, в отечественной литературе – Константин Троицкий). Наконец, сомнение в моральном статусе специальных обязанностей присутствует в рамках агапической христианской этики. Евангельская любовь к ближнему реализуется на основе преодоления партикулярных связей и привязанностей. Серен Кьеркегор акцентировал это обстоятельство, а Джин Оутка попытался теоретически осмыслить.
Охарактеризованная выше линия не является преобладающей в нормативной этике. Однако ее аргументация выступает в качестве вызова для философов, которые пытаются примирить между собой требование беспристрастности и обязанности перед близкими людьми. Общая задача, стоящая перед ними, может быть формализована следующим образом: необходимо доказать, что а) исполнение специальных обязанностей не лишает «чужих» и «дальних» людей каких-то по праву полагающихся им благ, б) исполнение этих обязанностей не представляет собой неправомерного дополнение к общему моральному долгу перед другими людьми.
Литература
|
|||||
|
 |
|
    |
|
