№ 1
История Кристофера
Алан и Верити — наши близкие друзья. Моя жена Силия и я знакомы с этой семьей уже давно и многое знаем друг о друге. Весной 1996 г. мы проводили вместе вечер и Верити сказала, что ждет ребенка. Эта новость настроили нас на радостный лад. Но через 2 недели мы узнали печальное известие. При УЗИ, на 20-й неделе, были обнаружены аномалии развития и поставлен диагноз: синдром Эдуардса — редкое хромосомное заболевание, которое сопровождается тяжелыми отклонениями в развитии, глубокой умственной отсталостью и неизбежно заканчивается смертью в раннем возрасте.
При таком диагнозе любой акушер станет рекомендовать аборт. «Какой смысл продолжать беременность, если у ребенка все равно нет шансов на выживание?»
Алан и Верити решили отказаться от аборта.
Ниже приведено интервью, в котором журналист Ник Пейдж беседует с этой парой.
Ник: Почему вы решили не делать аборт?
Верити: Думаю, что, когда я была на 20-й неделе беременности, мы уже познакомились с ребенком на ультразвуковом исследовании. Мы знали, как он выглядит, его руки и ноги, знали все, чем он болеет. К тому времени он уже стал для нас настоящим человеком. У меня просто в голове не укладывалась мысль прервать жизнь, которая к тому времени была уже полностью сформирована.
Ник: Оглядываясь назад, какой отпечаток, сказали бы вы, оставил в вашей жизни Кристофер?
Верити: Он подарил нам шанс побыть родителями, чего, согласись мы на аборт, мы могли бы лишиться. Каждый из нас настолько смог стать обычным родителем, насколько это возможно с таким ребенком, со всеми вытекающими отсюда радостями и печалями.
Алан: Представьте, если бы мы согласились тогда на аборт, а затем обнаружили юы, что у нас больше никогда не будет детей? Тогда бы мы остались абсолютно ни с чем.
Верити:И еще, мы учились общаться с ним, как с человеком. То есть мы не знали до конца глубины его инвалидности, не знали даже, будет ли он узнавать нас. Но мы смогли установить с ним контакт. Он общался с нами, а мы с ним. Эта способность наладить отношения с другим человеком доставила нам много радости.
Ник: Кристофер оставил след не только в вашей жизни — он привлекал внимание и других людей. Как вы думаете, почему?
Верити: У него была абсолютно удивительная способность пробуждать в людях любовь. Он мог растопить даже самые холодные сердца.
Ник: Насколько я знаю, он также смог повлиять и на работу местного хосписа.
Алан: Да, это было просто поразительно. Верити иногда посещала хоспис и брала сына с собой на обходы. Та были умирающие больные, но у них возникало желание подержать малыша, который к тому времени тоже был близок к смерти и нуждался в паллиативной помощи. Совершенно удивительно было видеть, как умирающие взрослые проникались чувствами к умирающему ребенку.
Верити: Одна из пациенток хосписа, Битти, умиравшая от лейкемии, испытывала особенно нежные чувства к Кристоферу, и однажды, когда я навещала ее, она сказала: «Пока что, Кристофер, я не знаю, кто из нас умрет первым. Может, ты, а может, я. Но я буду встречать тебя на небесах с распростертыми объятиями».
Кристофер умер через 7 месяцев, летом 1997 г. Один из моих друзей подвел следующий итог его жизни: «Хотя он сам и не успел вырасти, он дал вырасти другим».
Алан и Верити, их родственники и друзья познали слезы и горечь, которые не покидают их и по сей день. Но за всем этим скрывается христианское убеждение, что жизнь даже самого слабого и самого искалеченного человека обладает бесконечной ценностью.
№ 2
Врачам чрезвычайно важно знать эту страницу истории: ока показывает, насколько легко медицина из самой благородной профессии может быть извращена под давлением общества и политики. Эти события описаны в ряде источников, включая работу Роберта Проктора «Расовая гигиена: медицина при нацистском режиме». Проктор и другие историки упоминают, что преступления против человечества совершались высокопоставленными немецкими докторами задолго до начала войны.
В 1920 г. Альфред Хок, профессор медицины, и Рудольф Биндинг, профессор правоведения, выпустили книгу «Устранение и уничтожение бессмысленных жизней». В ней они приводили доводы, что принцип «допустимости убийства» должен применяться к больным с неизлечимыми болезнями. Они утверждали, что право на жизнь должно быть заработано и оправдано, а не просто полагаться из догматических соображений. Те, кто не способен на человеческие чувства, — это «балласт» и «пустая человеческая шелуха», заполнившие психиатрические заведения и не способные познать ценность жизни. Их существование бессмысленно, а их уничтожение не только приемлемо, но и гуманно.
