Классическая аксиология, ее предыстория и перспективы

В.К.ШОХИН,

доктор философских наук, профессор,

заведующий сектором философии религии

Института философии РАН

Материал к докладу

«КЛАССИЧЕСКАЯ АКСИОЛОГИЯ,

ЕЕ ПРЕДЫСТОРИЯ И ПЕРСПЕКТИВЫ»

ЗАКЛЮЧЕНИЕ^* 

Во введении к этой монографии мы разделили наши задачи на собственно философские и историко-философские. Теперь наступило время обобщить предложенные решения.

Философская задача состояла в том, чтобы выяснить, имеется ли возможность положительного ответа на вопрос: существует ли альтернатива тому общепринятому, а потому и непроблематизируемому формату рассмотрения ценностей, который принимался в качестве исходной презумпции в классической аксиологии, принимается в таковом же качестве в основных направлениях аксиологии современной и соответствует характеристике ценностей как универсальных, общечеловеческих (в прикладной аксиологии еще и социально-групповых) потребностей, интересов, желаний и приоритетов, исходных для любого целеполагания? При этом сам поиск этой альтернативы оказался оправданным вследствие того, что каждый из перечисленных эквивалентов «ценностей» при его анализе выявил свою псевдоэквивалентность и все вместе они не соответствуют тем неповторимым и неповторяемым «порядкам сердца», которые по определению могут быть только индивидуальными. Выяснилось, что положительный ответ на поставленный вопрос имеется и состоит в трактовке ценностей в качестве «атомарных» сингулярностей, конституирующих наиболее «внутренний» слой всякого субъективного бытия в виде ближайших энергий той уникальной сущности, которую составляет каждая отдельная человеческая личность. Говоря о «наиболее «внутреннем» слое», мы подразумевали возможность ориентировочно трехчастной стратификации уровней значимостей (при этом значимостей не per se, как у баденцев и некоторых других «классических аксиологов», но только для конкретного субъекта), при которой мир значимостей каждого монадического (с тем только уточнением, что это монады «с окнами») субъективного бытия предстает в виде концентрических кругов, из которых более отдаленными от центра оказываются, соответственно, блага и предпочтения. «Близость к центру» так понимаемых ценностей выражается прежде всего в их некоммуницируемости, «несообщаемости», которая соответствует их чистой субъективности, составляющей, однако, онтологический базис интер-субъективности, в пространстве которой располагаются другие уровни значимостей начиная с благ. Трем уровням значимости соответствуют и на них опираются три уровня интенциональности (вторые, как правило, смешиваются с первыми, а еще чаще необходимость самого их различения вообще не осознается) в виде последовательности «наиболее «внутреннего» слоя» проектов (приблизительный интенциональный коррелят ценностей), за которыми следуют цели (коррелят благ) и задачи (коррелят предпочтений). При таком переосмыслении ценностей мы закономерно попадаем и в другой аксиологический мир, где основоположные для современной аксиологии классификации ценностей (полностью унаследованные из аксиологии классической) на субъективные и объективные, инструментальные и конечные, внутренние и внешние, относительные и абсолютные теряют свой смысл, поскольку объективными, инструментальными, внешними и относительными могут быть уровни начиная только с блага, но никак не ценности. Предложенное переосмысление ценностей, в котором были задействованы, как может судить читатель, средства многих философских языков (в хронологической последовательности – начиная с аристотелевского и завершая сартровским) и которое проектирует новый аксиологический мир, коему соответствует переосмысление природы ценностных высказываний и онтология реальности, отличная от привычной онтологии бытия, является последовательно персоналистическим. И это вряд ли кто-либо решится оспаривать.

