Андрей Сычев

Новый Орлеан после урагана «Катрина»: моральная катастрофа.

Хроника событий.

29 августа: Ураган «Катрина» проносится по юго-восточным районам США. В Новом Орлеане подвергаются разрушению здания в ряде кварталов, затоплен порт. В городе объявлена эвакуация. Население покидает город, для оставшихся создаются специальные убежища.

30 августа: Более 80 процентов города находится под водой. Фиксируются факты разграбления магазинов.

31 августа: Наблюдается нехватка продуктов. Грабежи становятся массовыми. Учащаются случаи избиений, изнасилований и убийств.

1 сентября: В городе проходят перестрелки. Обстрелян военный вертолет, патрулировавший Новый Орлеан, захватываются фургоны с едой и медикаментами, грабежу подвергаются жилые дома и больницы. Вводится военное положение.

События, произошедшие в Новом Орлеане, превратились из природной катастрофы в катастрофу социальную и моральную. Четыре дня город находился в состоянии анархии, в полной власти враждующих бандитских группировок. Согласно наиболее распространенному мнению стихия стала триггером, показавшим, что моральные нормы терпят крах, как только с общества снимается жесткий контроль государства, основанный на страхе перед уголовным наказанием и силовыми структурами. Основной вопрос, который провоцируется ситуацией можно выразить таким образом: может ли реально существовать мораль в социальных отношениях без внешних сдерживающих ограничений и тотального государственного контроля?
Помимо этого, кейс затрагивает широкий ряд сопутствующих вопросов – ответственности государства за безопасность граждан в экстремальных ситуациях, проблему богатства и бедности, расизма (подавляющее количество мародеров были чернокожими), возможность нарушения закона ради выживания и т.д., которые тем или иным образом, способны уточнить возможные ответы на основной вопрос.

Андрей Сычев

Прежде чем начать собственно анализ ситуации, следует сказать несколько слов о причинах ее выбора. В истории представлено достаточное количество случаев, подобных описанному. В числе недавних можно вспомнить апофеоз безвластия в Багдаде во время операции американских войск: сценарии в обоих случаях весьма схожи. Однако события в Новом Орлеане уникальны своей резкой и бескомпромиссной контрастностью: декларируемые США в качестве образца для всего мира гуманистические ценности, приоритет личной свободы и социальное равноправие здесь оказались парадоксально совместимыми с животным вандализмом, страхом и насилием. Пожалуй, соответствующую по нравственному накалу аналогию можно найти только в литературной классике: философском романе У. Голдинга «Повелитель мух», где группа детей из церковного хора, оказавшихся после катастрофы на необитаемом острове, опускается до череды бессмысленных унижений и убийств, меняя благовоспитанность на более чем животную жестокость. Эта контрастность – существенная черта самой ситуации, задающая ряд узловых моментов для последующего рассуждения.


1. МОРАЛЬНЫЙ АВТОРИТЕТ

Основанием многих общепризнанных моральных норм и требований, таких как «не убей», «не укради», «не прелюбодействуй» и т.д. могут признаваться как личный свободный выбор, так и внешний (социальный, государственный или иной авторитарный) контроль. Эрих Фромм (работа «Человек для самого себя»), исходя из этой двойственности морали, предлагает выделять две противоположных этических системы, первую их которых он называет гуманистической этикой, вторую, соответственно, – авторитарной.

Гуманистическая этика, по мнению Фромма, признает человека законодателем и творцом норм. Моральным авторитетом в подобной системе владеет только лицо, обладающее реальной компетентностью в вопросах нравственности. Подобный авторитет рационален – он основан на уважении к человеку, на деле доказывающему свою состоятельность.

Авторитарная этика всецело базируется на авторитете иррациональном: силе, страхе, благоговении. Если в гуманистической этике признается реальное равенство между всеми представителями человечества, то авторитаризм разделяет общество на тех, кто способен определять, что есть добро и зло, и на тех, кто обязан без каких-либо сомнений подчиняться заданным свыше нормам. Творчество здесь уступает место принуждению, индивидуализм – безличному коллективизму.

Анализируя многочисленные высказывания и интервью в СМИ последних недель (более фундаментальный разбор ситуации – пока еще дело будущего), можно заключить, что трагедия в Новом Орлеане признается явным доказательством того, что гуманистическая этика, будучи достаточно привлекательной в теоретическом плане, обнаружила свою практическую несостоятельность. Так, по общему мнению, для начала власть должна была организовать всеобщую эвакуацию, даже невзирая на сопротивление горожан (прежде всего, ввиду их некомпетентности в оценке масштабов катастрофы), а не оставлять итоговое решение на волю каждого человека в отдельности. Иначе говоря, если не всегда, то, по крайней мере, в экстремальных ситуациях власть должна авторитарно устанавливать моральные приоритеты и вынуждать других следовать им. Что касается последующих дней террора, то пафос высказываний по их поводу можно выразить коротко: «мораль не способна существовать без кнута».

Причину трагедии, таким образом, нужно искать в переоценке возможностей индивида и его способности сознательного морального выбора, иначе говоря – в изъянах гуманистической этики с ее декларативным пафосом. Возможна ли иная точка зрения? Допустимо ли совершить логическую перестановку и представить обвинителя – авторитарную этику на скамье подсудимых? Хотя это кажется неочевидным, но основания для подобного хода аргументации имеются.

Горожане, покинувшие город до трагедии, фактически представляли высший и средний класс: остались те, кто не имел возможности мобильного передвижения, те, чье финансы не позволяли бросить имущество, те, кто в силу своей неграмотности не представлял масштабов трагедии и т.д. – то есть в первую очередь, городские низы, во многом – «деклассированные элементы». На этом уровне резкая контрастность провозглашаемых ценностей и реальности, позже остро проявившаяся в экстремальной ситуации, уже существовала, хотя и в более свернутом, завуалированном виде. Макс Шелер в работе «Рессентимент в структуре моралей» указывает на подобную ситуацию как на наиболее плодотворную почву для роста заряда рессентимента. В обществе, где декларируются равные возможности и идеалы свободы, но в реальности существуют очевидные различия в имущественном положении и фактических правах, провозглашаемые ценности могут признаваться только на формальном уровне и только под властным давлением. Оборотная сторона этого подчинения – постоянно подавляемая мстительность и ненависть, грозящие вырваться из-под контроля при первом же возможном случае.

С этой точки зрения, анархия в Новом Орлеане – проявление «темной стороны» авторитарной морали и ответственность за трагедию несет именно иррациональный авторитет, породивший мстительность посредством страха и насилия. Так, массовое дезертирство полицейских, оставшихся охранять убежища, показывает, что авторитет власти не основывался на компетентности, а дальнейшие события полностью перечеркнули все ее претензии на какой-либо рациональный моральный авторитет.
Если вновь обратиться к литературе, то показательным здесь будет еще один известный роман – «Остров» Робера Мерля. В нем воссоздана не менее классическая ситуация: колонизация необитаемого острова моряками с брига «Баунти» начинается с бунта против капитана, который основывал свой авторитет на тех же страхе и насилии. Дальнейшие события жизни мятежников развертываются по стандартному сценарию убийств, жестокости и ненависти.

Итак, имеется достаточно оснований для обвинений как авторитарной, так и гуманистической этики, хотя этим ситуация далеко не исчерпывается.

Прокофьев Андрей

Андрей, спасибо за почин, твое послание было первым. У меня также появилась мысль о парадигмальном характере нью-орлеанских событий. Затем нечто подобное я услышал и от Р.Г. Однако, мне кажется, что если это кейс, а не иллюстрация для объяснения темы «Т.Гоббс» в курсе истории философии, то сама постановка вопроса и описание событий могли бы быть более конкретными и развернутыми.
Во-первых, происходящее затронуло не абстрактное общество и государство, а общество, гордящееся своей законопослушностью и гордящееся не совсем без оснований. В связи с этим возникает вопрос о той степени правовой культуры, которая могла бы смягчить ситуацию. Возможно ли ее достижение? Интересно, был бы тот же самый эффект при столь же мощном наводнении, например, в Голландии. Или же в столь экстремальных ситуациях различия такого рода обществами полностью стираются.
Во-вторых, сама ситуация описана очень обще. Наверное, можно попытаться понять (то есть найти материал об этом), откуда взялись и как организовались бандитские группировки и мародеры. Как они связаны с уже существовавшими криминальными структурами. Важно также понять процентное соотношение мародеров и прочих граждан. Существенно также, что в Нью-Орлеане были мародеры лишь пользующиеся все равно уже гибнущим имуществом (по крайней мере, так говорилось на камеру) и мародеры – откровенные грабители и насильники. Наконец, какие были формы самоорганизации (в том числе, самообороны), если они были вообще. Что же касается тотального государственного контроля и его роли, то у кейса есть хорошие шансы «реитерации». Достаточно дождаться Риты в полноте ее последствий (имеется в виду ураган, естественно).
22.09.05.

Таков был ответ на зачин, а дальше, как ты понял, наверное, у нас были проблемы с сайтом. Поэтому теперь отзовусь на продолжение, которое обнаружил только что. Можно ли сказать, что проблема ресентимента и так называемой «новой» бедности (отличающейся по многим показателям от классической, хотя и в чем то схожей с нею) отправляет на скамью подсудимых именно этику, противостоящую гуманистической, как таковую? А, может быть, она просто отсылает нас к болевым точкам современного общества, которые могут рассматриваться как в «идеально», так и в «неидеально» нравственной перспективе. И, как представляется мне, гуманистического (то есть «идеально» нравственного) пути для хотя бы паллиативного решения таких проблем у нас нет. Кроме, конечно, коллективной нравственной «метанойи» (не знаю, веришь ли ты в нее, как верил Л.Толстой). Кроме того, бросается в глаза, что по отношению к «состоятельным» авторитарная этика действовала совсем не авторитарно. На их стороне присутствовал вполне «гуманистический» выбор. То есть, обобщая, пара гуманистическое-авторитарное применительно к морали как ключ к этой ситуации у меня вызывает определенные сомнения. «Безжалостность в общественной жизни» (Т.Нагель) не тождественна моральному авторитаризму.

Рубен Апресян

Уверен, что Андрей Сычев выбрал очень интересный случай для своего ситуационного анализа. Случай Нового Орлеана вообще может оказаться ключевым для понимания природы современного общества. Характерно, что он почти изоморфен сюжетам многих футуристических фильмов-катастроф, американцами же и созданных.

Случай Нового Орлеана свидетельствует, на мой взгляд, не столько о том, что «мораль не способна существовать без кнута», сколько о том, что мораль может и не существовать не только для отдельных людей, но и для значительных по своим размерам неформальных сообществ. «Кнут» в виде общественной дисциплины нужен в первую очередь для общественной морали, но «кнут», или общественная дисциплина бессмысленны, если нет самой морали, т.е. определенных по содержанию норм и ценностей, которые самим своим содержанием организуют поведение людей. Без такого содержания «кнут» сводится к подавлению, репрессии.

Вот один случай из недавней нашей жизни. Году в 1990 Музей «Ясная Поляна» и(или) еще кто-то организовали очередной Толстовский поход из Ясной Поляны в Оптину Пустынь. Поход, почти десятидневный, стал в полном смысле замечательным культурным и коммуникативным событием для участвовавших в нем людей, числом более ста. Люди могли идти, а могли и передвигаться на автобусах. Погода все время стояла дождливая и более чем прохладная для тех июльских дней (солнце показалось лишь в момент вступления авангарда ходоков в Оптину Пустынь). Главное же, условия ночевок и питания были скудными даже по меркам того позднесоветского времени, но вполне знакомыми подавляющему большинству советских участников, в отличие от меньшинства иностранцев (например, одна из ночевок была в пустующем пионерском лагере, а некоторые иностранцы подумали, что это – остатки лагеря ГУЛАГа…). Я не помню ни одного случая конфликта на бытовой почве. Наверное, их и не было. После окончания похода один из иностранных участников, молодой немецкий парень, выразил свое восхищение тем, как вели себя советские люди в этом походе в таких условиях (при том, что за участие в походе нужно было и заплатить какую-то небольшую сумму денег): «У нас бы из-за таких бытовых условий, – заметил он, – непременно случились бы какие-нибудь скандалы, ссоры и даже драки». Речь шла не о возможном возмущении по поводу нарушения организаторами предполагаемых обязательств или проявления неуважения к участникам похода со стороны как организаторов, так и персонала тех учреждений, где проводились ночевки, а именно о конфликтах между участниками похода из-за дефицита материальных благ.

Никто не может сказать, как бы повела себя наша публика (пусть и из низших слоев) в условиях – не приведи Господь, – аналогичных тем, что возникли в Новом Орлеане после шквала Катрины. Правда, у нас пока нет столь массовых люмпен-групп, которые, главным образом, и проявили себя в новоорлеанской трагедии. Подозреваю, что традиционно авторитарные и тем более тоталитарные общества более устойчивы по отношению к потенциальным социальным деструкциям как следствию стихийных бедствий, чем либеральные общества (но не социально-демократические общества). В связи с этим, вместе с тем, можно вспомнить и об эксцессах времен Гражданской войны и голода начала 1930-х годов, – но также и о том, что российское общество (в отличие от некоторых других посткоммунистических обществ) все-таки сумело избежать нравственной катастрофы (при всех фрагментарных и эпизодических девиациях и деструкциях) в первой половине 1990-х, пусть это и далось с таким большим трудом…

Добавлю еще, что анализ случая Нового Орлеана требует более точного знания его фактической стороны. Понятно, что журналисты-репортеры в первую очередь предавали огласке «жареные факты». Не сомневаюсь, что в те дни помимо мародерства и насилий, которые творили люди толпы, многие сохраняли свое лицо, стойко перенося лишения, и мы еще узнаем о героических поступках, совершавшихся в те дни. Действия люмпенов симптоматичны и, возможно, определяющи в случае Нового Орлеана, но сам случай предполагает осознание дифференцированности, разнослойности фактуры.

