Институт Философии
Российской Академии Наук




  Горохов В.Г. Несколько слов о дискуссии в связи с «реформой» науки
Главная страница » Ученые » Научные подразделения » Сектор междисциплинарных проблем научно-технического развития » Сотрудники » Горохов Виталий Георгиевич » Публикации » Горохов В.Г. Несколько слов о дискуссии в связи с «реформой» науки

Горохов В.Г. Несколько слов о дискуссии в связи с «реформой» науки

В.Г. Горохов

Несколько слов о дискуссии в связи с «реформой» науки

 

Сегодня все больше и больше возрастает давление на европейскую науку и научное образование с целью реформировать их по американскому образцу, хотя в Европе традиции научного исследования складывались и развивались совершенно иначе и в других условиях. Суть этих реформ сводится к тому, чтобы организовать университеты и исследовательские институты как коммерческие предприятия и переложить финансовое бремя их поддержки и развития с государства на плечи частных инвесторов. Это неизбежно ведет к деформации социального института науки и инструментализации научного исследования, в том числе и для достижения узкокорпоративных интересов отдельных социальных групп, которые могут сознательно подтасовывать результаты исследований. Совершенно неважно, какими политическими, экономическими или личными причинами вызваны те или иные конкретные нападки на науку; всем, в том числе и самим ученым, ясно, что что-то нужно делать. Но создавая новое, важно не разрушить старое. Особенно в России не хватает известной доли разумного консерватизма. В этом смысле очень верно отметил в своем дневнике 29 декабря 1867 года цензор А.В. Никитенко: «Россия – странное государство: это страна всевозможных экспериментов – общественных, политических и даже нравственных, а между тем ничто не укореняется в ней надолго... судьба ее вечно колебаться и бессознательно переходить от одной формы жизни к другой»[1].

 

Представители нашей так называемой диаспоры в Западной Европе и США, выступая в нашей печати и на конференциях часто подчеркивают, ссылаясь на свой частный опыт, что в таком-то университете и такой-то стране наукой управляют так-то. Ну и что же из этого следует? Кто проводил специальные (кстати сказать, социально-гуманитарные) исследования по этому поводу, чтобы выяснить, что в этой модели заслуживает внимания, а что ведет к негативным последствиям. Все дружно почему-то забывают, что социально-гуманитарные исследования – это тоже исследования, требующие особой профессиональной подготовки, а не болтовня с трибуны. Философия, например, сегодня является такой же наукой, как и физика, только, конечно, иначе устроенной и имеющей свои особые цели и задачи, а вовсе не «болтовней незвесто о чем», как ее определил в своем интервью журналисту Брылеву академик Алферов. Известный немецкий философ и социолог Петер Вайнгарт утверждает, что американский опыт не мо­жет быть непосредственно использован даже в Западной Европе, где традиции научного исследования складывались и развивались со­вершенно иначе и в других условиях, поэтому нельзя механически переносить американский опыт в другие социокультурные условия.

 

Развернувшуюся у нас дискуссию в связи с якобы реформой российской науки очень интересно наблюдать.

 

Во-первых, и сторонники и противники реформы, и подопытные кролики и скрытые от общественности тайные ее творцы оперируют не историко-научными фактами, полученными в результате историко-научных и науковедчестких исследований, а «знаниями по-наслышке». Многие, ссылаясь на собственный опыт работы за границей или просто ее посетившие, говорят: давайте сделаем также. Но этот опыт нужно сначала перепроверить и затем адаптировать к местным российским условиям, иначе никакая даже самая прогрессивная реформа, как неоднократно показывает сам же российский отрицательный опыт, не пройдет. «Народ», конечно, выдержит все, а реформа как обычно превратиться в свою противоположность, но вместо движения вперед будет откат назад. Кроме того, то, что приписывют им там, также не имеет ничего общего с их социальной реальностью. Когда ратуют за отмену двухступенчатой системы ученых степеней докторов и кандидатов наук, обычно ставят в пример Францию и Германию. Но как раз в Германии ее никто не отменял. Исключение, но всегда бывшее, – доктор инженер, сочетающий в себе и доктора и кандидата наук. Говорят, что у них вся наука развивается только в университетах, но и это неправда. При этом в лучшем случае упоминают общество Макса Планка, но всегда забывают о Сообществе крупных научных исследовательских центров им. Гельмгльца, Обществе Лейбница и Обществе Фраунхофера, финансирование каждого из которых в разы превышает финансирование всей РАН, к тому же с минимальной бюрократизацией принятия решений и самими учеными.

