Институт Философии
Российской Академии Наук




  В.А. Разумный. Моя война
Главная страница » Об Институте » Участники Великой Отечественной войны » Воспоминания ветеранов и о ветеранах » В.А. Разумный. Моя война

В.А. Разумный. Моя война

Источник: http://razumny.ru/mywar.htm

 

 

Владимир Александрович Разумный

 

МОЯ ВОЙНА

 

 

Отечественная война, которую победоносно завершила Россия, не имеет аналогов в истории ни по одному параметру, который традиционно применяют к анализу народных бедствий поразительно и не в меру размножившиеся ныне специалисты – социологи, историки, демографы, статистики, философы, политологи и пр., которых, словно ковыль на степном ветру, бросает из сторону в сторону в ее оценках. Для нас, фронтовиков, и шире – участников событий 1941–1945 годов – их споры, концепции, домыслы, а тем более – оценки абсолютно безразличны. Есть наша, большая и несомненная Правда – Победа, есть факты, от которых никому и никуда не уйти – гибель наших 8 668 000 солдат и офицеров во имя спасения Родины (против 8 649 000 немецких), физическое истребление 20 000 000 миллионов советских людей, варварское уничтожение почти двух третей промышленного и культурного потенциала могучей страны и его восстановление на глазах изумленного человечества всего за три года! Вслушайтесь, герои «перестроек» и «шоковой терапии», длящихся как общенациональная беда почти двадцать лет!

 

Победа России была могучим, неодолимым, всесокрушающим валом народной стихии, объединенным единой волей, единым разумом, едиными чувствами. Мы, фронтовики, были лишь каплями в нем, и потому, наверное, не очень любим воспоминания, в которых по неизбежности может перемешаться космическое по масштабам движение трагической и героической реальности с перипетиями индивидуальной судьбы. Да и воспоминания эти порою бывают весьма далеки от допустимой для нормального человеческого рассудка эстетической нормы. Ведь не зря до сих пор фронтовики, то есть те, кто принимал непосредственное участие в боях, видят во сне кошмары, о которых никогда не рассказывают самым близким, дорогим людям.

 

Но сегодня, когда по сути дела народ прощается с целым Поколением Победителей, уходящим в небытие, в историю, его живой арьергард с изумлением смотрит на то, как стараниями наших, подчеркиваю – прежде всего наших, доморощенных предателей предпринимается фантасмагорическая попытка оболгать Победу. Здесь речь идет не только и не столько о преуменьшении вклада России в общую победу и гипертрофированном представлении о роли наших Союзников (в конце концов, они выполнили свою историческую миссию в соответствии с допустимой с их точки зрения честностью). Складывается целая, отлично продуманная, логически выстроенная система лжи, тех бытовых мещанских стереотипов, которые внедряются в сознание и чувства идущих нам на смену новых поколений граждан России. Ее ретрансляторы – почти всесильны, ибо это мир средств массовой информации, всеохватывающей системы образования, индустрия развлечений, искусство, манипулируемые из единого центра дьявольской рукой бестиариев. Их торжество – почти очевидно. В беседах с молодыми учеными 35–45 лет (обратите внимание – докторами всевозможных наук!) я с изумлением узнал, что ни один из них не знает основных победоносных сражений Советской армии, что для них генерал Василий Чуйков – начальник Генерального штаба в годы войны, что мы потеряли в сражениях… 100 миллионов человек (а значит немцев поставили на колени призраки!). Что же касается моих более юных, ухоженных и благополучных собеседников, то экспресс-опрос о нашей Победе дает такие завихрения незрелого ума, что приводить его результаты просто непотребно – компетентный читатель может почесть их за бред умалишенного.

 

Нет, каждому, подчеркиваю – каждому без исключения живому фронтовику, а не только записным номенклатурным «воспоминальщикам» на телеэкране и в массовых аудиториях (в боевом прошлом которых нельзя не усомниться, ибо безмерная ложь – порождение трусости!) надлежит в меру возможностей и оставшихся еще сил нести в народ Правду о Победе русского народа. Подчеркиваю – каждому без деления по степени героизма. Ту Правду, которую он постиг на своем опыте безотносительно к его масштабности и воинской значимости, пусть даже во время неожиданного налета «Юнкерсов» в прифронтовой зоне, навсегда сделавшим его безногим инвалидом!

 

Мне представляется целесообразным сопоставить некоторые мои вполне частные впечатления рядового московского ополченца, а затем – пулеметчика героической 62 – 8 Гвардейской Сталинградской армии генерала Василия Чуйкова с обобщенными выводами, к которым естественно приходишь в зрелые годы и которые должны послужить антитезой отработанной и четко структурированной лжи о Великой Отечественной войне. Без такого диалога просто недопустимо уходить из жизни.

 

 

Ложь первая. Мы не были подготовлены к войне и она оказалась для нас полной неожиданностью.

 

В первые дни школьной учебы в 1939 году (оговорюсь, что в тот период в стране было всеобщее обязательное восьмилетнее образование, а мне посчастливилось учиться в одной из немногочисленных десятилетних школ Москвы, ориентирующих питомцев на высшее образование) до входа учителя в класс мы, и прежде всего мальчишки, толпились у постоянно висевшей карты Европы. С тревогой и неослабевающим интересом мы следили за сокрушительным разгромом Польши, а далее – за победоносными действиями вермахта. Одна за другой склонялись перед торжествующими железными колоннами немцев страны Европы, а затем на колени за сорок дней пала поверженная Франция, культура которой, история которой, традиции которой были для ребят моего класса абсолютным идеалом. Не зря некоторые из них стали впоследствии прославленными разведчиками во франкоязычных странах, другие – торговыми представителями в этих странах, третьи – комментаторами радио и телевидения обо всем, что происходит в них.

 

Наши эмоции были откровенно сумбурными и по нынешним понятиям – наивными: радость и восторг по поводу успехов немцев, соответствующие официальной установке всей пропаганды, омрачались предощущением того, что по неизбежности и скоро грядет. В этом отношении мудрые учителя, как правило – бывшие педагоги русских гимназий предостерегали нас, еще и еще раз напоминая, что такое фашизм вопреки официальным инструкциям всегда «гибких» чиновников – наробразовцев. Да и в семейном окружении почти каждого из моих одноклассников были сохранены те контакты, о которых не дано забыть – с героическим сопротивлением республиканской Испании и детьми республики, которых спасла от фашистов России, и прежде всего – Москва (в нашей семье нашла на время родной кров девочка из Испании – Мария Долорес Айес Имес Перес, неоднократно писавшая нам впоследствии уже из свободной Испании); с немецкими коммунистами – антифашистами, песни которых были тогда крайне популярны; с русской, не знавшей себе равной разведкой.

 

Что касается моей семьи, то именно там чаще всего собирались видные немецкие антифашисты, ибо отец ранее работал в Германии, а в России – над фильмами по сценариям Фридриха Вольфа, который из нашего дома уехал сражаться с фашистами в Германию. В нашем доме находили тепло и приют видные деятели Германской коммунистической партии, впоследствии – лидеры ГДР. Кстати, многие мои коллеги – кинематографисты во время поездок по Германии несказанно удивлялись, почему именно меня, отнюдь не имевшего реальных кинематографических заслуг, с особым почетом встречали в ГДР, да и в ФРГ на самом высшем уровне! Если бы они знали, что в период репрессий 1936–1938 годов именно эти, тепло приветствовавшие меня кинематографисты и государственные деятели смело выступили в защиту отца, исключенного из партии по доносу ближайших коллег по студии, утверждавших, что любимый актер Гитлера Михаил Разумный – якобы его брат, что отец прятал на студии в Баварии (которая, конечно, ему не принадлежала, а где он лишь арендовал павильон для фильмов!) боевика – убийцу Розы Люксембург и Карла Либкнехта!

