Рубцов А.В. Россия в новом веке

ПолитЭкономика

Политико-деловойжурнал

№1-2(25-26), январь-февраль 2010

Россия в новом веке:
догоняющая модернизация или прорыв?

В начале века в России вновь прозвучало слово «модернизация». Именно прозвучало: вошло в официальный обиход, озадачило экспертное сообщество, обаяло фронду, стало предметом острых дискуссий, вплоть до полемики «на поражение». Скоро мы опять убедимся, что слова значат в нашей жизни больше, чем принято думать.

Ранее уже отмечалось, что «модернизация» — слово весомое, ко многому обязывает. И дело не только в том, что с принятием этой идеи всерьез в нашем понимании меняется «исторический размер» предстоящих событий с совершенно особыми аллюзиями из прошлого — времена перемен. Укоренение этого понятия в политической жизни, по сути, означает начало идеологического разворота. Еще вчера царило победное благодушие: все хорошо, прекрасная Россия, все к лучшему в этом лучшем из эффективных менеджментов. Теперь все отчетливее звучат ноты озадаченности, даже тревоги; приходит понимание масштаба задач, ответственности за их реализацию. Пока не ясно, как это совпало: экономический кризис в стране и мире — и расцвет темы модернизации в России. Но известна особая мудрость истории: идеи и слова появляются именно тогда, когда приходит их время.

Приходя в сознание

В России вновь наступает время смыслов.

В конце перестройки и начале реформ люди пытались понять, что случилось со страной и что ее ждет. При разном качестве материалов нельзя отрицать уровня поднимавшихся тогда вопросов. Аналитика сочеталась с мировоззрением. Мнение общества формировали серьезные тексты, а не физиологичные политтехнологии и легкие жанры на ТВ. Страна думала.

Потом общественная мысль стала оседать, как остывающий омлет. Дискуссии становились все более приземленными. Люди занялись кто выживанием, кто приватизацией, потом все вместе (хотя и очень по-разному) — освоением обрушившихся на страну доходов от нефти. Эксперты не исчезли, наоборот, набрали силу и квалификацию, но занялись обслуживанием реальной практики политики и бизнеса. Операциональность подавила рефлексию. Начало «десятых» возрождает Большой Стиль общественной дискуссии. Вновь речь о судьбах страны, о ее истории и будущем, о широких горизонтах. Общество опять начинает думать, а не только разговаривать, пережевывая плоды нефтяной конъюнктуры. Это верный признак того, что страна на пороге серьезных перемен.

Догоняющие и лидирующие модернизации

Кажется самоочевидным, что наша модернизация — опять догоняющая. Это важно для выбора модели модернизации. Неожиданность первая: с логической точки зрения всякая модернизация — догоняющая. Вопреки штампам это справедливо и в отношении лидеров развития. Даже если те или иные модернизации — в технологиях, экономике, культуре, политике или социальности — проводятся кем-то впервые (впервые в мире, в истории), такие модернизации в любом случае догоняют возникшие до них изобретения и открытия — технологические, социальные, нравственные. Модернизация — это приведение к современности. С момента рождения ценной идеи и до ее реализации человек уже отстает, а человечество уже не вполне современно. Горизонт «современности» задается не временем, а идеей, а потому всегда ускользает.

Это не отменяет различия между модернизацией, догоняющей других, и модернизационным самообновлением лидеров. Однако сейчас важнее понять именно общность этих двух планов модернизации, которая оказывается преодолением даже не столько технологического, экономического или политического, сколько онтологического зазора между идеальным и реальным, актом их сближения. Быть современным — значит быть современным в том числе и своим же собственным представлениям о современности. Установка на преодоление такого отставания подчас более значима, чем то, что мы отстаем от чужих идей или их завидных воплощений.

Это важно для новейших ситуаций в инноватике, когда авангардная точка поиска нового становится все более критичной, нуждается в нащупывании и стимулировании, но и в контроле, а также в быстром подтягивании «тылов». Прежде между собственно авангардом и общим потоком модернизаций сохранялась дистанция: идеи часто забегали так далеко вперед, что никакая модернизация в этой современности их догнать не могла. Теперь фантастики как жанра почти нет (не считая антиутопий), и это не случайно. Даже самые смелые чудеса политического проектирования, социальной и генной инженерии, нанороботизации и т.п. перестают быть отчаянными фантазиями, втягиваются в пространство оперативной работы.