Реальнее другое возражение – связанное с тем, что философские понятия, как и любые понятия нашего языка, конвенциональны, и если уж понятие ценности обрело значительно более широкий объем в европейской философской и даже общегуманитарной культуре, особенно в современной, чем тот, которым мы его наделяем, то вряд ли целесообразно вступать в конфликт с традицией. В ответ мы возразим, что, как заявляли с самого начала, не ставим перед собой бессмысленной задачи менять сложившееся в современном мире словоупотребление и потому, что это весьма затруднительно в принципе, и потому, что в случае с «ценностями» мы имеем дело со словом столь «знаковым» и «престижным», что от его бесконечно расширенного (а потому и «обесцененного») употребления все равно никто не откажется. Признаем мы и то, что слова конвенциональны, и не будем вместе с индийскими философами школы миманса утверждать, что слово «корова», например, связано с соответствующим животным не «договорно», но онтологически, ингерентно. Однако в пределах остенсивных аргументов мы можем сослаться на те рассмотренные выше историко-философские факты, что предшествовавшие опыты сужения данного понятия (когда, например, оно начало отделяться от «стоимости» у шотландских философов или когда Кант редуцировал ценностное до ценности чистой доброй воли и ее субъекта и объектов) не так уж плохо стимулировали аксиологическую мысль, а потому, возможно, и предлагаемое не останется совсем без результатов. Другим аргументом по аналогии может послужить опыт нашего сужения (опять-таки сужения) понятия «философия» как такового. Неоднократно настаивая во многих наших работах на том, что наше понимание ее как теоретической исследовательской деятельности, минимальными алгоритмами которой являются диалектика (критика определенных мировоззренческих суждений) и аналитика (систематизация определенных мировоззренческих понятий), имеет преимущество перед ее расширительной и весьма популярной трактовкой как любых проявлений миро-воззрения как такового, мы признавали, что между словом «философия» и означенной деятельностью ингерентной связи также нет, но что отказ от предложенного «сужающего» определения философии заставит включить в нее не только ведийские космические гимны, сентенции Конфуция и рассуждения ионийских «физиков» (что является общепринятым), но и дальше печати Мохенджо Даро, гадательные кости раннего Чжоу и «философию в камне» критской архитектуры. В случае же с ценностями в нашу эпоху, когда давно уже свыклись с уравнением: «ценности – это всё», определяющая для философии работа над понятиями (которая никак не уступает по важности работе над суждениями – см. выше) своей актуальности никак лишиться не может.

Что же касается задач историко-философских, которые мы решали более подробно, чем первые, то здесь мы можем сразу констатировать: предположив, что история ранней аксиологической мысли, terra incognita историко-философской науки, начнет раскрывать свои тайны при соблюдении самых минимальных условий ее рационального изучения, мы не обманулись. Условия эти состояли только в том, чтобы, во-первых, перестать «вчитывать» в идеи философов прошлого аксиологические стереотипы ХХ века и, во-вторых, обратиться к свидетельствам их собственных текстов и к тем лексическим единицам последних, которые были аксиологически освоены самими философами безо всяких наших реконструкций. О том, что происходило на каждом из выделенных в этом исследовании этапов рефлексии над ценностным, мы уже пытались дать некоторое представление в «схолиях» к соответствующим главам. Теперь нам остается сделать завершающий «панорамный снимок», осмыслив некоторые «сквозные» закономерности становления этой рефлексии, взятой как целое.

С точки зрения культурологически-компаративистской выясняется, что, как бы это ни возмутило защитников политкорректности, аксиологическое мышление оказывается, скорее всего, специфическим достоянием Европы, не обнаруживающим соответствий на Востоке до его философской вестернизации (аподиктический вердикт по данному вопросу предполагал бы изучение всех мировоззренческих памятников всех культур, на которое мы претендовать не можем). Отсутствие восточных коррелятов ценности (при наличии таковых для смежных с ней, но никоим образом не тождественных ей блага и цели) и, соответственно, ее разработки, имеет прежде всего объяснение «отрицательное». Аксиологическая рефлексия исторически осуществилась при очень сложном сочетании этически-эстетических и политэкономических составляющих, на которые наложились и прочие предметности «гуманитарной философии» (до религиоведческих и правоведческих), и данная контаминация сложиться за пределами европейского мира не смогла. Пример второй по значимости мировой философской традиции – индийско-буддистской, – освоившей понятия блага и цели, но не ценности, является весьма показательным. Объяснение же того, почему при неоспоримом множестве западно-восточных параллелей последние все же не обязаны быть во всех случаях «сплошными», выводит нас за границы компетенции историка аксиологии в сферу компетенции «специалиста по цивилизациям».