 

Но дальше развертывалось то, что не могло не заставить задуматься даже нас, в общем-то вполне беззаботных юнцов. Из нашего класса начали исчезать ребята, которые вскоре стали курсантами различных специальных военных школ. Еще немного – и мы, «очкарики», стали болезненно ощущать какую-то мужскую неполноценность, и даже – сочувствие в глазах одноклассниц. Да и они порою тоже исчезали в другой, военной системе образования. У всех же оставшихся была усилена до предела военная подготовка, началась отработка военных тревог, освоение основ санитарного дела, навыков обращения с противогазами и противоипритными пакетами. Надо было быть полным дебилом, чтобы не понимать (даже на уровне нашего юношеского сознания), что в воздухе запахло военной грозой. И мы осознанно пели: «Если завтра война…» и были к ней психологически подготовлены отлично! Не зря же именно возрастные категории, к которым я принадлежу, то есть воины 1923, 1924, 1925 года рождения, составили основной костяк победоносной Советской армии в ту пору, когда отмобилизованные ранее солдаты были уже перебиты на полях первых сражений.

 

Другие аспекты нашей готовности – военно-технические, стратегические, ресурсные в научной литературе освещены с должной мерой исторической объективности.

 

О неожиданности нападения фашистов на Россию. Это – грань той же лжи. Свидетельствую не как ученый-исследователь, но лишь как простой очевидец.

 

Вот лишь один сугубо личный пример. В мае 1941 года, на рассвете к нам в маленькую, но всегда открытую квартиру около площади Маяковского нежданно пришел в полном военном обмундировании брат матери – полковник Александр Алексеевич Михайлов, командовавший подразделением тяжелой артиллерии в одном из гарнизонов Украины. «Ну, Шура, – сказал он, переводя дыхание, – идем на твой Берлин». Мать скоропалительно закрыла все двери и окна и, удалив мужчин в отдаленную комнату, начала хлопотать по хозяйству, ибо дядя должен был срочно возвращаться к эшелону с боевой техникой на Белорусский вокзал.

 

Через некоторое время, когда все они прошли прогуляться по Тверской (полагаю, чтобы поговорить без меня, наедине), с непозволительным любопытством начал рассматривать офицерскую планшетку дяди. Не знаю, но я тогда абсолютно не удивился, увидев в ней карту на немецком и русском языке, карту приграничных с Белоруссией районов Германии! Не удивился я и позже, услышав, что дядя обещал, прощаясь, позвонить отцу из Берлина в 1942 году!

 

Да, все вышло по-иному! Да, безусловно Гитлер переиграл Сталина! Но тогда этого не ведал никто из тех, кто готовился к воинской судьбе. В том числе и мой дядя, уже через несколько недель погибший под Брестом, по свидетельству маршала С. С. Бирюзова в его воспоминаниях, единолично отстреливаясь от атакующих немцев из тяжелого орудия.

 

Убежден – мы были подготовлены к войне. В должной ли мере – для меня вопрос абсолютно праздный, лукавый. А не пора ли нам от сослагательных завываний псевдостратегов, которые всегда умудряются видеть бой со стороны, приглядеться к современной стратегической ситуации, к нашей боеготовности в тех условиях, когда многие бредовые задумки Гитлера в отношении России практически реализованы, когда армия влачит жалкое, недостойное защитников Отечества существование, когда едва ли миллионы рядовых граждан, то есть цвет нации, встанет на защиту интересов ограбивших народ нуворишей.

 

Ложь вторая. Сталинские прислужники под угрозой оружия сгоняли мирных граждан в военкоматы; в Сибири заключенных в зонах одевали в черные телогрейки и без всякой подготовки гнали в эшелонах на фронт под Москву; в тылу работали продотряды, отнимавшие у мирных жителей последнее продовольствие, обрекая их на голод и вымирание.

 

Война застала меня на рассвете 22 июня 1941 года в уютной Балаклавской бухте, где мне довелось в ту пору отдыхать с удивительно тонким графиком из Студии военных художников имени Грекова – Владимиром Минаевым. Как ни странно, на рейде не было кораблей, ни больших, ни малых, не было и привычных гирлянд разноцветных огней. Неожиданно горизонт озарился каким-то дьявольским всполохом, а ближе, у набережных Севастополя, начались с нудным однообразным ритмом рваться бомбы. Мой друг как профессиональный военный не оставил мне ни секунды на праздные вопросы, сбросил в мешок все наши нехитрые пожитки, собрал портативный мольберт и резко потянул меня вверх, на шоссе. Помниться, что он не успел даже выговорить зловещее слово – «Война», да и так все было понятно и нам, и тысячам людей, устремившихся в Симферополь.

 

В книге «Подвижники духа», выпущенной в 2005 году воронежским издательством НПО «Модэк» я рассказываю о неожиданных встречах в иное, вполне мирное время с легендой России – адмиралом Кузнецовым, который взял в те июньский дни на себя историческую ответственность и вывел флот вопреки приказу из всех гаваней и портов России, тем самым предотвратив возможный Перл-Харбор. Но тогда мы этого не знали, да и не могли знать.

 

Москва встретила нас в первые дни июля непривычно-строгим, деловым обликом сражающегося города. Кстати, и столь же непривычной чистотой. Дома царила совершенно алогичная суета, ибо как раз в этот период съемочная группа моего отца, кинорежиссера Александра Разумного, постепенно собиралась в Уфу на съемки фильма «Бой под Соколом» по сценарию Сергея Михалкова. В небольших комнатах на полу были разбросаны аппараты, коробки с пленкой, штативы, личные вещи актеров и членов группы. Мой конфликт со всем этим организованным хаосом возник лишь при желании немедленно позвонить друзьям по школе, по Детскому ансамблю песни и пляски при Центральном доме кино. На удивление, ответ на мои расспросы был один и тот же – «он в ополчении», «он – на фронте» и так далее. Заметался – не оставаться же мне здесь, в этой кинематографической тыловой сумятице одному!

 

С согласия матери побежал в районный военкомат, где выстроилась многолюдной змеей очередь добровольцев. Поражало, как много в ней было стариков, то есть людей тридцати – тридцати пяти лет (напомню, что мне едва перевалило за 16 и за спиной был только девятый класс), людей так называемых интеллигентных профессий. Как говорится, от ворот – поворот… «Топай, парень, в райком комсомола. Там твое место». Здесь, в молодежной толчее все оказалось проще, да и знакомые объявились, рассказали о речи И. В. Сталина 3 июля, об обращении ЦК ВЛКСМ к молодежи Москвы и Центральных областей России. Еще немного – и в моих руках обрывок бумаги с предписанием явиться через день, в 7. 00 на Белорусский вокзал, в распоряжение представителя НКВД. Так начался мой многолетний марш в войну, сложный, порою – драматический. Но никогда на этом пути ни у меня, ни у миллионов мне подобных за спиной не было иной силы, кроме соборного чувства Родины и непреходящего ощущения смертельной опасности, нависшей над ней. И никому не представить нас как подобие одного штрафбата.

 

Встретился я на своем первоначальном пути и с теми, кого лихие писаки именуют ныне именуют «зеками в черных робах» или проще говоря – телогрейках. В тот период, когда профессиональные войска вели героические бои в треугольнике Ельня – Ярцево – Дрогобуж, я неожиданно оказался под вздыбившимся от снаряда небольшим кирпичным строением. Сколько пролежал в пыльном кирпичном завале – не помню, но на волю меня вытащили те самые сибиряки в черных телогрейках, а точнее – прекрасно экипированные ребята, кадровые солдаты из сибирских гарнизонов, давшие немцам один из первых предметных и поучительных уроков русского мужества.