Такой взгляд дополняет глобальный план проблемы отставаний внутриполитическим, что сейчас особенно важно для России. Вопрос не в том, как нам «догнать и перегнать Америку», а в том, как изменить себя, свою институциональную среду и политическую систему, свою идеологию, мораль и ценности, чтобы путь от вечно отстающей реальности к нашим же представлениям о современности не был таким затрудненным, замусоренным, а то и вовсе непроходимым. Дело здесь даже не в том, кто лидер, а кто в позиции догоняющего. Главное — в стимуле, в мотиве, во внутреннем источнике развития и саморазвития. Здесь как на войне: на передовой и в тылах мотивы и установки разные.

Зачем модернизация тому, кому некого догонять? — вопрос не тривиальный даже для лидеров, тем более для догоняющих. Возможно, эти вечно отстающие как раз и обречены быть без конца догоняющими именно потому, что у них нет этого «зачем». От ответа на этот вопрос зависит, может ли в принципе субъект догоняющей модернизации когда-нибудь стать лидером. Если же мы этого «зачем» не понимаем и самого этого вопроса даже не чувствуем, место в обозе вечно догоняющих нам обеспечено.

Мотивы лидерства

Среди стимулов всякого рода обновлений есть самое простое, но и самое уязвимое, хрупкое — естественный напор креатива. Не «для чего», а «ни для чего»: из любви к искусству. Это спонтанное давление нового с точки зрения модернизаций важно уже тем, что оно либо есть, либо его нет. Нет ничего труднее, чем задавить человеческое творчество в его отдельных особо сильных проявлениях, но и нет ничего легче, чем загнать общество в некреативную импотенцию.

Эта «романтика» выводит на вполне прозаические индикаторы:

y какие институциональные барьеры приходится преодолевать новому, будь то технологии, экономика, политика или идеология;

y какие ценности, какой тип личности и социальности репродуцируют школа и высшее образование, армия, медицина, собес и быт, повседневные взаимоотношения с властью;

y на какой уровень интеллекта (или граничащего с кретинизмом простодушия) ориентировано широковещательное мировоззрение СМИ и особенно ТВ; зачем и как обрабатывают сознание политтехнологии; на какие ценности и смыслы ориентирована идеологическая работа.

Наконец, крайне важно, как режим и само общество относятся к проявлениям человеческой самостоятельности и независимости, к инакомыслию и инакомыслящим — имея в виду, что инакомыслием является всякое новое, еще не ставшее банальным для начальства и масс.

Значимым мотивом модернизации лидеров являются также амбиции — государства, власти, нации — или просто вождей в истории. За этим мелковатым психологическим понятием могут скрываться «позитивные» смыслы авторитаризма (если таковые вообще бывают) и такие мощные институты, как идеология и производство сознания, ценности престижа, самоуважения, архетипы Славы.

В истории модернизаций трудно переоценить влияние мотивов военной мощи. Это часто недооценивают — или недоговаривают. Но в движущих силах модернизаций военное могущество порой было решающим. Трудно переоценить вред, который наносит сейчас российской модернизации обладание ядерным оружием и пока еще приемлемыми средствами доставки. Ядерный потенциал — одновременно и защита, временное спасение, но и крест России. Подобно расслабляющему до анемии сырьевому проклятью, впору говорить о ядерном проклятии. Даже когда внешнюю угрозу утрируют, в подкорке власти, военных и мирных обывателей остается уверенность в том, что ядерный щит исключит внешнюю агрессию при любом уровне нашей технологической деградации — подобно тому, как цены на нефть «защищают» российскую экономику от краха ничегонеделанья. Немирный атом и нефть продолжают греть русскую печь, с которой с таким трудом слезают у нас Муромцы и Емели.