К 1935 г. популярные журналы по медицине и расовой гигиене стали печатать графики, в которых отражались расходы на содержание клиник за счет здоровой части общества. На одном плакате изображался здоровый человек, несущий двух калек. Подпись гласила: «Ты тащишь на себе бремя. Больные с генетическими заболеваниями к шестидесяти годам жизни обойдутся тебе примерно в 50 тыс. немецких марок».
Учебники по математике, выпущенные в 1935 г., содержали задачи, в которых ученик должен был подсчитать средние расходы государства на содержание домов для умственно больных и эпилептиков.
Такие подсчеты составляли обоснование программы эвтаназии, которая была утверждена многими немецкими врачами. После войны были найдены подробные подсчеты сэкономленных средств только одним центром по эвтаназии, Хартхеймом. Истребление, или, как это тогда называлось, «дезинфекция», за период работы этого центра 70 273 человек позволяло правительству Германии экономить 245 955 немецких марок в день.
В 1949 г. американский психиатр Лео Александр, присутствовавший на заседаниях Нюрнбергского военного суда, написал доклад «Медицинская наука при диктатуре». В нем он проследил корни происхождения нацистского движения в поддержку эвтаназии. «Все началось с того, что врачи согласились с идеей, легшей в основу движения за эвтаназию, что существует такое понятие, как «бессмысленная жизнь». В начале под этим подразумевалось существование больных с тяжелыми и хроническими заболеваниями. Постепенно в эту категорию стали входить социально непродуктивные, идеологические враги и расово непригодные… Но важно отметить, что началом такого образа мыслей стало отношение к неизлечимо больным».
\\ По книге Дж. Уайатт. На грани жизни и смерти. СПб., 1993 г. - С. 219-221; 247-248.
Наталия Хафизова
Ирина, очень интересные ситуации. Выскажу абсолютно спонтанное видение нравственной проблематики, описанных тобой случаев. Как мне видится, их можно рассмотреть не только в проблемах биоэтики, но в темах, где затрагиваются вопросы ответственности и любви, особенностей моральной регуляции..
При аборте мы имеем дело с нерожденным еще человеком, не способным принимать самостоятельные решения. Не ребенок спрашивает об аборте, а родители и общество спрашивают о ребенке в проблеме аборта (нужен ли он сам для себя? Нужен ли он для родителей и общества?) При принятии решения о нем важны не только медицинские показания, но и социальные, а также наличие той или другой ценностной основы. Вообще, главными вопросами в нравственной проблеме аборта: что есть любовь к человеку? И насколько мы являемся честными с самим собой при принятии решения? Насколько для нас интересы ребенка важнее наших собственных целей, амбиций. (Не является обречение ребенка на страдание некой формой чрезмерного самолюбования, стремления быть героем в глазах общественного мнения или вообще способом самосохранения в обществе из страха перед общественным мнением?) Мы не можем вывести критерий более нравственных или менее нравственных оснований для аборта. А факт ответственного отношения к собственному бытию в виде вопрошания о судьбе неродившегося ребенка и совершения выбора делает их нравственно равноценными. Надо признать, что все они равнозначны как в своей нравственности, так и в своей безнравственности. В любом случае, это остается на совести каждого, кто принимает решение об аборте.
При эвтаназии мы имеем дело с живущим человеком, его личностью, его волей к жизни или к смерти. Дело близких – принять или не принять его решение, взяв на себя всю полноту ответственности. (Только из любви и сострадания мы можем принять решение об эвтаназии. Действительно, пора прекратить мерить всех по одной линейке, что все должны быть сильными, страдать и понимать, что страдание возвышает… Но слишком легко любить сильных. Надо любить человека таким, каков он есть со всеми его слабостями, а не свое идеальное представление о нем. Естественно, стоит приложить максимум усилий, чтобы вдохновить человека на жизнь, но если он все-таки принимает решение о прекращении своих страданий, то это надо принять во внимание, ведь это – как последняя просьба умирающего, которая священна перед лицом смерти).