 

Во-вторых, по поводу индекса Хирша. Известно, что американцы охотно ссылаются только на своих и неохотно на чужих. Ссылаются в основном на тех, кто может пригласить их на конференции, оплатить лекции, сделать публикации и т.п. Если на Западе такими возможностями обладают заведующие кафедрами, то у нас только ректоры или директора крупных исследовательских институтов. Пресловутый индекс Хирша в принципе ничего не показывает в плане продуктивности ученого! Существует множество ритуальных ссылок. Как известно, работы Менделя долгое время вообще не цитировались, зато академику Лысенко при жизни можно было бы присвоить самый высокий индекс Хирша. Но мы теперь вынуждены сами все время следить за своими показателями и приводить себя в соответствие с созданной международной и нашей бюрократией виртуальной реальностью. Однако, чтобы это делать, опять нужны средства и немалые. Наши исследовательские институты и университеты (за исключением Высшей школы экономики) не выделяют средств для вхождения в системы Web of Science и Scopus, чтобы исследователи могли корректировать там свои данные. Кроме того, наши имена часто передаются в переводе на английский язык по-разному. В нашей родной системе РИНЦ отражены далеко не все наши публикации и ссылки на них. Вопрос: и чем же здесь виноваты конкретные исследователи? Наши ведущие журналы упорно не входят в так называемый список Томпсона (для этого нужно пройти регистрацию и выполнить некоторые обязательные требования) и не всегда правильно дают фамилии авторов, а резюме на английском языке часто идет без названия статьи и имени автора по-английски. Непонятно только, почему все должны ориентироваться на какой-то неизвестно кем установленный список? На все это нужны финансовые средства. Китайцы и голландцы (и немцы, конечно), например, их от своих государств получают. Отсюда интерес к ним американцев и всего научного сообщества.

 

В-третьих, прослеживается явное расслоение на никому ненужных гуманитариев, только рассуждающих непонятно о чем и клепающих псевдодиссертации, и ориентированных на прикладные задачи естествоиспытателей, математиков, представителей технических наук. Однако, чтобы что-то приложить, нужно иметь куда. Вот это «куда» у нас за последние десятилетия почти полностью разрушено. Сегодня всех гуманитариев и особенно философов рассматривают как «мешающий фактор»: задают каверзные вопросы, чего-то там анализируют и делают выводы, не всегда согласные с официальной доктриной (которой сегодня, правда, вообще нет), да еще и публикуют в открытой печати... Поэтому академическая элита (физики, химики, биологи и математики) негласно, а иногда и гласно поддерживают идеи о ликвидации гуманитарного сектора РАН, а потом, возможно, и кафедр в университетах. Немцам в этом смысле повезло. Бисмарк в свое время издал указ, что без таких кафедр университеты (прежде всего технические) превращаются в профтехучилища с соответствующим понижением статуса и зарплаты профессоров. Но ведь техника, за применение в которой науки ратуют все, функционирует в конечном счете в обществе и становится социальным феноменом, требующим особого социально-гуманитарного исследования. Именно поэтому социально-гуманитарные исследования новейших технологий становятся так важны и необходимы. В Германии в Обществе Фраунхофера существует Институт системных исследований и инноваций (ISI), специально занимающийся социально-гуманитарным анализом развития науки, а в Сообществе Гельмгольца есть Институт оценки техники и системного анализа (ITAS), который проводит междисциплинарную экспертизу научно-технических проектов для Министерства науки Германии и Германского Бундестага. Все рассуждения о том, что на Западе наука развивается только в университетах или намеренная ложь или демонcтрация незнания.

