Мария Клюзова

Привет всем!
Хочу поделиться некоторыми соображениями по поводу применения метода ситуационного анализа в процессе преподавания гуманитарных дисциплин (т.е. речь в данном случае не идет об этике как таковой). Это еще, конечно, не «кейс» в полном смысле слова, а, скорее, «заметки на полях» возможного кейса.
Ситуация, о которой пойдет речь, по большому счету не нова и, по всей видимости, тривиальна. Но именно в этой тривиальности (даже банальности!), как мне кажется, и заключен ее эвристический и дидактический потенциал.
Дело в том, что мой (по сути, первый) опыт использования элементов ситуационного анализа в учебном процессе носил спонтанный характер, став чем-то средним между «кейсом» как таковым, свободной беседой в «сократическом духе» (о природе моральных понятий и норм) и «педситуацией». С одной из моих студенческих групп (в рамках изучения курса «Культурология») мы начали говорить о нравственной культуре и т.п…. В результате возник естественный и вполне традиционный в таких случаях вопрос о специфике моральной регуляции поведения (в сравнении с правом и т.д.), свободе, ответственности, вине, вменяемости и прочих характеристиках человеческих поступков. Чтобы проиллюстрировать теоретический материал и, одновременно, заинтересовать студентов (кстати, их специальность – «Государственное и муниципальное управление»), я решила попробовать применить элементы ситуационного анализа. Это была «чистая авантюра» с моей стороны, т.к. серьезных «домашних» заготовок у меня попросту не было. Поэтому я и взяла за основу весьма банальную ситуацию, хорошо знакомую и понятную любому студенту, и предложила своей аудитории сперва дать оценку действиям участников, а потом – попытаться найти решение конфликта, т.е. сформулировать на основе проведенного анализа ситуации некое правило, которое могло бы с максимально возможной универсальностью регулировать действия «сторон» в подобных условиях. При этом, я постоянно усложняла и саму ситуацию, вводя в исходный сюжет новые условия и подробности.
Итог состоявшегося обсуждения оказался, по-моему, небезынтересным и во многом поучительным. Попытаюсь предварительно проанализировать и «систематизировать» полученный опыт.
Итак, исходная версия ситуации: некий студент «прогулял» (пропустил без уважительных причин) занятие, о чем его однокурсник сообщил администрации (декану, куратору группы и т.п.) и в результате чего в отношении «прогульщика» последовали соответствующие дисциплинарные меры.
Ход и итоги обсуждения:
Оценка исходной ситуации была незамедлительной: все единодушно и без каких-либо сомнений выразили сочувствие первому, который в их глазах выглядел «жертвой» злого умыла второго. Мои возражения по поводу недолжного характера поступка «жертвы» и заслуженности понесенного им наказания особого отклика не нашли.
И тогда я решила усложнить задачу, попросив студентов принять во внимание возможные мотивы поступков с обоих сторон. Предполагаемые мотивы «жертвы» («прогульщика») не могли, как казалось, изменить первоначальные оценки ситуации и лишить его (как «жертву») симпатии и сочувствия аудитории.
Что же касается мотивов «информатора», чей поступок изначально был оценен как «злонамеренный», то в отношении него мнения несколько изменились и даже разделились, когда были смоделированы возможные причины его действий: досадная случайность, административная необходимость (например, староста группы вынужден был сообщить информацию), сведение личных счетов или чувство долга (обязанность «всегда говорить правду»).
Следующим шагом стало мое предложение оценить ту же ситуацию (прогул), но при условии, что «информатор» и «прогульщик» – одно и то же лицо… (т.е. человек осознал, раскаялся и решил, что заслуживает наказания…). Этот вариант поставил моих студентов в тупик, вызвав, правда, сначала взрыв смеха и выражение уверенности в абсолютной фантастичности подобного поворота событий (с точки зрения «нормальных» людей), но затем – состояние задумчивости…
В качестве своего рода искомого решения ситуации, т.е. некого «правила», студенты склонны были согласиться с формулировкой примерно такого типа: «Никогда не сообщай о поступках своего товарища (возможно, любого человека), поскольку это может повлечь за собой его наказание, т.е. причинит ему очевидный вред».
Следующим этапом нашего обсуждения стало перенесение ситуации в более широкую социальную плоскость. Я напомнила о «социальной бдительности» перед лицом глобальной террористической угрозы и т.п. и спросила: «Если гражданин сообщает властям о проступке или подозрительных действиях другого человека (соседа, сослуживца и т.д.), должно ли это расцениваться как «некрасивый», недопустимый поступок (доносительство, вмешательство в частную жизнь и т.п.)?».
Мнения аудитории разделились и окончательное решение так и не было найдено. Очевидно было только одно – первое правило (сформулированное выше) оказалось недостаточным и формальным, оно не могло дать адекватный алгоритм решения в условиях усложнившейся ситуации…
В момент наиболее острой дискуссии, развернувшейся по этому поводу, я задала вопрос, который так и остался без ответа, но явно заставил противоборствующие стороны «крепко» задуматься над обоснованностью отстаиваемых ими позиций «за» и «против» сообщения правдивых (заметим, о клевете речь у нас не шла) сведений о проступках другого человека. Вопрос этот звучал примерно так: «А если бы студент, пропустивший занятия, сделал это по причине непосредственного участия в подготовке каких-либо экстремистских, террористических и т.п. акций, т.е. действий, угрожающих жизни и безопасности многих людей?!?».
Этот вопрос поставил точку в обсуждении, т.к. никто не смог сразу сформулировать убедительных аргументов в пользу своих первоначальных выводов (в свете этих «новых» обстоятельств), да и время занятия подошло к концу.
Таким образом, я полагаю возможным на основе этого (пока еще весьма «сырого» материала) осмыслить разработать ряд проблем: в частности, проблему свободы и ответственности, вопрос о соотношении норм морали с другими социальными нормами, проблему оценки поступков (по мотивам, по последствиям, по соответствию всеобщей норме (закону, правилу) и т.д.
Приношу свои извинения за некоторую сумбурность изложения, я сама еще пока пытаюсь «доосмыслить» и систематизировать этот материал.
Заранее благодарна всем тем, кто захочет пообщаться со мной на эту тему (как, впрочем, и на любые другие)! Правда, в течение двух следующих недель я уезжаю на стажировку, поэтому смогу принять участие в обсуждении только после возвращения.

Ольга Зубец

Дорогая Мария! Ппрочитав описанное Вами в первый раз, я, к своему стыду, оказалась не на высоте - лишь со второго раза смогла оценить те логические ходы, которые Вы сделали на занятии. Наверное, это и есть путь разворачивания кейса. Мне увиделся в нем и выход на проблемы исторического изменения нравов и ценностного сознания. Эти исторические ценностные переломы очевидным образом лишают современного человека возможности однозначной оценки и выбора. Опыт доносительства сталинских времен еще сидит в нас. Впрочем, еще и в царские времена, кажется, оценка сего акта была явно негативной (или это так видится с большевистской точки зрения?). С другой стороны - опыт разгильдяйства и воровства, так же имеющийся в нашей стране как-бы ложится на чашу весов в пользу доносительства. А тут еще и опасность терроризма - сверх весомый для общественного и индивидуального сознания аргумент. Тут еще впутывается и проблема приватного и публичного, степени доверия индивида социальным институтам (а им доверия и нет). Прогул студента не задевал личных интересов доносителя (информатора - что лучше?) - за исключением интересного поворота, что это одно и то же лицо. А если бы задевал? Решалась бы проблема на уровне межличностных отношений, или все равно опосредованно - через администрацию, или иную организацию?
В общем, из такой обыденной ситуации, как оказалось, действительно можно построить интересный кейс. Может, предпринять теперь первые шаги по его оформлению?