 

Что же касается ополченцев, костяк которых составила русская интеллигенция – инженеры и техники, высококвалифицированные рабочие лучших промышленных предприятий, студенты и профессорско-преподавательский состав прославленных высших учебных заведений, то они отнюдь не все превратились в прах под натиском неизмеримо более подготовленных в военном отношении немцев. Кстати, о чем назойливо твердят и проституированные писатели, и кинематографисты, и те телевизионные «ведущие», которых лично я считал и считаю амбициозной чумой двадцать первого века. Полистайте хотя бы энциклопедические издания об Отечественной войне – и Вы без особого труда поймете, сколько прославленных дивизий, штурмовавших Кенигсберг и Берлин, выросло из народного ополчения. Вы узнаете, что именно коммунисты, рабочие-оружейники города-героя Тулы встали по призыву лидера – секретаря партийной организации города Медведева на шоссе, ведущем на Москву, по которому в панике драпали кадровые части под натиском знаменитой танковой армии Гудериана. Они самовольно остановили полк тяжелой зенитной артиллерии, выдвинули его на боевые позиции в свои ряды – и сокрушили вроде бы неодолимый каток немецких танков. А разве не ополченцы, оказавшиеся в окружении, вместе с чекистами развернули партизанскую войну, о масштабах которой предпочитают умалчивать наши иуды-борзописцы! Разве не они вызвали к жизни невиданное по масштабам партизанское всенародное сопротивление фашистам в Белоруссии и сковали десятки фашистских дивизий, рвавшихся на Москву. Убежден, что если бы можно было дать Почетное звание Народ – герой, то его по праву заслужили бы белорусы и сербы, которые в отличие от других не только не включились в крестовый поход против России, но и были ее самыми верными, мужественными союзниками на поле гигантской битвы!

 

Небольшое отступление. Часто листаю энциклопедические издания по тому или иному конкретному поводу. Но однажды решил пересмотреть их, как говориться, от листа до листа – и какая же величественная картина социалистической цивилизации во всех ее аспектах, ее культуры предстала перед моим мысленным взором. Понял зловещее намерение духовных импотентов, взращенных нами, именно – нами, в наших школах и университетах, ликвидировать, запретить эти издания, о чем уже появились соответствующие публикации. Да что там энциклопедии – обычные книги запрещают по каким-то из центра рассылаемым спискам. Недавно мне позвонили из славного и старого русского университета, сообщив, что мои книги пятидесятых-шестидесятых годов изъяли с полок и ликвидировали. Не удивлюсь, если вскоре как символ гласности запылают на площадях книжные костры, куда полетят Вольтер и Дидро, Эразм Роттердамский и Радищев, М. Шолохов и Вл. Маяковский, что в огне будут превращаться в пепел последние копии таких фильмов, как «Праздник святого Йоргена» великого Я. Протазанова, «Молодая гвардия» не менее великого С. Герасимова, многие другие шедевры нашего киноискусства, о которых теперь и слыхом не слыхивали целые поколения русских людей.

 

О продотрядах. На мой взгляд, это весьма зловещая, гнусная байка, призванная деформировать общественное сознание, лишить его элементарной выверенности. Да, всем нам известно горе Ленинграда и благоглупость, которая сразу же привела к утрате знаменитых Бадаевских складов, а в итоге – к тотальному голоду героического города. (Невольно и с тревогой думаю – а научились мы чему-нибудь, что произойдет при нашей всеобщей расхлябанности и рыночном психологическом беспределе, если разразится атомный армаггедон!). Да, мы вынуждены были сразу же ввести жесткую карточную систему (что, кстати, немедленно сделали и наши союзники по антигитлеровской коалиции, отменившие ее значительно позже России). Но должен сказать как рядовой ополченец, а затем – армейский офицер, что армия всегда и во всех условиях обслуживалась пропитанием и вообще материальным довольствием – на пределе возможностей.

 

Вспоминаю, как в конце лета 1941 года мы шли в ускоренном темпе по тридцать – сорок километров в день по Минскому шоссе, точнее – по его заросшим кустарником обочинам от Ельни в сторону Вязьмы, повинуясь какому-то приказу. Мы – эта не бежавшие в панике войска из дурно пахнущих фильмов (они – стояли насмерть далеко на Западе по Минскому шоссе), а школьники старших классов, которых Генеральный штаб решил вывести в глубокий тыл, ибо все они (по имеющимся сведениям, более 110 000) были резервом призыва 1942 года, основным костяком будущего офицерского корпуса. У каждого из нас в любом подобии кармана был документ, без которого в Москву попасть было практически невозможно. Вот моя, личная справка из Шестого строительного управления НКВД: »Дана настоящая Разумный В. А. в том, что он работал на особом строительстве с 3 июля 1941 года по 21 сентября 1941 года и освобожден от работы на стр-ве и направляется к постоянному месту жительства и работы г.Москва по окончании спецзадания. Нач-к Кадров 6-го Госстройуправления НКВД СССР Б. Орлов».

 

Вам, мой читатель, наверное сейчас, в ухоженной квартире, где всегда найдется что-либо съестное, трудно даже вообразить, как мы, совсем еще юные ребята, хотели тогда есть и регулярно поглядывали на Запад. Конечно же, не случайно и отнюдь не из-за страха, но потому что с завидной регулярностью оттуда через каждые шесть часов появлялись какие-то фуры с лихими ребятами, дававшие нам на троих по невообразимо вкусно пахшей буханке черного хлеба и мясные кубики фабрики им. А. Микояна!

 

Мы шли и шли дальше в полном молчании, без лихих песен, и столь же систематически у населенных, еще уцелевших сел и деревень нас встречали женщины, одаривая всех вареной картошкой и луком. Клянусь всем святым для меня – подобной картошки я никогда более в жизни не ел, как не видел и таких женских глаз. Пожалуй, только великий поэт и боец Константин Симонов выразил обуревавшие нас тогда чувства в знаменитом стихотворном послании Алексею Суркову – «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…». Мы шли – а по ночам с отвратительным воем в небе плыли эскадры немецких самолетов на нашу Москву, вызывая в воображении и катастрофические картины разрушений, и гибели родных и близких, и полыхающих негасимых пожарищ.

 

Первое Туркестанское пулеметное училище Красной армии я кончал в течение восьми месяцев 1942–1943 годов. Попал туда, как и большинство курсантов, вопреки всем личным ожиданиям, ибо еще на вокзале в Сталинабаде с гордостью шуршал направлением в танковую часть; другие же призывники многократно вглядывались не без естественного куража в повестки, предписывавшие явиться либо в авиационные войска, либо на флот. Настроение у всех было почти праздничное. Не случайно, наверное, выступил весьма патетично на площади перед вагонами, о чем тогда в № 199 (3808) от 25 августа 1942 года писала газета «Коммунист Таджикистана»: «Проникновенную речь произнес призывник Разумный. Его сильная, вдохновенная речь встречается горячим одобрением призывников.

 

Советская родина дала нам счастливую юность, говорит Разумный.- Мы не знали горя и нужды. Нам было уготовано еще более прекрасное будущее…. Кровавый людоед Гитлер хочет нас сделать рабами. Не быть этому никогда! Мы пойдем на смертный бой и отстоим свою родину, свою честь, свою молодость!»

 

Понимаю, что с позиций современности и наши общие настроения, и подобные выступления звучат несколько наивно, по-юношески. Особенно, если учесть наше изумление, когда мы все вместе, по сорок человек, в железнодорожных теплушках времен Первой мировой через несколько часов тряслись часами по пустыне, а затем – были скопом выгружены как курсанты Пулеметного училища в Байрам-Али. И сразу же – в казармы, в тоску ежедневной муштры в шестидесятиградусную жару в песках. А потом – еще дальше, в знаменитую Кушку, в опрокидывающихся железнодорожных емкостях из-под угля, в казармы и на учебные плацы дореволюционной поры. И как нам показалось, в руки офицеров той же поры, методы обучения которых прекрасно изложены в русской классической литературе. Кстати, до сих пор полагаю: так, на основе шагистики боевых офицеров русской армии 1942 года, было готовить алогично. Именно поэтому главным для них, на мой взгляд, в итоге стал фронтовой опыт, который им передали уже в ходе боев обстрелянные ветераны.