Андрей Сычев

Благодарю Андрея и Рубена Грантовича за информацию и комментарии. Тема сама по себе способна вывести на различные уровни взаимоотношений политики и морали (и не только) и в этом отношении она, видимо, действительно парадигмальна. Поскольку возможностей указанных в комментариях много, то, прежде чем перейти к ним, нужно все-таки попытаться довести до конца незавершенный разбор пары Фромма «гуманистическое-авторитарное». Хотя, как и в первом случае, это, конечно, не претензия на разрешение вопроса, а, скорее, возможность для дискуссии.

2. МЕДИАЦИЯ И МОРАЛЬНЫЙ ВЫБОР

Пара «гуманистическое-авторитарное» применительно к морали вызывает не только сомнения: доведенный до логической крайности каждый полюс приводит к отрицанию морали как таковой. Авторитарное «рабство морали» эквивалентно ее отсутствию, а идеалистический гуманизм кажется лишь пустой оболочкой, тем более в приведенной ситуации.

Рассмотрение ситуации через призму этих полюсов – всего лишь исследовательская установка и не в коей мере не попытка ограничить ими саму мораль. Повторюсь, что имеется достаточно оснований для обвинений как авторитарной, так и гуманистической этики.

Очевидно, что если у этой дилеммы и есть решение, то оно заключается или в синтезе полюсов, или в поиске чего-то нового, не сводимого к полюсам. Синтез, в принципе, возможен, но, скорее, на метафизическом уровне, без выхода на практику. Медиация представляется более предпочтительной. Отход от крайних полюсов в этом отношении представляет реальное увеличение самой возможности выбора. Находиться между полюсами – значит свободно выбирать возможности, соответствующие ситуации.

Пояснить этот тезис можно на примере моральной дилеммы, которая обычно формулируется так: «Возможно ли нарушение нормы «не укради» ради выживания?». Применительно к Новому Орлеану это вопрос о моральном оправдании «заимствования» товаров первой необходимости из брошенных магазинов. Обычно мысль работает здесь в рамках крайних полюсов, предлагая однозначный ответ – «да» или «нет». Но, как кажется, наиболее морально поступали те (и таких было немало), кто выходил за пределы этих полюсов: заимствуя, они оставляли информацию о себе и полный список товаров, надеясь позже компенсировать потери владельцев магазина.

Тем не менее, большая часть оставшегося населения мыслили только в рамках крайних возможностей выбора, или уповая на власть и пассивно ожидая спасения, или, напротив, активно проявляя «темную сторону» натуры, ничем уже не сдерживаемую. Ни тот, ни другой принцип поведения, в принципе, не соответствует представлениям о поведении в демократическом государстве. Демократия по определению должна предоставлять неограниченные, множественные возможности личности и возможность выбрать из них те, что наиболее соответствуют благу и самой личности, и окружающих.

В американских дискуссиях о политических причинах трагедии часто упоминается система «вэлфэра» и низкий уровень образования в гетто мегаполисов. И то, и другое достаточно очевидным образом связано с формированием множественных возможностей морального выбора. Государственная благотворительность «вэлфэра» сейчас не направлена на обеспечение стартового рывка: она косвенно приводит к пассивному ожиданию социальной помощи и надежде на государство. Низкий уровень образования в школах гетто, в свою очередь, не способен сформировать соответствующее мышление и обеспечить моральный выбор, замыкая его в рамках двух крайних полюсов. Собственно причины трагедии в таком случае заключаются в несоответствиях между образовательной и социальной политикой государства и декларируемой свободой демократического выбора. Выбор есть не только «знание прав» но и формирование знания того, как их осуществлять: высокоразвитое общество не совместимо с архаичной дуалистической моралью.

Таким образом, целью государства должно быть приведение своей политики в соответствие с декларируемыми принципами демократического выбора. Или же постепенное движение к «устойчивому» авторитаризму.

(Естественно пару «гуманистическое-авторитарное» как исследовательскую установку можно заменить любой другой значимой оппозицией, но, как представляется, с тем же результатом – неизменным выходом на проблему свободного множественного выбора, не ограниченного крайностями).

Прокофьев Андрей

Первое, что меня сразу заинтересовало в продолжении проблематизации новоорлеанских событий, это само понятие «медиации». Что она собой представляет? И чем она отличается от синтеза? Меня, конечно, сбивает с толку воспоминание о медиации как техническом термине консервативной политической мысли, подробно проанализированном К.Манхеймом. Понимаю, что речь в данном случае идет о чем-то другом. Но раз что-то сбивает меня, то и другие могут сбиться. Может быть, термин надо «ввести» каким-то прозрачным образом. Тем более, что конечный продукт нашей работы – учебное пособие.
Второе, связь между системой соцобеспечения и взрывом насилия в Новом Орлеане нуждается в более очевидной экспликации. Если бы ожидание помощи от государства и упование на него были глубоко укоренены в психологии жителей геттоизированных окраин, то, может быть, события шли бы по другому сценарию. И не совсем понятно, что могло бы изменить в этой ситуации – ситуации природной и социальной катастрофы – предварительное более успешное культивирование духа самостоятельности и жизненной предприимчивости? Более эффективную самоорганизацию в деле защиты безопасности горожан? Это требует обоснования.
Что же касается welfare state как способа обеспечения стартовых возможностей, а не пожизненной ренты, то, несмотря на яркую риторику нынешней администрации США, здесь также все очень непросто. Отсылаю к З.Бауману – проблема социальных пособий сегодня это не просто проблема консервации паразитических анклавов, в которых господствует «культура бедности». Любое современное (или постсовременное) общество живет в условиях, когда даже в периоды экономической стабильности не могут быть востребованы все его трудоспособные граждане (кстати, именно этот вопрос выставлялся на форум в прошлом году). Как можно воплощать концепцию «стартового рывка» в обществе «хронически неполной занятости» - подлинная загадка для большинства современных экономистов и социологов.

Андрей Сычев

Представляю текст ситуационного анализа в (формально) законченном виде. Замечания Андрея и Рубена Грантовича попытался учесть насколько смог. В таком виде, надеюсь, должны появится новые.


«НОВЫЙ ОРЛЕАН ПОСЛЕ УРАГАНА «КАТРИНА»:
МОРАЛЬНАЯ КАТАСТРОФА»

Тема курса прикладной этики: «Этика и политика»


1. Вводные замечания

Ураган «Катрина» 2005 года, при всей трагичности его последствий, был не первым и, к сожалению, не последним проявлением разрушительных сил природы. Человечество пережило воздействие немалого количества стихийных бедствий: от землетрясений и ураганов до неурожаев и массовых эпидемий, уничтожавших иногда до четверти населения целых континентов. Многие из катаклизмов оставили свои явные отметины не только в виде прямых физических разрушений и человеческих смертей; социальные последствия самых масштабных катастроф изменяли и моральное сознание человечества. Средневековые пандемии приводили к состоянию религиозной экзальтации и массовому покаянию; лиссабонское землетрясение 1755 года, ознаменовав начало конца «эпохи оптимизма», вызвало рост сциентистских и атеистических идей; подводное землетрясение в Юго-Восточной Азии 2004 г., объединившее мир в деле спасения жертв, дало повод для надежд на «глобализацию солидарности» [См.: Michel Serres: La mondialisation de la solidarite // Le Figaro, 9 janvier, 2005].
Катастрофа в Новом Орлеане, несомненно, находится в ряду этих знаковых для моральной рефлексии событий. Парадоксально то, что ни количество жертв (например, разница с Юго-Восточной Азией в принципе несопоставима), ни внешний сценарий событий (можно вспомнить апофеоз безвластия в Багдаде во время операции американских войск) не дает оснований для подобных заключений. Тем не менее, резонансность ново-орлеанских событий действительно оправдана и обоснована: ситуация уникальна своей резкой и бескомпромиссной контрастностью : она затронуло общество, позиционирующее себя как образец законопослушности и правовой культуры. Декларируемые США в качестве глобального образца гуманистические ценности, приоритет личной свободы и социальное равноправие здесь оказались парадоксально совместимыми с животным вандализмом, страхом и насилием. Эта контрастность – важная черта самой ситуации, которая очерчивает ряд важных моментов для последующих рассуждений.

2. Хроника событий

Для анализа ситуации в Новом Орлеане, взятого в качестве проблемы прикладной этики предполагается первичное описание его фактической стороны, которое было бы максимально свободным от предварительных оценок. Наиболее нейтральным здесь будет последовательное изложение событий в порядке их разворачивания: некоторые ключевые моменты, важные для последующего анализа, все же будут выделены особо.
28 августа: Объявлено, что ураган «Катрина» достиг силы в 5 баллов и Новый Орлеан находится непосредственно в зоне его воздействия. План эвакуации, немедленно оглашенный мэрией города, предусматривает, прежде всего, использование личных транспортных средств . Большая часть населения покидает город, для оставшихся организуются специальные убежища, среди которых огромный стадион Луизиана Супердоум (на 9000 чел.). Создаются запасы для поддержания жизни оставшегося населения (по подсчетам – 15 000 человек).
29 августа: Ураган «Катрина» наносит значительный ущерб юго-восточным районам США. В Новом Орлеане подвергаются разрушению здания в ряде кварталов, затоплен порт.
30 августа: Ураган повреждает дамбы, отгораживающие Новый Орлеан от озера Понтчартрейн. Районы города, лежащие ниже уровня воды (около 80 % его территории) затоплены, в ряде кварталов глубина достигла более четырех с половиной метров. Воздействие воды и ветра приводит к разрушению многих зданий. Фиксируются факты разграбления магазинов .
31 августа: Наблюдается нехватка продуктов. Отсутствие связи, невозможность проехать по многим улицам города, дезертирство полицейских, парализует работу органов правопорядка. Грабежи становятся массовыми. При этом разграблению подвергаются не только продуктовые отделы , но и дорогие бутики, ювелирные магазины, отделы супермаркетов с бытовой техникой, банкоматы. Город накрывает волна беспрецедентного криминального насилия – мародерств, убийств, изнасилований. Фиксируются перестрелки. В прессе появляются сообщения, что подавляющее большинство преступников – чернокожие.
1 сентября: Обстрелян военный вертолет, патрулировавший Новый Орлеан, захватываются фургоны с едой и медикаментами, грабежу подвергаются жилые дома и больницы. В Супердоуме эвакуации ожидают десятки тысяч людей в тяжелых условиях перенаселенности и антисанитарии, без воды и электричества. В прессе появляются сообщения об убийствах, грабежах и изнасилованиях в Супердоуме. Имеются сообщения и о том, что мародеры грабят оружейные магазины и берут под криминальный контроль целые районы, а заключенные в тюрьме, линчевали надзирателей и захватили заложников. Подчеркивается, что погибают самые слабые. Телевидение показывает наиболее трагичные кадры с места событий: детей, теряющих сознание и умерших в инвалидных колясках стариков, все еще держащих в руках записки с именами близких. Вводится военное положение.
6 сентября: устанавливается целый ряд ограничений для журналистов в освещении последствий трагедии. Представителям прессы отказано в присутствии при розыске жертв, запрещено снимать тела, а также организованный властями закрытый лагерь беженцев. По сообщениям прессы, в ряде случаев (перестрелка с мародерами, избиение мародера полицией, тело застреленного полицией человека) снятые кадры уничтожались полицией на месте.
На начало 2006 года количество погибших от последствий урагана составляет около 1,5 тысяч человек. Более 3 тысяч человек объявлено пропавшими без вести. В целом последствия урагана признаны катастрофическими: сопоставимый по масштабам гуманитарный кризис в США можно обнаружить только во времена Великой Депрессии. События, произошедшие в Новом Орлеане, таким образом, превратились из природной катастрофы в катастрофу социальную и моральную.

3. Постановка вопросов

Анализ трагических событий в средствах массовой информации делает актуальным целый ряд вопросов: от политических и экономических до сугубо риторических. Почти во всех дискуссиях, тем не менее, доминируют апелляции к морали.
В качестве вопросов для ситуационного анализа взяты те проблемные темы, которые уже возникли в дискуссиях по поводу ситуации Нового Орлеана, и где обращение к моральной аргументации проявляется самым очевидным образом. Анализ публикаций позволяет выявить, по крайней мере, 6 таких тем:

1. Может ли реально существовать мораль в социальных отношениях без внешних сдерживающих ограничений и тотального государственного контроля?
2. Насколько морально оправдано нарушение закона ради выживания?
3. Насколько объективно освещение событий прессой?
4. Могло ли то, что произошло в Новом Орлеане, произойти в других странах (в частности, в России)?
5. Насколько социальная политика государства и общепринятые в обществе ценностные ориентации повлияли на развитие ситуации?
6. Каким образом события в Новом Орлеане могут повлиять на представления об американских демократических ценностях?

Три первые вопроса – из разряда достаточно общих проблем. Хотя ключом к ситуации они по определению служить не должны, но конкретизация теоретических размышлений применительно к реальным событиям позволяет высказать некоторые предположения по поводу причин трагедии, проверить посылки для аргументации общепринятых позиций и, наконец, предоставить определенную основу для ответов на последующие вопросы.
Оставшиеся вопросы более привязаны к ситуации и позволяют рассматривать проблему в историческом ключе, в контексте общих моральных сдвигов современности.