С точки зрения коммуникативно-стадиальной можно констатировать, что история ранней аксиологической мысли в целом представляет собой достаточно сложную диалектику континуальности и дискретности с очевидным преобладанием тенденции к «вечному возвращению» над преемственностью. Эта преемственность обнаруживается на античной стадии IV в. до н. э. – III в.н. э., когда мы имеем дело с начальным осмыслением ценностного (ему соответствует его начальная вербализация) у Ксенофонта и Платона, с опирающейся на него более «направленной» рефлексией у Аристотеля (ей соответствует начальная разработка аксиологической лексики) и проблематизацией ценностного у стоиков (ей соответствует начальная система аксиологической терминологии), которая подвергается критике у академиков и скептиков. Однако далее преемственность полностью прекращается, и отдельные аксиологемы средневековья, раннего и зрелого Нового времени демонстрируют, что до рубежа XVII–XVIII вв. философы каждый раз начинают осмысление ценностного заново, без признаков обращения к предшественникам (тогда как «параллельная» ценности стоимость разрабатывалась, вначале по аристотелевским стандартам, потом по новым, в течение многих веков без значительных лакун, что объясняется ее практической востребованностью). Только с начала XVIII в. мыслители начинают фиксировать свои сходства или расхождения с предшественниками или по меньшей мере учитывать их существование, благодаря чему мы обнаруживаем обращение у всех, кто занимался ценностью вещей, к Локку, развитие идей Шефтсбери у Хатчесона, ссылки Вальха на Томазия и Будде, Галиани на Тюрго, Федера на Базедова. Но лишь с конца XVIII в., когда приоритеты завоевываются кантовской аксиологической парадигмой, немецкие философы, обращающиеся к ценностному, начинают работать в режиме преемственности, и одни из них претворяют кантовские «критицизмы» в «догматизмы», другие творчески развивают кантовские «задания», а третьи постепенно предвосхищают позиции альтернативные кантовской.

Терминологизация ценностного за рассмотренный период ранней аксиологической мысли прошла несколько этапов, которые соответствуют только что выделенным основным ее стадиям. В античности она началась, как было выяснено, у стоиков (см. выше), которые, «закрепив» термин ἀξία, потеснивший плотоново-аристотелевскую τιμή, разметили пространство для «наличия ценности» и «отсутствия ценности», определив первое как «предпочитаемое», а второе как, соответственно, «непредпочитаемое» и даже наметив их иерархизацию обозначением «полной ценности» и «полного отсутствия ценности». Предложенная же Антипатром «выборная ценность» предполагала уже выделение субъективно предпочитаемого из «объективного» как наличного. Фактическая приостановка аксиологической рефлексии в средневековье и раннее новое время имела закономерным следствием и прекращение разработки аксиологической терминологии, которая остановилась на «экономическом» латинском valor с отдельными «внеэкономическими» расширениями его у отдельных мыслителей, из которых следует выделить Монтеня. «Новое рождение» этой рефлексии в XVII веке естественно сопровождалось развитием и аксиологической терминологии, для которого характерно параллельное функционирование нескольких терминов: с производными от латинского «валюарного» корня английским value, французским valeur, итальянским valore конкурируют такие обозначения ценностного, как «достоинство» (worth, virtue), «величиe» (grandeur) и другие.

Важнейшая для последующих этапов аксиологической мысли тенденция была связана с первыми стратификациями аксиологических понятий, осваивавшимися в сфере «философской политэкономии»: таковы прежде всего различения внутренней и внешней ценности-стоимости у  Петти и Локка, причем Локк противопоставляет «внутреннюю естественную ценность» вещей «воображаемой ценности» денег. К самому концу того же столетия обозначаются и абстрактные ghjbpdjlyst, к каковым относится «ценностность» у Шефтсбери. XVIII век и на Острове и на Континенте проходит под знаком постепенного вытеснения английским value и немецким Wert их «конкурентов». Хотя Германия освобождается от латинской терминологии позднее других основных философских регионов, именно Тетенсу дается наиболее последовательная систематизация аксиологических понятий. Он различает, во-первых, ценность и не-ценность, во-вторых, внутреннюю и внешнюю ценность и, в-третьих, ценность относительную и абсолютную (понятие der absolute Wert еще до него было введено Крузием), а затем синтезирует эти измерения в виде «абсолютной внутренней ценности» человека. Кант делает сравнительно немного принципиальных терминологических нововведений, но зато переосмысляет тетенсовские формулы («абсолютная ценность» приписывается у него не физическим и душевным совершенствам человека, а «чистой доброй воле») и развивает понятия «ценность лица», «ценность жизни», «ценность мира», «истинная моральная ценность» и другие, и именно ему европейская философская культура обязана широкой популярностью аксиологической лексики. Помимо того, Кант решительно развел понятия стоимости и ценности (что начал предпринимать чуть раньше и А. Смит, сознательно, как представляется, употреблявший в этой связи для второго понятия «невалюарные» термины): первое терминологизируется как «цена», второе – как собственно «ценность» или «не имеющее цены достоинство». Наконец, в ранний «послекантовский период» (философское творчество младших современников Канта) конструируются новые аксиологические «трилеммы» («ценность»-Wert – «неценность»-Unwert – «отрицательная ценность»-negative Wert у К. Шмида) и «дилеммы»: ценности «условная» и «безусловная» (Шмид и Якоб, частично Фихте), «материальная» и «формальная» (Шиллер), субъективная и объективная (Шмид), наконец, «врéменная эстетическая ценность» (Ф. Шлегель) по умолчанию противопоставляется той, что соответствует «нормативной».