 

Но вот что было, то было, и об этом мы часто вспоминаем с теми ветеранами училища, которые еще уцелели и живут в Москве. Нас всегда кормили прямо-таки на убой, пусть несколько однообразно и сытно (вкуснейший и предельно жирный борщ, не менее жирный и еще более ароматный плов, и конечно же – компот из сухофруктов). Тем же, кому по конституции не хватало, охотно шли вне очереди дежурить на кухню. Были ли психологические отклонения от нормы? Конечно. Помню, как один из моих солдат (в пору, когда я стал командиром учебного взвода) умудрился на кухне тайком съесть ведро плова, что едва не привело к трагическим последствиям и для него, и для меня, его начальника. Не забыть и того, что на любом марше нас окружали женщины – туркменки или таджички, одаряя всевозможными восточными лакомствами – вяленой дыней, курагой и даже целыми арбузами и дынями, нарушавшими ладный солдатский строй. Прибавьте и то, что все мы регулярно получали посылки из дома, от матерей, которые тут же съедали совместно, а отнюдь не ночью, тайком и под одеялом. К сведению нынешних «солдатских матерей», борцов с дедовщиной – «пододеяльников» везде и повсюду ребята били нещадно!

 

Другие, уже чисто фронтовые воспоминания о боях на Изюм-Барвенковском направлении на Украине жарким летом 1943 года. Иной быт, иной фронтовой опыт. Окопы, разросшиеся в период краткой передышки перед очередным наступлением, превратились в обустроенные поселения с туалетами и даже душем. Вспоминая их, до сих пор поражаюсь, на что способен русский умелец, как он умеет адаптироваться к меняющимся условиям жизни. Но любая передышка далека от идиллической тишины, ибо немцы систематически шпарят по тебе минами, строчат пристрелянные пулеметы, а порою и перерывают всю землю тяжелые фугасы. Но что бы то ни было, в определенное командованием время в тылу появляется знакомая фура и тележка с походной кухней, которые мы прикрываем ответным ожесточенным огнем. Еще немного и у всех руках котелки и крышки с супом и кашей, а главное – нивесть откуда появившиеся выщербленные стаканы. До сих пор недоумеваю, где они хранились у нас в период непрерывных атак, перед которыми бросаешь все! Но без них нельзя, никак нельзя, ибо в них старшина разливает заветные фронтовые сто грамм!

 

Отвлекусь, чтобы приоткрыть флер легенды, окутывающий до сих пор эти сто грамм! Нет, они были отнюдь не для воинского куража, не для забвения ужасов войны, ибо действительно поддерживали здоровье солдат и офицеров. Спросите у любого фронтовика, и он подтвердит мои слова, что в самых страшных условиях, в любую непогоду мы все просто не знали, что такое простудные, или ныне именуемые острореспираторными заболевания.

 

Секрет этого феномена – прост: мы пили не разведенный спирт (ныне почему-то именуемый коммерсантами водкой), а реальную водку как продукт перегона проросшей пшеницы. Она никогда не дает безумного опьянения и мучительного похмелья, равно как и общего физического недомогания на несколько последующих дней. Разведенный спирт? Да он в ту пору был безумно дорог, ибо его производство из картошки и целлюлозы не было еще открыто до 1943 года нашими мудрыми химиками.

 

Приоткрою еще один секрет, известный всем фронтовикам. Спирт и другие продукты старшина вез на передовую согласно штатному расписанию. Но увы, в непрерывных боях это «расписание» таяло ежедневно. Так, у меня почти всегда вместо девяти пулеметных расчетов и сорока восьми человек фактически было не более 10 – 15 бойцов. Естественно, не без помощи всегда улыбающегося старшины – украинца, балагура и весельчака, исчезала вся общая, выделенная на взвод порция. Вспоминаю, что в первый день после демобилизации, явившись домой, я поверг маму в подлинный шок, опорожнив один пол – литра водки почти без закуски!

 

После затяжного боя с уже отступавшими по всему фронту, на Кировоград фашистами, наталкивались на оставленные в лесах немецкие арьергардные засады; меня, замешкавшегося с пулеметом в лесном зыбучем песке подстрелил невесть откуда выскочивший немец, голову которому мой напарник, бывший донецкий шахтер, сразу же махом снес саперной лопаткой. Как сейчас помню, два бойца, из тех тридцатилетних стариков, которых старался не сразу пускать в бой, Кавыршин и Никитин, меня, истекающего кровью, с перебитой напрочь рукой, с вырванными из мяса удивительно белыми костями, повели в полевой госпиталь. Рассказ об этом пути, равно как и впечатления от огромного, раскинувшегося прямо на кукурузном поле огромного госпиталя какой-то танковой части – не для слабонервных. Особенно о том, как мои солдаты едва не вступили в перестрелку с усталым беспредельно хирургом, распорядившимся немедленно ампутировать мне руку.

 

Но далее началось нечто, показавшееся сказкой. Меня, перебинтованного и загипсованного, засыпанного коричневым стрептоцидом, поместили в купейный вагон поезда, где без всякой светомаскировки горели лампочки, на белоснежную, до хруста открахмаленную простыню. Мимо мелькали какие-то сильфиды в белых халатах, улыбчивые и разговаривавшие с нами как с капризными мальчишками. И так – все время, с 8 сентября до 15 октября, до прибытия в госпиталь города Боготол, в Сибири.

 

Клянусь, все это благодатное время воспринималось нами как дар Божий, как курорт, на котором можно отоспаться и отъесться перед новыми боями. Чему в немалой степени способствовали и местные жители, систематически подкармливавшие всех нас из своих безусловно скудных запасов. Замечу по случаю – пил-то я опять-таки водку, а не разведенный спирт, подправленный всевозможными специями, что позволяло в сорокаградусный мороз выпрыгивать из окон госпиталя и добираться до вечерних посиделок с задорными сибирскими девчатами в клубе.

 

Еще одно сугубо личное, частное наблюдение, связанное с общей характеристикой продовольственного обеспечения армии. Поскольку наш санитарный поезд двигался на Восток по необходимости медленно, порою уступая две колеи Транссиба мчащимся на фронт без остановок поездам с армейскими эшелонами, все мы, обжившиеся в нем и переставшие подвывать (на мое удивление, это постанывание порою было какой-то запоздалой защитной потребностью здоровенных мужиков, которых всегда, как принято на Руси испокон веков, убаюкивали наши ангелы-санитарки) часами созерцали все окружающее нас в окна. Вот факт, который меня поразил и до сих пор вызывает преклонение перед нашими так называемыми тыловыми службами. В ту пору перед огромным железнодорожным вокзалом Новосибирска была развернута столовая на досках, полагаю – не менее, чем на две-три тысячи человек. Так вот, на наших глазах к станции подходили эшелон за эшелоном солдат, морской пехоты, которые сразу же высыпали к столам, где уже все было накрыто, даже – не без некоторого изящества. Они, естественно, сметали все накрытое для них и немедленно, по команде «По вагонам!», исчезали. Напомню, что это был октябрь 1943 года, ознаменовавший начало неудержимого натиска Советской армии по всем фронтам…

 