Эвтаназия в ситуации комы делает похожей проблему эвтаназии на проблему аборта, т.к. мы имеем дело с человеком, не способным на волевое действие. Хотя, и здесь при эвтаназии волевое действие присутствует как потенция: что там происходит с человеческим сознанием, полным жизненного опыта волевых решений, нам не известно. Так что принятие решения об эвтаназии в ситуации комы – это решение на свой страх и риск сквозь те же вопросы: что есть любовь к человеку? И насколько мы являемся честными с самим собой при принятии решения? Насколько для нас интересы другого важнее наших собственных целей, амбиций?
Также, второй кейс замечательно, мне кажется, высвечивает проблему выбора ценности для реализации социальной ответственности: человек для общества или общество для человека? Насколько действительно ответственной является позиция уничтожения тех, кто ослабляет общество (больных, убогих)? Через анализ этой ситуации можно выйти на границы применения эвтаназии, на понимание того, что эвтаназия (как и все ситуации прикладной этики) – это уровень личных, индивидуальных решений человека, а не социальных институтов.
С точки зрения права, эвтаназия и аборт могут иметь правовую регуляцию в виде разрешения или запрета на эти действия. но тут же возникает моральная проблематика.
1) Каков должен быть характер правовой регуляции?
- если разрешение как рекомендация, то по каким показаниям? Может ли эвтаназия делаться по социальным показаниям?
- если разрешение как обязательное «да», или запрет как обязательное «нет», то здесь моральная проблема может возникнуть в форме индивидуального выполнения или невыполнения предписаний и запретов.
2) Насколько медицинские показания стоит принимать во внимание? Или, непринятие медицинских показаний как основных – насколько это ответственно?
3) Какие гуманистические ценностные системы могут сталкиваться друг с другом при анализе моральных мотивов ситуации эвтаназии и аборта?
Извини, за сумбурность.
Ольга Зубец
Дорогая Ирина - спасибо за кейс или за кейсы - ибо их можно рассматривать и в единстве и как самостоятельные ситуации. Мне кажется, что главная проблема (не теоретическая а кейсосозидательная) заключается в том, что эти ситуации - во всяком случае в том виде, как они описаны, выглядят вполне однозначно по своему оценочному смыслу - и могут служить скорее примерами, иллюстрациями некоторых ценностных высказываний. Мне кажется, что в основу кейса лучше ложится ситуация, не имеющая, в принципе не имеющая в данный момент истории однозначной оценки и явного теоретического ответа. По-моему, и Ваши ситуации могут быть поданы, увидены так, что однозначность исчезнет. Иными словами, возможно пойти по пути изменения или расширения ценностного контекста. В западных рекомендациях (правда студентам, но мы ведь еще студенты в этой области) по написанию кейсов одним из главных методов является переформулирование ситуации так, чтобы ее ценностное содержание стало иным, в идеале - прямо противоположным. Или прямое формулирование противоположного первоначально очевидному теоретического взгляда с соответствующими аргументами. Возможно, стоит целенаправленно встать на принципиально иную позицию и осветить те же ситуации в ином свете. Конечно, это не просто с нацистскими врачами - преступниками. И я думаю, вы не усомнитесь в моем отношении к ним. Тем не менее, и тут существуют некоторые проблемы. Ведь в истории врачей часто обвиняли в богохульстве и преступлении - например, когда они выкапывали свежезахороненные трупы для проведения анатомических исследований. Тем не менее, в истории науки подобные действия оцениваются как героические. Где же здесь критерий? Может ли вообще современность оценивать сама себя, зная о столь резком изменении оценок в ходе истории? Конечно, выкапывание трупов может и не соразмерно уничтожению народов и медицинским экспериментам в концлагерях, но тем не менее, что-то общее есть и здесь. Аналогичные шаги необходимы и в отношении первой ситации с абортом и больным ребенком. Выбор родителей выглядит совершенно гуманным и достойным - но тогда тут философу не очень много есть, чем заняться. Вот если бы Вы попробовали сформулировать лишь один теоретический тезис, как-бы иллюстрирующийся описанным случаем, а потом привели прямо противоположный с соответствующими аргументами - это сразу бы превратило ситуацию именно в кейс. Допускаю, что подобную работу легче сделать не самому (т.к. вы уже погружены в предложенный контекст) - для этого мы и объединены в ассоциацию и , как задумывалось - можем творить совместно. Но чтобы помочь коллегам подключиться, я думаю, Вам стоит попробовать обозначить границы кейса (он один или их два) и сформулировать нв первый взгляд очевидное ценностное или теоретическое (ценностно-теоретическое) утверждение. А мы попробуем воспринять его в качестве красной тряпки перед носом быка.