Тематизация ценностного, ввиду отсутствия самой профессионализации ранней аксиологической мысли, была представлена в «контекстном» осмыслении аксиологических тем в рамках более объемных философских и гуманитарных предметностей (см. выше). Самые первые и потому еще трудноразличимые признаки «зародышевой специализации» рефлексии над ценностным выявляются не ранее XVIII в. Речь идет об опытах посвящения ценностному специальных единиц общих работ, примеры которых дают отдельные подразделы из «Иллюстрации к теории морального чувства» Т. Хатчесона (1728) и «Теории нравственных чувств» (1757) А. Смита, а затем из «Введения в принципы морали и права» (1780) И. Бентама в островной философии или подраздел и параграфы из «Учебника практической философии» (1769) И. Федера, подразделы и их «пункты» в «Философских опытах о человеческой природе» И. Тетенса (1777), параграф в «Критике способности суждения» И. Канта (1790), эпилог «Лекций по эстетике» Ф. Шиллера (1793) в философии континентальной. «Пиком» аксиологической специализации с формальной точки зрения было появление эссе К. фон Дальберга «Мысли об определении моральной ценности» (1782), посвященного исчислению степеней ценностей поступков и условиям их «калькуляции». Особое значение имело появление специальных статей о «ценности» в немецких философских лексиконах XVIII–XIX вв., самые ранние из которых (вроде «Философского лексикона» (1726) И. Вальха) фиксируют преимущественно экономические аспекты ценности вещей, последующие же, преимущественно кантоведческие (Шмида, Меллина) и общефилософские (Лоссия), содержат попытки раскрытия ценности и как философского понятия. Однако и при всем возрастании интереса к исследованию ценностного после Канта оно не имело в глазах философского сообщества сопоставимой с «наукой о благе» древней родословной, а его базовое понятие слишком постепенно обособлялось от экономической стоимости, чтобы пуповина, связывавшая раннюю аксиологическую рефлексию со всеобъемлющими «моральной философией» и «практической философией», могла на рассмотренном этапе истории мысли быть перерезанной.

Проблематизация ценностного – в соответствии с невысокой степенью специализации раннего аксиологического дискурса – осуществлялась в фактически еще малозаметных дискуссиях. Первые из них, правда, восходят уже к античным диспутам между стоиками, с одной стороны, и платониками (Антиох Аскалонский) и скептиками (Секст Эмпирик и его предшественники) – с другой. Однако следующие обнаруживаются опять-таки не ранее все того же XVIII в., притом преимущественно в островной философии.

Релятивист Мандевиль, для которого все ценностное сводилось либо к корыстным интересам, либо к иллюзиям, возражает идеалисту Шефтсбери, настаивавшему на ценностной общезначимости возвышенных душевных качеств и «аффектов»; Смит критикует Юма за утилитаристские интерпретации ценностного; рационалисты Прайс и особенно Рид – всех «сенсуалистов» начиная с Хатчесона за локализацию ценностного во «внутренних инстинктах» души и отрицание присущности его самим вещам. Континентальная аксиологическая мысль еще не «дозревает» до прямых дискуссий в эпохи не только вольфианства, но и кантианства. Значительное аксиологическое «дискуссионное пространство» выявляется только в «философской политэкономии». Двумя основными предметами дискуссий, в которых наиболее активно участвуют Галиани, Грален, Тюрго и Летрон, стали следующие: заключается ли ценность вещей в их природе или она всецело привносится в них «оценивающим субъектом»? и определяется ли она общими потребностями «естественного человека» или, помимо них, также потребностями индивидуальными? (ср. по этому вопросу критику Локка у Барбона).