Нарушу внутреннюю логику рассказа, полагая – совершенно оправданно. Один из тех теоретиков, которые мнят себя стратегами, видя бой со стороны, с ехидной улыбкой как-то допрашивал меня, не хочу ли я всех, скажем, железнодорожников той поры тоже отнести к труженикам к ветеранам Великой Отечественной войны? Очевидно, широко известные материалы наших военных историков о прокладке трассы жизни по замерзшей Ладоге, о фронтовой железной дороге под Сталинградом, за считанные дни проведенной железнодорожниками под носом у немцев для переброски войск через Волгу, о титанической (иначе не скажешь!) работе железнодорожных войск перед началом операции «Багратион» его и подобных ему рипарографов, а проще, по-русски – любителей живописать только дерьмо, ни в чем не убеждают. Попробую подойти к дискуссии с иных, а не с космических по масштабам позиций, ибо каждый из нас смог увидеть не всю великую битву, а лишь ее отражение в капле росы и не более… Эшелоны молодых, новоиспеченных офицеров из среднеазиатских военных училищ на станции Лиски были разделены на два потока. Один направился на Воронеж, другой, наш, готовился к отправлению на Сталинград. Вплотную к нему пристроился громадный эшелон с боеприпасами. Вдруг прерывисто, словно захлебываясь, завыла сирена. В считанные минуты железнодорожники отогнали нас – на север, боеприпасы – в какую-то другую сторону. И сразу же за нами, на узловой станции началось нечто, похожее на ад кромешный – рвались бомбы, выли продырявленные бочки, которых немецкие пикировщики сбрасывали попутно, для устрашения, полыхала негасимым заревом пропитанная бензином и всевозможными маслами станционная земля. Но как только налет прекратился и мы смогли опомниться, через час – другой наш эшелон продолжал путь на Сталинград через станцию, которая опять зажила будничной прифронтовой жизнью: новые плети железнодорожного полотна были аккуратно уложены, пересыпаны свежим щебнем и даже ограждения на платформах были приварены заново. Так разве не Солдатами победы были те неведомые нам ребята и девчата – железнодорожники, которые месяцами обеспечивали в таких условиях снабжение фронта, всю его многосложную жизнь? Поразительно, но и этот конкретный пример ни в чем не убедил моего оппонента, всерьез полагающего, что большинство нынешних русских стариков – просто приживалы и захребетники у современных деловых людей…

 

Конечно, в тылу «с продовольственным и вещевым довольствием» было значительно труднее, что я сразу же ощутил после увольнения в запас и возвращении в Москву. Немедленно, чтобы вдоволь накормить родителей, прозябавших на скудном пайке, продал на рынке какому-то мордашу – провозвестнику нынешней «рыночной экономики» ненужное обмундирование, часы. Но ведь тогда же, без особых приглашений, в нашей небольшой квартире собрался почти весь семиэтажный дом, дабы обмыть мой приезд. Кто был с пучком лука, кто – с мукой, а один старый профессор умудрился принести «чекушку», как мы все тогда говорили, настоящей довоенной перцовки. Так вместе, соборно, сообща выживали войну русские люди, необоримо решившие – «Все для фронта, все для победы», мужественно терпевшие все лишения. Более того, умудрявшиеся собирать последние средства – и строить танки, самолеты на свой счет, регулярно отправлять сотни тысяч посылок на фронт неведомым бойцам. И все они, дети и взрослые (а не только фронтовики) – победители, Солдаты Победы, как бы то не пытались перекроить историю новые реформаторы, забывшие, кто и как их вырастил, оскорбительно распределяющие и перераспределяющие льготы между стариками России, заставляющие их часами выстаивать перед розовощекими чиновниками в очередях за какой-нибудь абсолютно ненужной справкой.

 

Ложь третья, порождение и бытовое распространение которой оказывается на поверку уродливой, гипертрофированной проекцией индустрии насилия и секса, являющейся позором так называемой западной культуры – представление о русских как дикарях, от которых спасли мир западные демократии. Сегодня все могучие технические средства этой индустрии не только депоэтизируют все человеческое в человеке, не только утверждают кровавый мордобой как проявление истинно мужского начала и сексуальный разгул как основу женственности (смысл и цель подобных проявлений западной культуры в научной литературе освещен и осужден достаточно фундаментально и подробно). Они параллельно и настойчиво внушают миллионам и миллионам людей, что русские проявили в прошедшей мировой войне все эти качества в наиболее ужасающем виде. Вот лишь один последний, действительно вопиющий пример. На одном из каналов Би-би-си регулярно передает цикл передач «Войны двадцатого века», который, несмотря на явную тенденциозность и односторонность подачи материала фронтовых операторов, содержит немало ценного, а порою и уникального хроникального материала. Но вот начались сумбурные, краткие кадры торжества советских войск в Берлине – а диктор неоднократно и нудно напоминает, что в это время русские солдаты систематически насиловали изможденных, голодных немок.

 

Мне страшно хотелось поставить вместе с диктором или режиссером передачи простой педагогический эксперимент – заставить их несколько дней перебегать под пулями среди руин, часами ползать по-пластунски, а затем наброситься в этом аду на женщину! Впрочем, едва ли я убедил бы их, ибо мыслят они стереотипами американских фильмов о пришельцах из других миров. Продемонстрировали ли мы, русские, всему миру мужскую силу, которая не снится даже самым лихим героям вестернов! Безусловно, ибо это был результат выучки, которые мы получили в первые месяцы войны, когда многих еще одолевали гуманистические иллюзии. Хотел бы спросить подвывающих в уютных ателье телевизионных и радиокорреспондентов – а что было делать нам, в массе своей – Алешам Скворцовым в исполнении актера В.Ивашова из классического фильма «Баллада о солдате», добрым и наивным, под натиском слепой, варварской, все уничтожающей на своем пути силы?

 

С моей, личной точки зрения, любая война в истории человечества по сути своей – преступна. Но раз ее развязали йеху-бестиарии, тот клан, который более столетия фактически правит миром, коли сразу же встает вопрос о существовании твоей семьи, твоего родного дома, твоей большой и малой Родины, в сторону летят любые проповеди о непротивлении злу – насилием и на повестку дня встает штык. Не буду еще и еще раз говорить о том, каков русский солдат в бою – это общеизвестно и по историческим фактам, и по классической литературе, и по фильмам. Убежден, что равного ему – нет! Но нет ему равного и по человечности, по доброте и сердечной отзывчивости.

 

Помню, как во время одной из обычных разведок на уровне батальона оказался вместе с могучим солдатом-сибиряком в распадке за речкой Северский Донец. И вдруг мы увидели в лунном свете фигуру худощавого немецкого офицера, который хладнокровно, как машина, расстреливал каких-то подростков, стоявших перед ним на коленях, смачно разжевывая огромный бутерброд с колбасой. Не домысливаю факты – до сих пор от запаха этой снеди меня мутит. Не домысливаю я и других впечатлений, складывавшихся в моем воображении в образ русского солдата, тех всеобщих наших впечатлений Солдат Победы, которые гениально воплотил в знаменитой скульптуре в Берлине, в Трептов-парке Е. Вучетич.

 

Вот – нечто сугубо личное. В тот момент, когда все мы, молодые офицеры, были «на постое» около Изюма у милых и беспредельно отзывчивых хозяек, когда обживались в белых мазанках и отсыпались на пахнувшем весною и молодостью сене, в селе появились дети, вместе с молоденькой и неповторимо-обаятельной учительницей – Александрой Микулиной убежавшие через фронт от немцев. Мгновение – и наши ребята отдали детворе все, что таилось, как говорится, в загашниках, в вещевых мешках – одежду, консервы и соль, чай и сахар-рафинад. Короче говоря – весь неприкосновенный запас, «НЗ», который солдат должен хранить до конца, до предела, по требованиям воинской дисциплины, по уставным требованиям. Был поражен через десятилетия, когда получил письмо из Гуковского государственного музея краеведения им. Л. И. Микулина письмо от А. Микулиной, ставшей одним из его организаторов, теплое письмо, рассказывавшее о том, как согревала ее дочурку фуфайка из верблюжьей шерсти, которую мне мать умудрилась прислать на фронт. Убежден – каждый фронтовик с полным основанием расскажет куда больше об отзывчивости русского солдата, даже в те суровые дни, когда он шагал по Германии, когда слева и справа маячили плакаты – «Вот она, проклятая Германия!», а перепуганные насмерть геббельсовской пропагандой немецкие женщины, старики и дети жались к подвалам и по обочинам дорог. Не знаю, какой еще народ, кроме русского, так быстро смог бы простить немцам все, содеянное ими.

