Смертная казнь

Модератор дискуссии – Ольга Артемьева

Ольга Артемьева
Цель нашего обсуждения – реконструкция и анализ аргументов в защиту и против смертной казни. Общая тенденция в отношении к этой проблеме в современном мире определяется пониманием смертной казни как зла – либо как абсолютного и потому абсолютно не допустимого, либо как неизбежного, к которому государство вынуждено прибегать в исключительных случаях. Когда совершаются особо жестокие преступления с необратимыми тяжелыми последствиями, общественное мнение все чаще и единодушнее склоняется в пользу смертной казни. Таковым стало общественное настроение в американском обществе после трагедии11 сентября 2001 года, и в российском обществе – как следствие повторяющихся террористических актов, а в особенности, – после трагедии Беслана в сентябре 2004 года. Как относиться к таким настроениям: как к преходящим эмоциям, уступать которым ни в коем случае не следует, или как к свидетельству того, что существуют такие преступления, в отношении которых исключительная мера наказания была бы самым точным выражением справедливости? В свое время Дж.С.Милль настаивал на исключительном применении смертной казни для наказания преступников, совершивших особенно жестокие преступления, при которых «сопутствующие обстоятельства ни смягчают вину, ни дают никакой надежды на то, что обвиняемый хотя бы до совершения этого преступления был достоин жить среди людей», и ничего не говорит о том, «что это преступление является скорее исключением для его характера в целом, нежели его следствием» (Mill J.St. Speech in Favour of Capital Punishment (1868) // Singer P., ed. Applied Ethics. Oxford: Oxford University Press, 1992. P. 97-104). С точки зрения Милля, самыми важными основаниями для вынесения смертного приговора является исключительная жестокость преступления, ни у кого не вызывающая сомнения доказанность вины преступника, а также отсутствие хоть каких-то знаков в его жизни, позволяющих ожидать возможного раскаяния. Аристотель называл такого рода людей и их действия звероподобными. Зверство, по Аристотелю, – это «крайняя испорченность человека», оно не является в собственном смысле слова пороком, поскольку порок – это проявление человеческого, а зверство – проявление нечеловеческого. Так вот, с точки зрения Милля, смертная казнь должна применяться в качестве наказания за звероподобные действия звероподобных людей, и «человеческие» мерки в отношении к ним неуместны.
В связи со сказанным, предлагаю, во-первых, реконструировать возможные аргументы как в защиту, так и против смертной казни. Чтобы не растягивать подготовительную стадию обсуждения, можно оттолкнуться от тех аргументов, которые перечислены А.А.Гусейновым в учебнике «Этика» (М.: Гардарики, 1998. С. 434-442):
Аргументы «за»:
1. Смертная казнь есть справедливое возмездие и является нравственным деянием, поскольку применяется в качестве наказания за убийство.
2. Смертная казнь хотя, быть может, и несправедлива по отношению к тому, к кому она применяется, тем не менее оправдана, ибо своим устрашающим воздействием предотвращает совершение таких же преступлений другими.
3. Смертная казнь приносит благо обществу тем, что освобождает его от особо опасных преступников.
4. Смертная казнь может быть оправдана гуманными соображениями по отношению к самому преступнику, ибо пожизненное, тяжелое заключение в одиночной камере хуже, чем мгновенная смерть.
5. Смертная казнь есть простой и дешевый способ отделаться от преступника.
Аргументы «против»:
1. Смертная казнь оказывает нравственно развращающее воздействие на общество. Она оказывает такое воздействие непосредственно через людей, причастных к ней, и косвенно – тем, что в обществе самим фактом наличия смертной казни утверждается мысль, будто убийство хотя бы в каких-то случаях может быть справедливым, благим делом.
2. Смертная казнь является антиправовым актом. Это, в частности, проявляется в том, что в праве действует принцип восстановимости наказания, что позволяет до некоторой степени делать обратимыми случае, когда совершается судебная ошибка. Применительно к смертной казни этот принцип нарушается: того, кого убили, нельзя вернуть к жизни, как и невозможно компенсировать ему нанесенный юридической ошибкой вред.
3. Смертная казнь нечестива и лжива в том отношении, что она явно нарушает пределы компетенции человека. Человек не властен над жизнью. Жизнь есть условие человеческих деяний и необходимо должна оставаться их пределом. Кроме того, человек не может безусловно судить о виновности и об абсолютной неисправимости преступника.
4. Смертная казнь есть покушение на коренной нравственный принцип самоценности человеческой личности, ее святости.
Можно ли дополнить эти аргументы? А может быть, их стоит сократить? Иными словами, насколько все эти аргументы достаточны и необходимы?
Следовательно, во-вторых, помимо работы по отбору аргументов, нам предстоит их проанализировать. Этот анализ мог бы осуществляться по нескольким направлениям. 1) Мы можем реконструировать доводы, которые приводятся в качестве обоснования каждого аргумента в рамках каждой позиций и посмотреть, насколько они достоверны. Затем точно так же мы могли бы проанализировать контраргументы, которые выдвигаются противоположной стороной. 2) Далее, проблему смертной казни можно исследовать как прикладную этическую проблему. Именно этим мы и будем заниматься. А.А.Гусейнов на каунасском семинаре, характеризуя специфику прикладной этики, заметил, в частности, что она имеет дело с «открытыми» проблемами в том смысле, что по форме эти проблемы представляют собой дилеммы, каждая сторона которой может получить достоверное моральное обоснование. Критически исследуя аргументы в защиту и против смертной казни, мы могли бы рассмотреть вопрос о том, из каких оснований в своей аргументации исходят противоположные стороны, насколько соизмеримы эти основания, и насколько равнозначны аргументы противных сторон. 3) Ход дальнейшего обсуждения нам подскажет сама дискуссия.

Наталия Учайкина
Спасибо за предложенную тему. В ноябре 2004 года в рамках педагогического института (г. Саранск) на кафедре философии мы предлагали тему «Смертная казнь: за и против». В начале и в конце дискуссии проводили опрос, просили высказаться «за» и «против» смертной казни. В ходе обсуждения оказалось, что число сторонников смертной казни увеличилось (хотя и не существенно). Но в итоге этот процент распределялся следующим образом 50/50% …
На мой взгляд, несовершенное общество не может создать совершенного правосудия. Несовершенное правосудие (которое состоит из несовершенных людей, воспитанных и образованных несовершенным обществом) не исключает судебную ошибку, более того возводит ее в разряд обязательной, т.е. возможно будут незаслуженно осуждены люди, не совершившие никакого преступления (в том числе и тяжкого). Здесь вступает в силу закон личной заинтересованности (насколько меня материально заинтересует та или иная сторона). Вступают в силу рыночные отношения, которые активно внедряются на постсоветском пространстве.
С другой стороны, если нет регуляторов поведения, нет законов (в том числе и устрашающих), то ни о каком пути совершенствования мы не можем и говорить. Пути, на котором возможна отмена смертной казни. Искорените несовершенных людей, тогда и смертная казнь окажется ненужной, так как в совершенном обществе не будет источников, порождающих противоправные преступления, в том числе преступления против личности.
В данном случае вопрос об отмене смертной казни лежит в области юридической. Но никак не нравственной.
Если мы затрагиваем нравственную сторону вопроса, то по отношению к смертной казни будет позиция однозначная – против. Так как смерть есть зло.
Преступления, которые совершаются человеком против человечности, есть результат морального уродства. Оно должно стать достоянием гласности. Человек! Оборотись на свое несовершенство и содрогнись. Возможно, это путь искоренения человеческих пороков. Если человек морально невменяем, то общество гибнет, и с этим ничего не поделаешь, даже введя смертную казнь.
Проблему смертной казни следует рассматривать с точки зрения социальной (совершенное и несовершенное общество), юридической (совершенные и несовершенные системы правосудия), нравственной (совершенный и несовершенный человек), медицинской (степень вменяемости).

Ирина Абдрашитова
На мой взгляд, государство призвано отнимать или предоставлять лишь те условия, которые оно предоставило. Например, суд имеет право отнять свободу, но ту свободу, которую предоставило государство. Внутреннюю свободу государство отнять не в силах и не в праве; или условия для достойной жизни оно отнять в праве и в силе. Но саму жизнь отнять государство не в праве, тем более, что не оно ее предоставило. Т.е. я считаю, если в государстве разрешена смертная казнь, то это государство с абсурдным законодательством.

Ольга Артемьева
Я понимаю, что проблема смертной казни вызывает прежде всего эмоциональную реакцию, стремление высказать свою собственную позицию в отношении к этой проблеме и объяснить ее. Но ведь наша задача в данном случае – исследовательская . Она предполает анализ всех возможных аргументов, выдвигаемых обеими сторонами . Эта задача решается в два этапа: первый – мы собираем все возможные аргументы и «за», и «против», отталкиваясь от предложенного А.А.Гусейновым списка; второй – анализируем обоснование этих аргументов в рамках позиций «за» и «против». Обоснование – это те доводы, которые приводят обе стороны в свою поддержку и те основания, из которых они исходят. Критический анализ возможно позволит нам увидеть эти аргументы другими глазами, может быть мы утвердимся в наших собственных позициях, они станут лишь более обоснованными и, что мне кажется особенно важным, – свободными от морализаторского пафоса. А может быть наши позиции вообще изменятся. Наталия обратила внимание на один из самых сильных аргументов против смертной казни, а именно – возможность судебной ошибки, которая многократно увеличивается в условиях слабой, коррупционной судебно-правовой системы. Это сильный аргумент еще и потому, что возможность судебной ошибки неустранима и в условиях отлажено действующей судебно-правовой системы. Данный довод выдвигается в поддержку аргумента, согласно которому смертная казнь является антиправовым актом. Что же касается остальных аргументов, связанных с «совершенством» и «несовершенством» общества и человека, то на мой взгляд, эти аргументы вообще не имеют никакого отношения к проблеме смертной казни. Понятно, что в идеальном обществе проблема смертной казни вообще не возникает, как она и не возникает, когда все люди идеальны, живут в любви и согласии. Здесь речь идет наверное о рае, и с раем все ясно. Смертную казнь недопустимо рассматривать как путь совершенствования общества и человека. Мы можем рассматривать ее лишь как инструмент, который может или нет оградить общество от агрессивных, жесточайших проявлений «несовершенства» кого-либо. Проблема смертной казни ставит перед нами вопросы о том, 1) может ли государство защитить своих граждан от направленных против них особо страшных, жестоких преступлений, применяя исключительную меру наказания; 2) может ли смертная казнь рассматриваться как точное выражение справедливости по отношению к преступникам, совершившим такие преступления; 3) можно ли оправдать применение смертной казни в исключительных случаях. Ирина по существу отвечает на 2-й и 3-й вопросы и формулирует аргумент против смертной казни, который состоит в том, что государство не имеет право отнимать жизнь, которую не оно «предоставило». Это понятный аргумент, но в связи с ним возникает вопрос (особенно у тех, кто не является верующим человеком), что же тот, кто «предоставил» жизнь имеет право ее отнимать?

Ирина Абдрашитова
Такой ход рассуждения (который был мной предложен) предполагает неизбежность вопроса: имеет ли человек право отнять жизнь другого человека, и в отношении этого вопроса довод «я тебя породил, я тебя и убью», предполагает право родителей убивать своих детей. Отношения матери и ребенка имеют безусловный характер, и Фромм выводит основные моральные стереотипы из этих отношений (Апресян Р.Г. «Добро и польза» //Этическая мысль. 1991 с. 19).
Законы в государстве не могут носить непосредственный, безусловный характер, а человеческие отношения могут. На мой взгляд, если вопрос о смертной казни переносится в плоскость человеческих отношений, то аргументы против смертной казни приобретают наибольшую силу.