Елена Кундеревич
Как можно «проблематизировать» кейс №1:
а) Родители хотят оставить больного ребенка, но здоровью матери грозит серьёзная опасность;
б) Отец ребенка и его родственники против рождения ребенка;
в) До родов не было УЗИ обследования, ребенок родился с серьезной патологией. Мать отказывается от ребенка, родственники убеждают забрать и воспитывать;
Представленные варианты «проблематизации», конечно, создают совсем другие ситуации. Если оставить историю кейса №1, то дополнить ее можно, еще более драматизируя. Например, обстоятельством, что мать ребенка умирает в тяжелых родах.
Возможные вопросы к студентам:
1. Может ли (и должно ли) общественное мнение влиять на будущих родителей в вопросе их выбора? (при постановке подобных диагнозов на УЗИ обследовании?)
2. Позволяет ли врачебная этика убеждать пациента делать выбор в сторону аборта, если есть угроза здоровью матери?
3. Должны ли медики оказывать психологическую помощь супружеской паре, если они решили оставить «опасного» ребенка?
4. Насколько равные права имеют оба родителя в вопросе обсуждения: «аборт – роды» ?
Ирина Василевская
«История Кристофера»
I. Обоснование выбора истории.
Соображение первое.
Студенты-медики приходят на занятия по этике уже со сложившимися стереотипами, особенно в отношении биомедицинской проблематики.
Для гуманитариев аборт — это «убийство», «нарушение права на жизнь» и т.д. Однако студенты-медики рассматривают аборт прежде всего в узко медицинском аспекте, а также готовы принять во внимание экономические и социальные аргументы, напр.: если аборт делает женщина одинокая, малообеспеченная, которая сомневается, что сможет обеспечить ребенка «всем необходимым», дать ему хорошее воспитание и образование и т.д., то ее решение вполне оправдано и не вызывает никаких «нравственных сомнений».
Если же плод страдает тяжелой неизлечимой патологией, то ситуация становится абсолютно однозначной и «автоматически» решается в пользу аборта.
Установку, лежащую в основе таких убеждений, я обозначила так: «хорошая» смерть лучше, чем «плохая» жизнь».
Соответственно, выбор истории связан с тем, чтобы показать студентам-медикам возможность принципиально иного взгляда на проблему аборта, вывести ситуацию аборта из сугубо медицинского контекста в плоскость «человеческую».
В «истории Кристофера» у всех действующих лиц есть имена — в отличие от «историй болезни Р.», есть интервью, где повествование ведется от первого лица, определенная доля эмоциональности... — Как мне кажется, благодаря этим приемам преодолевается элемент «отчуждения», в целом свойственным медицинской практике, и каждый из студентов может воспринимать эту ситуацию, не как обращенную к «профессионалу-медику», а к человеку, который существует и в других «бытийных контекстах»…
Соображение второе.
Предполагается, что история не используется в начале обсуждения проблемы аборта как таковой. Думаю, будет лучше обратиться к ней тогда, когда студенты уже высказались на эту тему, прозвучали возможные аргументы «за» и «против».
Как показывает практика семинарских занятий в Минском мединституте, ситуацию «аборт по медицинским показаниям» (тяжелая патология плода) воспринимается аудиторией совершенно однозначно и никаких дискуссий не вызывает: студенты единодушно за аборт.
Этот момент обсуждения представляется мне оптимальным для привлечения «истории Кристофера».
II. Проблемы, на которые можно выйти через эту ситуацию.
А) Ценность жизни.
Обсуждение можно разбить на два направления: «Ценность моей жизни для меня» и «Ценность моей жизни для другого». Тем самым возможно подвергнуть сомнению две сомнительные с точки зрения морали установки:
— «безнадежно больной человек страдает, следовательно, для него самого жизнь не имеет ценности»;
— «безнадежно больной человек не приносит никакой экономической пользы обществу, «стягивает» на себя ценные ресурсы, ничего не давая взамен, следовательно, его жизнь не имеет ценности для других».
Б) Смысл жизни.
В) Эгоизм-альтруизм.
На примере родителей Кристофера можно обсудить, из каких мотивов они оставили ребенка. Из «альтруизма»: «не отнимать жизнь у ребенка»; «быть — в любом случае лучше, чем не быть» и т.п. Или из эгоизма: им хотелось «почувствовать себя родителями» — и они использовали этот шанс для «решения собственных проблем». (Спасибо Рубену Грантовичу за ценное дополнение!)