Наталья Жадунова

Маша, здравствуй.
Ситуация, которую ты приводишь, действительно часто встречается, но только на первый взгляд она кажется банальной.
Именно в этой видимой простоте и очевидности пути ее разрешения скрывается множество подпроблем.
Мне видится 2 аспекта. Первый - проблема морали двойных стандартов, когда всеобщность моральных требований ставится под сомнение, потому что по отношению к коллеге, другу мы просто обязаны их нарушать (мотивация на уровне - "нельзя подставлять своих"), а по отношению к людям посторонним мы должны им безоговорочно следовать (это мой гражданский долг - сообщить о том, что кто-то не справляется со своими обязанностями).
Другой аспект. Здесь золотое правило нравственности срабатывает с точностью до наоборот: никто из студентов не не желает, чтобы информация о его пропуске занятий дошла до сведения администрации. Поэтому первая реакция ваших студентов вполне понятна - я себе этого не желаю, поэтому не буду делать остальным.
Есть еще один момент, который также возможно обдумать. Что если студент, прогулявший занятия, болен или с ним случилось несчастье, а староста/другой студент в силу негласного правила (выручай друга) говорит о том, что студент был на занятиях и т.п.
Вот, наверное, все, что я могу сейчас сказать по этому поводу. Признаю, что мысли несколько сумбурные.

Мария Клюзова

Спасибо всем, кто откликнулся и предложил свои интересные соображения по поводу возможностей предложенной мною для анализа ситуации. Все они оказались для меня очень полезны. В итоге, я предлагаю некий более логично выстроенный вариант (модель) анализа моей ситуации (все, что пока я смогла из нее «выжать»).

Исходное описание ситуации

Студент А. отсутствовал без уважительных причин на занятиях, о чем его однокурсник В. сообщил администрации факультета (декану, куратору группы и т.п.), в результате чего в отношении студента А. были применены соответствующие дисциплинарные меры взыскания.
***
Если рассматривать данную схематически описанную ситуацию как фабулу, которая может быть содержательно развернута в процессе обсуждения и дополнена рядом обстоятельств, допущений и сюжетных ходов, то ее контекстуальная трактовка предположительно допускает следующие основные направления анализа:
1. Соотношение морали и других социальных регуляторов.
2. Проблема «двойных стандартов» в морали.
3. Долг и совесть.
4. Свобода выбора и ответственность.
5. Личность и власть: кризис доверия и культурно-исторические традиции.

P. S.: Чем больше я размышляю по поводу этой тривиальной ситуации, тем чаще меня посещает «хулиганская» мысль о том, что на ее примере можно проиллюстрировать и проанализировать почти все темы стандартного курса этики. Именно поэтому я и пытаюсь (насколько представляется мне возможным на данный момент) использовать эвристический и дидактический потенциал этой весьма банальной ситуации, хорошо знакомой и понятной большинству студентов и преподавателей, предлагая студенческой аудитории сперва дать оценку (житейскую, по преимуществу) действиям участников и определить их роли, а уже потом – провести анализ и попытаться найти решение конфликта, т.е. сформулировать на основе проведенного анализа ситуации некое правило, которое могло бы с максимально возможной универсальностью регулировать действия «сторон» в подобных условиях. Вместе с тем, я изначально предполагаю необходимость постоянного усложнения и самой предложенной фабулы (в том числе и за счет спонтанно возникающих предложений со стороны аудитории), вводя в исходный сюжет новые условия и подробности. В этом, на мой взгляд, и заключаются возможности и основания для разворачивания кейса. В результате получается этакий кейс «на вырост», причем не только в плане ожидания роста интереса и глубины понимания со стороны аудитории, но и в отношении самого преподавателя, а именно, предполагаемого уточнения его методических целей, творческого развития и расширения педагогического опыта.
1. Соотношение морали и других социальных регуляторов.

Это наиболее очевидная, на первый взгляд, контекстуальная трактовка предложенной ситуации. Она ориентирована на выявление тех сущностных отличий механизма и критериев моральной регуляции общественного поведения от иных типов социальных регуляторов (обычаев, традиций, права). Рассмотренный под этим углом зрения, данный случай (наверняка знакомый многим по собственному жизненному опыту или наблюдениям) ясно показывает, что только в плоскости морального сознания действия участников могут вызывать неоднозначные и даже полярные оценки. С позиции обычаев или традиций (конечно, характерных для отечественного ментального пространства) действия студента В. однозначно заслуживают осуждения, в то время как его однокурсник А. выступает жертвой его бесспорно недопустимого поступка. С позиции же правосознания роли участников описанного выше события кардинально меняются: поведение студента А. заслуживает порицания как неправомерное, а действия его однокурсника В. могут расцениваться не иначе как бесспорно достойные в виду их соответствия норме закона (или их непротиворечия означенной норме). Позиция того, кто пытается найти решение данной ситуации или дать ей однозначную оценку, в первую очередь, затрудняется именно тем латентным конфликтом обыденного и легалистского сознания, который неизбежно возникает у современного человека, хотя далеко не всегда фиксируется им в полной мере и с должной степенью отчетливости. Это выражается в той эклектичности аргументации, которая обычно используется в подобных случаях и варьируется от признания в качестве руководства к действию ценностно нейтральной и обезличенной установки неукоснительного следования установленным «правилам игры» до прямой апелляции к различным моральным нормам (запрету на ложь, идеалам солидарности, сострадания и милосердия, «золотому правилу нравственности» и т.п.). Не менее сложной задачей оказывается и оценка поступков участников конфликта, т.к. данная проблема, уходящая своими корнями в критериальную неоднозначность возможных оценок, требует определить общее основание оценки, в то время как наблюдаемый обычно оценочный плюрализм обусловлен тем, что действия «сторон» оцениваются, как минимум, по трем параметрам: по мотивам, по последствиям, по соответствию всеобщей норме (закону, правилу).

Примерные вопросы:
1. Считаете ли Вы описанную ситуацию конфликтной? Если да, то как бы Вы определили характер ролей ее участников («жертва», «злодей», «нейтральное лицо» и т.п.)?
2. Какая оценка поступков студентов А. и В. представляется Вам наиболее адекватной: по мотивам, по последствиям (результатам), по соответствию всеобщей норме (закону, правилу)?
3. В чем состоят обнаруживаемые на примере анализа данной ситуации отличия моральной регуляции человеческого поведения от других типов (способов) регуляции межличностных отношений?
4. Какие обстоятельства, по Вашему мнению, могут служить в данной ситуации решающими аргументами в пользу ее классификации и решения по типу соответствия «неписанному правилу», моральному требованию или правовому предписанию (точное знание мотивов участников, осведомленность о характере причин, побудивших студента А. пропустить занятия, или наличие административных полномочий у его сокурсника В.)? Попробуйте смоделировать ситуацию, исходя из предложенных условий, и сформулировать возможные критерии выбора индивида в пользу конкретного типа нормативности (обыденно-житейской, моральной или правовой).
5. Насколько Вам представляется возможным, оправданным и эффективным разрешение данной ситуации в соответствии с «золотым правилом нравственности»?
6. Какой вариант социальной регуляции наиболее эффективен в подобном случае? Почему Вы так считаете?

2. Проблема «двойных стандартов» в морали.