Рубен Апресян
Проблема смертной казни как разновидности наказания относится к сфере общественной морали и, как мне кажется, не имеет отношения ни к человеческим отношениям, ни к нравственному совершенствованию личности или общества.
Функция наказания в цивилизованном обществе (т.е. обществе, вышедшем из состояния варварства, только и всего) - это прерогатива государства. Наказание служит определенным целям. Служит ли этим целям смертная казнь как наказание, - вот вопрос. Исполнение всех видов наказания может быть отменено в случае обнаружения судебной ошибки. Судебная же ошибка по исполнении смертного приговора необратима.
Для меня последнее является самым сильным аргументом против смертной казни.
Другой важный аргумент - возможность раскаяния и нравственного преображения личности. Но здесь - большая сложность с процедурами удостоверения раскаяния и нравственного преображения: насколько такого рода процедуры могут быть инкорпорированы судебной и пенитенциарной системами (а как же иначе!)?
Это одна сторона дела.
А другая сторона - о праве отнимать жизнь и проч. Разговоры о последнем нередко оказываются демагогическими. Смертная казнь - это не о праве отнимать жизнь. Это вопрос о том, может ли наказание быть исключительным (исключительным в буквальном смысле слова). И есть другой вопрос - о допустимости радикального применения силы (с возможными исключительными последствиями). Применение силы, вплоть до радикального и даже исключительного, допустимо при необходимости предотвращения зла. (Это - ответ в принципе, на уровне нормативной этики. А дальше возникает проблема оснований принятия решений и критериев оценки совершенных действий. Конкретные случаи - предмет для прикладной этики). В случае преступлений, которые могут заслуживать смертную казнь (таковы - преступления против личности и человечества с отягчающими последствиями) - нет необходимости противостоять злу. Зло как таковое уже произошло. Смертная казнь - это вопрос об отношении к злодею, об отношении к злодеянию как к прецеденту определенного рода поступков.

Елена Кундеревич
Наиболее важным аргументом за смертную казнь, для меня, является: устрашающее воздействие, которое предотвращает совершение таких же преступлений другими. Этот вопрос требует серьёзного научного исследования, социологического в том числе. Но аргументы, конечно же, не должны останавливаться на уровне статистики. Рецидивистов, за которыми числится масса преступлений, совокупность которых предполагает и так огромный срок, может останавливать перед совершением убийства (свидетеля или соучастника-подельщика) только высшая мера наказания. То, что преступление может быть не раскрыто, подталкивает к совершению убийства при отсутствии смертной казни.
Аргументы Милля, о том, что смертная казнь должна применяться в качестве наказания за звероподобные действия звероподобных людей, и , что «человеческие» мерки в отношении к ним неуместны – вызывают целый ряд рассуждений, которые приводят к аргументам против смертной казни. А именно, к вопросу о компетенции человека в вопросах жизни и смерти. Может быть, исполняя смертный приговор, государство выступает в роли «избавителя», а не «карающего» меча. К примеру, если бы смерть не вызывала чувства страха, могла бы она выступать в качестве наказания? Почему тогда, например, не физические пытки признать в качестве наказания звероподобных людей? Или предоставление возможности самоубийства? Или работу, предполагающую потерю здоровья или физические страдания, например, с токсичными веществами и т.д.

Наталия Хафизова
Хотелось бы поддержать Рубена Грантовича в том, что анализ аргументов «за» и «против» смертной казни связан напрямую с проблемой смысла, целей наказания как такового. Мне кажется, что основными целями, преследующимися через наказание в обществе, являются: 1) справедливое возмездие; 2) перевоспитание через актуализацию процесса самовоспитания, самосовершенствования; 3) сдерживание подобных поступков у других. Насколько смертная казнь действительно их реализует и есть основа для аргументации «за» и «против» нее.

Справедливое возмездие. Именно в этом ракурсе встает проблема не только возможности судебной ошибки, принципиально неисправимой в случае смертной казни, но и проблема самого возмездия в виде смертной казни. Возмездие – результат найденной меры соответствия способа наказания и величины индивидуальной вины; кто может определить эту меру безошибочно? как измерить величину индивидуальной вины не формально (по внешним проявлениям злодеяния), а содержательно – проблема вменяемости?

Перевоспитание как актуализация человечности. Смертная казнь лишает преступника шанса на самоизменение, так что с точки зрения цели наказания она – бессмысленна. Хотя здесь может всплыть аргумент, что в ситуации бесчеловечных условий содержания заключенных смертная казнь – гуманное действие. Действительно встает проблема: как в бесчеловечных условиях можно побудить преступника к самоизменению? Но, как мне кажется, гуманное действие только тогда можно считать таковым, когда за человеком оставляется возможность бытия в любых условиях; как он в них собой распорядиться – это его дело (ведь, как писал В. Франкл, что даже в бесчеловечных немецких лагерях многие открывали в себе самые лучшие человеческие качества).

Сдерживание подобных поступков. Устрашающий эффект смертной казни не является абсолютным. Во-первых, страх не может сформировать развитое моральное чувство как реальную основу предотвращения злодеяний. А если еще в какой-то ситуации страх смертной казни в будущем замещается переживанием тотального страха за себя здесь и сейчас, либо этот страх вообще исчезает под влиянием какой-либо другой сильной эмоции, то сила устрашающего эффекта нивелируется. Во-вторых, мало кто в здравом уме (а если не в здравом – проблема вменяемости) идет на преступление, не рассчитывая на то, что удастся избежать наказания; в этом случае, смертная казнь воспринимается как то, что с тобой произойти не может, а значит, она не пугает, не останавливает. В-третьих, встает проблема: можно ли насилие в обществе остановить насилием над злодеем? Мне кажется, что и здесь смертная казнь неоправданна, она не порождает ожидаемого результата – снижение преступности.

Все вышеперечисленные сомнения по поводу значимости смертной казни как наказания резюмируются в том, что она, по сути, существует в форме социальной мести за собственное бессилие общества (в данном, случае, государства) что-либо изменить.

Ольга Артемьева
Я хочу солидаризироваться с Рубеном Грантовичем и с Наташей в том, что проблему смертной казни имеет смысл обсуждать в контексте целей и функций наказания вообще. Я предлагаю в нашем обсуждении оставаться именно в рамках данного контекста. Любой другой контекст делает обсуждение этой проблемы морализаторским. А нашу задачу я как раз вижу в том, чтобы освободить эту проблему от морализаторского пафоса и обсудить ее по существу.

Я согласна с Наташей в том, что смертную казнь можно рассматривать как возмездие и как меру по предупреждению особо тяжких преступлений. О последнем говорила и Лена . Для Лены существенным аргументом в пользу смертной казни служит ее устрашающее воздействие. Но вот в какой мере исключительная мера наказания может удерживать потенциальных преступников от совершения тяжких преступлений, это все-таки вопрос. Например, А.Кёстлер в «Размышлениях о виселице» качестве опровержения этого аргумента приводил тот факт, что когда в Англии казнили воров-карманников, в это же самое время их собратья, демонстрируя свои таланты, опустошали карманы собравшихся у эшафота зевак. Подобные свидетельства приводит и А.Камю в «Размышлениях о гильотине». Вообще следует отметить, что противники смертной казни используют статистику, свидетельствующую против аргумента о сдерживающем эффекте смертной казни, но точно также и сторонники смертной казни ссылаются на статистику в поддержку своей позиции (см., напр.: Pro Death Penalty web Page // http://www.wesleylowe.com/cp.html). Наташа приводит против «сдерживающего» аргумента тот довод, что на основе страха не может развиться моральное чувство. На это еще раз хочется заметить, что смертная казнь и не должна рассматриваться как способ формирования моральных чувств. Когда приводят «сдерживающий» аргумент в поддержку смертной казни, имеют в виду лишь то, что страх смерти может остановить потенциальных преступников от совершения преступлений. Важное же замечание, как мне кажется Наташа делает, обращая внимание на то, что, идя на преступление, преступник рассчитывает избежать наказания, поэтому смертная казнь его не остановит. Гуманисты-реформаторы XVIII в., выступая против смертной казни и, в частности, против «сдерживающего аргумента» в ее пользу, подчеркивали, что сдерживает преступников не суровость и жестокость наказания, а его неотвратимость. Воспитательную же функцию смертной казни, причем в отношении того, к кому ее применяют, вряд ли можно рассматривать всерьез и в этом трудно не согласиться с Наташей .

Я также согласна с Леной , когда она обращает внимание на то, что вряд ли со всей достоверностью можно судить о способности преступника к раскаянию. Так что трудно возражать Миллю, когда он говорит о необходимости применения смертной казни к неисправимым злодеям за исключительные по тяжести преступления, но кто удостоверит «неисправимость»? Что же касается «избавительной» роли палача, то Милль именно на ней и настаивает. Дополнительный довод в защиту смертной казни для него заключается в том, что смертная казнь – это более гуманная, по сравнению с пожизненным заключением, мера наказания.

Всерьез, как мне кажется, нужно относиться к аргументу справедливого возмездия. Мне кажется, что по существу то же имеет в виду Рубен Грантович , когда говорит, что смертная казнь – это вопрос об отношении к злодею и к злодеянию. Интересно, что Кант, для которого святость человеческой личности была безусловна, выступал в защиту «смертной казни по суду» как наказания, применяемого государством, за убийство. Единственным основанием для применения смертной казни к преступнику, с точки зрения Канта, является факт совершения им преступления. Преступление и наказание связаны как причина и следствие. Никакие иные цели наказание не преследовать не должно, в том числе и цель сдерживания возможных преступлений: «карающий закон – это категорический императив». Почему же именно смертная казнь? Справедливость наказания выражается в равенстве. Если в случае любого другого преступления можно найти суррогат для удовлетворения справедливости, то в случае убийства – невозможно, поскольку жизнь, даже самая тягостная, неоднородна смерти. Равенство наказания с преступлением здесь возможно лишь через вынесение по суду смертного приговора. Этого требует «справедливость как идея судебной власти согласно всеобщим, a priori обоснованным законам». Причем, карающий закон настолько категоричен, по Канту, что даже если бы гражданское общество по собственному желанию решило распустить себя, то прежде чем это произойдет, должны быть казнены все находящиеся в тюрьме убийцы. Каждый должен получить по заслугам, в противном случае вина ненаказанных преступлений пристанет к народу, который окажется соучастником публичного нарушения справедливости (См.: Кант И. Метафизика нравов в двух частях // Кант И. Собр. соч в 6 тт. Т. 4 (2). С. 256-263).

Я думаю, что аргумент справедливого воздаяния является сильным аргументом в защиту смертной казни как исключительной меры наказания. Но, возможно еще более сильным аргументом против смертной казни, остается неустранимость возможности судебной ошибки.

Елена Кундеревич
Хочется высказать некоторые соображения по поводу отношения к злодеянию и злодею. Если первое в общественном сознании не вызывает противоречивых оценок, то во втором случае дело обстоит не так. Связанное с отношением к злодею поведение, мысли и чувства других людей влияют на формирование отношения о возможности или не возможности смертной казни как исключительного наказания. Один мой студент - оператор принимал участие в съемках документального фильма «Абсолютное зло», посвященного деятельности правоохранительных органов при задержании серийного убийцы Анатолия Оноприенко, который в конце 1995 – начале 1996 года убил в семи областях Украины 52 человека. Участвовать в видеозаписи допросов, по словам студента, было просто невозможно: «Хотелось разорвать этого человека на кусочки, а не просто убить один раз. Ведь он с таким хладнокровием рассказывал, как он убивал детей..» Оноприенко был признан вменяемым и приговорен к смертной казни, но после вынесения приговора был объявлен мораторий на ее исполнение… А несколько ранее, в марте 1996г. по подозрению в серийных убийствах был задержан – Юрий Мозола. Через три дня он был убит в следственном изоляторе СБУ, а в апреле 1996г. был задержан настоящий убийца – Оноприенко. Работниками СБУ, в данном случае, руководила именно ненависть, которая привела к несправедливому и жестокому наказанию невиновного человека. Как не вспомнить тут и Алёшу Карамазова, который, реагируя на рассказ о злодеях, замучивших ребенка, восклицает: «Убить! Убить!» В том же романе, старец Зосима поучает, что из отчаяния и злости на людей за их греховность есть один выход: «возьми себя и сделай себя же ответственным за весь грех человеческий… Когда же сделаешься искренне за все и всех ответственным, то сразу же увидишь, что так оно и есть на самом деле, и что ты и есть за всех и за всё виноват». Человеку с развитой совестью присуще завышать меру своей ответственности, это глубоко человеческий порыв души, способность к которому, во всяком случае, свидетельствует о моральной доброте данной личности. Именно присутствие этого «вектора завышения» собственной ответственности в «Братьях Карамазовых» Достоевского принципиально отличает позицию Мити и Алёши от позиции их брата Ивана. Если Ивана сочувствие к страданиям невинного ребенка и возмущение жестокостью мира ведут к неприятию этого мира и его законов, то тот же старец Зосима учит сделать из этого возмущения и сочувствия совсем другие выводы: «Если же злодейство людей возмутит тебя гневом и скорбью непреодолимой, даже побудит к желанию отомстить злодеям, то больше всего бойся этого чувства, сразу же ищи себе мук так, если бы был сам виноват в этом злодействе людей. Прими эти муки и перенеси, и успокоится сердце твое, и поймешь, что и сам виноват, ибо мог светить злодеям как единственный безгрешный, но им не стал. Если бы светил, то светом своим осветил бы и другим путь, а тот, кто сотворил зло, может, и не совершил бы его при свете твоем». Однако, чтобы отвечать за других, мало собственного энтузиазма, важно знать, устраивает ли это самих «других»? Возможно, здесь присутствует «моральный капкан», в который попал даже Достоевский. Так вот, касаемо отношения к злодею, возможны варианты формирования общественного мнения:
1.Необходимость справедливого, адекватного наказания, в том числе и физического.
2.Формирование отношения «терпимости к нетерпимому», т.е. порицание злодеяния, но гуманное отношение к личности преступника.
3.Срединный путь: присутствие возможности исключительных мер наказания, но без необходимости их немедленного исполнения, введения моратория на исполнение казни, невозможность амнистии за тяжкие преступления.

