И.Д. Джохадзе. Возможна ли объективная история философии: спор об анахронизме в аналитической философии XX-XXI веков

Джохадзе И. Д.

Возможна ли объективная история философии?

Спор об анахронизме в аналитической философии ХХ–XXI вв.

Философы-аналитики унаследовали от логических позитивистов идею о том, что философия «должна строиться исключительно в современных терминах»1. Отсюда – пренебрежительное отношение к истории философии, в особенности философии континентальной. Долгое время считалось, что хорошему философу вовсе не обязательно быть историком; «делать» философию – не то же самое, что изучать ее. Как вспоминал Р. Рорти, студентов американских университетов в 60–70-е годы прошлого века учили «презирать тех, кто интересовался историей философии или вообще историей мысли, а не решением философских проблем»2.

Однако к 80-м годам отношение профессиональных философов-аналитиков к истории их дисциплины стало меняться. В журналах и на страницах специализированных изданий, посвященных философской историографии, развернулась дискуссия о так называемом анахронизме (тенденции рассматривать прошлое философии с точки зрения современных представлений, игнорируя или отрицая как псевдофилософское все, что этим представлениям не соответствует). Историки идей, философы и ученые спорили о специфике и соотношении двух основных методов (или «жанров», в терминологии Рорти) истории философии и науки – рациональной и исторической реконструкции.

Рациональная реконструкция представляет собой метод изучения и интерпретации концепций прошлого в терминах более поздней (современной исследователю) философии. Рациональные реконструкторы изображают «великих философов прошлого своими коллегами и партнерами по разговору, с которыми можно свободно обмениваться мнениями и аргументами»3. В результате смысл исследуемого текста, намеренно или неосознанно, искажается, подгоняется под якобы «вне-историческую» проблематику текущих философских дебатов. Авторы таких реконструкций главным образом озабочены тем, чтобы сформулировать и обосновать свою собственную позицию; их мало волнует историческая «достоверность»; они избавлены от «ложного пиетета»4 перед великими учеными и философами минувших эпох. Интеллектуальное прошлое изображается ими в виде истории гениальных открытий, догадок и приближений к тому, что признается за «истину» современными профессорами философии. Образцовыми реконструкциями подобного рода являются исследования Рассела о Лейбнице, Стросона о Канте, Даммита о Фреге, Прайса о Юме5.

Альтернативу такому «освоению прошлого» составляет реконструкция историческая. Исследователи, работающие в этом жанре, предпочитают описывать предшественников в их собственных терминах, избегая анахронизма. В отличие от рациональных реконструкций, всегда замкнутых на современной проблематике, исторические реконструкции предполагают более углубленное и беспристрастное изучение материала, способствуют расширению интеллектуального кругозора профессиональных философов и тех, кому адресованы их труды. Раскрытие «внутреннего контекста» произведений и «первоначальных интенций» авторов, постижение смысла и логики их высказываний должно, как считают историки, предшествовать философской оценке, т.е. поиску ответа на главный, с точки зрения рационального реконструктора, вопрос: являются ли рассматриваемые суждения истинными или ложными?

Сторонники историко-реконструктивной модели (К. Скиннер, А. Макинтайр, Ч. Тейлор, Дж.Б. Шнеевинд, Р. Кэмпбелл) настаивают на приоритетном значении истории философии и необходимости ее «объективного» изучения – даже не ради чистого исторического познания, а прежде всего для овладения доступными средствами и инструментарием философствования (в этом смысле исследование историко-философское является одновременно и с необходимостью исследованием философским). Знание прошлого, доказывают историки, необходимо для лучшего понимания настоящего, для нашего самопознания6, адекватного – более полного и глубокого, очищенного от «поздних» интеллектуальных иллюзий и комплексов – понимания самих себя7. Быть свободным мыслителем – значит, по выражению Макинтайра, не быть «пленником настоящего»8. «История философии, – писал У. Селларс, – это своего рода lingua franca, универсальное средство коммуникации, без которого философы (во всяком случае, придерживающиеся различных взглядов) не могут обойтись. Философия без истории философии была бы глуха, слепа и нема»9.

Большинство профессиональных философов в США и Великобритании не разделяют такого отношения к истории философии и ее методологии. Господствует убеждение, что объективность и беспристрастность, за которые ратуют пропоненты исторической реконструкции, в принципе недостижимы. При этом ссылаются на Р.Дж. Коллингвуда, который утверждал, что критика философских теорий прошлого является неотъемлемой частью историко-философского знания. «Было бы серьезной ошибкой в отношении истории мысли считать, – писал Коллингвуд, – что историк как таковой просто устанавливает, “что думал такой-то и такой-то”, оставляя кому-то другому решение вопроса, “был ли он прав”. Всякое мышление – критическое мышление; мысль, которая воспроизводит мысли прошлого, критикует их в самом процессе этого воспроизведения»10.