4. Этатизм vs индивидуализм

Основанием многих общепризнанных моральных норм и требований, таких как «не убей», «не укради», «не прелюбодействуй» и т.д. могут признаваться как личный свободный выбор, так и внешний (социальный, государственный или иной авторитарный) контроль.
Этатистские теории (от Платона и Т.Гоббса до Р.Кейнса) не усматривают реальных возможностей для морального регулирования поведения человека вне государства. Без каждодневного внешнего контроля над нравственностью (в том числе и с помощью силовых методов) человеческое общежитие, согласно Томасу Гоббсу, превращается в бесконечную «войну всех против всех».
Индивидуалистические теории (в широком диапазоне от либерализма до анархизма) в целом признают законодателем и творцом норм отдельную личность. Государство, созданное меньшинством для эксплуатации большинства, понимается как основной противник индивидуальной свободы и творчества, соответственно, его роль в вопросах моральной регуляции должна быть максимально ограничена (или же полностью пресечена). Так, Эрих Фромм, называет мораль, основанную на индивидуальных началах гуманистической, противопоставляя ее этатистской авторитарной этике, которая, по его мнению, всецело базируется на иррациональном авторитете: силе, страхе, благоговении.
Анализируя многочисленные высказывания и интервью в СМИ (более фундаментальный разбор ситуации – пока еще дело будущего), можно заключить, что трагедия в Новом Орлеане признается явным доказательством того, что индивидуализм и гуманистическая этика, будучи достаточно привлекательными в теоретическом плане, обнаружили свою практическую несостоятельность. Рассматривая конкретную ситуацию, необходимо признать, что для начала власть должна была организовать всеобщую эвакуацию, даже невзирая на сопротивление горожан (прежде всего, ввиду их некомпетентности в оценке масштабов катастрофы), а не оставлять итоговое решение на волю каждого человека в отдельности. Иначе говоря, если и не всегда, то, по крайней мере, в экстремальных ситуациях власть обязана авторитарно устанавливать моральные приоритеты и вынуждать других следовать им. Что касается последующих дней террора, то пафос высказываний по их поводу можно выразить коротко: «Мораль не способна существовать без кнута».
С этой точки зрения причину трагедии в Новом Орлеане, нужно искать в переоценке возможностей индивида в деле сознательного морального выбора, иначе говоря – в изъянах гуманистической этики с ее декларативным пафосом. Возвращаясь к конкретным фактам, отметим в этом отношении и план эвакуации, который, по большому счету, сводился к laisser faire – призыву поступать по своему усмотрению и отсутствие координации в обеспечении порядка в городе.
Возможна ли иная точка зрения? Допустимо ли совершить логическую перестановку и представить обвинителя – авторитарную этику в положении подсудимого? Хотя это кажется неочевидным, некоторые теоретические основания для подобного хода аргументации имеются.
С точки зрения индивидуалистических теорий на социальном уровне проблема, позже остро проявившаяся в экстремальной ситуации, существовала и ранее (хотя, конечно, в свернутом, латентном виде). Ураган «Катрина» стал лишь катализатором, явно проявившим уже имеющиеся общественные противоречия – прежде всего резкую контрастность провозглашаемых государством ценностей и социальной реальности, где деклассированные группы не могут достичь этих ценностей иначе, чем криминальным путем. На уровне фактов очевидно, что горожане, покинувшие город до трагедии, фактически представляли высший и средний класс: остались те, кто не имел возможности мобильного передвижения, те, чье финансы не позволяли бросить имущество, те, кто в силу своей неграмотности не представлял масштабов трагедии и т.д. – то есть в первую очередь, городские низы, где проблема с правовой культурой и законопослушностью присутствовала изначально.
Макс Шелер в работе «Ресентимент в структуре моралей» указывает на подобную ситуацию как на наиболее плодотворную почву для роста заряда ресентимента. В обществе, где декларируются равные возможности и идеалы свободы, но в социальной реальности существуют очевидные различия в имущественном положении и фактических правах, провозглашаемые ценности в наименее привилегированных слоях общества могут признаваться только на формальном уровне и только под властным давлением. Оборотная сторона этого подчинения – постоянно подавляемая мстительность и ненависть, грозящие вырваться из-под контроля при первом же возможном случае. Этот тезис в свое время кратко сформулировал еще Б.Спиноза: «Кто хочет все регулировать законами, тот скорее возбудит пороки, нежели исправит их» [Спиноза Б. Трактаты. М., 1998. С.239].
«Забытые» в городе беднейшие слои (вспомним «использование личного транспорта» в плане эвакуации) были забыты именно потому, что никто не принимал их во внимание. Уже только это факт – субъективное, но весомое основание для того, чтобы считать себя жертвой системы и отказаться от ее лицемерных требований, тем более, если все сдерживающие факторы этой системы бесславно рухнули, еще раз доказав свою несостоятельность.
С этой точки зрения, анархия в Новом Орлеане – проявление «темной стороны» авторитарной морали и ответственность за трагедию несет именно иррациональный авторитет, породивший мстительность посредством страха и насилия.
Таким образом, имеется ряд оснований для обвинений как авторитарной, так и гуманистической этики. Обе точки зрения в принципе можно понимать как взаимно дополнительные, указав на то, что как чересчур жесткий, так и чересчур слабый внешний контроль губителен для морали, а искать «точку опоры» необходимо в области «золотой середины» - т.е. в определенной гармонии между внешними и внутренними моральными регуляторами.
Собственно анализ предложенных оппозиций не дает ответ на то, где искать механизмы подобной гармонизации, отсылая к вопросу о социальной политике государства. С другой стороны, однозначность распространенного мнения «мораль не способна существовать без кнута» можно если не опровергнуть, то поставить под сомнение.

5. Нарушение закона vs выживание

Проблема нарушения закона ради выживания – одна из традиционных для прикладной этики тем, где обычно сталкиваются аргументы, исходящие из ценности прав на средства к существованию и прав собственности (например, в парадигмах этики эгалитаризма и этики либертарианства).
Ситуация в Новом Орлеане вновь сделала актуальной дискуссию по этому поводу. Ответ большей части людей на вопрос: «Насколько морально оправдано нарушение закона ради выживания?» – в принципе предсказуем. В условиях масштабной природной катастрофы права собственности должны уступить праву на выживание свой приоритет. Более того – предметы необходимости при форс-мажорных обстоятельствах могут расцениваться в качестве общей собственности (так же, как например, личный транспорт по закону должен быть предоставлен властям в ситуации насущной необходимости). То есть, если в обычных условиях дилеммность оппозиции «нарушение закона - выживание» достаточно ощутима, то здесь ставится под сомнение уже сам вопрос. Точно таким же образом необходимо однозначно морально осудить грабежи магазинов с драгоценностями и техникой, полностью иррациональное уничтожение вещей, которые не удалось вынести и т.д.
Можно сказать, что вынесенная в заголовок дилемма «нарушение закона vs выживание» здесь в принципе неприменима, так как не имеется никаких серьезных моральных оснований для осуждения выживания и оправдания открытого грабежа. Поскольку нет реального конфликта ценностей, нет оснований и для дискуссии. Однако такая постановка вопроса, хотя и наиболее распространена, по своей сути является односторонней и закрывает возможности для поиска других альтернатив помимо «чистого» грабежа и «грабежа» ради выживания.
Ситуация в Новом Орлеане – тот случай, где мысль привычно работает в рамках крайних полюсов, предлагая однозначный ответ – «да» или «нет». Традиционные «дилеммные очки» позволяют увидеть только крайности, не принимая во внимание другие варианты личного выбора. Между тем конкретные события в Новом Орлеане подразумевали более чем две возможности выбора. Очевидно, что действительно морально поступали те, кто выходил за пределы полюсов «грабеж – выживание»: заимствуя товары первой необходимости, они оставляли информацию о себе и полный список взятых вещей, надеясь позже компенсировать потери владельцев магазина.
Тем не менее, большая часть оставшегося населения (как и участники последующей дискуссии) мыслили только в рамках крайних возможностей выбора. Они или уповали на власть и пассивно ожидали спасения, или, напротив, активно проявляли «темную сторону» натуры, ничем уже не сдерживаемую. Ни тот, ни другой принцип поведения, в принципе, не соответствует представлениям о моральном выборе.
Таким образом, еще один «недискутируемый тезис» - о моральности «грабежа ради выживания» можно поставить под сомнение. Здесь, однако, как и ранее, остается открытым вопрос о механизмах формирования представлений о моральном выборе.

6. Драматизация vs беспристрастность

Вопрос об объективности освещения событий прессой несколько выходит за рамки заявленного ситуативного исследования, но все же рассмотрение его необходимо для последующего хода анализа. Если поставить под сомнения фактическую сторону событий и представить их как «намеренную драматизацию случившегося» (а любое «заострение» факта включает в себя субъективную оценку), дальнейшие аргументы теряют под собой твердую почву.
Достаточно очевидным представляется то, что репортажи с мест события были направлены на огласку наиболее сенсационных фактов. В ситуации «эмоционального выгорания», когда общество «устает сострадать» жертвам многочисленных катастроф, ежедневно освещаемых в новостях, привлечь внимание публики может только нечто новое, экстраординарное и шокирующее. В случае если событие не является таковым, оно искусственно драматизируется путем соответствующей расстановки акцентов или путем отбора и выбраковки сюжетов. Например, случаи истинно моральных поступков или просто адекватного ситуации поведения оттесняются на задний план эмоциональными заголовками: «Взрывы, убийства и изнасилования», «Ужасы Нового Орлеана», «Тысячи трупов и мародеров» (реальные названия из новостных лент).
Показала ли «Катрина» реальные социальные проблемы и моральную деградацию общества, или же проблема была сконструирована СМИ путем «просеивания» материала и журналистских преувеличений? В последнем случае факты явно ценностно искажены и запрет на фото- и видеосъемку, последовавший за ново-орлеанскими событиями выглядит вполне резонным и с точки зрения морали.
Хотя выводы о драматизации достаточно убедительны, необходимо рассмотреть аргументы и с противоположной стороны.
В последнее время источником дополнительной информации по ряду событий становится Интернет с независимыми изданиями, блогами, форумами. Как правило, очевидцы событий действительно отмечают излишнюю драматизацию ситуаций со стороны СМИ. Но не в случае с Новым Орлеаном. Здесь акценты расставлены еще более жестко, чем в репортажах журналистов. Подробности не отличаются ни политкорректностью, ни затушевыванием событий: в целом вырисовывается картина еще более масштабной и иррациональной жестокости со стороны всех участников трагедии, включая и представителей властей. Можно возразить, что блоги и т.д. нельзя принимать во внимание по вполне очевидным причинам: их авторы (в отличие от журналистов) не несут ответственности за написанное и выражают личную, по определению субъективную, точку зрения. Однако имеются и данные, которые нельзя просто игнорировать – слова очевидцев подтверждены многочисленными фотографиями и видеозаписям; более того, во время событий также работали веб-камеры, передававшие информацию в реальном времени.
Впрочем, дополнительная информация может и не понадобиться, если учитывать, что полиция и вооруженные войска долгое время не могли навести порядок в городе после «Катрины»: это само по себе говорит о том, что нарушение закона было масштабным и массовым, а не единичным. Хотя случаи героического поведения, несомненно, присутствовали, но они определенно не могли повлиять на ситуацию: криминальная стихия была правилом, случаи героизма – лишь подтверждающим его исключением. Следует все же признать, что никаких значимых подвижек в деле самоорганизации (кроме самоорганизации криминальных банд) в Новом Орлеане не было, и ситуация действительно открыла миру симптомы серьезной моральной болезни в обществе, настолько очевидной, что никакая драматизация здесь по определению не требуется.

7. США vs другие страны.