Наталия Хафизова
Лена, мне кажется, что «моральный капкан» действительно появляется в ситуации отношения к злодею. Ведь отношение к злодею на уровне межличностных отношений – это одно (и здесь может быть разброс от мести/гнева до повышенного чувства ответственности, воплощенных в сиюминутных конкретных действиях), на уровне общества и государства – иное. Последнее всегда должно строиться на строгом осмыслении злодеяния и личности злодея бесстрастно, иначе справедливого возмездия не будет.

И еще, если бы речь шла о том, что карающий убийцу всегда берет на себя часть ответственности. Но ведь смертная казнь – это коллективная ответственность, распределенная, не персонифицированная. Кто берет на себя ответственность? Может, государство? Но ведь этого не происходит. Если бы государство переживало бы ответственность за каждого казненного им, то оно должно было бы измениться. Ответственность, среди других прочих ее черт, характеризуется готовностью исправлять последствия своих действий, создавать такие условия, которые бы иллюстрировали постоянную готовность изменять, корректировать ситуацию в обязательном диалоге с другими; если это не может сделать уже казненный, то государство должно это делать. А так как оно этого не делает, демонстрируя свое бессилие (да и может ли оно вообще это сделать?), то имеет ли оно право отнимать возможность действительно ответить за свое деяние у преступника?

И тут действительно, возникает другая проблема: если преступник действительно не способен отвечать так, как я это описала выше (например, маньяк как духовно умерший уже человек – хотя, так ли уж это безвозвратно?), то должно ли общество избавляться от злодея в таких случаях? Кто даст заключение о готовности или неготовности злодея измениться?

Гость

Страх не может развить моральное чувство, но вполне способен его деформировать. Устрашение в итоге (если довести принцип до логической крайности) направлено на укрепление линии поведения «потенциальных преступников» (то есть всех), связанной, скорее, с трепетом и повиновением, чем с энергией и решительностью. Если возвести устрашение в основной принцип наказания, то придется говорить о том, что основная его цель – подавление воли и инициативности, воспитание рабски-осмотрительного человека (что часто происходило в истории). При этом тотальном устрашении количество преступлений не уменьшается – скорее меняется их тип (преступники становятся более скрытными и осмотрительными, с неугодными чаще расправляются косвенно - при помощи доносов, оговоров и провокаций), но степень нравственной деградации, застоя в таком обществе явно увеличивается.

Ольга Артемьева
Мне кажется, что Лена четко и по существу выделила главное в отношении к злодеянию и к злодею. Важно и то, что она обращает наше внимание на необходимость отделять личность преступника от самого злодеяния. Вообще при определении меры наказания характеристики личности принимаются лишь с точки зрения возможности смягчить наказание, то есть в качестве смягчающих обстоятельств, но не рассматриваются как основание для назначения наказания.

В отношении реплики Наташи я думаю, что смертная казнь – это не коллективная, не «распределенная» ответственность. Ответственность за применение наказания, в том числе за смертную казнь, берет на себя государство в лице судебной власти, которая отвечает за то, чтобы правонарушения в обществе наказывались чтобы наказание было неотвратимым и справедливым. Наташа говорит и о том, что ответственность предполагает готовность исправлять последствия своих действий. Но вопрос о смертной казни встает лишь в тех случаях, когда совершены преступления, влекущие за собой тяжелейшие, необратимые последствия. Применение смертной казни в исключительных случаях выражает отношение государства и общества к таким преступлениям.
Я также думаю, что недопустимо рассматривать смертную казнь как месть государства и по существу, и просто по определению. Месть – это воздаяние обидчику, которое по своему усмотрению осуществляет либо обиженный, либо его близкие. В принятии решения о наказании государство выступает в качестве «третьей стороны», предполагается также, что оно опирается на публичный закон.

Я согласна с Гостем в том, что устрашение не должно выступать в качестве главного принципа наказания и думаю, что с этим трудно спорить. Однако кажется, что устрашение рассматривают не столько в качестве цели наказания, сколько в качестве средства сдерживания преступности. Вопрос состоит в том, можно ли с помощью устрашения сдержать преступников от совершения исключительных по тяжести преступлений. И как мы уже говорили раньше, с однозначной определенностью на этот вопрос ответить нельзя.
Я не возражаю против утверждения о том, что страх способен деформировать моральное чувство. Но я возражаю против рассмотрения смертной казни как способа формирования моральных чувств, тем самым я хочу лишь четко очертить «место» проблемы смертной казни. Мне кажется, что перенося проблему смертной казни в контекст межличностных отношений, совершенствования человека и общества, формирования моральных чувств, мы попросту уходим от обсуждения этой проблемы, ведь она совсем о другом.

И последнее. При обсуждении проблемы смертной казни как правило сосредотачивают внимание на отношении к преступнику. Главный вопрос, который рассматривают, допустимо ли карать его смертью – совершать «легитимное убийство», «отнимать жизнь». Но часто при обсуждении проблемы игнорируется другая сторона – люди, которых преступник с особой жестокостью лишил жизни и их близкие, жизнь которых также оказалась необратимо разрушенной. Так справедливо ли проявлять гуманность за их счет?

Рогожа Мария
В начале обсуждения Ольга Артемьева предложила рассмотреть проблему смертной казни и как прикладную этическую проблему, ссылаясь на высказывание А.А. Гусейнова о специфике прикладной этики. Уже много лет А.А. Гусейнов настаивает на более широком понимании задач прикладной этики, чем простое приложение этических принципов к решению конкретных узкоспециальных задач, что характерно для англоязычной прикладной этики. «Смысл прикладной этики – перевести моральные ценности из идеальной формы бытия в практическую, притом не только в индивидуальном опыте, но и в организации общественной жизни переформулировать их в терминах социального поведения, в полной мере сохраняя при этом их изначальное содержание» (“О прикладной этике вообще и эвтаназии в частности” - Философские науки. – 1990. - № 6 – с. 80). Такое понимание прикладной этики, мне кажется, перекликается с аристотелевской этикой как практической философией, когда «целью этики выступает не познание, а поступки». А.А. Гусейнов писал по этому поводу, что этика в интерпретации Аристотеля является выражением и продолжением реальной нравственной практики. В энциклопедическом словаре по этике, указывая различные подходы к прикладной этике, он, помимо прочего, рассматривает ее как «новую стадию развития этики, характеризующуюся тем, что теория морали прямо смыкается с нравственной практикой общества”. Таким образом, прикладная этика призвана не только показывать рамки должного, морального, но и указывать механизмы морального поведения, способствовать воплощению идеальных принципов в жизнь. Проблемы, которые обсуждаются прикладной этикой, возникают как дилеммы, позиция каждой стороны может быть обоснована, правда, аргументация в этих случаях может представлять различную степень убеждения.
Конечно, аргументы против смертной казни более человечны и гуманны, чем аргументы «за». Ведь можно посмотреть на преступника и как на человека, поправшего нормы человеческого общежития, обустроенного моралью, преступившего нормы морали и правила нравственно допустимого, закона, наконец, и совершившего убийство. Мотивы преступления могут быть различные (хотя в современном обществе мотивом может быть подобный тому, который Ф. Дюрренматт вскрывает в «Преступлении»). Но всегда есть жертвы, а также их близкие, жизнь которых оказывается разрушенной, как правильно пишет Ольга Артемьева. Эта сторона зачастую игнорируется этиками. Действительно, в ходе исторического развития принцип талиона был трансформирован в правосудии и почти преодолен. Идея равного возмездия осуждается в современной культуре с гуманистических позиций, наказания за тяжелейшие преступления становятся все более мягкими в цивилизованных странах. Но тот же Достоевский, уже упоминавшийся в дискуссии, писал о том, что, чем цивилизованнее становится общество, тем более изощренные способы придумывают убийцы. И возникает, действительно, дилемма: как оценивать ситуации, когда близкие убитого понимают, что наказание, которое понесет убийца несравнимо меньшее, чем свершенное им злодеяние: пожизненное заключение – все равно жизнь, каковая была отнята у его жертвы. Редко, но случается, что близкие или родственники мстят. Это недопустимо с точки зрения морали. Но почему общественное мнение может, если не одобрить, то понять такое равное возмездие? Это не аргумент в поддержку смертной казни. Это попытка посмотреть на проблему с точки зрения тех людей (также членов общества), кто в силу личных обстоятельств не могут согласиться с отменой смертной казни. Ведь высшая мера наказания в государствах, где она осталась, применяется к особенно тяжким преступлениям. Смертный приговор, вынесенный государственной системой правосудия, не приводится в исполнение мгновенно, а порой и переносится на долгий срок. Да, ожидание смерти – порой хуже самой смерти, но сейчас применяются наиболее «гуманные» (если вообще уместно здесь применять данное слово) способы лишения жизни преступника, приговоренного к смертной казни. Чаще способы убийства по жестокости во много раз превышают их.

Андрей Сычев
Продолжая тему Марии
По поводу аргументов «против»:
1. …утверждается мысль, будто убийство хотя бы в каких-то случаях может быть справедливым, благим делом. Наверное может – при самозащите, во время ведения справедливой войны. Если мы примем аргумент во внимание, мы должны будем помимо отмены смертной казни разоружить охрану, милицию, а также ликвидировать армию. Поскольку убийцы, насильники и прочие агрессоры вряд ли примут этот аргумент во внимание, последствия будут соответствующими.

2. … того, кого убили, нельзя вернуть к жизни, как и невозможно компенсировать ему нанесенный юридической ошибкой вред. В этом случае наказывать вообще нельзя, поскольку возможна судебная ошибка. Двадцать лет в заключении тоже нельзя компенсировать извинениями. Вообще из факта существования ошибок логичнее сделать вывод только о том, что с ошибками нужно бороться (и казнить только при наличии неопровержимых доказательств), а не о том, что смертную казнь необходимо отменить. Как и в медицине: нужно бороться с врачебными ошибками, а не со сложными операциями.

3. Смертная казнь нечестива и лжива в том отношении, что она явно нарушает пределы компетенции человека. Человек не властен над жизнью. Жизнь есть условие человеческих деяний и необходимо должна оставаться их пределом. Кроме того, человек не может безусловно судить о виновности и об абсолютной неисправимости преступника.
Как раз смертная казнь и пытается бороться с теми, кто нарушает пределы компетенции человека и считает себя властным над жизнью других. Далее: должны ли мы сомневаться в виновности, например, террористов в Беслане и хотим ли мы дать им шансы исправиться и вписаться в нашу жизнь на правах соседей после «исправления»? Естественно, что смертная казнь должна применяться только к таким безусловным случаям.

4. Смертная казнь есть покушение на коренной нравственный принцип самоценности человеческой личности, ее святости. Опять же казнь – скорее защита самоценности человеческой личности от личности нравственно деформированной и социально опасной. Что касается святости и религии, то многие религии признают святость личности наряду с правом на существование смертной казни. Так, Ветхий завет и нормы ислама ее прямо предписывают.