Представленная ситуация является достаточно удачной и удобной в дидактическом плане иллюстрацией проблемы «двойных стандартов», в основании которой обнаруживается конфликт между универсальным и партикулярным интересом в морали. Причем особая острота и актуальность данной ситуации, рассмотренной сквозь призму указанного противоречия, обнаруживается в том, что однозначно определить, кто в данном случае является носителем и выразителем универсального, а кто партикулярного начала в морали оказывается весьма затруднительно. С одной стороны, интерес «прогульщика», естественно, не желающего, чтобы его проступок был обнаружен и повлек за собой наказание, очевидно, является сугубо частным, индивидуально-обособленным. Однако в житейской практике он выступает в качестве источника всеобщего требования «круговой поруки» – «нельзя подставлять других» (ведь в противном случае рано или поздно и ты окажешься в их положении, ибо «от сумы и от тюрьмы…» никто не застрахован). В то же время, казалось бы само собой разумеющееся требование «не подставлять других» на самом деле подразумевает исходно ограниченный круг «своих», т.е.не всех без исключения, а именно тех, с кем нас связывают те или иные узы (коллеги, знакомые, однокурсники и т.п.). Следовательно, подлинный мотив того, кто обладает возможностью выбора – придать или нет огласке проступок другого – отнюдь не выглядит в этом свете стремлением к реализации универсального начала морали, т.к. под лозунгом «защиты справедливости» нередко скрывается очевидная личная заинтересованность в обеспечении гарантий собственной «неприкосновенности» в сходных обстоятельствах. Все вышесказанное заставляет проблематизировать привычную интерпретацию конфликта, возникающего вследствие описанной ранее исходной ситуации, как столкновения личного и общественного интереса. Поскольку в данном случае (в зависимости, конечно, от подлинных мотивов участников конфликта) обнаруживается не столько противоречие антиобщественной (индивидуалистской, эгоистической) и общественно значимой моделей поведения, сколько реализация партикулярного интереса обеих сторон под «прикрытием» внешне универсалистской моральной фразеологии.

Примерные вопросы:
1. В каком случае и почему действия студента В. могут быть признаны легитимными: в виду их мотивации (искреннее стремление реализовать требования справедливости, сведение личных счетов, добросовестное исполнение административных обязанностей и т.д.) или вследствие наличия или отсутствия у данного участника ситуации особого административного (гражданского) статуса (предположим, что речь идет о рядовом студенте или о старосте группы)?
2. Носит ли выбор образа действий студента В. характер конфликта личного и общественного интереса?
3. Обязаны ли мы нарушать всеобщность моральных требований, если это касается человека, связанного с нами особым образом (родственники, сослуживцы, друзья и т.д.)? К примеру, процессуальные нормы многих стран предусматривают право отказа давать показания против родственников. Аргументируйте свою позицию.
4. Какое правило могло бы, по Вашему мнению, стать наиболее адекватным и эффективным способом (алгоритмом) действий в подобных ситуациях?
5. Попробуйте оценить характер выбора, который совершает человек, решившийся сообщить представителям власти (администрации) о совершенном проступке при условии, что «информатор» и «нарушитель» – одно и то же лицо (т.е. человек осознал свою неправоту, раскаялся и решил, что заслуживает наказания…).

3. Долг и совесть.

Предшествующий анализ исходной ситуации преимущественно сводился к оценкам в адрес того участника, который совершал активные действия, т.е. сообщал о проступке другого. В тени, как правило, оставалась оценка характера поступка т.н. «жертвы» и заслуженности понесенного «ею» наказания. Внешняя же канва поведения участников свидетельствовала о том, что действия студента А. носят недолжный характер, в то время как поступок его однокурсника В. может трактоваться как исполнение им своего долга (если, конечно, заранее исключить вариант сведения им таким образом каких-либо личных счетов с товарищем). В данном контексте обнаруживается целый комплекс или «клубок» проблем. Во-первых, противоречивость осознания природы долженствования как неразрешимой дилеммы внешней и внутренней обусловленности поведения индивида. В данном конкретном случае подобная дилемма проявляется в традиционном для обыденного сознания представлении о том, что любой акт «доносительства» морально негативен сам по себе, что фиксируется на уровне внутреннего отношения к подобной модели поведения, в то время как т.н. «гражданский долг», заключающийся в необходимости придать огласке факт проступка другого посредством вовлечения в ситуацию некоего социального института, является внешне обусловленным или непосредственно насильственно вынужденным компромиссом с собственными внутренними убеждениями или совестью. В этом свете становится очевидной вторая проблема – проблема соотношения совести как способности человека определять и переживать несоответствие своих мотивов, поступков и мыслей должному, т.е. неисполненность долга, и стыда как осознание человеком своего несоответствия некоторым общепринятым нормам, распространенным мнениям и ожиданиям окружающих, т.е. своей вины. Не случайно, то, что зачастую воспринимается как «муки совести», терзающие «доносителя», на деле являются скорее страхом огласки его поступка, т.е. переживанием постыдности своего положения по отношению к определенному кругу лиц и боязни утратить их расположение и поддержку в будущем, а не результатом признания недолжного характера своего поведения как такового. Лишь при одном условии выявившаяся неоднозначность может быть полностью устранена: при условии совпадения обеих ролей («информатора» и «прогульщика») в одном и том же лице (т.е. человек осознал недолжность своего поступка, испытал чувство вины, раскаялся и решил понести заслуженное наказание). И, наконец, третий аспект рассматриваемой проблемной ситуации заключается в очевидном отождествлении универсальности или всеобщности моральной императивности с общераспространенностью или общепринятостью тех или иных мнений и поведенческих установок. Как правило, большинство подозревают об этом, но всеми силами стремятся устранить сомнения, формулируя императив следующего типа: «Никогда не сообщай о проступках своего товарища (возможно, любого человека), поскольку это может повлечь за собой его наказание, т.е. причинит ему очевидный вред». На первый взгляд это требование носит безусловный и всеобщий характер, однако не поверку он ограничен, по крайней мере, одним очевидным условием: данный императив приемлем только в том случае, если проступок не задевает личных интересов доносителя или его ближайшего окружения. Иначе говоря, он исходно не предполагает равного отношения ко всем в сходной ситуации.
Примерные вопросы:
1. Что, по Вашему мнению, является содержанием понятия «долг» применительно к участникам описанных событий?
2. Что, на Ваш взгляд, является более эффективным блокирующим фактором в поведении «доносчика»?
3. Есть ли основания считать «чистосердечное признание» (т.е. сообщение о собственном проступке без какого-либо внешнего давления на человека) поступком «по совести»?
4. Может ли исполнение долга быть оправданием причинения страданий другому человеку?
5. В чем заключается всеобщность и универсальность моральных требований?

4. Свобода выбора и ответственность.
В контексте обозначенной этической проблемы предложенная ситуация может получить предельно простую и лаконичную дешифровку. Данная ситуация показательна в том плане, что, на первый взгляд, она создает иллюзию отождествления позиции свободы с тем лицом, которое обладает возможностью сделать выбор между сообщением и сокрытием информации о проступке другого, в то время как этот другой ассоциируется с позицией ответственности, которую он может (должен) нести за свой проступок. Однако все дело в том, что в морали эти позиции нераздельны и свобода выбора одного не может выступать основанием ответственности другого, поскольку ответственен он не перед кем-то другим, а за самого себя. Исходя из этого, мера свободы и мера ответственности взаимообусловлены и могут быть определены только по отношению друг к другу.

Примерные вопросы:
1. Чем может быть обусловлен выбор человека, обладающего информацией о проступке другого и намеревающегося придать ее огласке, и в каком случае его следует считать свободным?
2. Какова мера ответственности обеих «сторон» и могут ли ее пределы определяться как взаимное соотношение их интересов?

5. Личность и власть:
кризис доверия и культурно-исторические традиции.