Г) Что есть любовь к человеку? (предложение Наташи хафизовой).
Д) Автономия морали.
Возможно, в другой аудитории это было бы неуместно, но, как мне кажется, «история Кристофера» дает возможность показать студентам-медикам, что «моральная целесообразность» может противоречить целесообразности «экономической» или «медицинской», но, при этом, иметь серьезные и достойные основания.
Во вторых, этот пример показывает, что есть реальная возможность поступать согласно собственным убеждениям даже тогда, когда определенное сообщество оказывает сильное давление на личность (в данном случае — «тотальная» убежденность медиков в бесспорной необходимости аборта по медицинским показаниям).
III. Поскольку медицина — сфера патерналистская, я также позволяю себе в заключение сделать патерналистский ход и представить студентам реальные материалы анкетирования врачей, работающих в интернате с умственно отсталыми детьми.
«Педиатр Юрген Трогиш, работающий с умственно отсталыми детьми, задавался вопросом о том, какой смысл в их жизни и есть ли этот смысл вообще.
Он читал вводный курс для новых сотрудников медицинского центра. После года занятий слушатели заполняли вопросник, где был и такой вопрос: «Какие перемены произошли в Вашей жизни с тех пор, как Вы начали работать с инвалидами?».
Среди ответов были такие:
· Впервые в жизни я почувствовал, что делаю важное дело.
· Теперь я могу делать то, на что никогда не считал себя способным.
· Я впервые работал с умственно отсталым человеком, но теперь я больше не думаю о ней, как об умственно отсталой. Она — человек.
· Я стал более чувствительным к человеческому страданию, у меня появилось желание помогать.
· Я задумался над тем, что же самое главное в действительной жизни.
· Работа обрела для меня новый смысл. Я чувствую, что нужен другим.
· Я научился терпению, научился радоваться даже незначительным улучшениям.
· Наблюдая за умственно отсталыми, я лучше понял себя.
· Я стал более терпимым. Мои мелкие проблемы не кажутся мне больше такими серьезными, я научился принимать себя со всеми своими недостатками. Но главное — я научился ценить маленькие жизненные удовольствия.
Благодаря этим ответам Трогиш нашел ответ и на свой вопрос. Смысл жизни этих детей — в переменах, которые происходят в тех, кто с ними работает»…
Ольга Зубец
Мне кажется, кейс начинает приобретать содержание, и, возможно, стоит сформулировать аргументы не в защиту рождения и краткой жизни Кристофера, а контаргументы, даже если эта точка зрения для Вас (как может и для меня) неприемлема. Существуют ли такие контаргументы не экономического или медицинского, а философско-морального характера? Возможно, именно на этом этапе была бы полезна помощь других участников, не столь погруженных в данную ситуацию. Вряд ли существуют аргументы в пользу убийства или не жизни. Но ведь легализация аборта - особенно по медицинским показаниям - считается прогрессивным и гуманным шагом. Что это? Расхождение морали с другими формами сознания? Конфликт общественного и индивидуального? Что делать врачу, если вы расширяете ценностное поле восприятия им этой ситуации? Насколько правомерно обосновывать чью-то жизнь ее позитивно-эмоциональным влиянием на других людей, но при этом отвергать аналогичные контраргументы (аналогичные - в смысле ведущие речь также о влиянии на других и сообщество). Возможно, стоит соотнести такого рода аргументы в целом и аргументы, опирающиеся на самоценность человека - вне последствий его пребывания в этом мире. Ведь для других родителей рождение такого ребенка может обернуться непреодолимой трагедией и гибелью.
Ирина Василевская
Здравствуйте, Ольга!
Спасибо!
Правильно ли я поняла: необходимо «адаптировать» мою ситуацию к проблеме аборта как такового?
Собственно, выбор именно этой истории был обусловлен непосредственно «спецификой» медицинского ВУЗа, тем обстоятельством, что студенты «с головой» погружены в установку на то, что ситуация «аборт по медицинским показаниям» не является ситуацией выбора «по определению», изначально…
И моей целью было показать им иной «срез» этой ситуации, существование моментов неоднозначных и даже позитивных там, где они «запрограммированы» видеть исключительно «зло»…
Поэтому мне хотелось бы уточнить: в формате работы нашего проекта необходимо «универсализировать» мой кейс? Сделать его «пригодным» для использования в других аудиториях?
