Фото: М. Стулов/Ведомости Что с нами будет — вопрос, конечно, интересный, но иногда в таких случаях важнее даже не ответы, а сам характер вопрошания. Это называется «культура работы с будущим». После выхода в постсоветскую историю о будущем страны в официальной риторике какое-то время специально не сообщали. Но оно тем не менее подразумевалось как более или менее определенное. Был понятен и в основном принят цивилизационный, исторический выбор. Полемизировали (хотя и «на поражение»), но не о векторе, а о способе движения в истории. Было не очень понятно, получится ли, но не было пугающей пустоты в вопросе о том, куда нас вообще заносит. Не было такого, как сейчас, свертывания исторического горизонта, когда оперативные, а то и просто импульсивные реакции руководства создают в будущем поле страшноватой неопределенности. Это не значит, что власть о перспективах вообще не высказывается. Совсем недавно была почти полная иллюзия запуска очередного мегапроекта с планами модернизации, постиндустриализма, «смены вектора», врастания в экономику знания и инноваций. Но при перематывании кадров немного назад, с появлением «скреп» и идентичности a la selfie, все это выглядит как метания. При этом чем категоричнее начальственные суждения о будущем, тем больше, как ни странно, неопределенности в реальной перспективе. Такое впечатление, что в последнее время власть в России главным своим делом полагала удивлять всех — народ, страну, мир. В технике вождения автомобилей это называется «полицейский разворот» — на месте, все разом, с дымом из-под колес. Если сегодня все настолько отличается от вчера, то не понятно, что будет завтра. Наша способность удивлять человечество не иссякла, но уже накатывает ощущение исторической воронки — сваливания в плохое неизбежное. Особо нервные начинают срываться: скорей бы уже. Если в этой модели не видно возможности развернуться, лучше уж пройти предначертанное до конца, а уже потом думать о том, как жить в стране и жить ли вообще. В таких ситуациях принципиально важна «размерность» времени, которым мы оперируем. Она может быть большей или меньшей — в диапазоне от вечности до нуля. Если правильно понимать стоящие перед государством задачи, то наш «размерчик» мышления явно не по масштабу. Почти забытая «Стратегия-2020» занимала место КДР — концепции долгосрочного развития (ничего более пространного во времени не было и нет). При этом до срока реализации «долгосрочной» стратегии в момент ее написания оставалось… чуть менее десятилетия. Минус еще значительная доля времени на раскачку — политическую и институциональную. Такой масштаб явно мелковат, особенно на фоне зарубежного опыта стратегического планирования. Даже не государства, а суперкорпорации — энергетические, металлургические и проч. — разрабатывают стратегии развития на многие десятилетия. В Китайской академии наук есть специальное подразделение — Центр исследования модернизации, выпускающий толстые ежегодные доклады о модернизации в стране и мире. По десяткам исчисляемых индикаторов определяются места стран, включая Россию, на общем пути глобальной модернизации. План модернизации Китая расписан до конца века — без лишней скромности, но и без необоснованных амбиций. Из этой работы мы можем узнать о себе много интересного. В идеологии постмодерна отношение к эпохальным мегапроектам становится все более осторожным и критическим. Есть опасение, что людей опять поднимают на то, чтобы что-то строить, вместо того чтобы нормально жить. Беда в том, что историческое право жить, не устраивая себе очередную эпоху перемен, надо еще заработать. Если маршрут тупиковый, инерция приведет лишь к еще большим бедам, хотя бы отложенным. Приходится трассу прокладывать заново и тратить немалые усилия на слом инерции. Расслабляться в постмодерне не получается, если не пройдены толком уроки модерна и не решены базовые задачи модернизации, а тем более если страна сваливается в демодернизацию. Это не значит, что надо в твердой графике расчерчивать проект светлого будущего и намертво вгонять себя в жесткие маршруты дорожных карт. У проектов и стратегий развития есть минимальная, но крайне важная функция. Они фиксируют запрещенные маршруты — то, чего ни в коем случае не должно быть. Иногда власть выбирает траектории изменения настолько одиозные, что публично показывать их просто нельзя даже при небывалой консолидации населения. Идеологический отказ от таких маршрутов не дает гарантий, что им не будут следовать. Но контурная прорисовка планов все же создает совсем не лишние сложности в реализации одиозных сценариев. И если власть вдруг резко перестает рисовать картины будущего, воспевая прошлое и увлекая всех бурным настоящим, это неспроста и не надо ей в этом потворствовать. Здесь и возникает вопрос о «размере» времени. Горизонты планирования связаны с масштабом исторической ответственности. Активная работа с будущим, в том числе отдаленным, вынуждает отвечать на вопросы, которые власти часто хотелось бы обойти, заставляет договаривать то, о чем хотелось бы умолчать. И вынуждает вновь озвучивать планы и обязательства, которые с некоторых пор откладываются в корзину стыдливого забвения. Если этого не делать, население и дальше можно без лишних неудобств увлекать все новыми начинаниями, оставляя за спиной бурно рекламировавшиеся проекты инновационных бросков, революций в области нанотехнологий, экономики знания, роста человеческого капитала и т. п. Без этой регулярной работы нормальный рынок идей превращается в базар, за который никто не отвечает.
Автор — руководитель Центра исследований идеологических процессов Института философии РАН
Публикация основана на статье «О будущем нации» из газеты «Ведомости» от 31.10.2014, №204 (3708).
Источник: http://www.vedomosti.ru/newsline/news/35473201/o-buduschem-nacii
|