Исходная ситуация открывает выход на проблемы исторического измерения нравов и эволюции ценностного сознания, что позволяет рассмотреть ее как модель взаимоотношения человека и власти, индивида и социальных институтов. В контексте отечественных культурно-исторических традиций данная проблема приобретает особую актуальность и дополнительную остроту, поскольку эти ценностные переломы и трансформации общественного и индивидуального сознания очевидным образом лишают современного человека возможности однозначной оценки и выбора. Богатый исторический опыт России от опричнины и провокаторства царской охранки до доносительства сталинских времен прочно сидит в нас на генном уровне, заставляя воспринимать банальные, на первый взгляд, житейские ситуации как прямое следствие этих ментальных девиаций и оценивать свои поступки как вехи в борьбе с «синдромом Павлика Морозова». С другой стороны, негативная оценка и категорическое неприятие духа всеобщей подозрительности и доносительства как такового в ряде случаев компенсируется не менее радикальным и, заметим (!), искренним стремлением искоренить любыми эффективными средствами свойственное российской действительности разгильдяйство, беспорядок и воровство. Помимо этого, чрезвычайно весомым аргументом в пользу всемерной социальной бдительности (т.е. все того же по форме акта доносительства, но в гораздо больших масштабах) становится сегодня опасность терроризма. В обстановке очевидного на сегодняшний день кризиса доверия общества к власти и любым социальным институтам указанная проблема приобретает, по сути, «прикладной» характер и требует адекватного разрешения в контексте соотношения приватного и публичного и допустимой степени вовлеченности социальных институтов в урегулирование межличностных отношений. Нельзя в этой связи игнорировать и то обстоятельство, что в отечественной истории всегда ощущался и «обратный» дефицит доверия государства (власти) своим гражданам, что в свою очередь стимулировало развитие разветвленной системы тотального контроля общественного и индивидуального сознания, систематического и почти неограниченного проникновения в сферу «частной» жизни людей. Последнее, кстати, наблюдается сегодня и на Западе в условиях усиления террористической угрозы исламского фундаментализма. Аргументация, апеллирующая к доводам «защиты от внешней угрозы» или «сохранения внутренней стабильности» как ценностных установок, безоговорочно доминирующих над частными интересами и правами личности, одинаково свойственна сегодня как западным, так и отечественным политикам. Правда, в силу известной культурно-исторической специфики в России подобная аргументация воспринимается более критично и даже болезненно. Поскольку в ней усматривается явный откат, шаг назад от завоеванных демократических свобод к временам тоталитаризма. Учитывая все вышеизложенное, исходная ситуация может интерпретироваться как «действующая» модель современного российского общества, уменьшенная до масштабов студенческой группы, а потому ее допустимо использовать для анализа таких проблем, как взаимоотношения личности и социальных институтов, социальная справедливость и т.д.

Примерные вопросы:
1. Является ли, на Ваш взгляд, поступок студента В. справедливым? Если да, то при каких условиях это наиболее очевидно?
2. Как Вы предполагаете, каким будет отношение студенческой группы к студенту В. при условии единичности и систематичности совершенного им поступка? Насколько это отношение будет зависеть от его статуса и мотивации?
3. Если гражданин сообщает властям о проступке или подозрительных действиях другого лица (соседа, сослуживца и т.д.), должно ли это в любом случае расцениваться как «некрасивый», недопустимый поступок (доносительство, вмешательство в частную жизнь и т.п.)?
4. Может ли измениться Ваша оценка действий «доносителя» в случае, если он сообщает информацию только о тех лицах, с которыми его не связывают какие-либо (родственные, личные, корпоративные, идейные и пр.) узы и отношения?
5. Насколько значительным, по Вашему мнению, является различие в оценках действий «доносителя» как частного лица и как представителя государственно-правовой системы?
6. Существуют ли, на Ваш взгляд, культурно-исторические, психологические и ментальные отличия отечественной традиции отношения к любым разновидностям актов «доносительства» («информирования») властей о действиях «третьих» лиц? Если да, то в чем они состоят и чем обусловлены?
7. Кто должен нести ответственность в том случае, если студент А., пропустивший занятия, сделал это по причине непосредственного участия в подготовке каких-либо экстремистских, террористических и т.п. акций, т.е. действий, угрожающих жизни и безопасности многих людей?

Игорь Ларионов

Поскольку также занимаюсь академической этикой, хочется продолжить рассуждения по данному кейсу и рассмотреть некоторые дополнительные аспекты ситуации.

Позицию студентов в исходном случае можно и не доводить до уровня нравственной, даже если она осознается таковой самими студентами. Это тем более значимо, что, при анализе кейса, не следует приписывать той или иной позиции значение положительной в ценностном отношении.
В ряде рассуждений на подобную тему явно смещены акценты в сторону интересов, ценностей и вообще "мировоззрения" студентов. (Можно достаточно обоснованно утверждать, что большинство людей - сознательно или бессознательно - всю оставшуюся жизнь продолжают рассматривать все, происходящее в ВУЗе, с позиции школьника/студента).
Воспользуемся методом "ценностной провокации" (или, как удачно выразился Рубен Грантович "интервенции"): представим себя в данном случае на месте преподавателей или администрации. Тогда мы увидим, что "долг", "совесть", "предательство" как моральные категории возникают на месте вполне прагматических правил, регулирующих внутрикорпоративные (студент-студент) и межкорпоративные (студент - преподаватель/администрация) отношения. Извините за банальный пример, но заключенные также рассматривают законы уголовного мира как "человеческие". Интересно, что некоторые интеллигенты-правозащитники на самом деле доводят эти ценности до статуса подлинно нравственных.
С другой стороны, задача сообщать о нарушениях учебного процесса далеко не всегда формулируется в жестких категориях "закона", "долга", "обязанности". В большинстве случаев подошел бы термин "рекомендация", так что, даже если существует моральная норма, едва ли можно говорить о конфликте между ней и относительно менее жесткими рекомендациями внутриуниверситетской дисциплины. Насколько я знаю, даже старосте группы не вменяется в обязанность доносить о пропусках занятий студентами, а необходимость отмечать присутствующих не вызывает серьезного протеста и не влияет на оценку деятельности старосты.
Особенно большие проблемы, как мне кажется, в данном контексте, вызывает употребление термина "донос", и эта категория требует тщательной де/реконструкции. Кстати, возможно, поэтому студенты и оказались в тупике, когда были рядоположены случаи "доносительства" студента на студента и гражданина на террориста: ведь речь, скорее всего, идет о несопоставимых ситуациях. Различные сообщества + различные отношения + несоизмеримые степени риска.
Т.о. ситуацию можно рассмотреть следующим образом: моральной позиции нет, но, даже если она есть, морального конфликта нет. Далее можно показать, каким образом нормам, направленным на консолидацию данного сообщества (принцип лояльности), придается статус нравственных, конфликту между сообществами - статус морального конфликта, а выбору позиции - статус нравственного выбора. Можно, далее, рассмотреть конструктивную и регулятивную роль оппозиции/противостояния студентов с преподавателями/администрацией в формировании подобного рода, извините за выражение, "дискурсивных формаций". Т.е. мы не просто подвергаем анализу моральные категории или рассматриваем случаи их применения к конкретным ситуациям, но выходим к прикладной этике, исследуя их в более широком социальном контексте.

 


ПАРАДОКСЫ ПРОЩЕНИЯ

КЛЮЗОВА М.Л.

ЦЕЛЬ: Раскрыть теоретическое содержание и нормативный смысл требования прощения в контексте различных религиозных и этико-философских традиций и осмыслить вариативность его истолкования и реализации на уровне житейской практики, социально-политической прагматики и универсальных духовных ценностей.