Резкое ослабление государственного контроля неминуемо рождает социальную дезорганизацию: примеров достаточно и в прошлом и в современности. В качестве событий, где имеются определенные аналогии с Новым Орлеаном, можно назвать и криминализацию поволжских городов в 90-х годах ХХ века и т.д., и последствия катаклизма в Юго-Восточной Азии 2004 и т.д. Однако такой пропасти между декларациями и реальностью, настолько циничной публичности, маркирующей полное моральное банкротство, практически нигде не наблюдалось.
Ситуация начала 90-х годов ХХ века в России была по ряду параметров социально взрывоопасной и сопоставимой по своему накалу с ситуацией кануна 1917 года (если не превосходящей ее). Однако и здесь криминализация общества не переросла в тотальную моральную катастрофу. Наконец, разнообразные катастрофические события в странах третьего мира – от природных катаклизмов до социальных взрывов, при всей их тяжести продемонстрировали, что пострадавшие и беженцы в подавляющем большинстве могут сохранять человеческое достоинство и понятие о взаимопомощи.
В дискуссиях можно выделить два основных предположения по поводу причин подобной экстраординарности ситуации:
1. Либеральное общество в условиях катастроф значительно уступает в социальной устойчивости авторитарному. Выше уже рассматривался вопрос о том, что, по меньшей мере, в форс-мажорных обстоятельствах, государство должно принимать моральную ответственность на себя и выносить окончательные и общеобязательные решения. Однако надо подразумевать и согласие населения всецело подчиняться решениям государства, что реально достижимо в обществе с сильной властью, формирующем качества подчинения внешнему контролю и принятым нормам на всем протяжении жизни человека (в духе «этики добродетели»). Соответственно, если эти качества не сформированы в обычной социальной жизни, они не появятся и в экстраординарных ситуациях.
На это можно возразить, что, даже если авторитарные общества и являются более устойчивыми в состоянии масштабных катастроф, это не говорит о том, что они в обычной жизни их мораль является более предпочтительной. Напротив – подавление инноваций и творчества вызывает застой в моральной жизни повседневности. Учитывая, что природные катастрофы - кратковременные и локальные события, выбор в пользу авторитарности не кажется таким однозначным.
Моральную катастрофу в Новом Орлеане можно рассматривать и в более широком контексте – как иллюстрацию последствий обострения проблем, связанных с массовыми катастрофами, например, глобальным потеплением климата, ростом техногенных аварий, масштабными актами терроризма и т.д. В этом отношении, когда катастрофы из экстраординарных превращаются в привычные, возможности этатизма и авторитарной власти, во многом дискредитированные в ХХ веке, приобретают гораздо более привлекательные черты. В условиях, когда человечество все ближе подходит к грани выживания, этатизм может стать единственным вариантом глобализации ответственности и солидарности, противостоящей индивидуалистической направленности на временную личную выгоду в ущерб окружающим и будущим поколениям и общему благу в целом.
2. Следующая точка зрения немного уводит в сторону от «апологии авторитарности» и ставит вопрос о роли цивилизации в рассматриваемых событиях. Вот пример подобных размышлений (из журналистских комментариев во время событий):

Цивилизация, с этой точки зрения, по мере своего развития создает искусственные, все более «тепличные условия» для общества, демонтаж которых приводит к нарушению функциональных связей в нем (например, ситуации с отключением электричества, парализующие жизнь мегаполисов).
Здесь также можно апеллировать к традиции Ж.-Ж.Руссо, где цивилизация понимается как дегуманизирующее начало. Вспомним схожий вывод Руссо по поводу землетрясения в Лиссабоне о том, что если бы жители города не обитали в десятках тысяч многоэтажных домов, а селились бы равномерно в лесах или на фермах, то катастрофы бы не произошло. В этом же духе – аргументы многих представителей экологической этики, призывающих к «возвращению к земле», что, по их мнению, должно радикально решить как проблемы социального неравенства, так и ограничить массовые катастрофы путем рассредоточения населения [См. напр.: Schumacher, E.F. Small is Beautiful. New York, 1973; Berry, W. Standing on Earth. Ipswich, 1991 и др. Здесь же можно упомянуть тех исследователей, кто считает, что увеличение количества стихийных бедствий напрямую связано с нерациональной хозяйственной деятельностью человека, изменяющего экологический баланс планеты].
На это можно возразить, что, по крайней мере, в современном состоянии отказ от благ цивилизации может привести к еще более катастрофическим последствиям: спровоцированный социальный кризис (с неминуемым сокращением рабочих мест, нехваткой товаров или продуктов, производимых крупными агрохолдингами и т.д.) поставил бы человечество на грань выживания еще быстрее, чем экологические проблемы. Здесь же можно вспомнить ответ Вольтера Руссо о том, что прочитав новую книгу последнего «против человеческой расы», хочется «встать на четвереньки и бежать в лес». Концепция «естественного состояния» основана на идеализированных и сентиментальных представлениях и выглядит слишком утопичной для современности, выработавшей иммунитет против «донкихотских проектов» и социальных экспериментов ради «общего блага».
С другой стороны, сценарий событий, при котором человечество будет вынуждено ограничить научный и технических прогресс ради выживания уже не представляется таким невероятным как во времена Руссо:

Помимо двух названных, можно найти и некоторые другие точки зрения на различия ситуации в США и других странах:
3. Присутствие в США масштабных деклассированных групп, локализированных в определенных районах. В этом отношении Новому Орлеану близка ситуация во Франции, где во второй половине ХХ века формировались арабские гетто, недавно проявившие себя схожим образом (хотя, конечно, далеко не таком же масштабе).
4. Отсутствие в США в последнее время масштабных социальных сдвигов (таких, например, как революция 1917 г. в России) и, как следствие, отсутствие исторической памяти о последствиях подобных событий, сдерживающей деструктивные наклонности.
Достаточно распространенной является и точка зрения, в которой причины трагедии усматриваются в пропагандируемых американской культурой ценностях и стандартах социального поведения. В рамках этического анализа эта тема требует отдельного рассмотрения.

8. Социальная структура vs культурные ценности

Одной из важнейших ценностей современного общества является успех: в личной жизни, профессиональном деле, финансовом положении. В.И.Бакштановский и Ю.В.Согомонов пишут об особенностях восприятия успеха таким образом:

Р.Мертон полагает, что для США культуры денежный успех – доминирующая и универсальная цель, жестко предписываемая культурой для всех социальных слоев . Однако законные средства достижения успеха (качественное образование, профессиональный рост и т.д.) распределяются неравномерно: очевидно, что беднейшие слои имеют меньший доступ к этим средствам.

Таким образом, принятая в обществе либеральная мораль успеха своими же неадекватными нормами создает отклоняющееся поведение, консервируя и воспроизводя неравенство [Определенной формой консервации и воспроизводства неравенства в виде стигматизации можно, например, считать частое упоминание о расовой принадлежности мародеров или позднейшую их квалификацию как «беженцев» (слово «беженцы» обычно применяется для граждан чужих государств)]. При этом любые резкие катаклизмы (масштабные социальные изменения или, как в данном случае, природные катастрофы), когда разрушаются органы контроля, неминуемо обостряют положение. Когда определяемые культурой цели (деньги, материальные блага) становятся легко доступными, а вера в то, что при помощи институциализированных средств можно добиться цели изначально отсутствует, цель достигается наиболее простым путем – криминальным. В этом отношении понятен иррационализм грабежа, как, например, в случаях выноса абсолютно ненужной в умирающем городе дорогой бытовой техники. «Неважно кто я есть (мародер, насильник), важно чего я достиг (в материальном плане)» - такова мораль отверженного человека – преступника и жертвы одновременно, отвергающего приемлемые средства ради установленной культурой цели, или же, в терминах Э.Фромма, ставящего в основу своей морали понятие иметь, а не быть.
Эта мораль, впрочем, неприменима к большей части людей, оставшихся в Новом Орлеане и пассивно наблюдавших окружающий их криминальный хаос, не предпринимая попыток ни противостоять преступникам (в лучшем случае люди организовывались для спасения собственного имущества), ни спастись самостоятельно (а выбирая указанные государством переполненные убежища) [Пример этому – например, кадры из Нового Орлеана с сотнями брошенных автобусов, которые, при соответствующей инициативе, можно было использовать для эвакуации самими же пострадавшими, не дожидаясь указаний власти].
В американских дискуссиях о политических причинах трагедии часто упоминается система государственного социального обеспечения. Указывается, что «государственная благотворительность» сейчас не направлена на обеспечение стартового рывка: она косвенно приводит к пассивному ожиданию социальной помощи и надежде на государство. Так, например, делаются выводы о том, что получение пакета льгот и выплат во многих случаях (особенно для ряда меньшинств) гораздо выгоднее, чем получение работы [См. подсчеты: Tanner M., Moore S. Why Welfare Pays // Today's Moral Issues: Classic and Contemporary Perspectives. New York, 2001, P. 494-496]. Соответственно стагнация и безынициативность в обществе рассматривается как результат «морали государственной благотворительности». В принципе, эта точка зрения характерна и для многих высказываний представителей американских властей.
Позиции критиков, призывающих к демонтажу «государства благосостояния», достаточно уязвимы. Например, указывается, что полная занятость в современном экономическом состоянии попросту невозможна:

Экономическая ситуация, таким образом, оставляет бедных [Строго говоря, сейчас ситуация затрагивает уже не только неквалифицированных рабочих, но и профессионалов с образованием: хотя образование необходимо для получения достойной работы, но уже не гарантирует ее. В этом отношении можно говорить о постепенном увеличении «армии деклассированных»] за бортом общества и по определению не способна представить им никаких возможностей для «стартового рывка». Собственно, здесь действительно возможно или дальнейшее продолжение социальной помощи по «моральным мотивам» (и консервация иждивенческой морали) или же радикальные меры в эгалитарном, например марксистском, духе.
В последнем случае обвинять следует режим, где личная выгода ставится выше общей пользы. Возвращаясь к Новому Орлеану, можно провести аналогию между предшествующими катастрофе событиями и «дилеммой заключенного»: ради временной личной выгоды происходит отказ от общего блага. Для ремонта дамбы не было выделено денег, хотя в городе вращались огромные средства, например, в индустрии развлечений или рекламы. В условиях командной экономики этот вопрос мог бы решиться гораздо проще (разрешая одновременно и проблему безработицы). В этом же контексте можно рассматривать и современный всплеск преступной деятельности с распределением средств в помощь жертвам катастрофы (злоупотребления и махинации в строительных компаниях, мошенничество и т.д.).
С другой стороны, хотя теоретически эта идея выглядит привлекательной, историческая практика командной экономики показывает, что она, в силу своей негибкости, также не способна учитывать многочисленные факторы, важные для принятия адекватного решения.
Наконец, можно поставить под сомнение и прямую связь между «государством благосостояния» и пассивностью получателей льгот. Так, ближайшая аналогия – Швеция (являющаяся «государством благосостояния» в гораздо большей степени, чем США), характеризующаяся по всем параметрам высокой социальной активностью и сделавшая в последнее время рывок в малом бизнесе и IT-индустрии.
В этом случае, признать причиной пассивности надо будет не патернализм государства, а опять же существующее напряжение между ценностью успеха и социальной структурой. В отличие от криминального типа поведения, приспособление здесь будет выражаться в отказе от уровня притязаний и примирении с низким социальным статусом.
В любом случае, необходимо признать, что при современных социальных условиях культивирование потребительской морали и либеральных ценностей личного успеха при всех своих положительных моментах имеет и оборотную, иррациональную, сторону, играющую негативную роль в общественных отношениях, консервируя, а не разрешая серьезные проблемы.

9. Моральный урон

Одним из исходных моментов для анализа ситуации являлся тот факт, что моральная катастрофа произошла не в стране «третьего мира», а в обществе, чьей исторической миссией объявляется распространение ценностей цивилизации и демократического устройства. Апофеоз безвластия в Ираке, когда мародерство, насилие и грабежи захлестнули Багдад, в свое время активно транслировался в СМИ как показатель нравственной деградации и нецивилизованности иракского общества. Эти сюжеты стали важнейшим аргументом в пользу американского военного присутствия в Ираке, убедив многих из тех, кто колебался в оценках, в необходимости внешней помощи для «демократизации общества».
Безвластие в Новом Орлеане поставило под сомнение моральность самого американского общества. По крайней мере, сочетание слов «мораль» и «Катрина» в строке запроса отечественных поисковых серверов выводит, как правило, на такие рассуждения:

Вне зависимости от степени критичности или категоричности этой риторики все же понятно, что последствия катастрофы привели к возникновению определенных вопросов о путях развития морали. Отметим, что почти нигде не затрагиваются индивидуальные поступки: говорится именно об обществе как таковом и кризисе морали общественной . В этой дискуссии (среди прочих других), по сути, решаются вопросы о приоритетах дальнейшего развития и роли ценностей в нем. Для России эта дискуссия усугублена дискредитацией моральных ценностей либерального плана в 90-х годах ХХ века и ведет (если отвлечься от «критики ради критики») к такому выводу: либерализм способен давать результаты только в условиях нормального течения жизни и высокого достатка. Для выхода из кризиса (как-то для эпохи «дикого капитализма в России» или в для Нового Орлеана) необходима мощная поддержка разветвленной системы социальных ценностей, традиций, норм, признанных и поддерживаемых большей частью населения. Кто способен предложить эти нормы?
Если обратиться к американской прессе и форумам, то, строго говоря, рассуждения в них достаточно похожи на процитированные (хотя, конечно, странно было бы ожидать положительных оценок моральной стороны катастрофы). Здесь, однако, обвинения более конкретны и адресованы не абстрактному обществу, а политикам и политике в целом.
Во всех случаях дебаты по поводу катастрофы с их жесткой критикой властей можно расценить как вотум недоверия власти и даже как полную утрату веры в возможность политики эффективно поддерживать социальные моральные нормы.
Тем не менее, сам факт этой критики показывает обратные и более глобальные тенденции в общественном мнении: здесь как раз тот случай, где «репрессия является экспрессией». Инвективы по поводу слабости, нескоординированности, безответственности администрации говорят о том, что общество нуждается в органах власти, которые способны устойчиво функционировать в экстремальных ситуациях. Популярных в другое время разговоров об ограничении государственного вмешательства не наблюдается – реальных действий ожидают именно от государства , а не от индивидуумов или инициативных групп.
Раздается все больше утверждений, что поддержание правопорядка и единых для всех законов – важнейшая функция государства и его моральный долг, а положение «ночного сторожа» и самоустранение власти от проблем морального плана превращает социальное взаимодействие в игру сиюминутных решений и частных интересов.
В условиях, когда вера в моральные авторитеты, устанавливающие общие нормы вопреки частным интересам практически умерла, единственным игроком на моральном поле, способным установить правила, вне зависимости от наших желаний, осталось государство. Функция зрителя на этом поле оказалось несовместимой с моральной жизнью.
Для «этики кризиса» уже недостаточно выстраивания тонкого баланса между социальными группами, поддержания хрупкой толерантности и плюрализма. Моральная эквилибристика, построенная на компромиссах, не решает проблем, а лишь вуалирует их.
Учащающиеся кризисы выводят на поверхность глубинные моральные изломы, которые характерны не только для США, показывая, что без прочных социальных оснований призывы к моральному самосовершенствованию превращаются в ничего не значащие лозунги, которые в своих личных целях всегда можно обойти. Иначе говоря, они уже не показывают трансформацию морали, а констатируют ее отсутствие.
Если это так, то в данном отношении чрезвычайная ситуация – это не просто последствия урагана, а все в большей степени та реальность, которая нас окружает.

