В ситуациях политической возгонки бывает важнее не то, о чем люди думают и говорят, а как именно они это делают. В разговоре всегда можно оценить, помимо прочего, его тональность, «температуру», и здесь уровень производимого шума часто выходит на первый план. Когда люди срываются на крик, в какой-то момент становится уже не так важно, что именно они орут, — в таких положениях состояние сознания измеряется скорее в децибелах. Также и качество политического климата можно замерять в градусах накала страстей. По этим параметрам косвенно можно судить и о реальном положении дел: обычно истошный ор на ровном месте не возникает. Если хотя бы часть общества закипает, значит, где-то что-то реально загорелось или вот-вот загорится.

Эти общие соображения особым образом прочитываются в нашем нынешнем неспокойном, взбудораженном контексте. Помимо прочих удовольствий, мы живем еще и во время редкостной визгливости. Необычайно активизируются психологически неуравновешенные разных ориентаций, но и сама политическая речь, включая официальную пропаганду, не ценит умеренности, считая своим долгом оглушить. «Особо талантливые» пробиваются на самый верх.

С долей метафоричности можно говорить о темпераменте не только отдельного человека, но и социальной сборки (группы, массы, этноса, нации), а в конечном счете и о психотипе социума, той или иной политической конструкции, модели, схемы. Здесь тоже может быть свой характер — режима, партии, «правильного» лидера. Строго говоря, истеричных консерваторов не бывает — или это не консерваторы (наши любители визжать по поводу и без к консерватизму как таковому отношения не имеют). То же с аутентичными либералами. Либералом или консерватором не может быть человек, не способный держать себя в руках и не умеющий вести себя в обществе, не знающий меры. И наоборот, истинный революционэр должен быть слегка истероидным и маниакальным. Как, впрочем, и поборник реакции. Это свойственно вообще всему девиантному, например блатному миру (в «Месте встречи…» не только Промокашка, но и сами авторитеты какие-то надорванные).

Если наряду с этнической, гендерной, возрастной, профессиональной и проч. есть политическая психология, оценивающая в том числе и типовой, «нормальный» для данного субъекта накал страстей (что-то подобное писал о темпераменте правых и левых Жан-Луи Кермонн), то точно так же здесь можно анализировать эстетику и стиль, которые бывают сдержанными или, наоборот, крикливыми — как в моде на манеры, способ одеваться, пользоваться макияжем, окружать себя изделиями. В живой политике и в политической истории бывают ситуации, когда «по одежке встречают» и… все на этом заканчивается: дальше можно не слушать и не анализировать.

Далее можно говорить о темпераменте и эстетике времени — того или иного политического периода, целой эпохи. Бывают времена негромкие, но глубокие, а бывают крикливые и пустые. Для нас это почти приговор.

Если в этом плане сопоставить образы российского социума, не так сильно разнесенные во времени, создается впечатление, что мы живем урывками, то и дело оказываясь будто в другом обществе, в другой стране, в другом мире. Так типаж не мутирует — это разные типажи. Ни общество, ни страна, ни тем более целый мир с такой частотой и скоростью меняться не могут. Но меняются эмоциональный строй и эстетика политической речи, а с ними — и многие существенные параметры сознания. А это, в свою очередь, уже обратным воздействием меняет и общество, и страну, а иногда и кое-что важное в целом мире.

Бывают спонтанные акценты: выплеснулись эмоции, не сдержали характер, подвела натура. Но интереснее целенаправленное манипулирование психикой, когда работает не только индустрия представлений и идей, но и «фабрика настроений». Такой своего рода очень техничный идеализм, страна наведенных аффектов и производимых ими эффектов. Искусство возбуждения, доведения массы через обычную взвинченность до угара.