Рубен Апресян

По вопросу талиона нам известен некий ограниченный набор публикаций (на русском языке это главным образом работы А.А.Гусейнова) и практически не известны конкретные исследования различных этосов на предмет практикования в них талиона и талионо-подобных форм поведения. Не исключаю, что это - проблема способа исследовательского запроса, и при правильной формулировке вопроса (не в терминах талиона) мы могли бы найти ответ на вопрос, каково место талиона в современных обществах. Могу сослаться на опубликованную год назад статью Э.Ю.Соловьева, близкую нашей теме: "Переосмысление талиона. Карательная справедливость и юридический гуманизм" (Новый мир, 2004, № 1. С. 124-142). Мои собственные теоретические изыскания - главным образом в русле теории справедливой войны - привели меня к определенному выводу о том, что талион не преодолевается, а дополняется, развивается и, тем самым, сохраняется. В христианской этике, а если быть точным, в учении, проповедуемом Христом, талион отвергается, хотя талионо-подобные фигуры мысли однозначно сохраняются (см. мои статьи "Талион и золотое правило" в "Вопросах философии" (2001, № 3. С. 72-84) и Талион и золотое правило (Критический анализ сопряженных контекстов (2001, № 3. С. 72–84). Если исходить из того, что в практике человеческих взаимоотношений действуют различные моральные коды, и это коды, задаваемые тремя фундаментальными принципами - заповедью любви, золотым правилом и талионом, - то этически логично ("этически", т.е. в теоретическом размышлении о морали) предположить, что есть такой тип взаимоотношений (нравится он нам или нет), когда уместно именно действие по принципу талиона, т.е. по принципу справедливого возмездия.

Я бы сказал, что существуют такие нормативно-этические и моральные системы, согласно которым месть недопустима, а есть другие, согласно которым - недопустимо спускать зло, или не отвечать на зло (я знаю о различии мести и возмездия, но сейчас не буду на это отвлекаться). Вспомним сюжет фильма "Ворошиловский стрелок". Может быть, кому-то в подобной ситуации не хватит решимости поступить так же. Но мне лично было бы очень трудно признать моральную оправданность каких-нибудь ссылок на прощение. Честнее признать собственное бессилие перед злом.

Когда мы говорим о "гуманных" способах лишения жизни в связи со смертной казнью или сетуем на то, что пожизненное заключение порой хуже смертной казни (причем по мнению самих осужденных), мы тем самым по сути меняем тему обсуждения. Вопрос не в том, как осуществлять казнь, а в том, казнить или не казнить. В принципе. Поэтому упоминание "гуманных" способов говорит о том, что автор признает допустимость смертной казни.
Повторю, что для меня возможность следственно-судебной ошибки является пока главным аргументом против смертной казни.
Но есть и другие существенные аргументы. Назову пока два:
а) Смертная казнь - это исключительная мера наказания. Т.е. это наказание за исключительные преступления. Исключительными, по-видимому, следует считать преступления против личности и человечества/человечности, приведшие к смерти. Но поскольку не всякие преступления, приведшие к смерти, являются исключительными, необходимы более строгие и операционализируемые критерии исключительности преступления.
б) Понятно, что в любом обществе всегда найдется достаточно охотников до роли палача. Однако общество не может позволить себе предоставление отдельным своим членам права лишать жизни других, пусть даже и злодеев.

Рубен Апресян

Две ремарки по этому поводу:
1) Сама казнь - это не защита, а возмездие. Аргументы против смертной казни как раз и строятся на том, что защищать уже некого. Возражение против смертной казни может быть выражением некоего пацифизма (в широком смысле неиспользования оружия) или философии ненасилия (в частном смысле неприменения физической силы против человека), но часто как раз не сочетается с призывом отказаться от использования силы вообще. В государствах, отказавшихся от смертной казни, сохранились и силы безопасности, и армия, и система исполнения наказаний (это и к комментарию по первому тезису Андрея Сычева).
2) Почему здесь упомянуты "Ветхий Завет и нормы ислама"? Имеются в виду иудаизм и ислам? А что, христианство отрицало смертную казнь? Или в Новом Завете отрицается смертная казнь? Или тем более в многовековой практике христианских государств не было смертной казни? Конечно, это не так. Отказ от смертной казни - это не выражение христианского миросозерцания или христианской этики. Это - одно из последствий распространения гуманизма. Гуманизма, который строгие религиозные мыслители, в том числе христианские, в том числе православные (в том числе из ныне здравствующих) считают по существу чуждым религиозному миросозерцанию как миросозерцанию фундаментально теистическому.

Наталия Хафизова
Рубен Грантович , спасибо за подсказанную статью Эриха Соловьева. В ней он замечательно обосновывает идею, что смысл любого наказания за преступление является не столько устрашение или исправление, сколько справедливое возмездие. Хотя, мне все же кажется, что если возмездие действительно справедливо, то оно ведет и к изменению преступника; это – некая сверхцель, у Э. Соловьева она выражена в словах об аскетическом характере труда заключенных, посредством которого происходит подавление своеволия (я бы лучше сказала, произвола) и уничтожение безволия. И именно в размышлении о справедливом возмездии, он приводит очень интересный аргумент против смертной казни.

Э.Соловьев пишет: «Возможность решения этого вопроса (о справедливом возмездии – Н.Х.) открыла новое понимание права, завоеванное граждански-политическим опытом, философией и юриспруденцией последней трети XVIII века. Образцовым его выражением можно считать формулу, выкованную Кантом: равенство в свободе по всеобщему закону … Свобода — единственно надежная мера в сопоставлении преступления и наказания. Суть преступления — в покушении на свободу, суть наказания — в лишении свободы. Тяжесть преступления измеряется степенью преднамеренного насилия над свободой другого, тяжесть наказания — временем лишения свободы (сроком содержания в неволе)». И далее, «доводя это рассуждение до конца, правоведение нашего времени признает, что бессрочная пожизненная неволя есть полное отрицание свободы, а стало быть, юридический эквивалент умерщвления. Но если так, то смертная казнь юридически избыточна. Она — последний реликт телесных наказаний ».

Свободу предоставляет общество, поэтому оно может ее отнять (я здесь не говорю о метафизическом аспекте свободы, который неотъемлем от самого факта жизни, подлинного бытия), жизнь же дается не обществом, и отнимать ее оно не имеет права. Также, я все-таки придерживаюсь той позиции, что сохранение смертной казни даже за исключительные преступления (терроризм, например) говорит о бессилии общества и государства изменяться.

Ольга Артемьева
Когда мы обсуждаем проблему смертной казни, мы ссылаемся на опыт цивилизованных стран и говорим о том, что наказания за преступления становятся более мягкими. Например, Мария пишет, что «наказания за тяжелейшие преступления становятся все более мягкими в цивилизованных странах». Мне кажется, что такой подход, который в перспективе превращает наказание в нечто символическое, вообще лишает его всякого смысла. Но ведь еще гуманисты-реформаторы XVIII подчеркивали необходимость соблюдения соразмерности наказания с преступлением, и Ч.Беккариа (который выступал против смертной казни) подчеркивал особенную важность того, чтобы наиболее тяжкие преступления не карались самыми легкими наказаниями. В соразмерности состоит справедливость наказания и соразмерностью определяется его эффективность. В таком случае «смягчение наказания за тяжелейшие преступления» выражает не столько «гуманность» и «человечность» общества, сколько является выражением несправедливости. Что же касается «гуманности» и «человечности», то и здесь у меня возникают сомнения. Гуманно и человечно поступает человек, прощающий обидчика (преступника), причинившего ему ущерб. Но может ли кто-либо другой прощать за него, не получив от этого человека на прощение никакого право? Будет ли это гуманным и человечным? И в связи с этим, будет ли справедливым государство, берущее на себя право прощать преступников, или применять к ним символические наказания? Мы ждем от государства, чтобы оно было милосердным по отношению к преступникам или все-таки справедливым?
Теперь две ремарки к тезисам Андрея .
Андрей говорит, что убийство может быть морально оправданным в определенных случаях. Интересно, что в русском языке существует лишь слово «убийство» для обозначения лишения жизни. В английском же языке есть два слова – “murder” и “killing”. Первое означает незаконное и злонамеренное лишение жизни одним человеком другого, или убийство в собственном смысле слова. Второе – нейтрально и означает факт лишения жизни. На это, в частности указывает Кармикал (См.: Carmical C. The Death Penalty: Morally Defensible? // http://www.carmical.net/articles/deathpenalty.html). В этом смысле лишение жизни другого в целях самозащиты нельзя отождествлять с “murder”. Кармикал подчеркивает, что смертной казнью карают не за лишение жизни другого, а именно за убийство (“murder”). При этом и сама смертная казнь не является убийством (“murder”), поскольку она законна, не злонамеренна и осуществляется не физическим лицом, а государством. Такое различение, как мне кажется, одного порядка с различением насилия и применения силы.
И еще одна ремарка касается замечания Андрея и Рубена Грантовича по поводу того, можно ли смертную казнь рассматривать в качестве защиты? Я думаю, что конечно в первую очередь смертная казнь – это возмездие или кара. Однако в ряде случаев смертную казнь рассматривают именно в качестве средства защиты общества от источников радикальной опасности, например, в лице серийных маньяков и пр.

Андрей Сычев

Я пишу, что в Ветхом завете и в нормах ислама казнь прямо предписывается за определенные преступления, а не считается позволительной. В Новом завете, по крайней мере, таких предписаний я не нашел. Что, конечно, не означает, что она отрицается.

Рубен Апресян

Андрей , понятно. Тогда, со своей стороны, уточню, что иудаизм и отчасти ислам говорят как государственные религии. Христианская этика в ее новозаветной версии (и, кончено, в евангельской, точнее, евангельских версиях) еще не говорит от имени государства. Нормативное учение раннего христианства - это еще именно этика. Между тем, как иудаистское и исламское нормативные учения строятся во многом как правовые. Христианская этика как перфекционистская этика, конечно, не может говорить о смертной казни; ей для этого нет повода. Вот Августин был бы показателен в этом отношении.

Я понимаю, что этот наш обмен мнениями с Андреем Сычевым уводит в сторону от предложенного направления дискуссии. Для меня он важен тем, что с другой стороны показывает, что вопрос смертной казни - это вопрос общественной морали, а не перфекционистски-индивидуальной, и это вопрос положительно актуальный только для государства.

Ирина Абдрашитова
Может быть, правомерно выделить еще одну цель введения смертной казни. Цель - уничтожение определенного человека с набором одинаковых индивидуальных качеств, которые были воплощены в определенных поступках . Качества и поступки таких людей были сформированы не без влияния общества и это же общество уничтожает его. Если предположить, что стоит подобная цель, то решается не та проблема - уничтожается следствие, а не причина. И смертная казнь призвана лишь умножить смерть.

Ольга Артемьева
Раздумывая над теми аргументами, которые в ходе этого обсуждения приводятся против смертной казни, я все более ощущаю себя ее сторонницей. Единственный убедительный для меня аргумент против смертной казни состоит в неустранимой вероятности судебной ошибки. Все остальные аргументы, увы, совсем не убеждают.
Аргумент Э.Ю.Соловьева, который приводит Наташа , действительно интересный, хотя и совсем не кантовский. Для Канта в случае злонамеренного убийства наказание невозможно измерять «степенью преднамеренного насилия над свободой другого», потому что злонамеренное лишение жизни «неоднородно» лишению свободы. И выступление против смертной казни, по Канту, есть принижение безусловной ценности человеческой жизни. О чем как раз писал Андрей . Выступая против применения исключительного наказания к преступникам, совершившим исключительные по тяжести преступления (такие, как преступление в Беслане или в Соединенных Штатах 11 сентября), отказываются признавать безусловную ценность жизни тех, кто был убит намеренно с исключительной жестокостью. Милль замечал, что те люди, которые, выступая против смертной казни, радеют об уважении к человеческой жизни, должны по этой логике пойти до конца и задуматься над тем, не демонстрирует ли наказание в форме штрафов неуважения к собственности, а заключение в тюрьму – к личной свободе?
Кант выдвигал еще один аргумент в защиту смертной казни. С его точки зрения, отказ применять смертную казнь к убийце равносилен нанесению ему оскорбления, или непризнанию в нем человека, то есть непризнанию его способности быть причиной своих поступков и нести за них ответственность. Аргумент, согласно которому общество не имеет права карать смертью преступника, поскольку само его и сформировало, как раз и отказывает человеку в свободе и способности отвечать за свои поступки.
Что касается труда, как средства воспитания и исправления. Энгельс нас учил, что благодаря труду обезьяна превратилась в человека. Наверное этим руководствовались те, кто сажал наших соотечественников в лагеря и таким образом добивался «подавление своеволия» и «уничтожения безволия». Нацисты тоже труду, работе придавали большое значение, и на воротах Аушвица было написано «Работа делает свободными» («Arbeit macht Frei»).