Наталья Соколова

Андрей, ты молодец! Это очень интересно и основательно. Ты вдохновляешь меня на свою собственную работу с кейсом.
Вопросов много, но пока хотела бы уточнить одно.
Ты пишешь об «этике кризиса». Действительно, учащающиеся кризисы показывают, что без прочных социальных оснований призывы к моральному самосовершенствованию превращаются в абстрактные лозунги. Общество нуждается в органах власти, которые способны устойчиво функционировать в экстремальных ситуациях. С этим трудно спорить. Но далее следует вывод:
В условиях, когда вера в моральные авторитеты, устанавливающие общие нормы вопреки частным интересам, практически умерла, единственным игроком на моральном поле, способным установить правила, вне зависимости от наших желаний, осталось государство. Это то, что следует после «Катрины» и вне кризисных ситуаций? Верно ли я поняла интенцию твоих рассуждений?

Андрей Сычев

Наталья, спасибо за вопрос.

Вывод о государстве как единственном сильном игроке на моральном поле – интенция не моих рассуждений, а, как кажется, общая тенденция в публичных дискуссиях.

Практически никто не апеллирует к религии как во время кризисов средневековья. Да и позже – вплоть до XVIII века катастрофы достаточно большим количеством людей интерпретировались как проявление «гнева божьего» и повод для покаяния. Сейчас такая трактовка – удел немногих экзальтированных личностей.

Никто не апеллирует к науке как после Лиссабона, когда в научности и рациональности усматривали основу для решения проблем и с природными катастрофами (прогнозы и управление природой) и с социальными кризисами (разрабатывая безличные законы развития общества).

Никто не апеллирует и к автономии личности – именно эта вера во всемогущество несдерживаемого личного морального выбора и была подорвана в Новом Орлеане.

Обвиняют государство, требуют решения вопросов от государства, говорят о просчетах в государственной политике и о моральном долге власти – в подавляющем большинстве.

Сумеет ли государство справиться с этой ролью – вопрос открытый (я лично не стал бы этого однозначно утверждать). Но сам факт такого обращения говорит об очередном повороте в моральном сознании общества.

Неудачи религии, науки, индивидуализма в решении этого вопроса можно экстраполировать и на будущее и предположить, что такая же судьба ожидает и государство. Но это всего лишь предположения. По крайней мере, специфика и преимущество государства как морального авторитета состоит в том, что оно единственное сейчас может вынудить других игроков (ту же религию, науку и т.д.) играть по общим правилам и более или менее слаженно для решения возникающих проблем.

Наталья Соколова

А в чем моральный авторитет государства?
Ты пишешь, что оно, государство, «единственное сейчас может вынудить других игроков (ту же религию, науку и т.д.) играть по общим правилам более или менее слаженно для решения возникающих проблем». Оно уже не раз вынуждало играть по общим правилам, эти времена не в таком уж далеком прошлом.
И потом, о каких общих правилах речь? Кто определит эти общие правила? Какой-нибудь общественный совет или советник, назначенный президентом? Что, моральный авторитет подобных «общих правил» задается маркировкой «сделано государством»? Андрей, я чего-то определенно не понимаю в твоих рассуждениях.
Пусть это - интенция не твоих рассуждений, а общая тенденция в публичных дискуссиях. Но что отражает эта тенденция? Некоторые особенности ценностного сознания российского общества, в очередной раз возникшую тоску по «сильной руке»? Но оправдана ли аппеляция к ценностному сознанию в решении этических проблем, подобных этой?
Вообще-то, Андрей, меня здесь занимает не только эта проблема сама по себе, сколько наша общая задача сделать кейсы. Есть проблема, ситуация обозначена, дана информация. Не подталкиваем ли мы студента к уже готовому решению, при этом исходя из своих собственных предпочтений и оценок? Мне кажется, что трудность в том, что надо обозначить возможные решения, но не подводить студентов к какому-то из них, оставить пространство для размышления.
Андрей, не воспринимай мои рассуждения исключительно как критику, просто захотелось откликнуться. Наверное, соскучилась!

Андрей Сычев

Иметь авторитет – значит пользоваться признанным влиянием, насколько я понимаю. Если после терактов и катастроф даже левые апеллируют к государству, значит, оно имеет авторитет. В чем он состоит (т.е. почему к нему апеллируют) это совсем другой теоретический вопрос (о природе власти и авторитета), который уводит от конкретной проблемы. Вопрос в том, кто имеет авторитет.

Общие правила, как я понимаю, определены моралью изначально (если не придерживаться релятивизма). Нужны ли общественные советы, чтобы определить, что честность, взаимопомощь и т.д. – это важно? Правила придумывать не надо, их надо просто учитывать в социальной политике. Например, на государственном уровне поддерживать институт семьи, разработку кодексов, проводить соответствующие программы и акции. Нравственно ориентировать образование. Осуждать аморализм, в конце концов, а не списывать издержки на «свободный рынок». Создавать «нравственное государство».

Это, кстати, не обозначает ущемления индивидуализма. Скорее, наоборот – без общих правил не будет и моральной автономии личности и ценностей как таковых, что ситуация, по-моему, и показывает.

Полностью согласен, что ситуация не закончена. Государству надо что-то противопоставить. Первое, что приходит в голову – критика государства. Можно писать и о «дороге к рабству», и клеймить тоскующих по «сильной руке». Единственное – под пулями мародеров и насильников – от кого ждать помощи, если каждый думает только о себе?

Собственно мой вопрос – кто может быть моральным авторитетом в современном мире, да еще и в ситуации кризиса?

(Подумал, что надо было кейсы писать парами)

Наталья Соколова

Андрей, мне хотелось ответить сразу, но бурные житейские события не позволили этого сделать. Пишу сейчас, хотя «запала» уже нет.
Так вот, мне кажется, что ты смешиваешь две вещи:

1). То, что политика государства может стремиться к тому, чтобы быть нравственной; что можно оценивать политику государства с этической тоски зрения и т.д.
и
2) вопрос о моральном авторитете государства.

Почему ты аппелируешь к моральному авторитету государства? Государство – это несколько тысяч чиновников, чем задается их моральный авторитет для меня? тебя? всех нас?
Может, меня окончательно испортило общение с моими друзьями-юристами, но мне непонятна твоя апелляция к моральному (подчеркиваю, моральному) авторитету государства. Мне кажется, что если некто, будучи государственным чиновником, не может облечь свои притязания в нормы права (а вместо этого аппелирует к морали, как у нас водится), то этот некто - не-чиновник, псевдо-чиновник, плохой чиновник и т.д. Государство призвано обеспечить некоторый порядок, равновесие - в том числе, в ситуациях, подобных ситуации с ураганом «Катрина». Мне вообще по-прежнему дорога тема, предложенная Ольгой Зубец - тема «дикого пространства», поскольку человек – не только ведь моральное существо, в нем столько всего! Но жить-то надо. Государство призвано обеспечить возможность сосуществования. А твоя апелляция к моральному авторитету государству – в отсутствие прочих авторитетов - меня просто пугает.
Андрей, никто не будет возражать, что, было бы неплохо, как ты пишешь, «нравственно ориентировать образование». Уже ориентируют! Тут религиозную этику введут, там - заставят сочинение про президента писать!
Как ты себе представляешь МЕХАНИЗМ утверждения морального авторитета государства?
Сильное впечатление на меня произвел твой аргумент: «Если после терактов и катастроф даже левые апеллируют к государству, значит, оно имеет авторитет». Сошлюсь на Н.Лумана. Он ( В «Реальности масс-медиа») пишет: «Если некоторая тема морализируется, возникает впечатление, что эта тема нуждается в этом, поскольку РЕАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ ЯВЛЯЕТСЯ ДРУГОЙ».
А вот кейс твой чрезвычайно интересен! Мне кажется, что его не только в спецкурсе (у тебя «Этика и политика») можно предлагать. Он очень хорош в общем курсе этики.
Ты пишешь: «мой вопрос – кто может быть моральным авторитетом в современном мире, да еще и в ситуации кризиса?». У студентов этот вопрос всегда возникает. Механизм формирования и смены моральных норм, особенно по отношению к современной ситуации – им чрезвычайно интересен! Твой кейс дает возможность выйти на обсуждение этой проблемы! Но я по-прежнему убеждена, что «подталкивать» их к решению, предлагая ответ (для преподавателя, в данном случае - для тебя -очевидный : «государство), не следует. Иначе в чем смысл кейса?
Но, возможно, я ошибаюсь.
Извините за штиль и то, что пишу на бегу, отбываю в далекие места - путешествовать! Всех целую и люблю!

Прокофьев Андрей

В возникшей вокруг кейса Андрея дискуссии (что долгожданно – дискуссии горизонтальной) выявилась проблема морального авторитета (хотя я бы, скорее, говорил о моральном статусе) государства. Круг вопросов оказался близок к одному из киевских обсуждений, инициированному Саламом Керимовичем. Наталья экспрессивно спрашивает: “Почему ты апеллируешь к моральному авторитету государства? Государство – это несколько тысяч чиновников, чем задается их моральный авторитет для меня? тебя? всех нас?” И этот вопрос опирается на вполне определенное видение природы и функций государства. Не исключено, что оно может быть неполным и усеченным. Напомню реплику Салама Керимовича о том, что понимая так государство мы попросту “сдаем” его тысячам чиновников. Мы забываем, что государство, в особенности при наличии элементов демократического самоуправления, - одна из главных форм самоорганизации общества. В случае, обсуждаемом Андреем, мы видим, как другие формы самоорганизации и огромное количество “рутинизированных “, “опривыченных” образцов поведения разрушаются экстремальными условиями. В то же время само государство, именно в силу экстремальности ситуации, не может быть задействовано в ней своими представительскими и дискурсивными проявлениями. Оно вынуждено выступать как правительство в чистом виде. Отсюда возникает вопрос о механизмах инициации и нормирования такой экстремальной деятельности. Другой очевидный вопрос по кейсу и его теоретической проблематизации, проделанной Андреем – о том, в какой мере “экстремальная” логика должна переноситься на иные случаи, как, например, в знакомом по первой школе проекте Н. Фоушина по перенесению принципов справедливой войны в “теорию справедливой медицины”.

Мария Рогожа

Вопрос об источнике морального авторитета кажется одним из самых важных в современной этической теории вообще. Действительно, ни наука, ни религия (в чистом виде) не могут выступить в качестве такового. Просвещенческая идея автономии личности в очередной раз в Новом Орлеане дискредитировала себя на практике (теоретическая несостоятельность ее обсуждалась до этих событий мыслителями различных направлений как минимум лет 150). Роль государства определить гораздо сложнее. Если рассматривать «этатизм как единственный вариант глобализации ответственности и солидарности, противостоящий индивидуалистической направленности на временную личную выгоду в ущерб окружающим и будущим поколениям и общему благу в целом», то это больше похоже на какой-то глобальный авторитаризм, к которому действительно подталкивает разворачивание аргументации.

Данную ситуацию можно рассмотреть, как представляется, еще в одном ключе. События в Новом Орлеане продемонстрировали, помимо прочего, отсутствие «идейных» мотивов, направленности, нацеленности (если хотите, - «телеологичности»), осмысленности человеческой жизни, позволяющих бороться, побеждать, выживать.

Именно отсутствие осмысленности человеческого существования, нехватка высокого горизонта жизненных целей рассматривается представителями современной этики добродетели как причина морального кризиса. Для Аристотеля и Фомы эта проблема решалась гораздо проще. Современному же обществу (или обществам) достались как обломки идеологических программ этих мыслителей, так и неудачные попытки создать равноценные им замены просветителями (различных национальных школ) и последующими теоретиками «экономического либерализма 19 века и политического либерализма 20 века» (MacIntyre A. C. Whose justice? Which rationality? N.D., 1988).

Преодолеть такой кризис, с точки зрения этики добродетели, - это придать осмысленность и направить человека на поиски этих горизонтов, на поиски блага. Современность нацеливает на утверждение внешнего блага (ценность успеха и попытки ответа на вопрос «чего я достиг?») Для этики добродетели важнее ответ на вопрос: «каким человеком мне следует быть?» (кто я есть и к чему стремлюсь?), т.е. на поиск внутреннего блага. Добродетель выступает не только как качество, необходимое для достижения внутреннего блага, но и как поддержка в самом поиске: «Добрая жизнь для человека – это жизнь, направленная на поиск доброй жизни, и добродетели, необходимые для такого поиска, позволяют нам понять, что еще, кроме этого, входит в понятие доброй жизни» (Макiнтайр Е. Пiсля чесноти: Дослiдження з теорiї моралi. К., 2001. С.324). Осмысленности человеческой жизни можно достичь только в процессе самой жизни. Вся жизнь человека становится поиском ответа на вопросы: что значит быть человеком? каковы критерии достойной жизни?

Но такие вопросы неразрешимы с универсалистской точки зрения. Ответ на них невозможен «в изоляции, сугубо индивидуальным образом» (Макiнтайр Е. С. 324), «завеса неведения» здесь тоже не очень уместна. Поиск внутренних оснований человеческой жизни возможен только в социальной общности, в которую человек включен социально и исторически.

Для этики добродетели моральным авторитетом может выступать традиция: «Живая традиция… является исторически продолжающимся, социально воплощенным обсуждением – в значительной мере обсуждением тех благ, на которые она опирается» (Макiнтайр Е. С. 328). Это обсуждение предполагает конфликты, что и указывает на актуальность и действенность оснований, нею представленных. То, что «умерло» и перестало «работать», резонанса не вызывает. Адекватность традиционных оснований, по Макинтайру, - это перспективы будущих возможностей, которые прошлое создало для будущего.