Ирина Василевская
По-видимому, список проблем
(напомню: А) Ценность жизни; Б) Смысл жизни; В) Эгоизм-альтруизм; Г) Что есть любовь к человеку?; Д) Автономия морали),
на которые можно выйти через «Историю Кристофера», с необходимостью следует дополнить и проблемой аборта.
И, если я правильно поняла, данный этап работы предполагает обращение к содержательному наполнению того «скелета» кейса, который образовался к настоящему моменту.
Начну с обзорного материала «Проблема аборта и детоубийства в античной и ветхозаветней культурах».
Древняя Греция и Рим
Как аборт, так и детоубийство широко практиковались не только в примитивных народностях, так и развитых цивилизациях античности. В греческих городах-полисах и в Римской республике услуги по выполнению абортов предоставлялись как профессиональными, так и непрофессиональными абортмахерами, а также некоторыми врачами. Методы индукции аборта включали манипуляции на животе и матке, использование препаратов из трав, применение хирургических инструментов, специально созданных для этих целей.
Услуга была платная, поэтому чаще всего к ней прибегали богатые женщины. Наиболее частой причиной аборта было желание скрыть внебрачные связи, хотя известно также, что состоятельные дамы нередко прибегали к аборту, чтобы сохранить внешнюю привлекательность.
Правителей греческих полисов беспокоила проблема перенаселенности, ведущая к голоду и социальному неустройству. Аборт и детоубийство рассматривались как разумная альтернатива этой угрозе.
Кроме того, в иерархии греко-римского общества самую нижнюю ступеньку занимали рабы, дети, инвалиды, прокаженные. Дети воплощали собой слабость, незрелость, зависимость, поэтому неудивительно, что ими пренебрегало общество, в котором ценились атлетические способности, сила и мужественность. Считалось, что значимость и ценность ребенка прямо пропорциональны его будущему вкладу в развитие государства.
Практика абортов поддерживалась множеством знаменитых писателей и философов. О приемлемости и распространенности детоубийства можно судить по частым упоминаниям в комедиях и театральных драмах того времени.
Платон в работе «Республика» утверждал, что беременные старше сорокалетнего возраста обязаны делать аборт, вероятнее всего, потому, что беременность в этом возрасте была связана с более высокой материнской смертностью и большей частотой пороков развития плода.
В «Политике» Аристотеля рекомендуется не только аборт, но и детоубийство, если существует риск рождения «деформированного ребенка» или в семье уже есть много детей. Кроме того, Аристотель выступал за принудительное умерщвление больных детей: «Нужно принять закон, чтобы родители не оставляли в живых уродцев».
В свою очередь, Сенека в произведении «О гневе» писал: «Мы… убиваем свирепых и диких быков, уничтожаем уродливое отродье, мы даже топим детей, оказавшихся при рождении слабыми или больными. Но не гнев, а здравый смысл позволяет отделить вредное от здорового».
Во II в до н.э. историк Полибий писал, что в Греции не было запрета на убийство младенцев — ни с пороками развития, ни здоровых.
Таким образом, в обществе преобладало мнение, что человеческая жизнь не имеет внутренней ценности и приобретается только после рождения. Плод и новорожденный не обладают изначально присущим правом на жизнь.
Во-вторых, считалось, что ценность жизни заключается прежде всего в ее полезности — частично для родителей, но гораздо важнее — для государства. На здорового новорожденного смотрели как на будущего крестьянина, солдата или мать. Другими словами, ценность новорожденного основывалась исключительно на его потенциальной способности принести в будущем пользу обществу.
В-третьих, подразумевалось, что здоровое и гармоничное тело не только необходимо для выживания, но является важнейшей составляющей человеческого достоинства. В культуре, преклонявшейся перед мужественностью, инвалиды, слабые и больные рассматривались как неполноценные люди.
Аборт мог рассматриваться как зло с точки зрения угрозы жизни матери, которая, несомненно, представляла ценность для государства. Кроме того, тайный аборт, о котором женщина не ставила в известность своего мужа, рассматривался как покушение на его «собственность».
Интересно отметить, что, хотя сама практика абортов и детоубийства время от времени и подвергалась критике, ее этичность почти не вызывала сомнений.