Наталия Хафизова
Все ниже сказанное даже для меня самой является очень спорным, но все же я выскажусь.

Ольга , мне кажется, что такие преступления как преступление в Беслане или в Соединенных Штатах 11 сентября – это уже не преступления, это военные действия. Я считаю, что пойманные террористы должны иметь статус военнопленных, а не преступников. Это не уголовники, это солдаты другой стороны, хотим мы этого или нет. И здесь вступают в силу законы войны, а не мира. Вообще на мой, быть может, дилетантский взгляд, третья мировая война уже началась, и остановить ее уголовным кодексом отдельных государств, или выиграть ее методами второй мировой войны – объявление войны государству, а не террористической организации (что демонстрируют США) – не представляется возможным.

Поэтому, когда мы говорим о смертной казни, надо иметь в виду именно уголовных преступников, а не военных. Хотя история знает пример суда над нацистами в ходе Нюрнбергского процесса. Наверное, действительно для мирового сообщества важно было совместно пережить акт возмездия за нанесенный войной непоправимый ущерб… Но насколько это разбирательство было объективным, могло ли оно таким быть? Как говориться, историю творят, пишут и интерпретируют победители, победителей не судят. Более или менее объективный суд – это действие общества по отношению к гражданам государства, не находящегося в сосотоянии гражданского противостояния, войны. Это первое замечание.

Во-вторых, говоря об отмене смертной казни, я вовсе не отрицаю у преступника способности нести ответственность за свои действия, ведь наказание вообще не отменяется. Если жизнь – это высшая ценность, и наказание за ее отнятие – смертная казнь, тогда зачем вообще спорить не только о смертной казни, но и в каких случаях она допустима, в каких – нет; тогда надо признать, что смертная казнь – общий эквивалент любого способа отнятия жизни, и все. Мне кажется, что безусловная ценность человеческой жизни предполагает все же отсутствие каких-либо условностей (исключительных ситуаций), при которых общество может отнять жизнь у преступника, если только мы не признаем его бесчеловечным (но кто возьмется определить границу и меру человеческого? И не является ли это признание непризнанием способности преступника быть причиной своих поступков и нести за них ответственность?).

И еще, в статье Э.Ю. Соловьева как раз и анализируется ошибка в понимании труда преступника как труда на благо общества – ведь эксплуатация никого не улучшала.

Рубен Апресян

Мне кажется, эта фраза Наташи сама себя выдает: получается, что «преступления» не являются преступлениями. Разве так может быть? Но здесь и другой момент: военные действия как бы предполагаются в любом случае действиями преступными, и мы просто их по-другому называем. От того, что любая война – это зло, совсем неправильно выводить, что любые действия в войне являются преступными. Но есть преступления, совершенные на войне, во время осуществления военных действий. Например, преступлением является уничтожение мирных жителей, тем более детей, женщин, стариков, как это было, например, во время первой чеченской камапании в селе Самашки (подозреваю, что больше людей слышало о трагедии Сонгми, чем о трагедии Самашек), преступными являются боевые приказы, обрекающие на смерть солдат в количествах, не соразмерных поставленным целям (Г.Жуков приводит в воспоминаниях некоторые эпизоды из начального периода Отечественной войны, которые легко подпадают под этот критерий). Занимаясь теорией справедливой войны, я очень часто слышал от разных, в том числе уважаемых мной людей, что рассуждения такого рода – это идеология, призванная плохое выставить в хорошем свете. В таком отношении к этике войны я вижу либо сентиментальное морализаторство («Ах! ах! Как можно говорить об оправданности войны?») либо то, что некоторые писатели называют «гипер-морализмом» или, я бы сказал, «гипер-этицизмом», что выражается в непризнании иных форм нормативного регулирования, кроме прописанного у Канта, и непризнании морали в формах, иных чем «возвышенная мораль» кантовского типа.
Но надо иметь в виду, что не всякие действия с применением оружия являются военными действиями, в смысле подпадающими под юрисдикцию международных правовых документов, касающихся войн. Конечно, эти международные документы устаревают на глазах именно вследствие появления и развития такого феномена, как асимметричные войны , которые в первую очередь и актуализируют террористические методы борьбы. Однако террористические методы борьбы преступны. Мы можем теоретически предположить, что некоторые террористические акции могут быть оправданными. Но анализ исторически реального терроризма показывает, что никогда в современной истории терроризм не был оправдан. – По критериям, которые задаются теорией справедливой/оправданной войны (См. «Нравственные ограничения войны: Проблемы и примеры» - эта книга же есть у всех участников проекта). В декабре в редакции «Вопросы философии» прошел круглый-стол на тему терроризма, его материалы уже обработаны и должны быть опубликованы, предполагаю, к лету.

Есть очень строгие правовые определения того, кто является военнопленным и как относится к пойманным партизанам (в частности, что требуется от партизан, чтобы при поимке, они идентифицировались в качестве военнопленных. Заслуживает внимание опыт США в дифференцировании членой "Аль Каеды" и "Талибана" по вступлении в Афганистан). Так что в данном вопросе "я считаю" не то, чтобы неуместно, но имеет смысл лишь при достоверном учитывании того, что зафиксировано в международных правовых документах.

Это очень важное замечание. В самом деле, защитники смертной казни не принимают во внимание, что отмена смертной казни не отменяет наказания.
Но наказание должно быть.
Отказ от смертной казни возможен при условии непременного адекватного наказания преступника за тягчайшие преступления. "Законы военного времени", которые упоминает Наташа, в частности, состоят в том, что в отсутствие таких условий применяется исключительная мера наказания - "расстрел на месте". Психология военного времени такова, что эта мера наказания применяется чрезмерно. Опыт Великой Отечественной войны в этом отношении ужасен (Вопреки распространенному мнению, 1944 год стал годом наибольшего числа репрессий - за счет огромного числа репрессий против гражданского населения, остававшегося на оккупированной территории).

Мария Рогожа
Я не ожидала, что мои размышления о смертной казни вызовут такой резонанс. Спасибо Рубену Грантовичу за такой подробный разбор и за подсказанную статью «Талион и золотое правило…», которой я, к сожалению, тогда не читала. В ней я увидела как раз поддержку своему ходу мысли:

Т.е., право берет на себя функцию соразмерного воздаяния, и не мстит, а воздает преступнику по заслугам.
Я обсуждала проблему смертной казни с юристом, высказанные им аргументы были для меня достаточно неожиданными. Пожизненное заключение в одиночной камере, без права на амнистию, без надежды и моральной поддержки, бесконечное переосмысление прожитого, совершенного – это современный «гуманный» эквивалент смертной казни. Он кажется юристам более действенным, более страшным наказанием, чем сама смертная казнь. Предполагаемые тридцать-сорок лет такого заключения заставляют преступникам поразмыслить о том, стоит ли такая жизнь совершенных преступлений. Не будет ли в данном случае смертная казнь гуманнее жизни мухи в спичечном коробке? Хотя, говорят, что присутствующие на процессе серийного убийцы Оноприенко очень сожалели об отсутствии высшей меры наказания.
Рубен Грантович писал:

С точки зрения морали как идеально должного – нет, смертная казнь недопустима. Это находит подтверждение и в современной системе права. В частности, в Украине уже 4 года действует мораторий на смертную казнь, и новый уголовный кодекс не предполагает высшей меры наказания. Поэтому рассуждения о смертной казни – это рассуждение о моральных дилеммах, не более. На мой взгляд, обоснование или опровержение смертной казни должно соотноситься не только с идеально должным, но и учитывать реальную нравственную практику, которая еще не готова к полной отмене смертной казни. Исходя из абсолютных оснований морали, все же, не следует ее превращать в морализаторство, не учитывающее действительное состояние вещей на практике. Зная, что есть добро, мы, тем не менее, не следуем ему. Отрицая смертную казнь с точки зрения ее бесчеловечности, не попустительствуем ли мы злу?
Рубен Грантович писал:

В Украине, когда смертная казнь еще не была отменена, по статистике к высшей мере наказания приговаривали 1 преступника из 100, совершивших убийство. Смертная казнь применялась в исключительных случаях по отношению к серийным убийствам, к тем, кто совершил убийство особенно изощренным способами и т.д. И потом, приговор смертной казни как высшей меры не был прерогативой отдельного лица. Коллегиальность в принятии подобного решения обязательна. В США – это суд присяжных, в СССР – обязательно были народные заседатели (всегда – представители общественности). В Украине приговоры по смертной казни предлагала прокуратура, проверяла судебная система, приговор выносился судейской коллегией с обязательным правом на обжалование. Именно это показывает судебная практика относительно смертной казни. Вопрос о соотношении морали и права остается в данном случае открытым.
В отношении же терроризма как вида уголовного преступления, здесь теория и практика (как правовая, так и моральная) еще более запутанны. Терроризм – это не война, как считает Наталия Хафизова, это все-таки уголовное преступление в мирное время. И право, по крайней мере, украинское, классифицирует его именно так. Сложнее с идеологической подоплекой терроризма, блестяще, по-моему, показанное Е.Л. Дубко в учебнике по этике. И тут возникает огромнейшее количество неразрешимых в точки зрения этики вопросов: если террорист – уголовный преступник, и смертная казнь недопустима, то как же быть с безусловностью человеческой жизни абсолютно случайных невинных жертв? абсолютно виновных преступников? а мера ответственности общества и государства в самой возможности террористических актов? а мера ответственности общества и государства за их последствия? И опять таки, общественное мнение в странах, где совершаются террористические акты, и там, где их не, на этот счет совершенно различны. Действительно, терроризм как явление может изменить аргументы против смертной казни, хотя это и предмет другой дискуссии.

Рубен Апресян
17 марта в передаче В.Соловьева "К барьеру" на НТВ предводитель идущих вместе и нашистов некий Якеменко в схватке с Ириной Хакамадой выступал за смертную казнь. Мне кажется, этот факт можно отнести к очень сильному аргументу против смертной казни.

Ольга Артемьева
К сожалению, я не видела тот фрагмент передачи, когда Якеменко выступал за смертную казнь и не знаю, какие аргументы он приводил. Из текста Рубена Грантовича можно понять, что сам по себе факт выступления Якеменко за смертную казнь уже может выступать в качестве сильного аргумента против смертной казни. Мне несколько раз доводилось слышать Якеменко, я могу это понять в полной мере. Однако мне кажется, что даже если такой деятель высказывает какое-то суждение по каким-то своим мотивам, это не значит, что необходимо придерживаться противоположного суждения. Наверное Рубен Грантович имел в виду что-то другое. Скажем то, что когда власть коррумпирована, а общество аморфно и не имеет никаких реальных рычагов воздействия на власть, легализация смертной казни может привести к страшным для этого общества последствиям. И это принципиальный аргумент против смертной казни. Но конечно, было бы интересно, если бы Рубен Грантович уточнил, что именно он имел ввиду.

Теперь что касается безусловной ценности человеческой жизни. Если мы обратимся к истории философии, мы увидим, что далеко не все философы считали, что жизнь обладает безусловной ценностью, ценность жизни, с их точки зрения, обусловлена тем, что выше самой жизни. Сократ говорил, что ценностью обладает не просто жизнь, но жизнь достойная. Аристотель соотносил жизнь человека с высшим благом. В.Соловьев показывал, что ценность жизни заключается в ее нравственном смысле – в добре. Конечно, в истории философии были буддисты, был А.Швейцер с его этикой благоговения перед жизнью и др. Но ведь и сам Швейцер был готов рисковать жизнью ради тех целей, которые считал безусловно значимыми. Можно привести множество примеров, которые убедительно покажут, что человек готов отдать свою жизнь во имя того, что считает более ценным, будь то жизнь другого человека, или те убеждения, отказаться от которых он не может, не обесценив свою жизнь, не сделав ее бессмысленной. Человек может желать смерти, если его жизнь переполнена такими физическими страданиями, переживание которых несовместимо с сохранением человеческого достоинства, и у него нет никакой надежды на то, что она станет другой. И вопрос об эвтаназии сегодня обсуждается очень активно. Все это указывает на то, что жизнь сама по себе не обладает безусловной ценностью. Важно однако принять во внимание, что из утверждения о том, что ценность человеческой жизни не является безусловной, не следует, что каждый имеет право посягать на нее, потому что считает ее лишенной нравственного смысла, недостойной или по каким-то иным причинам. Я хочу сказать лишь то, что идея «безусловной ценности жизни» не является настолько очевидной, чтобы использовать ее в качестве неопровержимого аргумента.
В применении же к проблеме смертной казни данный аргумент мне кажется сомнительным и морализаторским, о чем, в частности, свидетельствует и то, что в полемике он активно используется противоположными сторонами. Я думаю также, что против смертной казни надо искать аргументы иного рода.