Какая социальная общность в современном мире может предложить традицию, достаточную для обоснования морального авторитета?

Для Макинтайра ответ на этот вопрос очевиден – это «локальные формы общности, в которых гражданственность и интеллектуальная и моральная жизнь могут быть поддержаны» на телеологическом уровне. Эти формы общности сегодня не могут быть представлены в государственном масштабе, для Макинтайра это университет, ферма, госпиталь, т.е. «носители традиций какой-то практики или практик». Можно предположить, если бы в Новом Орлеане действенным авторитетом пользовались неправительственные, общественные организации, будь то религиозные, этнические, просветительские или какие-либо другие общественные организованные общности, то солидарность, консолидация и слаженность в организации и самоорганизации была бы ощутимее.

С другой стороны, можно сослаться на К. Гирца, что доводы в защиту традиции начинают приводить, только когда ее верительные грамоты поставлены под сомнение» (Гiрц К.: Iнтерпретацiя культур: Вибранi есе. К., 2001. С. 257). Но и он согласен, что обращение к живой традиции может быть успешным, и тогда апелляция к ее моральному авторитету приводит «не к наивному традиционализму, а к идеологической «ретрадиционализации»» (Там же).

Хотя такой аргумент этики добродетелей не только не является исчерпывающим, но и ставит целый ряд вопросов, из него вытекающих. Например, здесь не идет речь о практических механизмах, позволяющих задействовать «живую традицию».

Андрей Сычев

Наталья писала

Это все же, насколько я понял, основная претензия к тексту.
Возможно, здесь некоторое непонимание. Я выше писал

Ответ «государство» для меня не очевиден, я просто хочу найти какую-то позитивную альтернативу, чтобы не переходить к чистой критике ради критики, завершая кейс. Именно об этом я и спрашивал.

Видимо то, что предложила Мария может быть альтернативой.

В принципе получается, что "деклассированные элемены" надо вводить в какие-то социальные институции, не обязательно профессиональные, а, например, образовательные или религиозные, где существуют проявления социальной традиционной морали (соответсвующие практики).

С этой точки зрения, кстати, получается, что “рутинизированные “, “опривыченные” образцы поведения, о которых писал Андрей , не рушились, а их попросту не было как таковых, и они еще должны быть выработаны неправительственными социальными институтами (Имеются в виду моральные, а не иные бытовые образцы).

Если противопоставлять их государству (хотя это не обязательно), то вариантом будет наделение их рядом существенных полномочий в решении существенных проблем (т.е. делегировать им и ответственность за эти решения) где в полной мере могут проявить себя "элементы демократического самоуправления".

Возможно, это может быть вариантом завершения ситуации (?).

НОВЫЙ ОРЛЕАН ПОСЛЕ УРАГАНА «КАТРИНА»:

МОРАЛЬНАЯ КАТАСТРОФА

Андрей Сычев

Методическое введение

Ситуация предполагает этический анализ событий, прошедших в Новом Орлеане в конце августа – начале сентября  2005 года. Такой анализ может быть проведен:

1. в рамках общего курса этики в разделе, посвященном практическим проблемам современной прикладной этики, а также в теоретической теме, раскрывающей соотношение морали и политики;
2. в рамках общей темы «Мораль и власть» специального курса «Политическая этика».
   Предполагается, что студенты в общих чертах знакомы с теорией и историей политико-правовых учений, а также знают основные категории философии и этики.

Общая цель ситуационного анализа –  научить студентов выявлять ценностные основания различных подходов к соотношению морали и власти.
Задачи ситуационного анализа:

1. выявить многообразие ценностных ответов на вызовы современной политической этики;
2. научиться применять этическую теорию к конкретным политическим дилеммам современности;
3. улучшить навыки независимой оценки и информированного морального выбора в области политической деятельности.

Предлагаемая ситуация открыта и не предполагает единственно верного практического решения.  Конкретизация ее узловых проблем в ходе дискуссии должна строиться с учетом уровня и потребностей студентов: предлагаемые студентами и преподавателем дилеммы могут отличаться от тех дилемм, которые выделены ниже.

Теоретическое введение

Ураган «Катрина» 2005 года, при всей трагичности его последствий, был не первым и, к сожалению, не последним проявлением разрушительных сил природы. Человечество пережило воздействие немалого количества стихийных бедствий: от землетрясений и ураганов до неурожаев и массовых эпидемий, уничтожавших иногда до четверти населения целых континентов. Многие из катаклизмов оставили свои явные отметины не только в виде прямых физических разрушений и человеческих смертей; социальные последствия самых масштабных катастроф изменяли и моральное сознание человечества. Средневековые пандемии приводили к состоянию религиозной экзальтации и массовому покаянию; лиссабонское землетрясение 1755 года, ознаменовав начало конца «эпохи оптимизма», вызвало рост сциентистских и атеистических идей; подводное землетрясение в Юго-Восточной Азии 2004 г., объединившее мир в деле спасения жертв, дало повод для надежд на «глобализацию солидарности».
Катастрофа в Новом Орлеане, несомненно, находится в ряду этих знаковых для моральной рефлексии событий. Парадоксально то, что ни количество жертв (например, разница с Юго-Восточной Азией в принципе несопоставима), ни внешний сценарий событий (можно вспомнить апофеоз безвластия в Багдаде во время операции американских войск) не дает оснований для подобных заключений. Тем не менее, резонансность ново-орлеанских событий оправдана и обоснована: ситуация уникальна своей резкой контрастностью: она затронуло общество, позиционирующее себя как образец законопослушности и правовой культуры. Декларируемые США в качестве глобального образца гуманистические ценности, приоритет личной свободы и социальное равноправие здесь оказались парадоксально совместимыми с животным вандализмом, страхом и насилием. Эта контрастность – важная черта самой ситуации, которая очерчивает ряд важных моментов для последующих рассуждений.

Описание ситуации

28 августа: Объявлено, что ураган «Катрина» достиг силы в 5 баллов и Новый Орлеан находится непосредственно в зоне его воздействия. План эвакуации, немедленно оглашенный мэрией города, предусматривает, прежде всего, использование личных транспортных средств. Большая часть населения покидает город, для оставшихся организуются специальные убежища, среди которых огромный стадион Луизиана Супердоум (на 9000 чел.). Создаются запасы для поддержания жизни оставшегося населения (по подсчетам – 15 000 человек).
29 августа: Ураган «Катрина» наносит значительный ущерб юго-восточным районам США. В Новом Орлеане подвергаются разрушению здания в ряде кварталов, затоплен порт.
30 августа: Ураган повреждает дамбы, отгораживающие Новый Орлеан от озера Понтчартрейн. Районы города, лежащие ниже уровня воды (около 80 % его территории) затоплены, в ряде кварталов глубина достигла более четырех с половиной метров. Воздействие воды и ветра приводит к разрушению многих зданий. Фиксируются факты разграбления магазинов .
31 августа: Наблюдается нехватка продуктов. Отсутствие связи, невозможность проехать по многим улицам города, дезертирство полицейских, парализует работу органов правопорядка. Грабежи становятся массовыми. При этом разграблению подвергаются не только продуктовые отделы, но и дорогие бутики, ювелирные магазины, отделы супермаркетов с бытовой техникой, банкоматы. Город накрывает волна беспрецедентного криминального насилия – мародерств, убийств, изнасилований. Фиксируются перестрелки. В прессе появляются сообщения, что подавляющее большинство преступников – чернокожие.
1 сентября: Обстрелян военный вертолет, патрулировавший Новый Орлеан, захватываются фургоны с едой и медикаментами, грабежу подвергаются жилые дома и больницы. В Супердоуме эвакуации ожидают десятки тысяч людей в тяжелых условиях перенаселенности и антисанитарии, без воды и электричества. В прессе появляются сообщения об убийствах, грабежах и изнасилованиях в Супердоуме. Имеются сообщения и о том, что мародеры грабят оружейные магазины и берут под криминальный контроль целые районы, а заключенные в тюрьме, линчевали надзирателей и захватили заложников. Подчеркивается, что погибают самые слабые. Телевидение показывает наиболее трагичные кадры с места событий: детей, теряющих сознание и умерших в инвалидных колясках стариков, все еще держащих в руках записки с именами близких. Вводится военное положение.
6 сентября: устанавливается целый ряд ограничений для журналистов в освещении последствий трагедии. Представителям прессы отказано в присутствии при розыске жертв, запрещено снимать тела, а также организованный властями закрытый лагерь беженцев. По сообщениям прессы, в ряде случаев (перестрелка с мародерами, избиение мародера полицией, тело застреленного полицией человека) снятые кадры уничтожались полицией на месте.
В целом последствия урагана признаны катастрофическими. События, произошедшие в Новом Орлеане, таким образом, превратились из природной катастрофы в катастрофу социальную и моральную.

Вопросы для обсуждения

Анализ трагических событий в средствах массовой информации делает актуальным целый ряд вопросов: от политических и экономических до сугубо риторических. Почти во всех дискуссиях, тем не менее, доминируют апелляции к морали.
В качестве вопросов для ситуационного анализа взяты те проблемные темы, которые уже возникли в дискуссиях по поводу ситуации Нового Орлеана, и где обращение к моральной аргументации проявляется самым очевидным образом. Анализ публикаций позволяет выявить, по крайней мере, 6 таких тем:

1. Может ли реально существовать мораль в социальных отношениях без внешних сдерживающих ограничений и тотального государственного контроля?
2. Насколько морально оправдано нарушение закона ради выживания?
3. Насколько объективно освещение событий прессой?
4. Могло ли то, что произошло в Новом Орлеане, произойти в других странах (в частности, в России)?
5. Насколько социальная политика государства и общепринятые в обществе ценностные ориентации повлияли на развитие ситуации?
6. Каким образом события в Новом Орлеане могут повлиять на представления об американских демократических ценностях?

Три первые вопроса – из разряда общих проблем. Хотя ключом к ситуации они по определению служить не должны, но конкретизация теоретических размышлений применительно к реальным событиям позволяет высказать некоторые предположения по поводу причин трагедии, проверить посылки для аргументации общепринятых позиций и, наконец, предоставить определенную основу для ответов на последующие вопросы.
Оставшиеся вопросы более привязаны к ситуации и позволяют рассматривать проблему в историческом ключе, в контексте общих моральных сдвигов современности.

Ход дискуссии / Дополнительный материал

1) Этатизм vs индивидуализм
Основанием многих общепризнанных моральных норм и требований, таких как «не убей», «не укради», «не прелюбодействуй» и т.д. могут признаваться как личный свободный выбор, так и внешний (социальный, государственный или иной авторитарный) контроль.
Этатистские теории (от Платона и Т.Гоббса до Р.Кейнса) не усматривают реальных возможностей для морального регулирования поведения человека вне государства. Без каждодневного внешнего контроля над нравственностью (в том числе и с помощью силовых методов) человеческое общежитие, согласно Томасу Гоббсу, превращается в бесконечную «войну всех против всех».
Индивидуалистические теории (в широком диапазоне от либерализма до анархизма) в целом признают законодател ем и творцом норм отдельную личность. Государство, созданное меньшинством для эксплуатации большинства, понимается как основной противник индивидуальной свободы и творчества, соответственно, его роль в вопросах моральной регуляции должна быть максимально ограничена (или же полностью пресечена). Так, Эрих Фромм, называет мораль, основанную на индивидуальных началах гуманистической, противопоставляя ее этатистской авторитарной этике, которая, по его мнению, всецело базируется на иррациональном авторитете: силе, страхе, благоговении.
Анализируя многочисленные высказывания и интервью в СМИ, можно заключить, что трагедия в Новом Орлеане признается явным доказательством того, что индивидуализм и гуманистическая этика, будучи достаточно привлекательными в теоретическом плане, обнаружили свою практическую несостоятельность. Рассматривая конкретную ситуацию, необходимо признать, что для начала власть должна была организовать всеобщую эвакуацию, даже невзирая на сопротивление горожан (прежде всего, ввиду их некомпетентности в оценке масштабов катастрофы), а не оставлять итоговое решение на волю каждого человека в отдельности. Иначе говоря, если и не всегда, то, по крайней мере, в экстремальных ситуациях власть обязана авторитарно устанавливать моральные приоритеты и вынуждать других следовать им. Что касается последующих дней террора, то пафос высказываний по их поводу можно выразить коротко: «Мораль не способна существовать без кнута».
С этой точки зрения причину трагедии в Новом Орлеане, нужно искать в переоценке возможностей индивида в деле сознательного морального выбора, иначе говоря – в изъянах гуманистической этики с ее декларативным пафосом. Возвращаясь к конкретным фактам, отметим в этом отношении и план эвакуации, который, по большому счету, сводился к laisser faire – призыву поступать по своему усмотрению и отсутствие координации в обеспечении порядка в городе.
Возможна ли иная точка зрения? Допустимо ли совершить логическую перестановку и представить обвинителя – авторитарную этику в положении подсудимого? Хотя это кажется неочевидным, некоторые теоретические основания для подобного хода аргументации имеются.
С точки зрения индивидуалистических теорий на социальном уровне проблема, позже остро проявившаяся в экстремальной ситуации, существовала и ранее (хотя, конечно, в свернутом, латентном виде). Ураган «Катрина» стал лишь катализатором, явно проявившим уже имеющиеся общественные противоречия – прежде всего резкую контрастность провозглашаемых государством ценностей и социальной реальности, где деклассированные группы не могут достичь этих ценностей иначе, чем криминальным путем.
На уровне фактов очевидно, что горожане, покинувшие город до трагедии, фактически представляли высший и средний класс: остались те, кто не имел возможности мобильного передвижения, те, чье финансы не позволяли бросить имущество, те, кто в силу своей неграмотности не представлял масштабов трагедии и т.д. – то есть в первую очередь, городские низы, где проблема с правовой культурой и законопослушностью присутствовала изначально.
Макс Шелер в работе «Ресентимент в структуре моралей» указывает на подобную ситуацию как на наиболее плодотворную почву для роста заряда ресентимента. В обществе, где декларируются равные возможности и идеалы свободы, но в социальной реальности существуют очевидные различия в имущественном положении и фактических правах, провозглашаемые ценности в наименее привилегированных слоях общества могут признаваться только на формальном уровне и только под властным давлением. Оборотная сторона этого подчинения – постоянно подавляемая мстительность и ненависть, грозящие вырваться из-под контроля при первом же возможном случае. Этот тезис в свое время кратко сформулировал еще Б.Спиноза: «Кто хочет все регулировать законами, тот скорее возбудит пороки, нежели исправит их» [Спиноза Б. Трактаты. М., 1998. С.239].
«Забытые» в городе беднейшие слои (вспомним «использование личного транспорта» в плане эвакуации) были забыты именно потому, что никто не принимал их во внимание. Уже только это факт – субъективное, но весомое основание для того, чтобы считать себя жертвой системы и отказаться от ее лицемерных требований, тем более, если все сдерживающие факторы этой системы бесславно рухнули, еще раз доказав свою несостоятельность.
С этой точки зрения, анархия в Новом Орлеане – проявление «темной стороны» авторитарной морали и ответственность за трагедию несет именно иррациональный авторитет, породивший мстительность посредством страха и насилия.
Таким образом, имеется ряд оснований для обвинений как авторитарной, так и гуманистической этики. Обе точки зрения в принципе можно понимать как взаимно дополнительные, указав на то, что как чересчур жесткий, так и чересчур слабый внешний контроль губителен для морали, а искать «точку опоры» необходимо в области «золотой середины» - т.е. в определенной гармонии между внешними и внутренними моральными регуляторами.
Собственно анализ предложенных оппозиций не дает ответ на то, где искать механизмы подобной гармонизации, отсылая к вопросу о социальной политике государства. С другой стороны, однозначность распространенного мнения «мораль не способна существовать без кнута» можно если не опровергнуть, то поставить под сомнение.