 

Здесь должен, более того – обязан перед исторической правдой, во имя нее сделать небольшое отступление. Я всегда и везде, рассказывая о нашем советском прошлом, говорю о русском народе, о русском характере, о русских традициях. И это – далеко не квасной патриотизм и не великодержавный шовинизм, в которых меня открыто или на уровне змеиного шепота упрекали ранее теоретические оппоненты и их прямые последователи – нынешние «либералы». Это – психологическая установка, выработанная с детства, с тех времен, когда никто из нас и не думал, кто из соучеников – какой национальности. Недавно по фотографиям последнего, девятого класса попытался определить это вместе с друзьями. Тщетно, ибо все мы были русскими и этим гордились. Кстати, если кто-либо при нас в силу дремучей традиции запускал «жида» или показывал татарину краем пиджака «свиное ухо», по неизбежности оказывался в травмпункте. Именно так, с интернационалистских позиций, мы все восприняли исторический июньский тост И. В. Сталина на Приеме в честь участников Парада Победы – «За великий русский народ!».

 

Скажу и о той грани естественного для всех порядочных людей интернационализма, которую при рассказах о Великой Отечественной войне многие либо тенденциозно, в своих политических целях, либо чаще по неведению забывают. Нередко слышу возмущенные восклицания: «Вот, понаехали в Россию «черные» (таджики, азербайджанцы, армяне и т. д.). Не буду высказывать личное суждение о сложнейшей глобальной проблеме, над которой ныне бьются лучшие умы и международные организации. Напомню всем, особенно крикливым русофилам ту историческую правду, мимо которой не может пройти ни один честный человек. В летние месяцы 1941 года русский народ совершил еще один неповторимый, я бы сказал – фантастический подвиг: вывел от немцев в далекий тыл, за Урал и в Среднюю Азию почти 15 миллионов человек, по сути дела – трудовой резерв Победы. Лично свидетельствую – везде, в этих регионах и Союзных республиках люди сочувственно, по-братски встретили обездоленных войной людей, накормили и пригрели их, потеснившись – дали всем жилье, приютили сотни тысяч осиротевших русских детей, помогали создавать оборонный щит Родины. Как же можно, например, третировать таджика, спасающегося ныне в Петербурге вместе с детьми от прошумевшего в его родных местах кровавого побоища, когда его родители с открытой душой приютили сотни и сотни тысяч русских! Запомним – историческое беспамятство хуже интеллектуального идиотизма, ибо оно всегда кому-то, привыкшему ловить рыбку в мутной воде, выгодно.

 

Понимаю – при миграции миллионов людей возникают крайне сложные психологические проблемы. Так, во всех республиках Средней Азии и в автономиях за Уралом до войны русский человек был редкостью: либо врачом, либо педагогом, либо инженером. Гигантское количество русскоязычного населения в итоге военной миграции не только обосновалось на новых местах, но и осталось там, не в последнюю очередь из-за комфортности южной среды обитания. Отсюда – скрытый протест коренного населения, протест, порою принимавший в дальнейшем антигуманистические, а порою – и просто дикие формы (вспомним события в республиках Средней Азии и Кавказа!). Но все мы, безотносительно к национальности, к историческому своеобразию этноса никогда, ни на минуту не имеем право забывать идеалы гуманизма, которые, безусловно, восторжествовали в Великой Отечественной войне. Ими и впредь следует руководствоваться как исторически выверенным компасом, дабы не заблудиться в дебрях мракобесия.

 

Особое слово – о русской женщине военных лет, о тех старушках, которые в одиночестве коротают время на городских бульварах либо шагают километрами по проселочным дорогам из опустевших деревень в центр, за продуктами. О тех старушках, которых многие наши законодатели, невесть откуда налетевшие на Россию, считают чем-то подобным назойливой мухе. Пишу эти строки в период празднования Международного женского дня (праздника, который отстояла в международном сообществе Россия, равно как и День победы 9 мая). Это – один из тех общенародных праздников, который не может быть подвержен тупоголовому «реформированию» или преобразованию на потребность скоропреходящей политической конъюнктуре. Какова бы ни была историческая структура семьи, в какие бы юридические формы не втискивались отношения женщины и мужчины, всегда и везде женщина – мать и хранительница семейного очага, воспитательница новых поколений человеческого рода, ретранслятор национальных традиций, обычаев, обрядов, праздников. Повторяя эту истину, мужчины не без самоуверенности забывают, что каждый период развития человеческого рода расширяет круг социальной активности женщины, только в больном сознании предстающей представительницей «слабого пола».

 

Если назревает опасность для той общности, в которой она живет, то неизбежно принимает на себя все тяготы военного времени. Пора, давно пора всем нам поклониться русской женщине, которая в лихолетье Великой Отечественной войны взяла на себя основные тяготы по сохранению промышленного и сельскохозяйственного потенциала страны, по переводу его на Восток и воссозданию его там, в стужу и вьюги, на пустынных землях. Более того, пора (пока мы живы) рассказать молодежи о том, как рядом с нами, Солдатами Победы (а в боях непосредственно участвовало более пятидесяти миллионов мужчин – граждан всей некогда великой страны) сражались на равных миллионы женщин санитарок, снайперов, партизанок, летчиц, танкисток. Да еще как сражались!

 

Вспоминаю лишь некоторые, каллейдоскопически мелькающие в сознании образы из прошлого. Однажды мой комбат, красавец и женолюб, всерьез и вполне ошибочно полагавшийся на мою коммуникабельность в общении с женским полом, приказал мне на ночь подменить солдата из соседнего подразделения женщин-снайперов, погибшего вместе с командиром в результате артналета. Моя задача была весьма проста и вместе с тем – неординарна: развести по точкам «кукушек» – наших девчат – снайперов. Только начало темнеть и стала неумолимо наползать быстрая августовская ночь, как я уже приглядывался к девчатам в камуфляжной форме. Они также осматривали меня, задорно и как мне тогда казалось – презрительно пофыркивая. Пройдя через мой выдвинутый вперед пулеметный расчет (по приказу – на крайний случай!), мы поползли. Неожиданно одна из девчат резко врезала мне по шее и махнула в сторону пулеметов. Дескать, давай, топай, парень. Наверное, тогда я всерьез обиделся (все-таки я в форме, при новеньких погонах лейтенанта, а тут тебе – по шее!). Но уже через несколько часов, на молочном от тумана рассвете я в условленном месте собрал моих «кукушек» и отвел их к батальонной кухне. Присматриваясь, как они на пальцах показывали результаты ночного дежурства, я влюблялся сразу и одновременно во всех них. Клянусь – они были поразительно красивы, так что я всерьез взревновал как собственник, когда одна из них, белокурая толстушка, исчезла в комфортабельном дзоте моего комбата.

 

Не забыть мне и другой эпизод из тех же августовских дней, когда мы все залегли на дно окопов, ошеломленные длительным и поразительно точным артиллерийским налетом немцев. За брустверами, на нейтральной полосе замешкался один из моих солдат, расставлявший реперы для обстрела. Его, видимо, тяжело ранило, ибо он дико, не по-человечески завыл, а затем стал жалостливо причитать: «Братцы!!!». Никто из нас, мужиков, даже не привстал – немцы сразу бы скосили. И вдруг на бруствер окопа змейкой выползла наш санинструктор, худенькая девчушка, обложила нас трехэтажным матом и под непрерывными всполохами разрывов поползла к раненому. Мы не успели выпрямиться и прийти в себя, как она уже, перевалившись через бруствер запасного окопа, вырытого впереди, уже втащила бойца и начала обрабатывать кровоточащие раны на животе. Так вот представь себе на минуту, мой молодой и вальяжный читатель, что на бульваре с палочкой перед тобой сейчас сидит именно эта наша санитарка? Или партизанки Зоя Космодемьянская, Вера Волошина, или подпольщицы Люба Шевцова и Ульяна Громова из «Молодой гвардии», или любая из сотен тысяч женщин – бойцов, разделявшие немыслимые тяготы войны вместе и наравне с мужчинами? А, быть может, женщина, которая в блокадном Ленинграде по шестнадцать часов не выходила из цеха и точила, полуголодная, корпуса мин? Или – многострадальная русская крестьянка, которая месяцами гнала от немцев скот на Восток, а затем кормила всю страну молоком и хлебом, мясом и овощами, а в недолгие минуты досуга вязала носки для фронтовиков?