И последнее. Этика, помимо того, что указывает на безусловные абсолютные ценности, формулирует общезначимые моральные законы и принципы, занимается еще и тем, что выявляет ситуации, в которых отступление от абсолютных ценностей и норм и даже их нарушение оказывается оправданным именно с моральной точки зрения. Идентификация ситуаций такого рода и определение допустимых и обоснованных способов поведения в этих ситуациях составляют наиболее сложную и важную задачу этики.

Рубен Апресян
Должен признаться, что моя предыдущая реплика могла быть неточной. Я подхватил ту информацию из сети (не могу сказать уже, где), и, возможно, в "К барьеру" Якеменко ничего не говорил про смертную казнь. Но по сообщениям СМИ известно, что Якеменко выступает против отмены смертной казни - см. http://www.ng.ru/politics/2002-07-23/2_ykimenko.html. В этой же публикации одновременно указывается, что Якеменко выступает и за запрет гомосексуализма. Напомню, что такую же ассоциированность мысли обнаруживает депутат Райков (кстати, Председатель Комиссии ГД по мандатным вопросам и вопросам депутатской этики). См. страницу "О смертной казни" Пристрастного комментатора: http://www.prikom.ru/events/EA182/EA1A6/ Вообще интересно было бы проследить, насколько закономрено совмещение этих позиций – в отношении к смертной казни и к гомосексуализму. Замечу, и отказ от смертной казни, и толерантность к гомосексуализму рассматриваются обычно как проявления либерализма.

Tomas Kavaliauskas
I strongly believe that be it capital punishment or be it a punishment in a prison in general, is a sign of a primitive civilization. The reason for such my belief is the following: I simply cannot find a justifiiable explanation how possibly could time redeem the wrong doings of a criminal. A criminal is punished, but how - he or she has to "do" a certain period of time in a prison. How does time corrects the wrong doings of the past? What is the criterion on which is based a decision that 5 or 10 years is good enough for this or that committed crime? I simply do not see the connection here.
If "served" time behind the bars of a prison is not supposed to redeem one's soul, then inmates serve in prisons for the other reason - they are isolated from a society so that a particular society would be safer without a particular criminal. A judge in court says, "The verdict is 2 years." Two years of isolation? The seriousness of a broken law is not big enough to give 3 years of isolation?
Capital punishment does not offer time in a prison in order to redeem the personality and become social and accepted. It does not because a criminal is killed by an electric shock or by lethal injection. So only isolation is in question in this case. Isolation for ever.

Я твердо убежден, что как смертная казнь, так и тюремное заключение в целом свидетельствуют о примитивности цивилизации. Основание такого моего убеждения следующее: я просто не могу найти достоверного объяснения тому, как время может искупить деяния преступника. Преступник наказан, но как? Он или она должны провести определенный период времени в тюрьме. Как время искупает преступные деяния прошлого? Каков критерий, на основании которого принимается решение о том, что 5 или 10 лет вполне достаточно для того или иного преступления? Я просто не вижу здесь никакой связи. Если время, отведенное на тюремное заключение, не предполагает исправление души, значит заключенный содержится в тюрьме для другой цели – его изолируют от общества, и конкретное общество без него будет чувствовать себя в большей безопасности, нежели с ним. Судья провозглашает: «Вердикт – два года». Два года изоляции? Тяжесть нарушения закона не настолько велика, чтобы дать три года?
Смертная казнь не дает времени на исправление в тюрьме, на то, чтобы общество смогло признать и принять преступника. Не дает, поскольку преступника убивают посредством удара электрическим током или смертельной инъекции. Так что в этом случае речь идет исключительно об изоляции. Изоляции навсегда.

Перевод О.Артемьевой

Ирина Василевская
В случае, когда сторонники смертной казни апеллируют к Ветхому Завету, они не учитывают несколько обстоятельств.
Во-первых, само израильское государство было «теократическим» (общеизвестно, что тот или иной аналог конституции, или гражданского закона, отсутствовал). Все сферы общественной и личной жизни определялись религиозными принципами.
Во-вторых, апелляция к Ветхому Завету непоследовательна, поскольку смертная казнь распространялась не только на людей, но и на животных, убивших человека («Я взыщу и вашу кровь, [в которой] жизнь ваша, взыщу ее от всякого зверя, взыщу также душу человека от руки человека, от руки брата его» (Быт.9:5). «Если вол забодает мужчину или женщину до смерти, то вола побить камнями и мяса его не есть; а хозяин вола не виноват» (Исх.21:2 ) .
В-третьих, Ветхий Завет предписывает смертную казнь за гораздо более широкий перечень преступлений, нежели современный кодекс в большинстве стран, применяющих смертную казнь (СК):
«Ворожеи не оставляй в живых.
Всякий скотоложник да будет предан смерти.
Приносящий жертву богам, кроме одного Господа, да будет истреблен» (Исх.22:18-20).
«Если кто будет прелюбодействовать с женой замужнею, если кто будет прелюбодействовать с женою ближнего своего, — да будут преданы смерти и прелюбодей и прелюбодейка» (Лев.20:10).
«Кто ударит отца своего, или свою мать, того должно предать смерти.
Кто украдет человека и продаст его, или найдется он в руках у него, то должно предать его смерти.
Кто злословит отца своего, или свою мать, того должно предать смерти» (Исх.21:15-17).

Кроме того, в книге «Бытие», гл. 9, если и есть повеление забрать жизнь убийцы (существует также предположение о том, что здесь речь может идти об искупительной жертве за грех убийства), то эта «казнь» должна быть осуществлена не государством, а братом убитого. — Однако современное законодательство и сторонники СК выступают однозначно против исполнения приговора родственниками жертвы.

Что же касается Нового завета, то центральным его принципом выступает принцип любви. «Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Матф.5:43-44).
Во-вторых, в Новом Завете прописывается запрет мщения и возмездия: «Никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром перед всеми человеками» (Рим.12:17).
«Наконец будьте все единомысленны, сострадательны, братолюбивы, милосерды, дружелюбны, смиренномудры; не воздавайте злом за зло или ругательством за ругательство; напротив, благословляйте, зная, что вы к тому призваны, чтобы наследовать благословение» (1Пет.3:8-9).

Кроме того, известна ситуация, когда к Иисусу привели женщину, виновную в прелюбодеянии и заслуживающую побивания камнями (Ин. 8:1-11). Тем не менее Иисус простил и помиловал ее. Таким образом, Иисус четко выражает свое отношение к смертной казни в ситуации, с точки зрения закона, данного в Ветхом Завете, соверешнно недвусмысленной и однозначной.
Следовательно, можно сказать, что Бог желает не уничтожения грешника, но его исправления, что обнаруживается также и в Ветхом Завете: «Разве Я хочу смерти беззаконника? говорит Господь Бог. Не того ли, чтобы он обратился от путей своих и был жив?» (Иез. 18:23).
Более того, и Каин, и Давид, и Моисей – все они совершили преднамеренное убийство, но Бог помиловал их. Впоследствии Давид и Моисей активно и искренне служили Богу.
И, наконец, принцип возмездия отменен Иисусом Христом: «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Матф.5:38-39).
Таким образом, Бог ставит милость выше справедливости.

Еще один аргумент, который часто используют в пользу того, что в Новом Завете одобряется СК, связан с «Посланием к Римлянам», где апостол Павел говорит: «Ибо [начальник] есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» (Рим.13:4).
Меч, как символ государственной власти, означает полномочие государства на наказание преступника — но это наказание вовсе не означает непременно СК. Кроме того, меч обычно не использовался в наиболее распространенных типах казни в этот период.
И, с другой стороны, в данном контексте Павел высказывается по вопросу налогов и податей. В случае же их неуплаты СК не применялась, следовательно, данный отрывок некорректно использовать при обсуждении вопроса смертной казни.
Таким образом, на мой взгляд, существуют достаточно весомые аргументы в пользу того, что христианская этика не одобряет смертную казнь.

Ольга Дорохова
Попробую вклиниться в этот горячий спор. К сожалению, до этого возможности не имела...
Чтение последних постов вызвало у меня некоторые новые размышления, наверное, несколько повлияла Юлина защита диссертации по Ханне Арендт, где были представлены размышления о банальности зла...
Если отвлечься от контекста преступления, личности преступника... Получается вот какая вещь: преступник находится наедине со своей жертвой, т.е. происходят грубо говоря межличностные отношения, но когда проводится смертная казнь, происходит смена ролей, но престпуник безличен, т.е. тюремщики, проводящие экзекуции не чувствуют себя в роли преступника, но при этом совершают убийство, как насильственное лишение жизни другого человека... Не кроется ли здесь некая опасность для общества? совершать насилие "по привычке", не ощущая при этом ответственности, угрызения совести, сомнений, что мы совершили ошибку... Может несколько эмоционально, но свои слова можно выразить в качестве образа, что мы создали некую машину по лишению жизни, убийству и запустили ее вход, при этом абсолютно ее не контролируя?

Елена Кундеревич
Некоторую «запутанность» обсуждению данной темы, на мой взгляд, придает присутствие сразу нескольких плоскостей или аспектов в логике самой проблемы. А именно, видения проблемы с позиций: «Мораль и право», «Мораль и обычай», «Мораль-нравственность, духовность-религиозность». Взгляд права на человека – это всегда взгляд с позиций конкретных функций: обеспечения прав человека, его свободы и собственности, поддержания общественного порядка и т.д. Взгляд этот сконцентрирован именно на реализации данных функций и на том, что может ей помешать. Что касается морали, то ее, так называемый «пункт наблюдения» - не внешний, а внутренний. Он находится в совести человека, в его душе. Мораль наблюдает человека во всей беспрерывности его внутреннего опыта и разнообразия жизненных ситуаций. Наказание за нарушение правовой нормы должно иметь чисто объективный характер и четкую, предусмотренную законом количественную меру. В случае со смертной казнью это доказательно звучит у Канта (об этом подробно писала О.Артемьева). В области морали, наоборот, решающее значение приобретают субъективные предпосылки и критерии. Можно наказать человека 20 годами лишения свободы, но нельзя отмерить ему 20 лет угрызений совести. Не может быть адекватным наказанием и труд преступника на благо общества, т.к. часто убийцы и до их задержания работают: сантехниками, инженерами, даже учителями. Конечно, чем более гармонично согласуются со своим содержанием моральные и правовые нормы, чем больше общего заложено в их основе, чем более они способны дополнять и конкретизировать друг друга – тем лучше для общества, для каждой сознательной личности.
Важную роль для уточнения специфики морали играют обычаи. Сила обычая – мощные основания, которые «цементируют» неявное устройство человеческого бытия и взаимоотношений. Во многих конкретных случаях осуждение моралью тех или иных обычаев рассматривается как свидетельство их исторической исчерпанности. Однако, нужно признать, что случается по-разному. Иногда, какими бы архаичными не выглядели обычаи, важно увидеть, что в них сосредоточена мудрость и жизненный опыт многих поколений. Как это можно продемонстрировать относительно смертной казни? Случай, с уже упомянутым, - А.Оноприенко, серийным убийцей. Недавно органами внутренних дел было признано, что его уже нет в живых (хотя в Украине введен мораторий на исполнение смертной казни). СБУ не комментирует произошедшее, просто признает этот факт. При том, что представители ЕС каждый год удостоверялись в том, что смертная казнь в Украине не исполняется. Со времен казачества, и даже раньше, детоубийство считалось украинцами самым страшным грехом. Такой человек не просто заслуживал порицания, наказания, он не должен был жить. Был ли в этом случае мотивом обычай? Наверняка, т.к. общественное мнение во время процесса, да и после, просто бурлило негодованием и сожалело, что введен мораторий на исполнение смертной казни. Все же «народный приговор» был приведен в исполнение, и уже не правовым способом.