МЕТОДИЧЕСКОЕ ВВЕДЕНИЕ: Данная ситуация и ее методическая разработка может быть использована как в рамках изучения общего теоретического курса этики, так и в процессе преподавания ряда разделов прикладной и профессиональной этики («Этика личных отношений», «Этика права», «Этика управления» и т.п.).
Предложенные для анализа сюжеты представляют собой попытку охватить внутренне единым взглядом чрезвычайное феноменологическое многообразие прощения в моральной практике отдельных индивидов и социальных общностей. При этом, отбор ситуаций продиктован соображением представленности в каждой из них помимо непосредственного сюжетно-событийного ряда, подвергающегося этическому анализу, рефлексивного плана, отражающего специфику и неоднозначность аргументации действий участников.
Все указанные выше особенности призваны способствовать реализации следующих основных дидактических, методических и эвристических задач:
· Сформировать у студентов целостное представление о феномене прощения, его аксиологическом и нормативном содержании. Раскрыть сущность и специфику прощения как реализации комплекса внутренних устремлений личности и социальных установок.
· Показать историю становления и развития основных религиозных и этико-философских концепций прощения; сформировать у студентов навыки их сравнения и критики.
· Обеспечить усвоение студентами содержания и соотношения понятий прощение, милосердие, справедливость, вина, раскаяние, наказание и способов их обоснования в истории этической мысли.
· Выяснить, классифицировать и систематически рассмотреть аргументы за и против прощения причиненного зла в конкретных ситуациях и обстоятельствах.
· Осмыслить специфику и возможные ограничения в реализации требования прощения в качестве общего морального принципа, применяемого в конкретных жизненных ситуациях.
· Раскрыть и осмыслить нравственный и социальный потенциал прощения в современном мире.
· Выработать у студентов практические навыки этического анализа предложенных ситуаций, аргументирования их моральных оценок, а также прогнозирования возможных перспектив и результатов следования той или иной моральной позиции (доктрине) в ситуации морального конфликта или конфликта моральных и неморальных ценностей.
· Инициировать стремление студентов определять и осмысливать собственную моральную позицию, развивать их умение высказывать и аргументировать свои моральные суждения и корректно полемизировать с оппонентами в ходе обсуждения этико-прикладных проблем.
· Привить студентам осознанный интерес к прикладным этическим проблемам и стремление к их самостоятельному исследованию и продуктивному решению в рамках жизненной практики и профессиональной деятельности.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ДОМАШНЕЕ ЗАДАНИЕ:

I. Ознакомьтесь с исходным теоретическим материалом по рассматриваемой проблеме:

Гусейнов А.А., Апресян Р.Г. Этика: Учебник. – М., 1998. Тема 25. С. 375-376.
Этика: Энциклопедический словарь. – М., 2001. С. 396-397.

II. Прочитайте рекомендуемые тексты и резюмируйте позицию их авторов в форме общего принципа (правила) или алгоритма действий, раскрывающих содержание требования прощения обид.

Гоббс Т. Левиафан или материя, форма и власть государства церковного и гражданского. – М., 1936. Глава 15. С. 133-134.
Толстой Л.Н. Путь жизни. – М., 1993. XV. С. 231-234.

ОПИСАНИЕ СИТУАЦИЙ:

СЮЖЕТ № 1: Героиня рассказа Виктории Токаревой Лида – женщина средних лет, работающая на овощной базе, приходит к писательнице, чтобы «посоветоваться», а на самом деле – поделиться своим весьма необычным видением возможного пути выхода из той тривиальной, на первый взгляд, жизненной ситуации, в которой ей приходится делать неизбежный и очень непростой выбор (хотя она и не вполне отдает себе в этом отчет): выбор между стремлениями воздать своим обидчикам по справедливости и простить их, примириться с действительностью, руководствуясь житейским опытом и соображениями здравого смысла о том, что первое либо недостижимо, либо неприемлемо для нее.
Начальник Лиды – некто Потякин – ловкий и бесцеремонный мошенник, с которым ей «работать противно». Однако и предложение разоблачить его в газете вызывает искренний протест женщины, которая, не задумываясь, аргументирует свой протест тем, что «у него дети. Разве можно позорить отца взрослых детей?».
Далее разговор принимает еще более интересный оборот…
« – И еще… – сказала Лида. – Меня муж обманул […] Мы с ним не были расписаны, но жили вместе пятнадцать лет. Детей воспитывали. Мы так хорошо жили… А потом он влюбился в одну и расписался с ней. А мне ничего не сказал. Жил то тут, то там… Я только через полгода узнала. Спрашиваю: это правда? Он говорит: правда. Я говорю: ну и иди к ней.
– А он?
– Ушел. А сейчас обратно просится.
Лида посмотрела на меня. Ее глаза были будто вымыты страданием.
– Я хочу спросить: пускать мне его обратно или нет?
– Это вы сами должны решить, – убежденно сказала я.
Лида опустила глаза в колени.
– Вы его любите? – расстроилась я.
–Я ему больше не верю.
– Тогда не пускайте.
Лида сморгнула слезу.
– А вы можете без него обойтись?
Лида потрясла головой и вытерла щеку ладонью.
– Тогда пустите […]
… мы с Лидой решали и не могли решить ее проблемы…
Может быть, надо бороться с мошенничеством и предательством, и это будет правда.
А может быть, устраниться и не играть в эти игры, и это тоже правда.
А может быть, смириться и оставить все как есть… И это будет правда […]
– А вы не могли бы написать в газету, чтобы разрешили дуэли? – спросила Лида.
– А кого бы вы убили? – обернулась я.
– Я убила бы мужа.
– Но ведь и он бы вас мог убить.
– Да. Но тогда бы он видел это. И ему было бы стыдно. А так он меня убил, и ему хоть бы что… И вообще, никому ничего не стыдно. Потякин всегда пообещает и не сделает. Я ему говорю: «Как же вам не совестно!» А он: «Извинюсь. Не расстреляют».
– Вы хотите, чтобы расстреляли?
– Ну, не совсем так уж… – смягчила Лида. – Чтобы все по правилам.
– По каким правилам? – заинтересовалась я.
Мне стало ясно, что дуэль – это не сиюминутный экспромт, а плод долгих Лидиных размышлений. Именно за этим она ко мне и приехала.
– Сначала заявление на дуэль, как в загс, – начала Лида. – Потом заявление должны разобрать и дать разрешение. Потом две недели на обдумывание. А уж потом дуэль.
– А стрелять где? На лобном месте?
– Нет. На лобном месте – это казнь. Насилие. А тут – кто кого, все по справедливости.
– Какая же справедливость в смерти? Смерть – это наивысшая несправедливость.
– Конечно, – согласилась Лида. – Умирать кому охота? Вот и будут жить внимательнее.
– Внимательнее к чему?
– К каждому дню. К каждому поступку»
(Токарева В.С. Извинюсь. Не расстреляют // Токарева В.С. Нахал: Рассказы, повести. – М., 1998. С. 47-58 )

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ:

1. Встав на место героини рассказа, сформулируйте и последовательно рассмотрите доводы за и против прощения как забвении причиненного зла и примирения с людьми и обстоятельствами. Попробуйте дополнить образовавшийся у Вас перечень подобных аргументов и предложить возможные критерии их классификации.
2. Следует ли прощать обман и предательство? Оказывает ли влияние на принятие решения о прощении или отказе в прощении позиция человека, причинившего зло, характер его отношения к собственному проступку и оценка его последствий?
_____________________________________________________
Согласны ли Вы со следующим утверждением:«Прощать – значит не то, что сказать: прощаю, а то, чтобы вынуть из сердца досаду, недоброе чувство против обидевшего. А для того, чтобы сделать это, надо помнить свои грехи, а будешь помнить, то наверное найдешь за собою худшие дела, чем те, за какие ты сердишься» (Толстой Л.Н. Путь жизни. – М., 1993. XV. С. 232).
_____________________________________________________