 

При советской власти марксистская идеология, хотя и мешала свободному развитию многих областей философской науки (в особенности социальной философии), но гарантировала от наезда на нее. Впрочем, всегда находились прорывные направления, которые признавались идеологически нейтральными, куда стекалась молодежь и творческие ученые. Еще лучше было в средневековых университетах и монастырях. Миряне с пиететом относились к работавшим там ученым и не задавали дурацких вопросов, зачем нужна философия и наука. Может быть объединение философии, прикладной этики, религиоведения и теологии в одну рубрику в новых учебных стандартах спасет ее от полного уничтожения... В сложившейся ситуации остается только молиться.

 

Поражает на этом фоне прорыв талантливой молодежи в гуманитарные сферы вопреки всем реформам.

 

На конференции научных работников РАН «Настоящее и будущее науки в России. Место и роль Российской академии наук» 29 сентября прозвучал призыв нашего соотечественника, работающего в одном из шведских университетов: присылайте нам студентов и аспирантов, мы готовы им помогать. Но такие вещи не делаются автоматически и не могут сводится лишь к призывам с трибуны. Мы в течение десятилетия осуществляли такую программу для наших аспирантов в университете г. Карлсруэ (Германия) и вот уже 5 лет продолжаем эту работу по совместной с МГУ магистерской программе «Европейская культура и история идей» с двумя дипломами, с двухсеместровым обучением в Германии и чтением лекций немецкими профессорами в Москве. Причем наши студенты и аспиранты признаны лучшими по сравнению с немецкими, которые в свою очередь по сравнению с американскими. О каком улучшении работы с помощью чиновников здесь может идти здесь речь? Главное, чтобы не мешали.

 

Каждая эпоха выдвигает новые требования к системе образования. В самом начале двадцатого столетия в книге «Царство изобретений» написано: «это столетие выдвигает совершенно новые требования к образованию людей, чем это было до сих пор»[2]. Сегодня, в начале двадцать первого века, мы опять сталкиваемся с реформированием системы образования и науки, вступая в инновационное общество или, как его часто обозначают, общество знания.

 

Неумолимо надвигающаяся на Европу (несмотря ни на какие протесты) реформа образования, отмечает германский социолог Рихард Мюнх в своей книге «Глобальные элиты, локальные авторитеты»[3], руководствуется главным образом экономическими критериями воспроизводства «человеческого капитала», нужного и полезного для общества. Вопрос только в том, кому это нужно, и кто может определить и в действительности определяет, что, в сущности, нужно обществу. Эти «кто» – основываясь на якобы фундаментальных экспертных оценках научного сообщества (или скорее тех, кто официально или полуофициально допущен его представлять, т.к. мнение других просто не считают нужным слышать) – стремятся стандартизировать образование в угоду интересам «глобальной элиты», противопоставляющей себя национальным традициям и особенностям развития. В результате противоборства этих двух элит, одна из которых высказывается весьма неясно, а другая все больше теряет свое влияние, вырастают различные уродливые гибриды, а благие намерения ведут к никем не предвиденным нежелательным побочным последствиям. Эта транснациональная коалиция менеджеров, консультантов по вопросам хозяйственной деятельности предприятия, аналитиков, аудиторов и т.п. управленцев из самых разнообразных предпринимательских структур, выдающих себя за поборников «свободного рынка» и «демократии», и составляет особую транснациональную элиту, а фактически «глобальное научно-техническое правительство экспертов». В этой перспективе роль образования определяется с точки зрения его полезности для модернизации экономики, а знание рассматривается как чисто экономический ресурс. В сущности, как отмечает Рихард Мюнх, «речь идет об американских ведущих университетах». Именно их представители рекрутируют из своих рядов эксклюзивных экспертов, утверждающих, что грядущее «однородное и сциентифицированное глобальное общество знаний» должно говорить лишь на одном языке – английском. Р. Мюнх подытоживает свой анализ следующими весьма актуальными, на наш взгляд, для России, хотя и совсем не оптимистическими словами: «Не функциональное преимущество объясняет это структурное изменение, а без всякой демократической легитимации осуществленное могущественными транснационально сетевым образом связанными экспертами давление. Изменение, таким образом, становится самоцелью, оно служит самоутверждению новой элиты... Приведет ли американская модель в конечном счете к лучшим результатам, никоим образом не доказано, тем более если учесть, что как раз Соединенные Штаты свой дефицит в образовании инженеров и естествоиспытателей вынуждены покрывать за счет рекрутирования заграничных молодых специалистов... Этот сдвиг символической власти ускоряется развитием, тесным переплетением и стабилизацией транснациональных акторов сети... социальных институтов... и парадигм. Таким образом приведен в движение самоусиливающийся и сам создающий свои собственные основы существования процесс, который перестраивает структуры легитимации и ожидания на новую парадигму... Существенной составной частью этой трансформации является возникновение гибридов, которые больше не удовлетворяют старым требованиям и еще не удовлетворяют новым. Наблюдаемое в действительности развитие свидетельствует о том, что это гибридное образование будет продолжаться».[4]