 

Сейчас на дворе другие времена – «перестройки», «шоковой терапии», «рыночной экономики», словом – открытого предательства интересов народа ранее правящей верхушкой. Пропаганда стала утверждать, что целью каждого человека является не свободная и радостная жизнь, но «выживание». И действительно – мужчина-кормилец неожиданно превратился в экономического импотента. В такой неординарной ситуации русская женщина, образ которой на века запечатлел Н. Некрасов, взяла на хрупкие плечи задачу реальной помощи (как и в годы военных бедствий) мужчине, семье, детям. Вспомним хотя бы то, после экономического шока и утери нами всех элементарных гарантий социалистического общества более тридцати миллионов женщин стали «челноками» и действительно помогли нам выжить.

 

Нет, победоносной России до мира – далеко. Мы – на пороге великих социальных потрясений, ибо катастрофически уменьшается (на 800 000 человек в год) население урезанной страны; по Индексу развития человеческого потенциала мы скатились на 56 место в мире (где-то за Тринидадом и Тобаго); доламывается реформаторами с энергией носорогов в фарфоровой лавке некогда уникальная система обучения и воспитания на бесплатной основе всех детей, проституция и беспризорность стали привычной нормой; предается забвению выстраданная народом система бесплатного медицинского обслуживания. И если еще теплятся надежды на перемены к лучшему, то, наверное, не в последнюю очередь потому, что и сейчас рядом с нами – женщины России, ее гордость и слава.

 

Вспомним, что мы поем: «… нам нужна одна Победа, одна на всех – мы за ценой не постоим». Не постояли! Выстояли на удивление всем бестиариям! Теперь иная национальная задача – сообща, соборно разорвать тенета лжи, опутывающие нашу Родину и нашу Победу, дабы в новом порыве и на основе нового единства рвануться вперед. По крайней мере, не менее активно, чем коммунистический Китай! Полагаю, что здесь необходимо учитывать те стратегические направления, которые отмечены мною выше. А также всем нам, фронтовикам и труженикам тыла, до последнего вздоха рассказывать молодежи только правду о нашей Победе. Ту Правду, которую каждый из них выстрадал и пережил. Понимая, что индивидуальный опыт крайне ограничен, убежден – здесь нет ничего несущественного: в копилке народной мудрости все закономерно и естественно отложиться. Вспомним – культура это коллективная память народа!

 

Коротко – о небольших эпизодах военных лет, которыми горжусь и поныне, отчетливо понимая их микроскопическое значение на фоне общего подвига народа, соборного подвига. 5 сентября моя дивизия начала, после ошеломившей немцев многочасовой артиллерийской подготовки, стремительное наступление на Кировоград. После марш-броска ее подразделения расположились по отрогам поросшей мелким перелеском уходящей к горизонту балки, и сразу же – окопались. Не ведаю, по какой причине под нами, на дне балки, пристроился склад боеприпасов, как мне кажется – мин. И надо же такому случиться – какой-то шальной снаряд угодил прямехенько в стандартные штабеля деревянных ящиков. Никто еще не осознал, что произошло, ибо к этому времени мы обвыкли не кланяться каждой пуле, не реагировать на любой разрыв мины либо снаряда, а ко всему относиться, как говорили солдаты, с пониманием и целесообразно. Но на беду по ящикам пополз зловещий огонек, еще плохо просматривавшийся на солнце. Минуту – и он полыхал уже настолько буйно, что до наших окопов на склонах стал доноситься жар. Как ни странно, по мере нарастания этого жара все обитатели окопов начали застывать в неподвижности, а затем постепенно стали сползать в укрытие. «Какое, мать Вашу так, укрытие! Сейчас рванет!» – неожиданно прокричал командир моей пулеметной роты, один из героев Сталинграда Паринд (свидетельство его геройства – орден «Отечественной войны») и сразу же сбежал со склона вниз, прямо в полыхающее пламя. Секунда – и вслед за ним кубарем с лопаткой лечу и я, ничего не соображая и не осмысливая, кроме страшной опасности для всех. Вспыхивали голубыми феерверками те заряды, которые прилагались к минам, потрескивали сосновые доски, обжигая закипавшей смолой – а мы все сбрасывали и сбрасывали ящики вниз. Сбрасывали, уже ничего не чувствуя, и остановились лишь тогда, когда подоспели с кирками и лопатами саперы, засыпавшие расплавленное полотно тлеющих у основания склада, у штабелей мин углей. Мы же добрели до ячеек в окопах и свалились, ничего не осознавая. Заговорили мы после шока лишь на следующий день, когда на бруствере ячейки появился командир дивизии генерал Василий Соколов, поблагодаривший нас и сообщивший о представлении к правительственным наградам. Которых мы, кстати, не получили: мой комроты был убит через день снайпером, а меня ранили еще через день. Между прочим, позднее, в иной, домашней обстановке мы не без юмора вспоминали вместе с прославленным генералом этот эпизод.

 

Другой эпизод, позволяющий мне иногда, в минуты тревожных раздумий о прожитой, подошедшей к финалу жизни как-то осознавать свою маленькую, почти микроскопическую значимость в потоке истории, связан с предписанием, полученным мною 21 января 1944 года, в самый разгар сложнейших экзаменов по мудрейшим техническим предметам в Московском инженерно-строительном институте, который приютил меня в буквальном смысле слова после выхода на инвалидность. В нем говорилось: «К-ру запаса Разумный В. А. На основании постановления ГКО от 17 сентября 1943 года вы привлечены в качестве к-ра взвода спецподразделений для обучения граждан, подлежащих прохождению военного обучения один раз в неделю по вторникам с 8.00 до 20 часов… За опоздание и неявку будете привлечены к ответственности».

 

Пугать меня подобными карами не было надобности – я прекрасно понимал, что такое необстрелянные бойцы спецподразделений еще со времен московского ополчения 1941 года, равно как никогда не мог забыть, какой опыт передали всем нам, наскоро испеченным выпускникам военных училищ, воины – сталинградцы после окончания училища. Позволю себе небольшую вольность – повторение уже печатавшихся ранее воспоминаний, которые показывают реально то, что Маршал Г.К. Жуков называл бесценной непосредственной передачей воинского опыта… Вспоминаю, как на Плацу Первого Туркестанского училища Красной армии в Кушке выстроились курсанты, только что получившие воинские звания лейтенантов и младших лейтенантов. На небольшой импровизированной трибуне – командование училища во главе с полковником Сидоренко, боевым офицером Первой мировой войны. Тягостное, мучительное ожидание неведомого, длившееся уже не первые сутки – с полной боевой выкладкой, с неизменными «скатками» на плече, с розданным старшинами НЗ – неприкосновенным запасом продовольствия. Вдруг, когда терпение тысячных шеренг было уже на исходе, когда всех одолевал страх возвращения в старые, дореволюционные казармы и к занятиям шагистикой в испепеляющей все и вся пустыне, раздался долгожданный приказ: «По вагонам!». Сломав все уставные нормы, выпускные взводы и роты училища, словно по команде гаркнули «Ура -а – а!», да с такой силой, что все суслики на десятки километров окрест выскочили из нор. Уже с плаца училища ушли его командиры, но волны курсантского крика нарастали одна за одной, достигая того крещендо, которое сегодня трудно и представить. Еще бы – все знали «тайну»: наш путь – через степи Казахстана в победоносные Сталинградские армии, на их пополнение; и все почему-то были всерьез убеждены, что новые офицерские корпуса нужны именно Г.К. Жукову, чье имя тогда переросло в легенду бесспорной Победы.