Необычная возгонка страстей отмечается еще с начала 90-х. Я уже тогда писал о «холодной гражданской войне». Была абсолютная вольница в СМИ — и оппозиция свободно называла власть «оккупационным режимом», а президента — «иностранным агентом», причем не только в массовой прессе, но и на центральном телевидении. Если вспомнить, уже в то время были задействованы штампы и смыслообразы врага периода Великой Отечественной, до сих пор срабатывающие в режиме близкой исторической памяти. Политическому противнику адресовались характеристики и эпитеты, за которыми стояла закончившаяся, но все еще живая Война — если не в прямых воспоминаниях, то в кино, литературе, в официальной риторике и символике, в регулярных обрядах разного уровня, от всесоюзного до местного.

Теперь это рикошетит. Если тогда агентом иностранного влияния (а то и прямым ставленником Запада) был большой и терпеливый Борис Ельцин, то теперь действующий президент записывает в иностранные агенты практически всю сколько-нибудь активную оппозицию, любой протест, всех несогласных. В глазах возбужденной массы национал-предателем оказывается всякий, не испытывающий коллективного восторга, не проявляющий должного ликования. Даже нейтралитет воспринимается почти однозначно: затаились. Известная схема 30-х.

Господствующей тональностью становится максимальный надрыв. Чтобы занять место среди рулевых или просто фаворитов пропагандистской машины, надо, забыв обо всем, брякнуть что-нибудь совсем уже несусветное — и так, чтобы у всех уши заложило. Главный принцип художественной эстетики — экономия выразительных средств — здесь не действует. Добиться максимального эффекта минимумом «красок», «из ничего» — это не сюда. Наоборот, здесь ценится почти самодостаточное растрачивание формы. Важно, чтобы все (особенно наверху) услышали не твои слова, а твой голос. Как сказал бы Александр Луфер, форма высвобождается в полном соответствии с принципами картунизма. Это проникает и в прагматику: можно болтать полную ерунду, но тебя будут ценить за «убежденность»; можно не делать ничего полезного и даже регулярно вредить делу, но тебя будут держать исключительно как «энергичного» руководителя. Здесь уровень идеологии и пропаганды быстро деградирует до полной депрофессионализации.

Такие установки быстро приводят к исчерпанию формы. Всему есть предел, и этот предел в воздействии на сознание и психику, как правило, близок. Пойдя по пути максимизации громкости, довольно быстро оказываешься в тупике. Если вчера политические оппоненты стали жидобандеровцами, фашистами и проч., то уже сегодня твой словарный запас исчерпан. В России отвратительнее и страшнее фашизма ничего нет, включая геев. Если сегодня распинают младенцев и таскают их матерей за танками, то завтра ни один Бондарчук не придумает тебе сильнее сцены, эпизода. Если ты задействовал массовые расстрелы, дальше они уже не смогут стать «еще более массовыми»: на количестве эту телегу не вывезешь.

В итоге возникает проблема необратимости. Забив последние гвозди в крышку гроба врага, ты лишает политического маневра и себя, и высшее руководство страны. Есть слова, которые нельзя взять назад. Даже если ты играешь на эскалацию и на повышение ставок, этот ресурс торговли тоже надо экономить. Большая игра не состоит из одной раздачи, но если ты только и делаешь, что «отвечаешь» и «повышаешь», возможности торговли, а тем более блефа резко сужаются. При этом закрывается все больше вариантов нормализации: либо ты до конца воюешь и побеждаешь — либо оказываешься в глазах заведенных соотечественников предателем своих же убеждений и соглашателем с фашистами, расстреливающими целые города «наших», чтобы торговать их органами. В России уже формируется «шестая колонна» резко недовольных отсутствием удара за Новороссию. Эти люди понимают все буквально, а в этой ситуации, естественно, вообще перестают что-либо понимать. Когда так работают средства массового поражения сознания, обычно ждут применения адекватных вооружений уже и «в железе».

И, наконец, «учебник истории». В жизни обычно важен сам факт вопля; предмет стенания отходит на второй план: требуется быстрая ответная мобилизация. Но когда вопят хронически, это уже становится поводом не для сочувствия и содействия, а для диагноза. Чуть позже на все это те же зрители смогут взглянуть «с холодком» — и результат окажется печальным.