 

Однако, новое – это хорошо забытое старое. Михаил Никифорович Катков, который характеризуется как консервативный мыслитель, рассуждает в «Московских ведомостях» (1864, № 13): «Наш российский прогресс со времен Петра Великого неудержим ... и бесплоден ... Одно новшество следует за другим, и все приходит извне... Мы все начинаем так, как будто у нас нет про­шлого... в России никогда не было равновесия между силами дей­ствия и движения и консервативными силами сопротивления, того равновесия, которое могло бы сделать развитие безопасным и плодо­витым... В России народ и общественные силы всегда действовали консервативно. Они сопротивлялись опасности потери жизнью тех основ, без которых любое движение бессмысленно ... государство в течение всей русской истории являлось силой разлагающей, дви­гающей, и нарушающей обычаи»[5]. Нам опять не хватает разумной консервативности! Россия, ставшая в течение двадцатого столетия полигоном многих социальных экспериментов, казалось бы, в особенности должна учиться на своей сложной истории и де­лать из этого выводы.

 

В заключение хотелось бы подчеркнуть (о чем часто забывают сказать), что Российская академия наук – это не только академики[6], это научное сообщество квалифицированных специалистов в академических институтах, которые без помпы продолжают делать науку во всех ее отраслях вопреки стараниям чиновников и недостатку финансирования.

 

Судя по тому, как неосвещается конференция научных работников РАН в российских СМИ и по отсутствию на ней представителей правительства, правящая «элита» подает знак обществу „who is who“. Даже помощника депутата – не тронь, а профессоров («кислых щей», как однажды охарактеризовал таможенник в Шереметьево приехавшего к нам германского профессора) можно и побить. Об этом свидетельствует недавний случай, когда семидесятилетнему профессору инкриминировали нападение на трех дюжих полицейских с причинением им телесных повреждений. Представителям иных интеллектуальных профессий хотелось бы донести простую мысль, выраженную в одном из старых анекдотов: бить будут не по паспорту, а по роже!

 

Отмечу, что в Германии к профессору относятся с огромным пиететом, как простые бюргеры, так и госслужащие, парламентарии, врачи, полицейские, судьи и бизнесмены (несмотря на то, что их зарплата может быть и меньше доходов последних). Это я неоднократно испытал на себе сам. Приставка «господин профессор» открывает двери даже высших чиновников, как, например, фрау Меркель в бытность ее министром окружающей среды и безопасности реакторов Германии.

 

 



[1] Цит. по: В.Я. Гросул, Г.С. Итенберг, В.А. Твардовская, К.Ф. Шацилло, Э.И. Эймонтова. Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. М., 2000. С. 235.

[2] Из книги «Царство изобретений», изданной в Германии впервые в 1901 году (Reich der Erfindungen. Reprint der erschienen Jubiläums-Asgabe. Bindlach, 1998. S. III).

[3] Münch R. Globale Eliten, lokale Autoritäten / R. Münch // Bildung und Wissenschaft unter dem Regime von PISA, McKinsey & Co. – Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 2009.

[4] Münch R. Globale Eliten, lokale Autoritäten / R. Münch // Bildung und Wissenschaft unter dem Regime von PISA, McKinsey & Co. – Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 2009. S. 11, 41, 46–47, 90–91.

[5] Леонтович В.В. История либерализма в России 1762–1914. М., 1995. С. 312–313.

[6] Вообще-то в немекой традиции Akademiker – это специалист с образованием (от профтехучилища до университета).