Ведомости

11.07.2014, №124 (3628)

Александр Рубцов

Есть ли будущее у возврата в прошлое

Попытка разворота покажет, насколько он вообще возможен и к чему это в современном мире приводит

    

Фото: Alexey Sazonov / AFP

В новом стремительно меняющемся мире Россия, развернувшаяся вспять, будет «как кто»?
Фото: Alexey Sazonov / AFP

«Что-то воздух какой-то кривой / Так вот выйдешь в одном направленье / А уходишь в другом направленье…» — сказал поэт Дмитрий Александрович Пригов.

Российская политика шокирует прогрессивную общественность новым открытием обратимости политического времени. Страна разворачивается вспять, гальванизируя идеи, представления, отношения и способы общественной жизни, казалось навсегда оставшиеся в советском прошлом. Попробуем разобраться: есть ли будущее у демаршей в прошлое вообще и у этого нашего демарша в частности?

Феноменология регресса

Такой зачин может быть заранее воспринят как крамольный: в постсоветском человеке близко не изжит истматовский прогрессизм, хотя и лишенный безоглядного исторического оптимизма. В этой логике всякое «вперед» однозначно позитивно, а всякое «назад» — наоборот. Слово «регресс» здесь ругательное, даже для консерваторов.

Однако зачем пенять на зеркало, если именно в этих тонах нынешний режим заказывает себе идеологический автопортрет? После «яркого» эпизода, когда о преодолении отставания, о модернизации, смене вектора и прорыве в будущее в нынешнем «политбюро» говорили едва ли не чаще, чем в СССР, эта риторика сейчас вдруг оказалась практически изгнана из идеологического обихода. Когда начинают говорить об идентичности и скрепах, всегда подразумевают, что все это надо восстанавливать, причем не откуда-нибудь, а именно из славного прошлого. Традиционализм как официальная идеология автоматически оборачивается антипрогрессизмом. А зря. Страны, на полном ходу врывавшиеся в современный мир, не теряя связи с традицией, все же были более озабочены обеспечением броска, нежели идентичностью и кодами, которые от избыточной культивации только хиреют. Когда говорят: «Давайте веселиться!» — веселье, как правило, прекращается.

Отдельная благодарность адептам антизападничества и антиевропеизма — идейных течений, которые по определению (и вполне заслуженно) воспринимаются как антипрогрессистские, как идеология исторического реверса. Со всеми вытекающими.

И наконец, множество точечных символических действий власти — например, в направлении ползучей ресталинизации: заходы на обратное переименование Волгограда, блокирование проекта «Последний адрес», посвященного памяти жертв репрессий, и проч. На очереди единый учебник, а там Набережные Челны, Рыбинск, Ижевск?

Все это и многое другое прямо указывает на разворот, причем уже не стыдливый, не прикрываемый прогрессистской риторикой, а демонстративный, идеологически оформляемый. Зачем это нужно нынешней власти — вопрос отдельный, но приходится признать, что в историю метаний отечественной идеологии эти годы войдут как эпизод явного и почти крутого реверса. Для этого все сделано нашими якобы традиционалистами, и это тем более пикантно в связи с проблемой будущего жизнеописания и своего места в «учебнике истории», явно занимающей нынешнее руководство. Ему это надо?

Традиционализм и конфронтация: разъединяющие скрепы

В этой связи интересно вспомнить, что идеология модернизации, смены вектора и проч. была недавно вполне консолидирующей. Никто не призывал законсервировать технологическое отставание, зависимость от импорта сырья, от экспорта товаров и технологий. Никакие моралисты не выступали против инноваций, РПЦ не третировала «экономику знания». Но главное, эта идеология более или менее интегрировала наиболее активный и образованный сегмент общества, даже ту его часть, которая была настроена критически, а то и вовсе враждебно к режиму. Иногда людям хватает, чтобы хоть что-то брезжило. Были предупреждения, что это обманка, но в целом идеологема срабатывала. Одни реагировали по схеме «я сам обманываться рад», другие, хотя и будучи консерваторами, брали под козырек, как и положено всякой охранительной лояльности.

Традиционализм в нынешнем его исполнении — лишний повод и инструмент идейного раскола общества. Он окончательно отрезает от власти большую часть активных, самостоятельных и образованных, переводя их в жесткую оппозицию. При этом традиционализм вряд ли всерьез консолидирует остающихся лояльными. Их согласие с модернизаторами вчера, а сегодня с консерваторами в том же лице указывает скорее на пассивный конформизм. Традиционализм консолидирует не «моральное большинство», как принято считать, но агрессивное меньшинство в «болоте», вдруг почувствовавшее свой час, вылезшее изо всех щелей серого небытия и бросившееся учить морали соотечественников и весь греховный мир. Поскреби нашего моралиста — и увидишь лузера.

Это соответствует политической модели, в которой власть ставит крест на отношениях с активным и критически настроенным меньшинством, перестает с ним заигрывать и даже хоть как-то на него оглядываться. При этом она делает все, что хочет, а отнюдь не только то, чего хочет «большинство», теперь уже вовсе не стесняясь дискредитации в глазах тех, кого Владислав Сурков под впечатлением от первых публичных протестов назвал «лучшей частью общества». Если большинство консолидировано пафосом «крымнашествия» (что, как известно, по действию ограничено во времени, как эффект шампанского), это не значит, что здесь срабатывает именно регрессивный традиционализм. Это идеология узкого слоя всплывающих со дна, символ веры морализирующей дикости. Даже когда с традиционализмом начинают заигрывать деятели культуры, все портят нескрываемая конъюнктурность и желание, угадав госзаказ, забежать впереди паровоза. В итоге это портит образ правления и сейчас, и на будущее.