2) Нарушение закона vs выживание
Проблема нарушения закона ради выживания – одна из традиционных для прикладной этики тем, где обычно сталкиваются аргументы, исходящие из ценности прав на средства к существованию и прав собственности (например, в парадигмах этики эгалитаризма и этики либертарианства).
Ситуация в Новом Орлеане вновь сделала актуальной дискуссию по этому поводу. Ответ большей части людей на вопрос: «Насколько морально оправдано нарушение закона ради выживания?» – в принципе предсказуем. В условиях масштабной природной катастрофы права собственности должны уступить праву на выживание свой приоритет. Более того – предметы необходимости при форс-мажорных обстоятельствах могут расцениваться в качестве общей собственности (так же, как например, личный транспорт по закону должен быть предоставлен властям в ситуации насущной необходимости). То есть, если в обычных условиях дилеммность оппозиции «нарушение закона - выживание» достаточно ощутима, то здесь ставится под сомнение уже сам вопрос. Точно таким же образом необходимо однозначно морально осудить грабежи магазинов с драгоценностями и техникой, полностью иррациональное уничтожение вещей, которые не удалось вынести и т.д.
Можно сказать, что вынесенная в заголовок дилемма «нарушение закона vs выживание» здесь в принципе неприменима, так как не имеется никаких серьезных моральных оснований для осуждения выживания и оправдания открытого грабежа. Поскольку нет реального конфликта ценностей, нет оснований и для дискуссии. Однако такая постановка вопроса, хотя и наиболее распространена, по своей сути является односторонней и закрывает возможности для поиска других альтернатив помимо «чистого» грабежа и «грабежа» ради выживания.
Ситуация в Новом Орлеане – тот случай, где мысль привычно работает в рамках крайних полюсов, предлагая однозначный ответ – «да» или «нет». Традиционные «дилеммные очки» позволяют увидеть только крайности, не принимая во внимание другие варианты личного выбора. Между тем конкретные события в Новом Орлеане подразумевали более чем две возможности выбора. Заимствуя товары первой необходимости, некоторые оставляли информацию о себе и полный список взятых вещей, надеясь позже компенсировать потери владельцев магазина.
Тем не менее, большая часть оставшегося населения (как и участники последующей дискуссии) мыслили только в рамках крайних возможностей выбора. Они или уповали на власть и пассивно ожидали спасения, или, напротив, активно проявляли «темную сторону» натуры, ничем уже не сдерживаемую. Ни тот, ни другой принцип поведения, в принципе, не соответствует представлениям о моральном выборе.
Таким образом, еще один «недискутируемый тезис» - о моральности «грабежа ради выживания» можно поставить под сомнение. Здесь, однако, как и ранее, остается открытым вопрос о механизмах формирования представлений о моральном выборе.

3) Драматизация vs беспристрастность
Вопрос об объективности освещения событий прессой несколько выходит за рамки заявленного ситуативного исследования, но все же рассмотрение его необходимо для последующего хода анализа. Если поставить под сомнения фактическую сторону событий и представить их как «намеренную драматизацию случившегося» (а любое «заострение» факта включает в себя субъективную оценку), дальнейшие аргументы теряют под собой твердую почву.
Достаточно очевидным представляется то, что репортажи с мест события были направлены на огласку наиболее сенсационных фактов. В ситуации «эмоционального выгорания», когда общество «устает сострадать» жертвам многочисленных катастроф, ежедневно освещаемых в новостях, привлечь внимание публики может только нечто новое, экстраординарное и шокирующее. В случае если событие не является таковым, оно искусственно драматизируется путем соответствующей расстановки акцентов или путем отбора и выбраковки сюжетов. Например, случаи истинно моральных поступков или просто адекватного ситуации поведения оттесняются на задний план эмоциональными заголовками: «Взрывы, убийства и изнасилования», «Ужасы Нового Орлеана», «Тысячи трупов и мародеров» (реальные названия из новостных лент).
Показала ли «Катрина» реальные социальные проблемы и моральную деградацию общества, или же проблема была сконструирована СМИ путем «просеивания» материала и журналистских преувеличений? В последнем случае факты явно ценностно искажены и запрет на фото- и видеосъемку, последовавший за ново-орлеанскими событиями выглядит вполне резонным и с точки зрения морали.
Хотя выводы о драматизации достаточно убедительны, необходимо рассмотреть аргументы и с противоположной стороны.
В последнее время источником дополнительной информации по ряду событий становится Интернет с независимыми изданиями, блогами, форумами. Как правило, очевидцы событий действительно отмечают излишнюю драматизацию ситуаций со стороны СМИ. Но не в случае с Новым Орлеаном. Здесь акценты расставлены еще более жестко, чем в репортажах журналистов. Подробности не отличаются ни политкорректностью, ни затушевыванием событий: в целом вырисовывается картина еще более масштабной и иррациональной жестокости со стороны всех участников трагедии, включая и представителей властей. Можно возразить, что блоги и т.д. нельзя принимать во внимание по вполне очевидным причинам: их авторы (в отличие от журналистов) не несут ответственности за написанное и выражают личную, по определению субъективную, точку зрения. Однако имеются и данные, которые нельзя просто игнорировать – слова очевидцев подтверждены многочисленными фотографиями и видеозаписям; более того, во время событий также работали веб-камеры, передававшие информацию в реальном времени.
Впрочем, дополнительная информация может и не понадобиться, если учитывать, что полиция и вооруженные войска долгое время не могли навести порядок в городе после «Катрины»: это само по себе говорит о том, что нарушение закона было масштабным и массовым, а не единичным. Хотя случаи героического поведения, несомненно, присутствовали, но они определенно не могли повлиять на ситуацию: криминальная стихия была правилом, случаи героизма – лишь подтверждающим его исключением. Следует все же признать, что никаких значимых подвижек в деле самоорганизации (кроме самоорганизации криминальных банд) в Новом Орлеане не было, и ситуация действительно открыла миру симптомы серьезной моральной болезни в обществе, настолько очевидной, что никакая драматизация здесь по определению не требуется.

4) США vs другие страны.
Резкое ослабление государственного контроля неминуемо рождает социальную дезорганизацию: примеров достаточно и в прошлом и в современности. В качестве событий, где имеются определенные аналогии с Новым Орлеаном, можно назвать и криминализацию поволжских городов в 90-х годах ХХ века и т.д., и последствия катаклизма в Юго-Восточной Азии 2004 и т.д. Однако такой пропасти между декларациями и реальностью, настолько циничной публичности, маркирующей полное моральное банкротство, практически нигде не наблюдалось.
Ситуация начала 90-х годов ХХ века в России была по ряду параметров социально взрывоопасной и сопоставимой по своему накалу с ситуацией кануна 1917 года (если не превосходящей ее). Однако и здесь криминализация общества не переросла в тотальную моральную катастрофу. Наконец, разнообразные катастрофические события в странах третьего мира – от природных катаклизмов до социальных взрывов, при всей их тяжести продемонстрировали, что пострадавшие и беженцы в подавляющем большинстве могут сохранять человеческое достоинство и понятие о взаимопомощи.
В дискуссиях можно выделить два основных предположения по поводу причин подобной экстраординарности ситуации:
1. Либеральное общество в условиях катастроф значительно уступает в социальной устойчивости авторитарному. Выше уже рассматривался вопрос о том, что, по меньшей мере, в форс-мажорных обстоятельствах, государство должно принимать моральную ответственность на себя и выносить окончательные и общеобязательные решения. Однако надо подразумевать и согласие населения всецело подчиняться решениям государства, что реально достижимо в обществе с сильной властью, формирующем качества подчинения внешнему контролю и принятым нормам на всем протяжении жизни человека (в духе «этики добродетели»). Соответственно, если эти качества не сформированы в обычной социальной жизни, они не появятся и в экстраординарных ситуациях.
На это можно возразить, что, даже если авторитарные общества и являются более устойчивыми в состоянии масштабных катастроф, это не говорит о том, что они в обычной жизни их мораль является более предпочтительной. Напротив – подавление инноваций и творчества вызывает застой в моральной жизни повседневности. Учитывая, что природные катастрофы - кратковременные и локальные события, выбор в пользу авторитарности не кажется таким однозначным.
Моральную катастрофу в Новом Орлеане можно рассматривать и в более широком контексте – как иллюстрацию последствий обострения проблем, связанных с массовыми катастрофами, например, с глобальным потеплением климата, ростом техногенных аварий, масштабными актами терроризма и т.д. В этом отношении, когда катастрофы из экстраординарных превращаются в привычные, возможности этатизма и авторитарной власти, во многом дискредитированные в ХХ веке, приобретают гораздо более привлекательные черты. В условиях, когда человечество все ближе подходит к грани выживания, этатизм может стать единственным вариантом глобализации ответственности и солидарности, противостоящей индивидуалистической направленности на временную личную выгоду в ущерб окружающим и будущим поколениям и общему благу в целом.
2. Следующая точка зрения немного уводит в сторону от «апологии авторитарности» и ставит вопрос о роли цивилизации в рассматриваемых событиях. Вот пример подобных размышлений (из журналистских комментариев во время событий): «У нас, безусловно, XIX, XVIII век с точки зрения развитости общественных институтов в отличие от американцев и западных европейцев. Где-то мы совершенно дикари в том, что касается институтов гражданского общества. Но у нас есть огромная способность к самоорганизации в отсутствие действий властей. Потому что мы привыкли к тому, что милиция не приезжает, "скорая помощь" приедет через полтора часа, после того как все умрут. Мы привыкли не рассчитывать на то, что придет полицейский, и все разрулит». [Особое мнение// Эхо Москвы. 5 сентября 2005 г].
Цивилизация, с этой точки зрения, по мере своего развития создает искусственные, все более «тепличные условия» для общества, демонтаж которых приводит к нарушению функциональных связей в нем (например, ситуации с отключением электричества, парализующие жизнь мегаполисов).
Здесь также можно апеллировать к традиции Ж.-Ж.Руссо, где цивилизация понимается как дегуманизирующее начало. Вспомним схожий вывод Руссо по поводу землетрясения в Лиссабоне о том, что если бы жители города не обитали в десятках тысяч многоэтажных домов, а селились бы равномерно в лесах или на фермах, то катастрофы бы не произошло. В этом же духе – аргументы многих представителей экологической этики, призывающих к «возвращению к земле», что, по их мнению, должно радикально решить как проблемы социального неравенства, так и ограничить массовые катастрофы путем рассредоточения населения [См. напр.: Schumacher, E.F. Small is Beautiful. New York, 1973; Berry, W. Standing on Earth. Ipswich, 1991 и др. Здесь же можно упомянуть тех исследователей, кто считает, что увеличение количества стихийных бедствий напрямую связано с нерациональной хозяйственной деятельностью человека, изменяющего экологический баланс планеты].
На это можно возразить, что, по крайней мере, в современном состоянии отказ от благ цивилизации может привести к еще более катастрофическим последствиям: спровоцированный социальный кризис (с неминуемым сокращением рабочих мест, нехваткой товаров или продуктов, производимых крупными агрохолдингами и т.д.) поставил бы человечество на грань выживания еще быстрее, чем экологические проблемы. Здесь же можно вспомнить ответ Вольтера Руссо о том, что прочитав новую книгу последнего «против человеческой расы», хочется «встать на четвереньки и бежать в лес». Концепция «естественного состояния» основана на идеализированных и сентиментальных представлениях и выглядит слишком утопичной для современности, выработавшей иммунитет против «донкихотских проектов» и социальных экспериментов ради «общего блага».
С другой стороны, сценарий событий, при котором человечество будет вынуждено ограничить научный и технических прогресс ради выживания уже не представляется таким невероятным как во времена Руссо: «Мы не обязаны принимать любое такое будущее ради фальшивого знамени свободы, будь то свобода ничем не ограниченного размножения или свобода беспрепятственного научного исследования. Мы не обязаны считать себя рабами неизбежного технологического прогресса, если этот прогресс не служит человеческим целям» [Фукуяма Ф. Наше постчеловеческое будущее: Последствия биотехнологической революции. М., 2004. С. 308].
Помимо двух названных, можно найти и некоторые другие точки зрения на различия ситуации в США и других странах:
3. Присутствие в США масштабных деклассированных групп, локализированных в определенных районах. В этом отношении Новому Орлеану близка ситуация во Франции, где во второй половине ХХ века формировались арабские гетто, недавно проявившие себя схожим образом (хотя, конечно, далеко не таком же масштабе).
4. Отсутствие в США в последнее время масштабных социальных сдвигов (таких, например, как революция 1917 г. в России) и, как следствие, отсутствие исторической памяти о последствиях подобных событий, сдерживающей деструктивные наклонности.
Достаточно распространенной является и точка зрения, в которой причины трагедии усматриваются в пропагандируемых американской культурой ценностях и стандартах социального поведения. В рамках этического анализа эта тема требует отдельного рассмотрения.

