Помнится, царь Соломон, умудренный опытом и летами, говорил: «Нет ничего нового под солнцем», имея в виду, конечно, не повторение одного и того же, как непройденных уроков, а – «познание познанного», так как мысль, по справедливому замечанию В.В. Бибихина, «требует от читателя повторения труда, вложенного автором»(1), потому что человек не является пассивным наблюдателем, в функции которого, как раба-робота, входит только зазубривание информации: ведь компьютер (раб-робот) не может тебя выслушать, ответить вопросом на вопрос, задуматься – он способен лишь механически повторять запрограммированные (даже не заученные!) факты, которым он не может ни удивиться, ни осознать их (так же, как он не может осознать себя знающим).
Homo sapiens, человек в настоящем смысле этого слова, есть «благодарный свидетель и участник» того живого диалога, который начался с первым словом (с первым членораздельным звуком) первобытного человека и который будет продолжаться до тех пор, пока существует человечество, призывая каждого, вновь рожденного, к ответу.
Не случайно Андре Мальро сетовал вместе с Густавом Флобером, что жизнь человеческая является до смешного (если б не было так грустно) короткой, по сравнению с количеством непрочитанных книг в мировых библиотеках, которые по своей брошенности напоминают забытых родственников в домах престарелых; когда старики еще смотрят в окно, а книги выстраиваются в ряд на полке – это память ждет своего воскресения: «Возьми меня!»
Эжен Ионеско писал: «Чтобы общаться, надо выйти во вселенную. Только через текст, то есть через исповедь может совершиться приобщение. Один на один с произведением, один на один с другим. Так мир пишущего становится миром читающего»(2).
Это не прихоть (забава) одинокого мыслителя, не нашедшего собеседников среди своих современников и решившего поискать их в воображаемом прошлом, которое остальными уже давно взято на анализ и сдано в архив как антикварная вещь – это условие существования общества на человеческих, то есть действительно общественных, началах. Фразу Аристотеля: «Человек существо общественное», принято толковать: «Человек существо стадное», что в корне неверно, потому что она означает не что иное, как: человек есть существо, способное к диалогу, могущее существовать лишь в пространстве открытого понимания.
Ионеско любил «повторять слова испанского философа Эухенио д’Орса о том, что человечество – это сенат, где Кант отвечает на вопросы Платона, Маркс спорит с Гегелем, Данте в чем-то упрекает Вергилия («Думается, что эта фраза имеет и другой смысл, когда: Платон отвечает на вопросы Канта, Гегель спорит с Марксом, а Вергилий поправляет Данте – и все вместе они дополняют друг друга».- Н.Л.). Это подлинное сообщество, это идеальное дружественное единение»(3).
Пример с испанским философом Эухенио д’Орса напоминает игру, в которую любил играть И.Бродский со своими товарищами. Она называется «Рукопожатие». Суть ее в том, что друзья соединяются с Бродским и друг с другом через рукопожатие, и всякий новый, вызывающий уважение знакомый кого-то одного, становится посредством рукопожатия другом и всех остальных - и тогда связь не прерывается (не является ли, когда мы берем в руки книгу - это актом такого же рукопожатия?).
Аверроэс считал, что оригинальность (самобытность) мыслителя заключается вовсе не в том, чтобы как можно остроумнее раскритиковать предшествующий опыт мысли – а в способности вступить с ним в диалог. А между кем возможен диалог? Не между врагами же. Поэтому Сократ и Эпикур своих учеников называли не учениками, а друзьями, потому что каждый из философов ждет равнозначного себе собеседника-друга, с которым можно было бы идти к истине. Дружба, как и справедливость, существовала в сознании древних греков на уровне онтологического закона (неотменимого закона бытия), как писал Платон: «Небо и землю, богов и людей объединяет дружба, мудрость и справедливость, поэтому наша вселенная зовется космосом, а не хаосом».
Философская работа не ведется с намерением показать: «Вот какой я умный, до чего додумался! Пойдите и посмотрите!» От подобных мыслей нас должен предостерегать вопрос: «А не было бы Сократу, Декарту, Канту и многим другим мыслителям стыдно за то, что я их цитирую?»
Каждая философская работа – это попытка принять посильное участие в создании той точки диалога, пространства понимания, которое по-гречески выражалось словом «агора», где не высказываются идеи и гипотезы, мнения и предположения, а впервые формируется язык-мысль (мысль как язык), в котором происходит осознавание себя человеком.