Стрелы времени в эпоху постмодерна

В физике все просто. Стрел времени три: термодинамическая (энтропия нарастает), космологическая (Вселенная расширяется) и психологическая (разбитые чашки не взлетают обратно на стол, и фаянсовые заводы продолжают работать). В философии истории сложнее.

Постмодерн отказался от идей направленного кумулятивного прогресса. Некоторый прогрессизм оставлен за наукой (и то уже далеко не линейный) и за «технической стороной техники» (контрольные показатели растут, но однозначность технического прогресса давно под вопросом). О прогрессе моральном, социальном, политическом и проч. говорить в приличном обществе теперь не принято.

Когда в России распрощались (как тогда казалось) с наиболее одиозными проявлениями тоталитаризма и посттоталитаризма, это было время не вполне обоснованной эйфории. В представлениях об историческом времени конкретные значения оказались вычищены, но сама формула осталась. Коммунизм не привел в светлое будущее, его убрали с пути, но путь в светлое будущее остался, хотя бы и в антикоммунистическое. Реакция наступила довольно быстро, отчасти и с ностальгией, но в целом это было недовольство неправильным движением в будущее, нежели готовность всерьез двинуть назад.

Теперь люди на своем опыте убеждаются в «исторической правоте» постмодерна: все слишком обратимо, «стрелы» нет, а если она и бывает, то быстро ломается. Это повод для фрустрации: дело уже не в том, что ненадежной оказалась десталинизация последних двух десятилетий. Теперь все позитивное, если и случится, будет воспринято как ненадежное и хрупкое. Складывающееся положение и вовсе вписывается в мрачную логику исторического пессимизма. Знаю немало людей, более страдающих не от того, что происходит, а от перспективы «так и умереть во всем этом».

Однако график большой истории, при всех срывах и возвратах, все же дает некоторые основания для другой логики. Постмодерн отверг примитивный прогресс, но теперь уже и сам задержался на этом свете: все интереснее перспективы выхода из постмодернизма. И здесь вновь проступают контуры «стрелы» (или «оси») времени, но уже поверх разнонаправленных колебаний, в качестве общей результирующей.

В прошлом веке, в эпоху высокого модерна и «на пике прогресса», мир не раз срывался в дикую архаику, какой к тому времени, казалось, уже давно не могло быть. После Второй мировой делалось все возможное, чтобы впредь такого не допустить, желательно в зародыше. С тех пор было немало свидетельств, что проект состоялся далеко не во всем. Однако одного только информационного и технического оснащения эмансипации личности достаточно, чтобы увидеть здесь и сильные факторы необратимости. Плюс глобализация. Развороты возможны, но уже куда более поверхностные, чем прежде. Во всяком случае, убедительной идеологии процветания традиционалистской России в модернизирующемся мире пока не видно. Если, конечно, без пиратской «сомализации».

Сейчас интересный момент. Попытка разворота покажет, насколько и какой глубины он вообще возможен, к чему это в современном мире приводит и как можно снова выходить на общую трассу с минимальными потерями для собственного лица и с нарастающим дефицитом времени.

Однако даже из самых общих соображений следует, что идейно-политические реверсы в истории редко бывают слишком затяжными, а тем более необратимыми. Идеологи нынешнего традиционализма выдвигают в защиту своей схемы все, кроме убедительных исторических аналогов успешного реверса в современном контексте. В этом новом стремительно меняющемся мире консервативная Россия будет «как кто»? Или это будет какое-то радикально новое геополитическое новообразование, распродающее свои недра и паразитирующее на чужих технологиях, пугливо затыкающее рты несогласным, но пытающееся учить морали едва ли не человечество? При том что собственный морализм не идет дальше разглядывания срамных деталей на деньгах, запрета на интимные кружева и лексическую основу родной идентичности. Плюс поход против балеток и кедов, по колодке ничем не отличающихся от лаптей — символа нашего исторического плоскостопия.

Государственные идеологии часто ориентированы вовсе не на массу. «Самодержавие, православие, народность» — эта уваровская триада скорее обеспечивала кодекс служения в конструкции государства. Вряд ли сейчас такими идейными находками могут вдохновляться системные, работающие элиты, в частности верхушка аппарата и реальный (в том числе теневой) политический актив. Это все же люди с мозгами и вкусом. Считается, что и там многих шокируют некоторые экстремальные политические инициативы начальства, но срабатывают два фактора: «некуда деваться» и почти мистическая вера в способность лидера выходить из любых положений. Но это вера зыбкая, в таких ситуациях опаснее всего сигналы в духе «Акела промахнулся!». Но тогда тем более ни к чему связывать себя с самодеятельностью унылых чудиков, уже явно обозначившей большой идеологический промах.

 

Автор — руководитель Центра исследований идеологических процессов Института философии РАН

 

Публикация основана на статье «Эта убийственная стрела времени» из газеты «Ведомости» от 11.07.2014, №124 (3628).

 

Источник: http://www.vedomosti.ru/opinion/news/28853241/eta-ubijstvennaya-strela-vremeni