5) Социальная структура vs культурные ценности
Одной из важнейших ценностей современного общества является успех: в личной жизни, профессиональном деле, финансовом положении. В.И.Бакштановский и Ю.В.Согомонов пишут об особенностях восприятия успеха таким образом: «Деньги, статус, слава». Пожалуй, нигде, кроме как в Америке, отождествление успеха с этими символами не приобрело столь очевидного и даже гротескного характера. Там возник настоящий культ успеха и, как замечают исследователи, американцу гораздо проще установить чего он достиг, чем выявить, кем он является. Стоит отметить, что некоторые исследователи русского национального характера полагают, что русский мыслит прямо противоположно: ему не очень важно, чего он достиг, но он хочет понять, кто он есть [Бакштановский В.И., Согомонов Ю.В. Гражданское общество: Этика публичных арен. Тюмень, 2004. С.89]».
Р.Мертон полагает, что для США культуры денежный успех – доминирующая и универсальная цель, жестко предписываемая культурой для всех социальных слоев . Однако законные средства достижения успеха (качественное образование, профессиональный рост и т.д.) распределяются неравномерно: очевидно, что беднейшие слои имеют меньший доступ к этим средствам. «Когда система культурных ценностей, фактически ни с чем не считаясь, превозносит определенные, общие для всего населения, цели успеха, и при этом социальная структура строго ограничивает или полностью закрывает доступ к одобряемым способам достижения этих целей для значительной части того же населения, - это приводит к увеличению масштабов отклоняющегося поведения» [Мертон Р. Социальная структура и аномия // Социс. 1992. №3. С.108].
Таким образом, принятая в обществе либеральная мораль успеха своими же неадекватными нормами создает отклоняющееся поведение, консервируя и воспроизводя неравенство [Определенной формой консервации и воспроизводства неравенства в виде стигматизации можно, например, считать частое упоминание о расовой принадлежности мародеров или позднейшую их квалификацию как «беженцев» (слово «беженцы» обычно применяется для граждан чужих государств)]. При этом любые резкие катаклизмы (масштабные социальные изменения или, как в данном случае, природные катастрофы), когда разрушаются органы контроля, неминуемо обостряют положение. Когда определяемые культурой цели (деньги, материальные блага) становятся легко доступными, а вера в то, что при помощи институциализированных средств можно добиться цели изначально отсутствует, цель достигается наиболее простым путем – криминальным. В этом отношении понятен иррационализм грабежа, как, например, в случаях выноса абсолютно ненужной в умирающем городе дорогой бытовой техники. «Неважно кто я есть (мародер, насильник), важно чего я достиг (в материальном плане)» - такова мораль отверженного человека – преступника и жертвы одновременно, отвергающего приемлемые средства ради установленной культурой цели, или же, в терминах Э.Фромма, ставящего в основу своей морали понятие иметь, а не быть.
Эта мораль, впрочем, неприменима к большей части людей, оставшихся в Новом Орлеане и пассивно наблюдавших окружающий их криминальный хаос, не предпринимая попыток ни противостоять преступникам (в лучшем случае люди организовывались для спасения собственного имущества), ни спастись самостоятельно (а выбирая указанные государством переполненные убежища) [Пример этому – например, кадры из Нового Орлеана с сотнями брошенных автобусов, которые, при соответствующей инициативе, можно было использовать для эвакуации самими же пострадавшими, не дожидаясь указаний власти].
В американских дискуссиях о политических причинах трагедии часто упоминается система государственного социального обеспечения. Указывается, что «государственная благотворительность» сейчас не направлена на обеспечение стартового рывка: она косвенно приводит к пассивному ожиданию социальной помощи и надежде на государство. Так, например, делаются выводы о том, что получение пакета льгот и выплат во многих случаях (особенно для ряда меньшинств) гораздо выгоднее, чем получение работы [См. подсчеты: Tanner M., Moore S. Why Welfare Pays // Today's Moral Issues: Classic and Contemporary Perspectives. New York, 2001, P. 494-496]. Соответственно стагнация и безынициативность в обществе рассматривается как результат «морали государственной благотворительности». В принципе, эта точка зрения характерна и для многих высказываний представителей американских властей.
Позиции критиков, призывающих к демонтажу «государства благосостояния», достаточно уязвимы. Например, указывается, что полная занятость в современном экономическом состоянии попросту невозможна: «Современные вооружения требуют меньшей численности профессиональных солдат, а технический прогресс в производстве товаров привел сегодня к уменьшению потребности в занятых; инвестиции предполагают сокращение, а не рост числа рабочих мест, и фондовые биржи по всему миру мгновенно вознаграждают компании за сокращение персонала и нервно реагируют на известия о падении уровня безработицы» [Бауман З. Разве я сторож брату моему? // Бауман З. Индивидуализированное общество. М.: Логос, 2002].
Экономическая ситуация, таким образом, оставляет бедных [Строго говоря, сейчас ситуация затрагивает уже не только неквалифицированных рабочих, но и профессионалов с образованием: хотя образование необходимо для получения достойной работы, но уже не гарантирует ее. В этом отношении можно говорить о постепенном увеличении «армии деклассированных»] за бортом общества и по определению не способна представить им никаких возможностей для «стартового рывка». Собственно, здесь действительно возможно или дальнейшее продолжение социальной помощи по «моральным мотивам» (и консервация иждивенческой морали) или же радикальные меры в эгалитарном, например марксистском, духе.
В последнем случае обвинять следует режим, где личная выгода ставится выше общей пользы. Возвращаясь к Новому Орлеану, можно провести аналогию между предшествующими катастрофе событиями и «дилеммой заключенного»: ради временной личной выгоды происходит отказ от общего блага. Для ремонта дамбы не было выделено денег, хотя в городе вращались огромные средства, например, в индустрии развлечений или рекламы. В условиях командной экономики этот вопрос мог бы решиться гораздо проще (разрешая одновременно и проблему безработицы). В этом же контексте можно рассматривать и современный всплеск преступной деятельности с распределением средств в помощь жертвам катастрофы (злоупотребления и махинации в строительных компаниях, мошенничество и т.д.).
С другой стороны, хотя теоретически эта идея выглядит привлекательной, историческая практика командной экономики показывает, что она, в силу своей негибкости, также не способна учитывать многочисленные факторы, важные для принятия адекватного решения.
Наконец, можно поставить под сомнение и прямую связь между «государством благосостояния» и пассивностью получателей льгот. Так, ближайшая аналогия – Швеция (являющаяся «государством благосостояния» в гораздо большей степени, чем США), характеризующаяся по всем параметрам высокой социальной активностью и сделавшая в последнее время рывок в малом бизнесе и IT-индустрии.
В этом случае, признать причиной пассивности надо будет не патернализм государства, а опять же существующее напряжение между ценностью успеха и социальной структурой. В отличие от криминального типа поведения, приспособление здесь будет выражаться в отказе от уровня притязаний и примирении с низким социальным статусом.
В любом случае, необходимо признать, что при современных социальных условиях культивирование потребительской морали и либеральных ценностей личного успеха при всех своих положительных моментах имеет и оборотную, иррациональную, сторону, играющую негативную роль в общественных отношениях, консервируя, а не разрешая серьезные проблемы.

6) Моральный урон
Одним из исходных моментов для анализа ситуации являлся тот факт, что моральная катастрофа произошла не в стране «третьего мира», а в обществе, чьей исторической миссией объявляется распространение ценностей цивилизации и демократического устройства. Апофеоз безвластия в Ираке, когда мародерство, насилие и грабежи захлестнули Багдад, в свое время активно транслировался в СМИ как показатель нравственной деградации и нецивилизованности иракского общества. Эти сюжеты стали важнейшим аргументом в пользу американского военного присутствия в Ираке, убедив многих из тех, кто колебался в оценках, в необходимости внешней помощи для «демократизации общества».
Безвластие в Новом Орлеане поставило под сомнение моральность самого американского общества. По крайней мере, сочетание слов «мораль» и «Катрина» в строке запроса отечественных поисковых серверов выводит, как правило, на такие рассуждения:
«Главное последствие урагана «Катрина» состоит в том, что он необратимо уничтожил представление об Америке как о наиболее передовом в нравственно-этическом и культурном отношении демократическом обществе».
«…Не будет преувеличением сказать, что США понесли чудовищный моральный урон, гораздо более значительный, чем после 11 сентября».
«…Трагедия развенчала еще один американский миф – миф о системе американских морально-нравственных ценностях. Ценности материально-бытовые вроде Американской мечты (дом, машина, зарплата, известность...) – это есть. А вот ценности морально-нравственные этому обществу, по-видимому, не присущи вовсе...»
«…Последний пример с ураганом «Катрина» свидетельствовал о полном моральном упадке США, когда на глазах десятков тысяч людей, которые находились на стадионе во время наводнения и урагана, происходили убийства и групповые изнасилования».
[http://www.kpe.ru/about/basis/analytics/1267/
http://www.dumaem.ru/print.php?st_id=238
http://unipres.h1.ru/replika-arch22.html
http://www.c-asia.org/analit/index.php?cont=long&id=5574&year=2005&today=07&month=11]
Вне зависимости от степени критичности или категоричности этой риторики все же понятно, что последствия катастрофы привели к возникновению определенных вопросов о путях развития морали. Отметим, что почти нигде не затрагиваются индивидуальные поступки: говорится именно об обществе как таковом и кризисе морали общественной . В этой дискуссии (среди прочих других), по сути, решаются вопросы о приоритетах дальнейшего развития и роли ценностей в нем. Для России эта дискуссия усугублена дискредитацией моральных ценностей либерального плана в 90-х годах ХХ века и ведет (если отвлечься от «критики ради критики») к такому выводу: либерализм способен давать результаты только в условиях нормального течения жизни и высокого достатка. Для выхода из кризиса (как-то для эпохи «дикого капитализма в России» или в для Нового Орлеана) необходима мощная поддержка разветвленной системы социальных ценностей, традиций, норм, признанных и поддерживаемых большей частью населения. Кто способен предложить эти нормы?
Если обратиться к американской прессе и форумам, то, строго говоря, рассуждения в них достаточно похожи на процитированные (хотя, конечно, странно было бы ожидать положительных оценок моральной стороны катастрофы). Здесь, однако, обвинения более конкретны и адресованы не абстрактному обществу, а политикам и политике в целом.
Во всех случаях дебаты по поводу катастрофы с их жесткой критикой властей можно расценить как вотум недоверия власти и даже как полную утрату веры в возможность политики эффективно поддерживать социальные моральные нормы.
Тем не менее, сам факт этой критики показывает обратные тенденции в общественном мнении: инвективы по поводу слабости, нескоординированности, безответственности администрации говорят о том, что общество нуждается в органах власти, которые способны устойчиво функционировать в экстремальных ситуациях. Популярных в другое время разговоров об ограничении государственного вмешательства не наблюдается – реальных действий ожидают именно от государства, а не от индивидуумов или инициативных групп.
Учащающиеся кризисы выводят на поверхность глубинные моральные изломы, которые характерны не только для США, показывая, что без прочных социальных оснований призывы к моральному самосовершенствованию превращаются в ничего не значащие лозунги, которые в своих личных целях всегда можно обойти. Иначе говоря, они уже не показывают трансформацию морали, а констатируют ее отсутствие.
Если это так, то в данном отношении чрезвычайная ситуация – это не просто последствия урагана, а все в большей степени та реальность, которая нас окружает.

Рекомендуемая литература

1. Дубко Е.Л. Политическая этика: Учебник для вузов. М.: Академический проспект, 2005. 720 с.
2. Капустин Б.Г. Моральный выбор в политике: Учебное пособие. М.: КДУ: Изд-во МГУ, 2004. 496 с.
3. Мораль в политике: Хрестоматия / Сост. Б.Г.Капустин. М.: КДУ: Изд-во МГУ, 2004. 480 с.
4. Сутор Б. Малая политическая этика // Политическая и экономическая этика: Учебное пособие. М.: Гранд, 2001. С. 29-174.
5. Шапиро И. Моральные основания политики: Учебное пособие. М.: Изд-во КДУ, 2004. 304 с.