По мнению философов-анахронистов, в любом историческом (историко-философском в особенности) исследовании неизбежно присутствуют элементы рациональной реконструкции: исследователь не в состоянии, по выражению Рорти, «выпрыгнуть из собственной кожи», чтобы в точности воспринять и без каких-либо искажений репродуцировать идеи своих предшественников. Понимание и освоение исследуемого текста всегда теоретически и концептуально нагружено, несет на себе отпечаток «рациональных предпочтений» интерпретатора, т.е. оно с необходимостью (в большей или меньшей степени) анахронично. Даже если реконструкция неверна, если интерпретация навязана тексту – в этом нет ничего страшного: ни история философии, ни тем более философия как «довлеющая себе» дисциплина не терпят от этого никакого ущерба, считает Рорти. Даже наоборот: чем оригинальнее и смелее «искажающая интерпретация», тем лучше для философии. Дж. Ри выразил эту мысль так: «Хороший интеллектуальный историк, само собой разумеется, в состоянии доказать, что те или иные идеи, которые школьная история философии связывает с именем того или иного мыслителя прошлого, приписываются ему ошибочно. Однако нет никаких гарантий, что подлинные мысли философа, извлеченные на свет стараниями историка, окажутся глубже и интереснее тех, что были “навязаны” ему нашей традицией или фантазией интерпретаторов. Ошибки истории философии в таких случаях лучше оставлять неисправленными»11.

Философия Рорти может служить замечательной иллюстрацией такого радикального анахронизма. Понятия «история философии», «герменевтика» и «литературная критика» в философском лексиконе Рорти означают примерно одно и то же – искусство свободной интерпретации текстов, «разыгрывания одних конечных словарей против других». «Это разыгрывание, – поясняет он, – является смыслом деятельности, которую мы называем “критикой”. Влиятельные критики-реконструкторы... видят свою задачу не в объяснении “истинного” значения книг или оценке их так называемых “литературных достоинств”. Они заняты другим делом, а именно перемещением книг из одного контекста в другой, – одних книг в контекст других книг… Критика того или иного конечного словаря может осуществляться лишь изнутри другого конечного словаря; ответом на переописание может быть только пере-переописание»12.

«Историцизм» Рорти оборачивается де-факто антиисторизмом; история философии «растворяется» в философии, притом очень своеобразно понимаемой (философии как игре с метафорами и лексемами, как жанре литературы). Исследуемый философский текст низводится до «рабочего материала» в руках экспериментирующего с ним интерпретатора – нарратолога, сочиняющего занимательные «истории», поэта, манипулирующего текстовыми фрагментами, литературного критика и философа, «разыгрывающего словари». Силу историка философии, его исключительное превосходство над «чистым» философом Рорти усматривает – парадокс – в независимости историка именно от истории философии, в его способности игнорировать прошлое, в нежелании и неготовности относиться к нему всерьез. В понимании Рорти, всякая интерпретация текста является «лжеинтерпретацией» – misinterpretation. Редуцировать текст до единственно правильного и «объективного» прочтения – значит выхолостить и обессмыслить произведение, заживо его похоронить. «Нам следует искать не объективности, а новых оригинальных способов описания прошлого, которые позволили бы сделать наш разговор с философами-предшественниками более насыщенным и полноценным»13. О какой «полноценности» разговора, однако, может идти речь, если один из его участников не считает необходимым слушать (а значит, не слышит) своего собеседника, относится к нему как к объекту манипуляции? «Иронизм» Рорти делает разговор между историком философии и философом, которого он исследует, попросту невозможным. Игровое экспериментирование с текстами не оставляет места для аутентичного опыта исторического мышления – опыта мысли, в котором философия прошлого, вопреки и наперекор усилиям всех радикальных интерпретаторов и текстуалистов, могла бы еще, по выражению Ф.Р. Анкерсмита, «предъявлять» себя, «утверждая свою независимость от историописания»14. Рорти в своих историко-философских работах занят не столько исследованием и описанием, сколько поэтически-вольной интерпретацией и переописанием философских концепций прошлого, «перечеканкой древних философов в собственную форму рефлексии» (Гегель)15. «Редескрипция» – продукт чистой воды интеллектуальной фантазии, оторванной от историко-философского синтеза. По сути, это никакая уже не ре-конструкция (во всяком случае, не историческая), а де-конструкция философии. Случай Рорти показывает, насколько радикальный анахронизм ненадежен и разрушителен для истории философии.