Иудео-христианский взгляд
Ветхозаветный период
Отношение к аборту и детоубийству в иудейской культуре того же исторического периода радикально отличалась от греко-римской позиции. Оно основывалось на учении об образе Божьем в человеке: каждый, будь то взрослый или новорожденный, больной или здоровый, раб или свободный, обладает внутренней ценностью, поскольку является уникальным проявлением образа Божьего. И, согласно Торе, сознательное уничтожение любой человеческой жизни оскорбляет достоинство Бога (Быт. 9: 6).
Мишна, в которой зафиксировано традиционное раввинское учение, утверждает, что Бог создал одного человека (Адама), чтобы напоминать потомкам: «Любому, кто убьет человека, Бог поставит в вину убийство целого мира, и любому, кто спасет жизнь одного человека, Бог зачтет как бы спасение целого мира».
Для древней иудейской мысли человеческая жизнь обладала большой ценностью, что также распространялось и на плод, который считался уникальным творением Яхве, созданным с определенной целью. Однако раввины учили, что допустимо лишить жизни плод, если это необходимо для спасения матери. Но с момента рождения младенец считался полноценным членом общества, обладающим полными правами на защиту, как любой другой человек, достигший зрелости.
Второй причиной формирования отрицательного отношения к абортам и детоубийству было требование Бога к сильным защищать слабых. Несмотря на то, что на страницах Торы плод и новорожденные упоминаются редко, нет никаких сомнений, что их рассматривали как особо беззащитных, и потому считалось, что Господь повелевает защищать их от всяких злоупотреблений. Языческий ритуал жертвоприношения детей был недвусмысленно осужден в ветхозаветном законе (Втор. 18: 10), а умерщвление ребенка считалось преступлением перед всем израильским народом. — В то время как среди народов, окружавших Израиль, было весьма распространенным оставлять детей на смерть, о чем свидетельствуют многочисленные упоминания в книгах ветхозаветных пророков.
Филон Александрийский, широко известный еврейский апологет, пишет: «Детоубийство — это несомненное убийство, поскольку закон обращает внимание не на возраст, а нанесение вреда человеческому роду».
Римский историк Тацит, который часто высказывался по поводу странных традиций других народностей, считал, что необычное отношение евреев к новорожденным достойно внимания. Он пишет, что у евреев было запрещено бросать детей, более того, «убиение недавно родившегося младенца рассматривалось ими как преступление».
Ранняя церковь
Новый завет подтверждает ветхозаветную позицию, что жизнь младенцев и детей обладает неотъемлемой ценностью. В некотором смысле учение Иисуса отстаивает еще более радикальную позицию, чем взгляды Его современников. Иисус проповедовал, что принять малое дитя во имя Его — значит принять Самого Христа и Отца, Его пославшего (Мф. 18: 5, Мк. 9: 36, 37).
В отличие от иудейских проповедников, Иисус уделял большое внимание детям и в Новом завете ясно прочитывается Его особое к ним отношение. Например, Он упрекал Своих учеников, когда те не допускали к Нему детей для благословения; оставлял дела, что бы провести время с детьми (Мф. 19: 13-16; Мк. 10. 10: 13-16).
Несмотря на то, что в Новом завете аборт и детоубийство не упоминаются, в нем встречается слово pharmakeia и его производные, которые перечисляются в списке злодеяний, противопоставленных христианским ценностям (см.: Гал. 5: 20; Отк. 21: 15). Греческое «pharmakeia» подразумевает использование лекарственных средств, включая применение растительных ядов, с тем, чтобы отравить человека или вызвать выкидыш.
Ранние христианские трактаты «Дидахе» («Учение двенадцати апостолов») и «Послание Варнавы» служили воспитанию верующих в практических аспектах христианской жизни. Они датируются I-II вв. н.э. и содержат наставление о двух путях: пути света и пути тьмы. Путь света — это путь любви к ближнему, заботы о человеческой жизни во всех ее проявлениях. А путь тьмы — это соучастие в убийстве, прелюбодеянии, мужеложестве, блуде, магии, абортах и детоубийстве.
В раннем Средневековье Климент Аександрийский, выступая против абортов, называл их бесчеловечными. Он писал: «Те, кто, пытаясь скрыть свою аморальность, пользуются абортивными лекарствами, чтобы извергнуть плод мертвым, убивают в себе человеческие чувства».
В первые три века нашей эры христианские апологеты не раз подчеркивали, что они против убийства в любой его форме, в том числе боев гладиаторов, абортов и детоубийства.