3. Согласны ли Вы с суждением героини рассказа о том, что единственной альтернативой прощению как забвению обид и примирению с обидчиком может быть только поединок «по правилам», а не справедливое наказание, примененное в отношении человека, совершившего проступок? Объясните причины своего согласия или несогласия.
4. Как Вы понимаете смысл выражения, вынесенного в название рассказа В.Токаревой «Извинюсь. Не расстреляют»? Означает ли это, что житейская прагматика неизбежно девальвирует значение просьбы о прощении, сводя ее главным образом к достаточно простому способу избегнуть заслуженного наказания или освободиться от какого-либо принятого на себя ранее обязательства?
5. Насколько применимы для анализа и поиска путей разрешения данной ситуации те формулировки принципа (правила) или алгоритма действий, раскрывающих содержание требования прощения, которые были предложены Вами в результате прочтения и осмысления текстов Т.Гоббса и Л.Н.Толстого?

СЮЖЕТ № 2: 1 марта 1881 года по приговору Исполнительного комитета партии «Народная воля» в Петербурге бомбой, брошенной народодовольцем Гриневицким был убит император Александр II. Суд приговорил пятерых революционеров-народовольцев, участвовавших в подготовке и осуществлении покушения, к смертной казни.
Поскольку по закону император обладал исключительным правом помилования преступников к вступившему на трон сыну убитого царя – Александру III – почти одновременно и независимо друг о друга с просьбой о помиловании осужденных обратились два человека, пользовавшихся высочайшим и непререкаемым духовным авторитетом в России того времени: Владимир Соловьев и Лев Толстой.
Первый высказал и обосновал эту просьбу в своей публичной лекции в зале петербургского кредитного общества, после которой ему было запрещено не только дальнейшее преподавание в университете, но и любые публичные выступления вообще. Однако, опасаясь, что содержание лекции могло быть передано царю в искаженном виде, Соловьев направляет ему личное письмо, в котором приводит следующие аргументы в пользу своей просьбы о помиловании цареубийц: «Веруя, что только духовная сила Христовой истины может победить силу зла и разрушения, проявляемую ныне в таких небывалых размерах, … я решился с публичной кафедры исповедать эту свою веру. Я сказал в конце своей речи, что настоящее тягостное время даст русскому Царю небывалую прежде возможность заявить силу христианского начала всепрощения и тем совершить величайший нравственный подвиг, который поднимет власть Его на недосягаемую высоту и на незыблемом основании утвердит Его державу. Милуя врагов свой власти вопреки всем естественным чувствам человеческого сердца, всем расчетам и соображениям земной мудрости, Царь станет на высоту сверхчеловеческую и самим делом покажет божественное значение царской власти, покажет, что в Нем живет высшая духовная сила всего русского народа, потому что во всем этом народе не найдется ни одного человека, который мог бы совершить больший подвиг» (Цит. по: Наше наследие, 1988, № II).
Толстой в своем письме Александру III подчеркнуто обращается к императору не как к «государю», а «просто, как человек к человеку». «Я не говорю о ваших обязанностях царя, – пишет Толстой. Прежде обязанностей царя есть обязанности человека, и они должны быть основой обязанности царя и должны сойтись с ними.
Бог не спросит вас об исполнении обязанности царя, … а спросит об исполнении человеческих обязанностей. Положение ваше ужасно, но только затем и нужно учение Христа, чтобы руководить нас в тех страшных минутах искушения, которые выпадают на долю людей. На вашу долю выпало ужаснейшее из искушений. Но как ни ужасно оно, учение Христа разрушает его, и все сети искушения, обставленные вокруг вас, как прах разлетятся перед человеком, исполняющим волю Бога… Не ненавидь врага, а благотвори ему, не противься злу, не уставай прощать. Это сказано человеку, и всякий человек может исполнить это…
Знаю я, как далек тот мир, в котором мы живем, от тех божеских истин, которые выражены в учении Христа и которые живут в нашем сердце… Знаю я, что …дерзко и безумно мне, исполненному зла человеку, требовать от вас той силы духа, которая е имеет примеров, требовать, чтобы вы, русский царь, под давлением всех окружающих, и любящий сын после убийства, простили бы убийц и отдали бы им добро за зло; но не желать этого я не могу, [не могу] не видеть того, что всякий шаг ваш к прощению есть шаг к добру... и за вас желаю и не могу не надеяться, что вы будете стремиться к тому, чтобы быть совершенными, как отец ваш на небе, и вы сделаете величайшее дело в мире, поборете искушение, и вы, царь, дадите миру величайший пример исполнения учения Христа – отдадите добро за зло.
Отдайте добро за зло, не противьтесь злу, всем простите.
Это и только это надо делать, это воля Бога. Достанет ли у кого или недостанет сил сделать это, это другой вопрос. Но только этого одного надо желать, к этому одному стремиться, это одно считать хорошим и знать, что все соображения против этого – искушения и соблазны, и что все соображения против этого, все ни на чем не основаны, шатки и темны» (Толстой Л.Н. Собр. соч. в 22 т. – М., 1984. Т. XVIII. С. 880-882).
Александр III не ответил на эти письма, а лишь «повелел.., чтобы г.Соловьеву … сделано было внушение за неуместные суждения, высказанные им в публичной лекции» (См.: Наше наследие, 1988, № II)., а графу Толстому «велел сказать.., что, если б покушение было на него самого, он мог бы помиловать, но убийц отца он не имеет права простить» (Толстой Л.Н. Собр. соч. в 22 т. – М., 1984. Т. XVIII. С. 890).

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ:

1. Кто, по Вашему мнению, может просить о прощении? Обладает ли таким правом тот, кто не является непосредственным виновником или пособником совершения зла? Если да, то на чем оно может быть основано?
2. Сформулируйте и проанализируйте доводы, которые используются В.С.Соловьевым и Л.Н.Толстым в их письмах к Александру III для обоснования просьбы о помиловании (прощении) убийц его отца. В чем Вы видите из сходства и различия? Какие из них представляются Вам наиболее убедительными и почему?
_____________________________________________________
Согласны ли Вы со следующим утверждением:«Наиболее почитаем у Бога тот, кто прощает обиду обидчику, особенно когда обидчик в его власти» (Толстой Л.Н. Путь жизни. – М., 1993. XV. С. 231).
_____________________________________________________

Имеет ли смысл прощение в отношении того, кто не испытывает раскаяния в содеянном? Если да, то в чем он может быть обнаружен? Достаточна ли аргументация политической целесообразности в качестве обоснования необходимости прощения? Как соотносится правовой и нравственный смысл помилования?
3. Чем может быть мотивирован отказ прощать обиды и зло, причиненные не тебе лично, а близкому тебе человеку?
_____________________________________________________
Согласны ли Вы со следующим утверждением:«…если друг делает тебе что-нибудь дурное, говори ему: «Я прощаю тебе, что ты мне сделал; но если бы ты сделал это себе, – как мог бы я это простить!» Так говорит всякая великая любовь: она преодолевает даже прощение и жалость» (Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. Соч. в 2 т. – М., 1990. Т. 2. С. 63).
_____________________________________________________

4. Проведите анализ данной ситуации, используя те формулировки принципа (правила) или алгоритма действий, раскрывающих содержание требования прощения, которые были предложены Вами в результате прочтения и осмысления текстов Т.Гоббса и Л.Н.Толстого?