Опыты иерархизации ценностного восходят к истокам аксиологической рефлексии и проходит красной нитью через все ее дальнейшие этапы. Античные прецеденты демонстрируются уже в представленной Платоном иерархии ценностей имущественных, телесных и душевных, а также в его противопоставлении им ценности второго порядка в виде рассудительности, а затем в стоической «пирамиде» ценных вещей, в которых платоновские «положительные» ценности надстраиваются над несколькими уровнями «ценностно безразличного» (с различением относительно и абсолютно безразличного). Среди раннесредневековых опытов выделяется объективистская и субъективистская иерархизация ценного у Августина. В Новое время – стратификация у Паскаля «величий» природных и конвенциональных, с одной стороны, и разведение «блаженств» людей телесных, творческих и благодатных – с другой. В островной философии XVIII в. можно выделить иерархизации ценностей этических и дианоэтических у Шефтсбери, ценностей жизнепроявлений у Хатчесона, «абсолютных» (нравственных) и «сравнительных» (житейских) у Фергюсона. Вершину иерархизационных опытов составляет трехуровневая схема Канта, в которой различается то, что имеет общую («рыночную») цену, индивидуальную («аффективную») цену, и бес-ценное, не имеющее эквивалентов, ценностное достоинство того, что может быть только целью-но-не-средством, – чистой доброй воли и разумного существа как ее носителя. Другая, притом кульминационная, иерархизация ценностного у Канта основана на различении ценности человека как одного из природных существ и как гражданина «царства свободы».

Аксиологические программы, точнее еще только проекты этих программ, обнаруживают себя лишь на завершающих стадиях всего рассмотренного периода, в XVIII столетии. Тюрго набрасывает контуры общей концепции, которая объединила бы осмысление экономического, витального, эстетического и этического измерений ценностного исходя из семантического объема понятия «ценность». Данный проект нужно считать научным по его методологии. Кант, следуя традиционному философскому принципу избежания регресса в бесконечность, возложил на «абсолютную ценность» подобающий ей тяжелый груз, представив ее как конечное основание всей системы нравственного законодательства, поскольку без него все прочие основания, как обусловленные, неизбежно должны «провиснуть». Соответствующая идея означает, что все в мире, включая сами жизнь и мироздание, должно быть с ценностной точки зрения подчинено предельному ценностному содержанию «чистой доброй воли», которому может быть причастно и локализующее ее разумное существо. По самой своей конфигурации она является метафизической (недаром она опирается на принцип избежания регресса) и, будучи у самого Канта еще лишь упомянутой, у первых кантианцев (например, у Якоба и Меллина) становится вполне проговоренной. Важно, однако, подчеркнуть, что речь идет не более чем о проектах, так как ни для «сциентистской» программы французского философа-экономиста, ни для кантианского «основоположения к метафизике ценностей» время еще не наступило и до эпохи специализированной аксиологии оставалось еще не менее столетия.

Парадигмы аксиологического мировоззрения уже на рассмотренных стадиях сводятся к двум основным: альтернативам объективизма и субъективизма, с одной стороны, и натурализма и антинатурализма – с другой. Первая начала обозначаться уже в античности, когда стоики помещали ценностное в сами «вещи», а скептики – лишь в наши мнения о вещах. В XVIII веке были освоены все три логические возможности: ценное содержится в самих объектах, только в субъекте (здесь обозначились расхождения в том, в каком именно его «пространстве» оно локализовано – переживательном, желательном или рациональном), и здесь и там (наиболее убедительно эту позицию представили Тюрго и Рид). Натурализм и, соответственно, антинатурализм были представлены многозначно. Мнению большинства мыслителей о том, что польза вещи определяет ее ценность для субъекта, противостояли вначале Декарт, а затем Смит, придерживавшиеся позиции прямо противоположной. Этому антинатурализму в его «психологической» версии можно противопоставить антинатурализм «онтологический». До Канта никто в истории философии не усомнился в том, что ценностным должно считаться природное (прежде всего душевное), – настолько начиная уже с позднего Платона и завершая Шефтсбери, Хатчесоном, Юмом и близким им Тетенсом это считалось самоочевидным. Кант же счел, что все природное, будь оно самое альтруистическое, возвышенное или «симпатическое», вследствие самой своей «природности» заслуги иметь не может; может ее иметь только действующая из одного «уважения» к нравственному закону добрая воля, которая призвана осуществлять требования этого закона скорее вопреки любой «положительной природности» (не говоря уже об отрицательной), чем вследствие нее.