Елена Кундеревич
Очень важен, это назрело в ходе дискуссии, вопрос о понимании проблемы в рамках религиозного сознания, конкретнее – христианской этики. Известно, что в центре христианского Откровения лежит обращение к человечеству: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение» (Лк. 2, 14). Ключевым словом Евангелия есть слово «Мир». Но можно вспомнить еще и пророка Исайю: «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком, и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их». Никакого убийства, даже в животном мире! Идеал достижения такой реальности в коих временах лежит? Возможно, это только «тоска по согласию» и «надежда на мир», когда, как пророчит псалмопевец: «Правда и мир облобызаются» (Пс. 84, 11). Христос говорит: «Сказываю вам, что так на небесах более радости об одном грешнике кающемся, нежели о девяносто девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» (Лк. 15, 7).Обещает Он рай и разбойнику, который несет наказание на кресте и раскаивается. Обратите внимание, обещает рай, но не избавляет от физической смерти на кресте. А ведь мог бы, ибо Всемогущ!. Истинно раскаивающемуся грешнику Христос обещает рай и радуется за него всем сердцем, ибо свершается настоящее преображение души человеческой. И важно это для души кающегося, а среди людей он не перестает быть убийцей. Обществу его раскаяние ни к чему. Оно не воскрешает убитых людей. Для христианина важно проявление милосердия, но не в смысле снисходительного сострадания, которое может привести к чему-то негативному. Милосердие господствует над ситуацией в целом, ибо рассматривает ее в Божественной перспективе. Д.Гильдебранд, например, пишет: «Милосердие представляет собой специфическую антитезу справедливости. Противоположностью справедливости является не просто любовь, как часто думают, а милосердная любовь. Последняя никогда не задается вопросом, что именно заслужил человек. И тем не менее этот «выход за пределы справедливости» не имеет ничего общего с несправедливостью. Оно содержит в себе ценность справедливости per eminentiam, на более высоком уровне. Милосердие свойственно только тому, кто все рассматривает in conspectu Dei, в масштабе сверхъестественного». («Сущность христианства»). Милосердие предполагает внутреннюю мягкость и отсутствие в сердце ожесточения. Имеет ли смысл говорить о милосердии в случае помилования, если ожесточение только возрастает от осознания того, что убийца не казнен, а невинных жертв к жизни не вернешь?
Говоря о христианской этике, и имея в виду при этом – сущность христианского учения, речь не может идти ни о каком насилии. Но исторический опыт демонстрирует разнообразные факты. К примеру, как объяснить в рамках христианской этики «святую» инквизицию?
В идеале, при соблюдении логики права, обычаев и гуманизма, если преступнику повезло (т.е. при задержании он остался жив, ибо в случае с «особо-опасными» разрешен «огонь на поражение») – он должен быть приговорен к смертной казни. Родственники жертвы (если они последовательные христиане) должны быть милосердны, то есть не ожесточаться сердцем. Гуманные власти должны предоставить время для раскаяния души преступника. А грешник, осознав содеянное и преобразившись, - сам потребовать исполнения приговора, ибо только так может поступить истинно покаявшийся.

Абдусалам Гусейнов
Приветствую всех участников форума "Смертная казнь". Хочу поделиться некоторыми общими соображениями, которые возникли в связи с дискуссией. Заранее извиняюсь, если не смогу быть кратким.
1. Ознакомившись с дискуссией, я ещё более укрепился в убеждении: у тех, кто судит о СК, в том числе и в первую очередь философов, отношение к ней предшествует аргументам и предопределяет их направленность ("за" или "против"). Человек или одобряет (допускает) СК, или нет, и только потом думает, почему его позиция является более предпочтительной при рациональном рассмотрении. Возможно, это – нормальная ситуация. Во всяком случае её надо сделать предметом критического анализа и учесть в дискуссии. Я здесь вижу, по крайней мере, два важных момента.
Во-первых, у человека, говоря словами Бахтина, нет алиби в бытии, он не может не занимать позиции в фундаментальных вопросах добра и зла; он не может выпрыгнуть из морали, занять стороннюю позицию. По-видимому, СК относится как раз к таким коренным, затрагивающим само душевное нутро человека вопросам, по отношению к которым он не может сказать, что у него алиби, он вне подозрения, его это не касается. Каждый из нас каким-то образом как человек и еще более как гражданин соучаствует в СК. И мы это чувствуем.
Во-вторых, сами аргументы с точки зрения их "веса" (и фактической нагруженности и логической принудительности) не могут быть достаточными для того, чтобы склонить к какой-то определенной позиции ("за" или "против"). И могут ли они вообще быть другими?! Ведь этические суждения не столько отражают факты, сколько выражают жизненные установки. Мы судим о СК до того, как взвешиваем все "за" и "против". Давайте, может быть, и будем судить независимо от этих "за" и "против", т.е. оценивать саму СК как поступок.
2. Меня, честно признаться, удивляет стремление вывести обсуждение СК в морально нейтральную зону (освободить от "морализаторства") и из сферы индивидуальной морали. Разгрузить этический дискурс от моральных аргументов(например, апелляции к самоценности личности) также невозможно и также странно как, например, разгрузить естественнонаучный дискурс от пафоса истины, критерия проверяемости. Я задаю очень простые вопросы. СК – это убийство или нет? И если мы "за" СК, то как быть с нормой "не убий"?! Значит, она – не абсолютная. Далее. Разве СК не является ситуацией, где люди убивают людей? И почему в таком случае она не может рассматриваться как отношение человека к человеку?
Елена Кундеревич очень удачно привела высказывание отца Зосимы: "Возьми и сделай себя же ответственным за весь грех человеческий". Не является ли это утверждение совершенно необходимой и адекватной (и вполне "морализаторской") диспозицией для правильной постановки вопроса о СК? В самом деле, если даже каждый из нас не несет индивидуальной ответственности за действия убийц, то можем ли мы полностью снять вину с себя в своей родовой принадлежности? Нельзя забывать: мы принадлежим к тому же классу существ, к которому принадлежат и те, для кого мы добиваемся СК! Этот факт и его осознание должен, я думаю, занять свое место в рассуждениях о СК.
3. Рассмотрение СК в контексте наказания – ключевой момент исследования (в том числе и этического) этого феномена, (что, разумеется, вовсе не означает, будто наказание можно адекватно понять без апелляций к моральным или даже метафизическим аргументам). С удовлетворением, фиксируя согласие руководителя (модератора) форума и его участников с данным тезисом, присоединяясь к этой позиции, хочу заметить следующее.
Ряд выдающихся юристов (например, Кистяковский, но не только он) считают, что СК не является наказанием, правовым актом вообще, что она подрывает право.
Далее, основополагающий принцип теории наказания говорит, что решающим является неотвратимость наказания, а не его строгость. И, этот аргумент, если не ошибаюсь, приводил уже Бекарриа. А, насколько я понимаю, чем строже наказание, тем труднее обеспечить его неотвратимость. Что касается СК, то неплохо бы задуматься и тщательно проанализировать, возможно ли в этом случае в принципе добиться неотвратимости.
СК как наказание может быть оправдано в том случае, если она предотвращает или уменьшает те преступления, наказанием за которые она является. Но никто не доказал, что это так, что именно СК и только она необходима для того, чтобы не было или было меньше особо жестоких убийств и т.п. Косвенным признанием этого является то, что в случае СК не ограничиваются криминальной аргументацией и апеллируют к идее справедливого возмездия (вполне моралистическое соображение, между прочим, – в том смысле моралистическое, что оно исходит не из целесообразности, не из трезвого расчета, не из прагматики, а из моральной логики).
Аргумент справедливого воздаяния на самом деле не является таким уж сильным, каким он кажется. Укажу только на один момент, на который обычно мало обращают внимание. Если говорить всерьёз о справедливом воздаянии, то СК надо требовать за любое судом удостоверенное намеренное убийство, а не только за особо жестокие ("зверские"), как настаивают участники дискуссии и как предусматривается уголовными кодексами. И затем, для полной справедливости, может быть, следовало бы потребовать и восстановления квалифицированных форм казни, к чему, как кажется, дело потихоньку движется, если учесть нарастающую в работе правоохранительных органов практику пыток или позорное заявление Генерального прокурора о том, что и "нам" в борьбе с террористами следует брать заложников.
Далее, какое воздаяние следует считать справедливым – только ли то, которое уравнивает наказание с преступлением ("око за око")? Один из критериев справедливости наказания (при том, может быть, основных критериев) состоит в том, чтобы оно вело к примирению сторон, к преодолению конфликта, из которого родилось преступление и который сам порожден преступлением. Надо так отреагировать на зло преступления, чтобы оно не закрыло дорогу для последующего совместного существования, морального сотрудничества сторон. Способствует ли СК этому? В целом, вряд ли.
4. На мой взгляд, есть, по крайней мере, один в высшей степени серьезный аргумент в пользу СК, на который нет убедительного возражения. Он приведен в примере Елены Кундеревич со студентом-оператором, снимавшем допрос серийного убийцы и выразившим свое отношение к нему в словах: "Хотелось разорвать этого человека на кусочки, а не просто убить один раз". Непосредственная реакция людей на факты злодейских убийств, прежде всего реакция тех, чьи близкие стали жертвами: "Убить, расстрелять, таким людям нет места на земле". Что означает эта реакция? Слепой гнев? – гнев, но не слепой. Жажду мести? – да, но что-то еще и сверх того. Я помню слова одного моего коллеги, чья дочь стала жертвой жестокого убийства. "Пусть эти борцы за права человека посмотрят мне в глаза, когда я стою у гроба зверски убитой дочери," – сказал он. Пронзающие сердце слова! Заложенная в них правда и жизненная сила – несомненное звено истины в позиции сторонников СК.
В непосредственно-эмоциональной реакции людей на злодейские убийства, которые выливаются в требование и желание растерзать убийцу на месте, выражается, на мой взгляд, абсолютное неприятие убийства, его невозможность, немыслимость как человеческого деяния. В ней, в этой реакции на эмоциональном языке выражена та истина, что человеческая мораль и убийство абсолютно несовместимы друг с другом. И наша задача, задача философов, состоит в том, чтобы продумать эту позицию и найти её адекватное рациональное выражение. И когда я это делаю, когда продумываю, где тот путь, на котором можно искоренить среди людей такие злодеяния, то я прихожу к выводу, что надо отказываться от СК. Из абсолютного неприятия убийства никак нельзя вывести санкцию на СК, которая тоже есть убийство, хотя и в форме наказания. Ибо если я даю санкцию на неё, то неприятие убийства уже перестает быть абсолютным. В глубине своих склонностей я, может быть, как человек, понимаю тех, кто требует её, и напрасно Андрей Сычев думает, будто мне так уж жалко террористов или, что еще хуже, я равнодушен к жестокой, бессмысленной гибели детей Беслана. Но я не могу признать СК как вывод из этического рассуждения. Отчасти страдаю из-за результата, к которому прихожу, ибо вижу, что он противоречит многим очевидностям и в какой-то степени превышает мои собственные эмоциональные возможности. Не в такой ли ситуации находились и верующие мыслители средневековья, когда они говорили: "Господи, верую, но дай еще силы знать".
5. Дискуссии о СК (я имею в виду не только форум) слишком долго, как мне кажется, застряли на уровне аналитики, политики, умствований. Надо расширить содержательную ("синтетическую") часть исследования.
Очень продуктивным в этой связи может оказаться рассмотрение аристотелевского понятия зверства, о котором говорила во вступлении О.В.Артемьева. Если действительно существует зверство как сверхпорок, носители которого лишены человеческого статуса, то тогда и отношение к ним уже будет (должно быть!) иным, чем к нормальным людям, подобно тому, например, как в том, что касается вменения, по особому счету идут душевнобольные. Что такое зверство в своих антропологических корнях, социально-нравственном содержании, "исторических" формах? – неплохо бы все это изучить (чем не тема диссертации – даже докторской). Я бы был готов поверить в то, что так называемые серийные убийцы, школьники, которые "вдруг" расстреливают свой класс, представляют собой особого рода патологии (пусть не по психиатрическим, а каким-то иным критериям), не подлежащие человеческому суду и вменению.
Возможно и другая линия размышлений, связанная со СК как разновидностью наказания. Что бы не говорили о СК, одно несомненно: она является необычным наказанием и в этой необычности единственным в своем роде. Может быть, для него нужно ввести в практику и особый – единственный в своем роде – способ рассмотрения. Не логично ли придать и самому суду необычный характер?! Е.Кундеревич, например, говорит о "возможности исключительных мер наказания, но без необходимости их немедленного исполнения". Может быть, предусмотреть возможность неоднократного (через определенные промежутки времени) судебного расследования, повторного возвращения к смертному приговору. Ещё: почему в случаях СК не изменить характер суда, чтобы не отдавать их на решение одних юристов, подобно тому как случаи эвтаназии не отдаются на решение одних медиков? Может быть, следует искать формы, чтобы шире, чем это предусмотрено судом присяжных, привлекать к таким судам простых граждан. Не стоит ли внимательно отнестись и практически испытать комиссии по примирению вместо судов, которые предлагает знаменитый шведский криминолог Пол Кристи?!
Друзья, нельзя забывать и такую вещь: смертные приговоры редки; даже в Китае с его населением и широкой практикой СК они выносятся не каждый день. Само их число позволяет от социологических и нормативных решений переходить к рассмотрению каждого случая в отдельности – именно как события, а не типового случая.
Словом, если мы хотим искоренить злодеяния, стоящие за СК, и рассматривать СК в перспективе, когда она станет не нужна, то надо исходить из опыта, опираться в обобщениях на опыт, исследовать опыт. Не только. Надо еще внедрять, испытывать опыт решения проблем без СК. На днях "Российская газета" провела мини опрос ряда известных людей о том, как они относятся к попытке покушения на г-на А.Б.Чубайса. Среди прочих ответил и писатель Ф.Искандер, сказав, что он не интересуется такими вопросами, так как я, сказал он, "творю, несу людям добро". Нам, я думаю, нельзя занимать такую позицию. Следует быть более чуткими к фактам, опыту.
6. Наконец, еще одно соображение. При рассуждениях о СК нам не хватает воображения. Мы просто блокируем воображение, без которого вообще нет морали, того самого воображения, которое ставит нас на место преступника, а его на наше место, и к которому нас обязывает, между прочим, золотое правило. Не надо думать, что мы совсем-совсем другие. Нам не хватает воображения подумать о детях, других близких людях тех, за СК которых мы ратуем.
Нам не хватает не только морального, но и эстетического воображения. Толстой стал противником СК отчасти еще потому и после того, как он наблюдал в Париже казнь молодого человека через гильотину; вся процедура, закончившаяся глухим звуком покатившейся головы, преследовали его, не умещались ни в его душу, ни в его разум. Многие становились противниками СК после того, как они видели ее воочию. В последние годы по ТВ часто показывали сцены публичных расстрелов (СК по решению шариатского суда) в Чечне, когда там у власти был Масхадов. Показывали как свидетельство шариатского варварства. Это действительно варварство. Настоящее варварство. Только надо добавить, что это варварство – неприкрытое и потому более честное, чем варварство цивилизованных стран с анонимными палачами и пулей в затылок. Я скажу так: этические суждения имеют нравственно обязывающий смысл для того, кто их высказывает, в противном случае они не являются этическими; поэтому тот, кто высказывается за СК, должен иметь мужество самому стать палачом, а может быть даже хотеть этого, для начала хотя бы помыслить себя в этой роли. Во всяком случае, теоретически (в теории) он им становится.
Читая некоторые тексты о СК, в том числе, к сожалению, и на "форуме", складывается впечатление, что мы спешим: незачем, мол, разводить турусы на колесах – и так все ясно. Я думаю, мы не должны уподобляться герою одной из повестей Л.Нилина, который искренне недоумевал, отчего у Достоевского столько много разговоров из-за того, что убили одну старушку. Нам не нужно спешить, в особенности не нужно спешить одобрять СК – людей, которые одобряют ее, хватает и без нас, этиков. Не волнуйтесь, камни есть кому кидать, есть депутаты, есть писатели, есть много других "нравственно здоровых" общественных деятелей, персонифицирующих публичную совесть. А мы, мы давайте не будем уставать говорить об этом. Давайте говорить и думать, думать и говорить до тех пор, пока не договоримся и не додумаемся до того, что нельзя этого делать, что недостойно это человека. И не надо обманывать себя, будто одобряя СК, мы судим преступника. Не только преступника мы судим, мы одновременно человека убиваем. Если бы могли наказать (убить) преступника, не убивая живого (значит: многообразного, изменяющегося) индивида и не попирая тем самым право на жизнь, то в чем бы тогда заключалась проблема СК, почему бы она тогда была открытой, драматичной, неразрешимо альтернативной?!
Мы (и я в общем хоре) употребляем по инерции слова "преступник", "злодей". А корректно ли это в рамках этики и так ли уж ясно, кто есть преступник, злодей. Кто и кого вообще имеет право так называть?
Всего Вам хорошего.
А.Гусейнов.
19 марта 2005 г.