СЮЖЕТ № 3: Во время второй мировой войны Симон Визенталь находился в нацистском концентрационном лагере в Лемберге (ныне Львов). Условия жизни в лагере были ужасны. Каждый день – избиения, расстрелы, непосильная работа с утра до вечера, голодное существование. Самое малейшее неповиновение стоило жизни, многих заболевших и обессилевших убивали прямо на месте.
Однажды группа заключенных, к которой принадлежал Симон Визенталь, была послана на работу в расположенный неподалеку от лагеря, в помещении бывшей лембергской технической высшей школы, военный лазарет. Во время работы к нему подошла медсестра и, спросив его, не еврей ли он, позвала за собой в помещение лазарета. Она привела его в небольшую полутемную комнату и оставила одного у постели больного, забинтованного с головы до ног, так что кроме его рта, носа и исхудалых рук ничего больше нельзя было разглядеть. И вот теперь из уст этого умирающего Симон Визенталь, сам каждое мгновение подвергавшийся смертельной опасности, должен был услышать следующую исповедь.
Перед ним находился молодой человек в возрасте двадцати одного года. Он был немцем, который уже в самой ранней юности, поддавшись нацистской пропаганде, сначала вступил в Гитлер-югенд, а затем – добровольцем в войска СС, и вскоре был направлен на восточный фронт.
Преступление, о котором умирающий хотел поведать еврейскому заключенному, произошло в украинском городе Днепропетровске. Покидая город, русские заминировали в нем многие дома улицы. Вскоре в городе начались взрывы. Среди солдат немецкой армии оказались убитые и раненые. Месть не заставила себя долго ждать. Уже в тот же день подразделение СС, в котором служил юноша, было послано на другой конец города, где было совершен чудовищное преступление. От ста пятидесяти до двухсот захваченных в плен евреев, из числа мирного населения города, среди них много женщин, детей и стариков, силой загнали в небольшое здание. На его верхние этажи внесли канистры с бензином после чего двери дома были наглухо закрыты; стоящим снаружи вокруг дома солдатам СС было приказано выстрелами поджечь бензин, а затем стрелять в каждого, кто попытается спастись, выпрыгнув из окна. А спастись таким образом из пылающего ада пытались многие.
В памяти умирающего особенно запечатлелся один образ: мужчина, держащий на руках ребенка. Его одежды уже горят. Он закрывает ребенку глаза и прыгает вместе с ним из окна. Вслед за ними прыгает вниз и мать.
«Мы открываем огонь… Эту семью я никогда не забуду, особенно ребенка», – этими словами умирающий завершает свой страшный рассказ.
После совершенного преступления подразделение СС, к которому он принадлежал, было послано далее на юг. Тяжелые бои продолжались теперь на территории южной Украины и в Крыму. Однако воспоминание о совершенном преступлении не давало ему покоя. «Потребовалось некоторое время, прежде чем я понял всю непомерность вины, которую я возложил на себя». Лишь постепенно ему стало совершенно ясно то, что он высказал своему гостю в словах: «Я ведь не родился убийцей, меня сделали им».
Уже вскоре после того, как сознание совершенного им преступления со всей силой пробудилось в его душе, во время одной атаки произошло следующее. Сам умирающий описал случившееся с ним Симону Визенталю в таких словах: «Внезапно я остановился как вкопанный. Что-то приближалось ко мне. Мои руки, державшие ружье с надетым на него штыком начали дрожать. И тогда я совершенно ясно увидел горящую семью, отца с ребенком, а за ними мать – и они шли мне навстречу. «Нет, во второй раз я не буду в них стрелять», – пронеслось в моем сознании… И в это мгновение возле меня разорвалась граната, и я потерял сознание. Когда я очнулся в лазарете, я понял, что ослеп. Все мо лицо было сплошной раной, как и верхняя часть моего тела. Я весь состоял из одних только ран. Медицинская сестра рассказала мне что врач вынул из моего тела столько гранатных осколков, что они заполнили целый сосуд. Это было чудом, что я вообще еще жил – ведь фактически я был все равно, что мертвый…».
Однако самые сильные физические страдания оказываются ничем по сравнению с непереносимыми моральными мучениями и угрызениями совести, которые он, по возвращении в сознание, испытывает теперь беспрерывно день и ночь как медленную и ни на минуту не прекращающуюся пытку: «Но гораздо ужасней меня мучила совесть. Горящий дом и семья, прыгающая из окна, – эта картина ни на мгновение не оставляла меня в покое».
И наконец, после небольшой паузы, следуют решающие слова: «Я знаю, – говорит умирающий, – то, что я вам рассказал – это ужасно. В долгие ночи, во время которых я ожидал смерти, все снова и снова я ощущал потребность поговорить б этом с евреем… и попросить его о прощении. Я знаю, что то, чего я прошу, слишком много для вас. Но без ответа я не могу умереть с миром».
После этих последних слов наступает тишина. Поставлен вопрос, имеющий поистине краеугольное значение не только для двоих, находящихся в комнате, но в сущности для всего человечества, для всего его будущего развития. Однако для обоих, странным образом сведенных здесь судьбой, поставленный вопрос в этот момент, хотя и совершенно по-разному, оказывается неразрешимым. И Симон Визенталь, будучи не в силах простить, молча, не говоря ни слова в ответ, покидает комнату. А на следующий день, снова придя на работу в лазарет, он узнает, что говоривший с ним накануне юноша этой же ночью умер. (События описаны самим Симоном Визенталем в его книге «Подсолнечник. Рассказ о виновности и прощении» – Франкфурт-на-Майне, 1984. Цит. по кн.: Прокофьев С.О. Оккультные основы прощения в свете антропософии.– М., 1994. С. 19-21).

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ:

1. Кто, с Вашей точки зрения, вправе прощать? Наделен ли подобным правом тот, кто не является непосредственной жертвой преступления или не входит в круг ее ближайшего окружения, т.е. допустимо ли прощение «от имени кого-то» или в качестве представителя некой социальной общности (этноса, религиозной или политической организации и т.д.)? Если да, то на чем оно может быть основано?
2. Является ли раскаяние достаточным (решающим) условием прощения? Каковы критерии искреннего раскаяния? Возможно ли их внешне-объективное фиксирование и оценка?
3. Существуют ли пределы «простительного» в поступках? Если да, то кем и каким образом они устанавливаются?
_____________________________________________________
Согласны ли Вы со следующим утверждением:«…истинное прощение является не чем иным, как высшим, … потенцированным актом терпимости» (Прокофьев С.О. Оккультные основы прощения в свете антропософии. – М., 1994. С. 52).
_____________________________________________________

4. Предполагает ли просьба о прощении, выступающая в качестве последней просьбы умирающего, какое-либо преимущество перед другими подобными просьбами или особые условия ее выполнения (например, изменяет ли она пределы «простительного», влияет ли на степень ответственности того, к кому она обращена, и т.д.)?
5. Проведите анализ данной ситуации, используя те формулировки принципа (правила) или алгоритма действий, раскрывающих содержание требования прощения, которые были предложены Вами в результате прочтения и осмысления текстов Т.Гоббса и Л.Н.Толстого?