Но ранняя Церковь не остановилась на простой оппозиции этим языческим обычаям и предложила альтернативные пути. Спасение жизней сирот и подкидышей было возведено в ранг особой христианской обязанности, поскольку часто речь шла о спасении детей, брошенных родителями. А с ростом числа брошенных детей в III-IV вв. начали появляться первые христианские приюты.
В 374 г., после того, как христианство было признано официальной религией Римской Империи, детоубийство и отказ от ребенка были официально признаны уголовно наказуемыми деяниями, и родителей принудили заботиться о своих детях. К концу IV в. появились христианские больницы, где часто сооружалась отдельная пристройка для воспитания брошенных детей.
\\ По книге Дж. Уайатт. На грани жизни и смерти. СПб., 2003. С. 157-200.
Боронникова В.
Ирина, здравствуй!
Просмотрела твой материал. Несколько дополнений:
1. Неплохо было бы провести параллель с взглядом современной христианской церкви на данную проблему. Многие священнослужители в своих воззваниях опираются не на старые церковные догмы, а на современные научные исследования. Например «Не убий» Священника Александра Захарова (текст у меня есть); Митрополит греческой православной церкви Мелетий и др.
2. Р.Баллестрини: «Самым верным доказательством того, что некий народ дошел до крайней точки своего нравственного падения, будут те времена, когда аборт станет считаться делом привычным и абсолютно приемлемым». Определенный цинизм в подходах к решению данного вопроса присутствует у современных молодых людей, считающих аборт естественной операцией, т.е. «делом привычным и абсолютно приемлемым». Тем более, что со стороны государства не предпринимается каких-либо шагов для изменения ситуации. Краткий экскурс в историю, мне кажется, действительно нужен в твоем кейсе – жестокие законы древних времен позволяли спокойно умерщвлять детей, а гуманные законы современности, по существу оправдывают то же самое.
3. Я заметила, что когда мы рассматриваем данную проблему на семинарах, очень часто студенты поднимают вопрос, касающийся справедливости и гуманности по отношению к здоровым и больным людям. Справедливо и гуманно (с точки зрения многих) лишать жизнь больных людей (это касается и эвтаназии), но негуманно лишать жизни здоровых, в том числе младенцев, рожденных и во внутриутробном состоянии. В этом отношении, интересной показалась дискуссия, которая завязалась, когда студентам был предложен текст Ницше, а именно: "Больной - паразит общества. В известном состоянии неприлично продолжать жить. Прозябание в трусливой зависимости от врачей и искусственных мер, после того как потерян смысл жизни, право на жизнь, должно бы вызывать глубокое презрение общества. Врачам же следовало бы быть посредниками в этом презрении, - не рецепты, а каждый день новая доза отвращения к своему пациенту… Создать новую ответственность, ответственность врача, для всех случаев, где высший интерес жизни... требует беспощадного подавления и устранения вырождающейся жизни – например, для права на зачатие, для права быть рожденным, для права жить" (Сумерки идолов, или как философствуют молотом. Т.2. –М.: Мысль, 1990.С.611) Может пригодится?
Ирина Василевская
Дорогая Вилена!
Спасибо за ответ!
Да, безусловно, если вообще затрагивать христианство, то без современности не обойтись. Сюда, в том числе, как нельзя лучше подходит соответствующий раздел из «Социальной концепции РПЦ», разработанный вполне в «наши дни»!
Но, по сути, в православии, католицизме и протестантизме по вопросу аборта доминирует консервативная установка: человеческая жизнь начинается в момент зачатия, всякий аборт есть убийство. Единственная ситуация, где аборт допустим — угроза жизни матери (поскольку в случае сохранения беременности погибнет и женщина, и плод…).
— В качестве примера можно привести ситуацию в Польше.
При этом «либеральное христианство», допускающее контрацепцию, тем не менее допускает лишь неабортивные методы (чаще всего рекомендуются барьерные средства).
Но это так, краткий набросок, постараюсь представить более объемный материал, как только появится возможность…
Отдельное спасибо за цитату из Ницше, прекрасная возможность «расшевелить» аудиторию!
Это на самом деле очень распространенная позиция и, к примеру, студенты-медики видят в эвтаназии проблему исключительно юридического плана (опасность того, что узаконенная эвтаназия станет прикрытием для элементарной криминальной расправы над «жертвой» этой процедуры). — А на уровень этических рассуждений по этому поводу они, как правило, не поднимаются… В то время как Ницше формулирует ситуацию в категориях смысла жизни, ответственности и права на жизнь.
Еще раз спасибо!