 

Промелькнули пустыни и степи; незабываемая забота железнодорожников, творивших чудеса и порою потакавших самым неожиданным пожеланиям будущих воинов (скажем, окунуться на мгновение в прохладном озерке); молодое, задорное счастье на постое в резерве – в Старом Осколе и Купянске среди молодых, веселых девчат. И наконец – по-бытовому неуставной приказ принимать взводы и роты. Почему-то не иду, а ползу в предрассветной тьме за моим проводником в погонах старшины, с гвардейским значком и медалью «За отвагу». «Жми дальше, – говорит он как-то буднично и устало. Твои ребята – по ходу сообщения. Фрицы – справа и сзади нас». И исчез, словно слинял в омывающие овраги около Северского Донца тумане. В голове вихрем промелькнули сотни страниц боевых уставов, ритуал отработанных на занятиях в училище правил воинских взаимоотношений, промелькнули и испарились навсегда. На смену им пришел воинский опыт в лице невысокого, во весь рост вышагивающего крепыша с орденом Красной звезды на видавшей виды гимнастерке. Он вспрыгнул на бруствер хода сообщения, по которому я почти полз, кланяясь отвратительному свисту давным-давно пролетевших пуль, и повел меня во тьму, навстречу по-домашнему позванивающим стаканам, ложкам, котелкам. Еще мгновение – и я оказался среди уютно расположившихся около пулемета солдат, так обживших расширенный окоп, что он воспринимался как добротный крестьянский дом.

 

«Садись к каше, взводный! – не без скрытой иронии проговорил младший лейтенант, опять-таки с боевым орденом «Отечественной войны», производившим тогда на всех необстрелянных бойцов неизгладимое и весьма внушительное впечатление неоспоримого символа мужества. – Мухтарам тебя привел, он и побудет с тобою завтра. А вот, смотри, и твои пулеметы. Ничего, работают». Так буднично началось мое знакомство с младшим лейтенантом Париндом, моим ротным командиром и бесстрашным Сталинградским пулеметчиком, и с моим гидом и боевым другом Мухтарамом Минуллиным, умудрившимся в завалах Сталинграда выкрасть танкетку с орудием и расчетом, и парторгом роты И. Петиным, и с другими опаленными пламенем великой битвы на Волге бойцами…

 

Еще до рассвета громыхнула почти часовая артподготовка и пехота пошла в атаку, на прорыв «неприступных» рубежей очередного «вала». Заговорили и мои пулеметы, прикрывающие наступающих, хотя в первые часы мне довелось быть только наблюдательным учеником и подносчиком ящиков с патронами. Учеником, которому сталинградцы щедро передавали то, что не давало, да и не могло дать ни одни преотличное училище – боевой опыт.

 

Усвоив этот урок, я с бойцами спецподразделений в Москве, в военкомате, стремился разговаривать по-фронтовому, понимая, что ждет их впереди и в ближайшем будущем. Занятия начал увлеченно, в спорах с теми престарелыми работниками райвоенкомата, которые в мышлении оставались на уровне идей Гражданской войны и предпочитали ежедневную шагистику с вытянутым носком. Вместе с ребятами 1926 и 1927 года рождения проделывал на пустыре странные для начальства вещи: разбирал затворы вслепую, отрабатывал некогда освоенную мною методику рукопашного боя в окопах и на городских развалинах, обучал их использованию всевозможного рода мин в пехотном бою, всегда чутко реагировать на то, что происходит за спиной, как использовать свежие воронки от снарядов, что делать, когда над тобой «зашуршала» мина… Конечно, помогли и те первые педагогические навыки, которые приобрел как командир учебного взвода в Первом Туркестанском пулеметном училище Красной Армии.

 

Приятно было прочитать в «Вечерней Москве» в заметке «Фотогазета на учебном пункте»: «Большой лист ватманской бумаги красочно оформлен. На нем аккуратно размещены 11 фотографий Группа бойцов тренируется в правильной изготовке к рукопашному бою. Бойцы отрывают ячейки для стрельбы, взвод на марше, метание гранаты – словом, весь учебный день подразделения, которым командует тов. Разумный (Советский район столицы), отображен в номере фотогазеты. На инструктивных занятиях командиров пункта не раз ставилась в пример работа тов. Разумного».

 

И все же не погрешу против истины, если скажу, что в итоге высшей наградой для меня явилась беседа во время щедрого застолья в семидесятые годы в Центральном доме Советской армии, во время которой ко мне подошел плотный как гриб-боровик подполковник и обнял, сказав, что я был некогда первым учителем в военкомате, что, быть может, усвоенные им в ту пору навыки спасали ему жизнь…

 

И третий пласт воспоминаний – уже чисто послевоенный. Недавно группа бойких и талантливых слушательниц моей Академии переподготовки работников искусства, культуры и туризма, специализирующихся на постановке военно-патриотических праздников, попросила меня рассказать некоторые фронтовые эпизоды. Без прикрас, без налета литературщины, видимо, втайне полагая, что я всегда занимался основной профессией – эстетикой и повествование мое останется в рамках художественной образности. Рискнул и был поражен, как неожиданно одной из них в моей комнате стало плохо… А ведь в моем повествовании не было ничего ужасного, только описание реального результата налета «Юнкерсов» на нашу колонну после появления надоедливой «рамы» (немецкого самолета – корректировщика), фактографически достоверное описание того, как навстречу вновь выстроившейся колонне шел крепкий, белокурый парень, в руках которого были белосиние внутренности и который монотонно спрашивал, где госпиталь, а мы все шли и шли вперед. Шли по полям былых сражений, где ранее, в 1942 годы полегли десятки наших дивизий, оказавшихся в харьковском котле и где в подтаявшем снегу чернели сотни и сотни трупов наших воинов, изуродованных, раздавленных танками, да так, что порою от лиц остались какие-то чудовищные маски из театра абсурда.

 

Понял – не зря, наверное, упорно молчат все фронтовики, не похваляются своими ратными подвигами, ибо война по природе, по ее фактическим бытовым проявлениям – отвратительна и в этом смысле – антигуманна. Перевел рассказ в иную плоскость – на искупление…

 

Да, да, именно на искупление за то содеянное, в котором, быть может, ты лично и не виноват. Но ты остался жить, уничтожив немало людских жизней, ибо был на фронте не лектором о прекрасном и художественно-совершенном, а пулеметчиком. Так может быть, людей надо спасать? Не в теории, а на практике, сегодня, сейчас? Опыт подсказал выход – я как отличный пловец неоднократно спасал утопающих на глазах жены и детей, порою – в самых невероятных ситуациях. А в уме, никому не раскрывая тайны, вел своеобразный баланс. Понимаю, что мое решение (возникшее при посещение санатория немцев-инвалидов войны в Баварии) вполне иллюзорно и не может дать всеобщего душеспасительного эффекта. Но без подобной установки жить дальше – нельзя.

 

Поняли меня и жена, и дети, когда во время трагических событий в Баку наши летчики вывозили в Москву сотнями полуодетых, без средств жен и детей русских военных и вообще – служащих, спасая их от озверевшей в неосознанной ярости толпы и когда по журналистской оплошности на всех аэровокзалах было размещено сообщение о том, что в моей квартире организован пункт приема беженцев. Два с лишним месяца дома мы принимали для них посылки от москвичей всех возрастов и профессий, одевали и обували, распределяли днем и ночью по военным пансионатам и домам отдыха. Кстати, здесь я еще раз убедился в величии и добросердечности русских людей, для которых чужой беды – не существует и которые вопреки всем трагическим урокам не меняют, да и не могут изменить своей гуманистической сущности, своей добросердечности.

 

Не забудем – иная, вполне реальная и не менее масштабная битва за Россию, за ее сохранение, за ее вековые ценности и исторические перспективы уже развернулась. Верую, что новая генерация русских людей пойдет не по пути психологических иллюзий, а по дороге Солдат Победы, по дороге нового торжества великой страны и великого народа наперекор всем пигмеям духа.