Все упрется в вопрос о месте этой идентичности и ее производстве: ее надо именно найти или все же создать? Публичная активность власти все более смещается в область идеологического. Если раньше лидер представал перед публикой эффективным менеджером и подозрительно трезвым прагматиком, то теперь столь же целеустремленно строится образ «светского духовника» — озаренного интеллектуала, вещающего населению о ценностях и смыслах. Направлений два: идентичность и патриотизм. Но если обучение любви к Родине для нас дело привычное, то идентичность сражает неокрепшие умы, особенно тем, что мы тут все закодированы, причем сразу и культурным кодом, и цивилизационным. Случай тяжелый: даже не самые темные люди часто спрашивают, про «идентичность чему именно» идет речь — вроде той двери, что к косяку прилагается. Смыслы слов мутируют во времени (младое племя, не знакомое с русской классикой, оценило бы это «приложиться к косяку» по-своему). В политической герменевтике тем более сразу не ясно, к чему человек ведет; толкование слов здесь — отдельная работа. В данном случае идентичность — реинкарнация все той же «суверенной демократии»: эта модель народовластия допускает любые отклонения от базовых принципов, никто нам в этом не указ, а недовольные суть иностранные агенты, купленные врагами. Новый культ идентичности также выводит на местную особливость, но без лишних уточнений (если не считать морального превосходства России над Западом, а партии власти над всеми продажными оппозициями). Довод: прорыва добились только те страны, что взяли все позитивное от Запала, но сохранили свою идентичность (культурный «суверенитет»). Но какую идентичность мы защищаем? Тут до сих пор считают, что «дикий ветер Запада налетел на нас со стороны», хотя классикой мирового модерна в XX в. был «русский авангард». В нашем роке и в неформалах куда больше своего, чем в прянично-сувенирной экзотике официального стиля от Бабкиной и Боско. Если защищать культуру, то от голливудского гламура «Сталинграда» и прочей самобытности Минкульта. В итоге окажется, что главная наша беда не в том, что мы не сохранили чего-то своего (в самом деле: чего именно?), а в том, что мы до сих пор не освоили того обязательного минимума, который в этом мире считается признаком элементарной политической, экономической, да и просто человеческой цивилизованности. Здесь, похоже, не представляют, насколько опасна тема идентичности, если ее тревожить всерьез. Это не только тот подобающий комплект вопросов, которые отбирает власть для идеологического окормления себя и всех. По уму надо составлять полную анкету. Чудеса начинаются с ФИО: у нации нет имени (спортивный комментатор не может сказать, что гол забили русские, подобно французам или американцам, и использует эвфемизмы вроде «наши», «российские спортсмены» и проч.). У страны проблемы с днем и местом рождения, а то, что ближе всего, придется праздновать одновременно с тризной по СССР. Беда с родителями — отцами-основателями, в оценке которых дети перегрызают друг другу глотки, с наградами и взысканиями: победы неоднозначны, а главные судимости не сняты или не пройдены. Не все ясно даже с адресом, с пропиской: есть много разных точек зрения на то, где Россия начинается и где кончается, что в нее входит, а что уже нет. Ряд проблем с пунктами «национальность» и «вероисповедание» тоже лучше не трогать, как и вопрос о доходах, имуществе и проч. Не лучше с половой принадлежностью и ориентацией: победоносный героизм сочетается здесь с «вечно бабьим в русской душе», которую каждая новая власть считает своим долгом поиметь без взаимности и в грубой форме. Список можно продолжить — и почти везде засады (см.: Российская идентичность и вызов модернизации. М., 2009). Далее все упрется в вопрос о месте этой идентичности и ее производстве: ее надо именно найти или все же создать? Скорее всего будут изображать процесс научного извлечения высших смыслов из сознания народа, его менталитета и прочих аксессуаров, включая упомянутые «коды». Цена такой истины известна по предвыборной социологии, но и в идеальном варианте даже невольное вмешательство наблюдателя в «поле» будет таким, что больше скажет о самой науке, чем о предмете. Вопрос о наведенности сознания, об артефактах и фейках, о том, как изменился бы этот портрет, если бы на два-три месяца стране дали не столь ангажированное телевидение, никто даже не поставит. На деле в ход пойдет производство грубых пропагандистских изделий в виде штампов, которые будут извлекаться не из недр народного ума и сердца, а из работ писавших на эти темы ранее. Этот плагиат будет «творческим», т. е. еще и портящим ворованное. Диссертационный опыт наших «идеологов» — лучшее тому свидетельство. И опять возникнет альтернатива: самобытность — это что, то, чему нас научат знающие о нас лучше нас самих, или же это возможность «быть самому», т. е. искать и находить себя без давления и контроля идейных надзирателей? Конечно, представления об идентичности не кристаллизуются из потоков миллионов сознаний сами собой: об идентичности людям постоянно рассказывают те, кто чуть лучше других владеет головой и пером. Но тогда этот дискурс не надо силой прореживать, как колхозница грядку. Как у нас будут извлекать и формировать новую идентичность, показывает история написания учебника истории, с тихим отбором «лучших ученых», информационным фильтром, игнорированием идеологически существенных замечаний, имитацией профессиональных и всенародных обсуждений и вечной халтурой в деле, делаемом без души и стыда.
Автор — руководитель Центра исследований идеологических процессов Института философии РАН
Публикация основана на статье «Метафизика власти: Идентичность по вызову» из газеты «Ведомости» от 08.11.2013, №207 (3469).
Источник: www.vedomosti.ru/newsline/news/18493811/identichnost-po-vyzovu
|