Помимо Силы и Славы не менее значимый мотив модернизаций — Власть. Причем власть и над себе подобными (здесь и сейчас), и, что теперь особенно интересно, власть над будущим. Лидерство в перманентной модернизации открывает возможность выстраивать мораль и архитектуру нового мира, распределять в нем роли, снимать монопольную ренту. Впервые в истории человечества в этом воздействии на будущее открывается возможность картельного сговора — и никакая конкуренция, никакие антимонопольные службы этому помешать не смогут.

Самое понятное в модернизациях лидеров — экономические стимулы. Легальную монопольную ренту дают именно авангардные новшества. Инновационные прорывы всегда делают держателей нового монополистами. Ситуации временного лидерства крайне эффективно эксплуатируются. Венчурная экономика, по сути, и есть узаконенная афера. Хотите быстро разбогатеть — придумайте что-нибудь небывалое и рисковое.

Наконец, важнейший стимул модернизаций на пике развития — все более полное удовлетворение постоянно растущих потребностей человека (коммунистическое звучание формулы не отменяет содержащейся в ней правды). Человек творит, обновляет и обновляется в том числе и из любви к себе, из сочувствия к себе подобным, ради расширения своих и чужих способностей, ради своего и общего блага, для комфорта. Однако чтобы институт изобретательства работал на человека, человек должен быть ценностью — и как «человеческий капитал», и индивидуально, как Персона, Лицо. Для этого надо высоко ценить себя самого и себе подобных, что с точки зрения идеологии, политики и социальной психологии вовсе не очевидно. Форсированная, но тупиковая модернизация в СССР — классический случай.

Все это — внутренние импульсы саморазвития, самодвижения в истории. Если на них не ориентироваться, модернизация опять выведет страну из исторического тупика… в новое болото. На этот раз, возможно, навсегда.

Модели модернизации: аналоги и специфика

Кажущаяся самоочевидность догоняющего характера нашей модернизации выводит на вполне определенные аналоги — страны второго эшелона, которым за последнее время удались впечатляющие рывки. Однако есть разные типы догоняющих модернизаций. Либо в гонку вступают те, кто в лидерах давно или никогда не был, но гоним внутренним импульсом и перспективой (послевоенная Япония, «молодые тигры», теперь Китай, Индия). Либо вдогонку бросаются утратившие позиции вчерашние лидеры.

Положение России в этом плане двойственно: она и наследница фрагментарного величия СССР — и страна, которой все еще предстоит устранить недоделки советской модернизации. В такой стране, как Россия, инновационное развитие невозможно без фундамента собственно производства. Но этот фундамент нам предстоит не создавать заново, а именно восстанавливать. Все это кардинально отличает нас от «соседей» по догоняющей модернизации в начале нового века.

Уже многократно подчеркивалось, что засматриваться на китайские и им подобные аналоги модернизации некорректно: бешеные темпы от почти нулевого старта при дармовой рабочей силе — для нас этап пройденный. Этот ресурс история дает единожды, и мы им в свое время от души воспользовались. Одновременно страна прошла свой путь социальной и политической модернизации, а потому попытки возврата в авторитаризм порождают не дисциплину в обществе, а разгул в бюрократии. Нельзя заимствовать «хорошее» из авторитарных модернизаций, не взяв остальное как жестокие «обременения». Тогда надо отрывать бизнес от власти, а власть от бизнеса не политическими, правовыми и экономическими методами, а с кровью. Однако вряд ли можно ждать расстрелов министров в государстве, в котором даже вопрос: «Где посадки?!» так и повисает в воздухе. А ведь спрашивал премьер, обаявший страну незабываемым «Мочить в сортире!». В наших условиях авторитаризм означает не руление процессом модернизации сверху, а манипулирование авторитарным верхом снизу, со стороны средней и низовой бюрократии и связанного с нею бизнеса. Власть изредка не отказывает себе в удовольствии публично унизить олигарха. Это потому, что все остальное время «хвост рулит собакой», даже когда верх думает, будто принимает самостоятельные решения.

У нас часто рассуждают о «твердой руке» вне времени и места. Если где-то модернизация идет при «завинченных гайках», значит, это и есть пример для России. Однако у нас такое завинчивание душит не произвол и злоупотребления администрации (как в используемых аналогах), а инициативу и энергию, сам дух бизнеса, творчества и предпринимательства. Зажим наверху автоматически передается вниз, по вертикали — и оборачивается внизу рэкетом регуляторов и рейдерством приставов, поборами представителей контроля и надзора, торговцев госстандартами, сертификатами и лицензиями, бюрократическим садизмом и хамством в социальных службах. И это не недоработки ручного управления, а системная особенность такого рода вертикалей в условиях полусвободы.