Все сказанное не оставляет ни малейшего сомнения в том, что к концу периода ранней аксиологической мысли основная содержательная «материя» классической аксиологии в значительной части оказалась предвосхищенной. Здесь фактически уже были освоены базовые для аксиологического дискурса проблемы «локализации» ценностного (где «помещаются» ценности: в оценивающем субъекте, в оцениваемом объекте или в том и другом?), аксиологической психологии (что является основным «органом» оценивания в ценностном отношении – разум, воля или внутреннее чувство?), иерархизации «рангов» ценностей (см. выше); здесь же содержатся и предпосылки аксиологической логики («исчисление» ценности, не-ценности и отрицательной ценности вначале у Тетенса, затем у Шмида). Воспроизведение классической аксиологией основной проблематики ранней аксиологической мысли, которую она никогда не изучала, свидетельствует не только о том, что аксиологический дискурс относится к фундаментальным областям философствования, так как отличительным признаком последнего является возвращение на любом этапе к одним и тем же вечным проблемам (ср. проблемы метафизики, эпистемологии, этики, эстетики, философии религии), но об историко-философской амнезии философов и хараткрной для философии готовности к многократному «открытию велосипедов». При этом, говоря о предвосхищении, нет ни малейшей необходимости подразумевать превосходство идей классической аксиологии в сравнении с ранней – речь идет лишь о том, что темы неспециализированного аксиологического дискурса воспроизвелись в специализированном.

С классической (и послеклассической) аксиологией раннюю аксиологическую мысль сближает и преимущественно универсалистская трактовка ценностного. Она восходит еще к античным аксиологемам (начиная с платоновско-аристотелевской иерархизации «всеобщих» имущественных, телесных и душевных ценностей, развиваемой стоиками в их осмыслении «природного»), продолжается в «философской политэкономии» Нового времени с ее приравниванием ценностного к потребностям «всеобщего естественного человека» и завершается кантовской и кантианской трактовкой «абсолютной ценности» как чисто моральной мотивировки абсолютной доброй воли, единой для всех и на всех представителей «трансцендентального субъекта» (сама «чистота» которой достигается за счет «вынесения за скобки» всякой их индивидуальности). Именно поэтому Кант, с его гениальным различением вещей и аффектов, которые не имеют ценности, поскольку имеют цену, и личностей, которые ценностны, поскольку цены не имеют, завершает на рассматриваемом этапе европейской мысли тот путь к персонологической антропологии, истоки которого обозначились в повороте к субъекту начиная с эпохи кватриченто. При всем несходстве «естественного субъекта», реципиирующего ценностное как данное и «ноуменального субъекта», созидающего его как заданное, между ними несомненное сходство в их универсальности.

Но именно вследствие только что названной операции вынесения за скобки индивидуального Кант не может быть причислен к предтечам аксиологии персоналистической, в которой ценностное соответствует сингулярности каждого уникального субъективного бытия. К последним следует отнести (в хронологическом порядке) Паскаля, различавшего три «царства» людей, насельники которых не могут состоять во внутренней коммуникации по причине несовместимости их «сокровищ сердца»; отчасти Барбона, Кондильяка и других «философских политэкономов», которые акцентировали конституирующее значение партикулярных желаний и интересов для определения ценности вещей; отчасти Ф. Шлегеля, робко, но уместно поставившего вопрос о «временной ценности» субъективного эстетического интереса; наконец, Фриза, связавшего аксиологическое усмотрение вещей с интуитивным чувством (которое, в отличие от ratio, принципиально индивидуально).

Спустя пятнадцать лет после завершения рассматриваемого здесь периода аксиологической мысли кантовская «абсолютная ценность» подвергнется шероховатой, но в целом весьма конструктивной критике в антикантиане Ф.-Э. Бенеке «Основоположение к физике нравов» (1822), где аксиологическому универсализму Канта фактически будет противопоставлен аксиологический партикуляризм, центральным понятием которого станет несколько громоздкое «индивидуальное придание ценности», определяемое уникальным для каждого субъективного бытия «пространством блаженств», которое у двух индивидов совпадать не может. Это событие в истории немецкой «практической философии», при всей своей значительности проигнорированное историками философии и выходящее за хронологические рамки настоящего исследования, подробно освещается в Приложении.

* В.К.Шохин. Философия ценностей и ранняя аксиологическая мысль. М., Изд-во РУДН, 2006. С. 399-411.