ИТОГОВАЯ ДИСКУССИЯ:

1. Проведите сравнительный анализ трех рассмотренных ранее сюжетов и, выявив сходства и различия в диспозициях и мотивации их действующих лиц, попробуйте сформулировать общее определение понятия «ПРОЩЕНИЕ». Если общее определение сформулировать не удается, объясните, в чем состоят возникшие у Вас трудности, и попытайтесь последовательно выявить и рассмотреть все известные Вам значения данного понятия.
2. Возможно ли однозначно установить единый критерий аксиологической и феноменологической демаркации ПРОЩЕНИЯ и круга таких явлений, как равнодушие, игнорирование, презрение, снисхождение, жалость, оправдание, попустительство, забвение и т.д.?
3. Следует ли прощать?
_____________________________________________________
Сравните и проанализируйте следующие предписания:«Недобрым делай добро…На ненависть нужно отвечать добром» (Дао дэ цзин, § 49, 63).«Позор тому, кто ударил брахманна, и еще больший позор излившему гнев на обидчика» (Дхаммапада, 389). «…Если же согрешит против тебя брат твой, выговори ему, и если покается, прости ему…» (См.: Лк., 17:3-4).«…Господи! Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз?Иисус говорит ему: не говорю тебе: «до семи», но до седмижды семидесяти раз» (См.: Мф., 18:21-22).«А если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших» (См.: Мф., 6:14-15).
_____________________________________________________

Сформулируйте с максимально возможной полнотой аргументы за и против (психологические, религиозные, утилитарно-житейские, социально-прагматические и т.п.) и выделите в их ряду те, которые носят сугубо моральный характер.
4. В чем заключается цель(и) смысл(ы) прощения? Проведите их классификацию и выделите в их ряду те, которые носят моральный характер.
_____________________________________________________
Согласны ли Вы со следующим утверждением:«…в каждом случае причиненного нам зла мы принимаем … его в себя так, что его последствия продолжают действовать в нашей душе. В акте же истинного прощения мы сначала через преодоление себя преображаем эти последствия в добро, а затем посылаем это добро обратно в мир, … чтобы даровать миру столько же добра и любви, сколько у нег было отнято в результате злого поступка» (Прокофьев С.О. Оккультные основы прощения в свете антропософии. – М., 1994. С. 109).
_____________________________________________________

5. Ради кого (в чьих интересах) следует прощать нанесенные обиды: жертвы, обидчика, общества, сохранения мирового порядка? Кто, на Ваш взгляд, больше нуждается в прощении?
6. Кто имеет право просить о прощении и прощать? Как соотносятся потребность в прощении и «угрызения совести»? Что такое «самопрощение» и допустимо ли оно?
7. Можно ли последовательно применить к каждому из рассмотренных ранее случаев общий принцип «всепрощения»?
_____________________________________________________
«Воздавайте добром за зло, всем прощайте. Только тогда не будет зла на свете, когда все станут делать это. Может быть, у тебя недостанет силы делать так. Но знай, что только этого надо желать, этого одного добиваться, потому что это одно спасет нас от того зла, от которого мы все страдаем» (Толстой Л.Н. Путь жизни. – М., 1993. XV. С. 231).
_____________________________________________________

Проанализируйте возникшие у Вас сложности и сомнения.

8. Можно ли последовательно применить к каждому из рассмотренных ранее случаев свод (алгоритм) правил, которые ограничивают допустимость прощения установлением ряда исходных условий и необходимостью учета возможных последствий?
_____________________________________________________
«…при наличии гарантии в отношении будущего человек должен прощать прошлые обиды тем, которые, проявляя раскаяние, желают этого» (Гоббс Т. Левиафан или материя, форма и власть государства церковного и гражданского. – М., 1936. Глава 15. С. 133).
_____________________________________________________

Проанализируйте возникшие у Вас сложности и сомнения.

9. Существуют ли пределы прощения?
_____________________________________________________
Согласны ли Вы со следующим утверждением: «Прощать – значит не мстить, не платить злом за зло, значит любить. Если человек верит в это, то дело не в том, что сделал брат, а что должен я сделать. Если ты хочешь исправить ближнего в его ошибке, скажи ему кротко о том, что он худо сделал. Если он не послушает тебя, не вини его, а только самого себя за то, что ты не сумел сказать ему, как надобно» (Толстой Л.Н. Путь жизни. – М., 1993. XV. С. 232).
_____________________________________________________

Возможно ли непростительное?

10. С какими моральными и иными ценностями может конфликтовать прощение? Каковы пути разрешения подобных конфликтов?
11. На основании проведенного анализа попробуйте сформулировать и аргументировать собственный вывод о том, какая форма может обеспечить наиболее адекватную и эффективную реализацию требования прощения: общий принцип, имеющий безусловное и абсолютное применение, или свод правил, исходно ограничивающих применимость требования исходными условиями и возможностями оценки последствий…
12. Согласны ли Вы с утверждением о том, что прощение представляет собой одно из наиболее парадоксальных явлений моральной жизни? Каковы, на Ваш взгляд, основные парадоксы прощения?

Примерная структура выявления и осмысления основных парадоксов прощения (что значит для человека простить или попросить о прощении?):
1. Простить (попросить о прощении) – проявить силу или обнаружить слабость?
2. Простить (попросить о прощении) – изменить другого или преодолеть себя?
3. Простить (попросить о прощении) – снизойти или возвыситься?
4. Простить (попросить о прощении) – нарушить порядок вещей или сохранить его?
5. Простить (попросить о прощении) – освободить себя от ответственности или добровольно принять на себя серьезные обязательства?
6. Простить (попросить о прощении) – забыть зло или принять в (на) себя?
7. Простить (попросить о прощении) – пресечь зло или согласиться с его неизбежностью?


ДОМАШНЕЕ ЗАДАНИЕ:

Сюжетно проиллюстрируйте следующие наиболее традиционные трактовки прощения и попробуйте дополнить приведенный ниже перечень:

· Этикетная формализация прощения (извинение как просьба о прощении за непреднамеренное нанесение обиды в словах или невольно совершенную ошибку);
· Прощение как добровольное забвение нанесенной обиды и восстановление прежних связей и отношений;
· Прощение как отказ от мщения (дальнейшего преследования) и примирение;
· Прощение как отказ от права судить других;
· Прощение как способ избежать наказания;
· Прощение как освобождение от каких-либо обязательств;
· Прощение как следствие сострадания (жалости) к «мукам раскаяния» человека, совершившего проступок;
· Прощение как превентивная мера, предупреждение возможной эскалации социального конфликта (насилия);
· Прощение как способ прекращения конфликта и преодоления его последствий;
· Прощение как ответная реакция на искреннее раскаяние преступника;
· Прощение как побуждение преступника к критическому осмыслению своих мотивов и действий, раскаянию, исправлению и возмещению причиненного ущерба (насколько это возможно);
· Прощение как практическая реализация христианской заповеди милосердной любви посредством безусловного воздаяния добром за причиненное зло.


Проанализируйте те сложности, с которыми Вам пришлось столкнуться в ходе выполнения данной работы.

РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА:

· Гусейнов А.А., Апресян Р.Г. Этика: Учебник. – М., 1998. Тема 25. С. 375-376.
· Этика: Энциклопедический словарь. – М., 2001. С. 396-397.
· Гоббс Т. Левиафан или материя, форма и власть государства церковного и гражданского. – М., 1936. Глава 15. С. 133-134.
· Толстой Л.Н. Путь жизни. – М., 1993. XV. С. 231-234.
· Прокофьев С.О. Оккультные основы прощения в свете антропософии. – М., 1994.
· Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. Соч. в 2 т. – М., 1990. Т. 2. С. 63.
· Шопенгауэр А. Афоризмы житейской мудрости [2, 29] // Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность. – М., 1992.
· Толковый словарь живого великорусского языка В.Даля. – СПб., М., 1882. Т. III.
· Ожегов С.И. Словарь русского языка. – М., 1986.