Такая же проблема есть в стратегии реиндустриализации. Одно дело — создавать индустрию, которой не было и еще нет. Тогда есть возможность использовать административные рычаги, собирать страну в кулак, играть на мобилизации. Но нам предстоит восстанавливать индустрию, которая уже была и еще есть, но гибнет, причем даже не столько от «голландского синдрома» (который, тем не менее, работает — при всем героическом скряжничестве Минфина), сколько от административного пресса. Понятно, как становится неконкурентоспособной отечественная продукция при высоких ценах на товары сырьевого экспорта. Но непонятно, как она может быть конкурентоспособной при любых ценах на нефть и при любых курсах валют, если в ее цену зашита административная рента, истинных масштабов которой часто не знают даже сами хозяева компаний. В этих условиях начинать реиндустриализацию наращиванием административного влияния означает усиливать как раз то, от чего производство гибнет и вследствие чего сама проблема реиндустриализации возникает. Это как человеку, загибающемуся от стрихнина, добавить для поправки немного циана.

Сюда же присоединяется вопрос о модернизации высоко- и постиндустриальной: об экономике знаний, об особо высоких переделах и технологиях, о наукоемких производствах и продукции с доминированием добавленной стоимости, о лидирующих инновациях. Если мы это для России все же хоть как-то имеем в виду, то надо понимать: и реиндустриализацию, и модернизацию постиндустриального типа придется проводить в одной стране, с одной и той же властью и политическим режимом, в одной и той же институциональной среде. Значит, необходимо ориентироваться на максимальную модернизацию общественно-политической системы. Иначе человеческий капитал будет и дальше частью лежать без движения, частью — утекать за рубеж, к нашим глобальным конкурентам.

В отстаивании административной, «ручной» модели модернизации часто акцентируют именно мотив скромности: в хай-теке и инновациях мы все равно отстали, а потому, чем экспериментировать со свободой, лучше пройти зады модернизации задами политического развития. В эту схему не укладывается одно — образованное, по-своему изобретательное и энергичное население (не говоря уже об интеллектуальном активе, который демонстрирует чудеса, но только не у нас). Мы просто не имеем права заранее приговаривать страну: на что именно способна Россия в инновациях, можно узнать, только дав ей такую возможность, создав хотя бы нормальные условия для инновационного развития, убрав все сдерживающее.

Выбор модели

В выборе модели необходимо избавиться от мифов:

наша реиндустриализация не может быть проведена методами, которыми стартуют догоняющие модернизации второго эшелона: у нас другая природа отставания;
наше место в будущей экономике знаний, хай-тека и сплошных инноваций будет определяться тем, насколько уже сейчас окажется модернизированной система;
наукоемкое и инновационное будущее нельзя создать в заповедниках, под специально выделенной административно-управленческой вертикалью — иначе ростки нового будут либо вечно жить под колпаком власти, либо умирать при первом же контакте с нашей отнюдь не инновационной реальностью.

В последнее время множатся идеи создать где-то под президентом кусочек другого государства и другой страны, в котором модернизация якобы пойдет в особых условиях и полным ходом. Не пойдет, поскольку косное окружение не будет безучастным и окажется сильнее. Получится демо-версия, да и то только для себя.

Проблема модернизации имеет для России сразу два равновесных плана: мы периодически вынуждаем себя бросаться догонять другие страны — и мы же, сплошь и рядом опережая мир и самое время, отстаем от самих себя в части интеллектуальных и духовных прорывов, знания и изобретательства, превращения новаций в инновации. Теперь нам опять предстоит догнать других, но мы этого не сделаем, если не научимся догонять себя, если не перестанем жить в вечном отставании от своих же собственных представлений о современном и должном.

Догонять и учиться самим идти вперед — почти одно и то же, но именно почти.

Текст: Александр Рубцов, руководитель Центра исследования идеологических процессов Института философии РАН