Бытие человека не имеет ничего общего с существованием инфузории-туфельки или улитки, которым, кроме питания, от окружающего мира ничего не требуется и в этом смысле они самодостаточны. Бытие конкретного индивидуума в той мере, в какой он является человеком (личностью) непосредственно зависит от человеческих (в смысле качества) отношений с другими людьми (в этом, в частности, заключается смысл философии таких, на первый взгляд разных, но единых по сути мыслителей, как Карл Маркс и Мартин Бубер, Эрих Фромм и Эвальд Ильенков). Его существование не обособлено, и это накладывает свой отпечаток не только на социально-бытовую сферу его деятельности, но, в первую очередь, на его способ познания мира, каковым и является философия. Если при изучении физики человек по имени Исаак Ньютон нас интересует только как источник материала для исследования (открыл закон тяготения, этим и любопытен), то при изучении философии способ восприятия истории принципиально меняется, как сказал М.К.Мамардашвили своим студентам, слушателям курса «Античная философия»: «Мертвые знания нам не важны. Мы обращаемся к прошлому и понимаем его лишь в той мере, в какой мы можем восстановить то, что думалось когда-то в качестве нашей способности мышления»(4)>. И здесь изменяется сам способ, суть и смысл моего философствования, как писал К. Ясперс: «Я не есть то, что я есть из пустоты, но мое прошлое есть история. Я понимаю философию прошлого, если я вообще философствую, и я философствую тем глубже, чем современнее я был великим философам прошлого, двигался вместе с ними, воспринимал что-либо от них, боролся с ними, с их помощью приходил к самому себе. Как в качестве отдельного человека я имею свою судьбу, так и человеком я являюсь, только если я переношу себя в судьбу человеческого духа, то есть в его историю, если я почитаю, люблю, борюсь. В этом смысле философствующий вступает в диалог с философами прошлого и становится свидетелем осуществленной беседы. А жить одним днем — признак сугубо природной жизни»(5).
Человеку необходимо быть по-званным и услышанным, для этого ему даны уши и язык («позванный» напоминает нам о призвании, которое, как часто считают, у каждого человека свое: одни призваны быть музыкантами, другие художниками и т.д., но все без исключения – людьми, и в этом смысле – философами ровно настолько, насколько философия связана с формированием человеческого – разумного - отношения к миру, с этой точки зрения можно построить следующую цепочку: призвание – значит призванные, если призванные – значит званные, а если званные – значит откликнувшиеся? Много званных, но мало откликнувшихся?). Если бы самодостаточность и независимость человека совпадала с самодостаточностью камня или амебы — ему, как и им, не нужны были бы ни зрение, ни язык, ни слух — само существование возможности слышать, видеть, говорить указывает на диалогичность существования человека: эти способности реализуются только на человеческом (не животном) уровне в сфере обще-жития. Горилла может быть гориллой, даже если она родилась где-нибудь в зоопарке и никогда не видела себе подобных (в ее сути ничего от этого не изменится). Человек может быть человеком только при условии участия в человеческих отношениях с другими людьми — иначе человеческое в нем не сможет реализоваться. И дело вовсе не в том, что социум создает личность — личность создает себя сама выстраиванием отношений с окружающим миром. Связь между людьми не социально-биологическая (это только внешнее выражение более глубинных, сущностных причин), а метафизическая: «помоги мне быть!». Очень точно и поэтично это выразил Джон Донн: «Каждый человек подобен части материка. Если смоет в море береговой утес, замок твой или друга твоего, меньше станет Европа. Так, смерть каждого человека умаляет и меня, поэтому не спрашивай по ком звонит колокол — он звонит по тебе».
Не потому ли философия вызывает нас на вопросы, чтобы потом ввязать нас (как ввязывают или вплетают нить в тканный узор) в беседу с человеками разных времен, которые ждут звука нашего голоса, чтобы ожить – и заговорить?
Не для этого ли нас учат с детства сначала разговаривать, а потом молчать – неосознанно подготавливая к философии – чтобы однажды мы могли услышать (перекрывая пространства всех времен) - и узнать в другом Друга?
Любовь к мудрости не самоцель (имеется в виду: мудрость — не ради мудрствования). Это путь, который пролегает от нас к людям и только пройдя его до конца, мы возвращаемся к самому началу, к истокам самих себя и философии – к тому, о чем строками Булата Окуджавы может быть сказано:
Святая наука расслышать друг друга
Сквозь годы, сквозь все времена.
Это завет и просьба, молчаливо обращенная прожитой жизнью к живущей: в этом и заключается смысл философской преемственности – традиции - школы.
назад