Ольга Артемьева
Я думаю, что утверждение о несовместимости христианской этики и применения силы вплоть до уничтожения жизни не является столь очевидным. Конечно, христианская этика – прежде всего этика милосердия, прощения и пр. Но, как заметила Лена Кундеревич, история христианства дает нам примеры жесточайшего насилия во имя веры. Но ведь не только история. Сами отцы церкви, когда им приходилось говорить об общественной жизни, не просто допускали применение насилия, но и считали его в определенных ситуациях неизбежным, необходимым и оправданным перед лицом Бога. Например, Иоанн Златоуст в беседе на 131 псалом «Почему поступающий жестоко называется кротким» говорит:

Обвиняющим Моисея в жестокости, Иоанн Златоуст отвечает, что Моисей нес ответственность не за себя лишь, но за весь свой народ и не имел права не пресечь самым решительным способом зла, причиняемого целому народу:

и т.д.

Можно привести и множество других примеров, которые с очевидностью свидетельствуют по крайней мере, о том, что вопрос о несовместимости христианской этики с насилием, не является таким однозначным и простым.

Сама заповедь «не убий» разными авторами интерпретируется по-разному. Некоторые из них обращают внимание на неточный перевод этой заповеди и указывают, что в оригинале запрет касался не лишения жизни вообще, а попирающего закон злонамеренного убийства (См.: Pro Death Penalty Webpage// http://www.wesleylowe.com/cp.html#contents ).

Еще мне показалась важным то, что Лена говорит о соотношении милосердия и справедливости. Особенно, как мне кажется, интересен пример с кающимся разбойником. Действительно, можем ли мы сказать, что милосердие отменяет справедливость? Милосердие требует смотреть на человека, совершившего злодеяние, без ненависти, без ожесточения, оно требует от нас допустить, что этот конкретный, совершивший злодеяние человек, способен на кардинально иные поступки, что его злодеяние не исчерпывает его сущности, что он может быть иным. Но должен ли наш милосердный взгляд освободить его от ответственности за злодеяние и от справедливого наказания?

Гость
Продолжение (подтверждение) точки зрения Ольги Артемьевой можно обнаружить и в «первоисточниках».
В Евангелиях: Марк 9:42, Лука 17:1-2, Матфей 18:6.
«А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили его в море».
Т.е. лучше казнить тело, но спасти душу, воспрепятствовав продолжению соблазна.
Но. Ирина Василевская справедливо говорит о теократичности. Религиозные аргументы справедливы, если религия не отделена от государства. В нашем случае это не так.
Хотя если эти аргументы и не могут служить обоснованием для смертной казни, они вполне могут усилить их. Мы говорим о достаточно неустойчивом балансе между «за» и «против», где каждый акт поддержки может нарушить баланс. Поэтому утверждения «от религии» не стоит сразу отбрасывать, хотя вопрос, естественно, актуален только для государства.

Ольга Артемьева
Текст Салама Керимовича на этом форуме подтолкнул меня к следующим размышлениям.

Мне кажется очень важной та мысль, что моральная философия иногда имеет дело с такими проблемами, которые невозможно решить посредством ссылки на факты или посредством одной лишь логики, а попытка сделать это нередко превращается в умничанье, которое вовсе неплохо само по себе, но когда его предметом становятся проблемы, подобные СК, оно вызывает по меньшей мере неловкость. Такую реакцию может вызвать, например, обоснование Кантом морального требования не лгать. Оказывается, нельзя лгать даже разбойникам, которые пришли к тебе в дом за другом, нашедшим у тебя от них убежища. Логика Канта безупречна, его мысль остроумна: человек может отвечать лишь за исполнение своего долга, а за то, как сложатся обстоятельства, он отвечать не может, обстоятельства не в его власти. Он не знает. Так что, пытаясь спасти друга от разбойников обманом, он может и навредить другу, и долг нарушит. А если скажет правду и выдаст друга, то неизвестно, как сложатся обстоятельства, друг может быть и спасется как-нибудь, и его моральная безупречность будет сохранена.

Мне кажется, что обоснование Кантом СК того же рода. Он рассуждает именно на уровне логики, идеи. Действительно его позиция вполне последовательна и логически безупречна. Здесь не принимаются во внимание ни мотивы убийцы, ни его прошлая жизнь, ни обстоятельства преступления – ничего. Смерть однородна лишь смерти, убийство ничем не может быть компенсировано, так что оно почти автоматически (почти – потому что по приговору суда) влечет за собой наказание – СК. Совершая какое-либо преступление, человек наносит вред сам себе. Совершая кражу, обкрадывает себя, ибо подрывает основы собственности, делает ее ненадежной, в том числе для самого себя. Убивая человека, преступник сам убивает себя, ведь он знает, что совершает наказуемый поступок. Кант логически безупречно ответил бы и на слова Салама Керимовича о том, что нам не хватает воображения, и что, выступая за смертную казнь, мы думаем, что мы совсем-совсем другие и никогда не совершим таких поступков, которые по нашему мнению должны караться смертной казнью. Так вот Кант, будучи убежденным в том, что этические суждения имеют обязывающий смысл для того, кто их высказывает, пишет: «Сказать: я хочу быть наказанным, когда кого-нибудь убью, означает не что иное, как: я вместе со всеми прочими подчиняюсь законам, которые естественным образом становятся карающими, если в составе народа есть преступники». И если человек составляет закон против самого себя как преступника, то именно чистый разум в нем подчиняет его карающему закону в качестве лица, способного на преступление. Для Канта особенно важно подчеркнуть, что проблема СК – это не проблема индивидуальной морали, не народ в лице отдельных индивидов приговаривает к наказанию, а суд, то есть закон разума в лице общественной справедливости. Интересно, что твердая убежденность Канта в моральной оправданности СК гармонично сочеталась в его этике с утверждением безусловной ценности личности, идея которой была сформулирована во втором принципе категорического императива – настолько гармонично, что отказ от СК Кант рассматривал как попрание ценности личности, или как отрицание способности человека действовать произвольно и нести полную ответственность за свои действия. Мне кажется, что уличить Канта в непоследовательности, нелогичности невозможно. На уровне идеи, или на этико-философском уровне его рассуждение кажется неуязвимым, но мы, чувствуя непонятной природы неудовлетворенность, вновь и вновь возвращаемся к обсуждению проблемы СК.

Когда говорят об этической некорректности вынесения суждения о том, является ли злодей злодеем, а преступник преступником, также возникает подобное ощущение, хотя не вызывает сомнений то, что в метафизическом смысле, мы действительно этого не знаем. Мы не боги и не знаем. Но если мы примем такого рода незнание в качестве фундаментального этического принципа, то к каким выводам мы должны будем придти? Может быть к отказу от этического суждения в аристотелевском смысле? Не должны ли мы будем признать, в частности, что этика не может санкционировать и идею наказания в целом?

Конечно, мы часто не властны над обстоятельствами и не знаем со всей достоверностью, как наши поступки воплотятся в них. Но что-то мы знаем. Мы знаем, что в метафизическом смысле друга может и не спасти наш обман, но мы знаем и то, что если впустим в дом разбойников и укажем им, где прячется друг, то другу не поздоровится наверняка, и факт исполненного долга правдивости не принесет облегчения. И кто-то постарается сделать свой обман особенно тонким, изощренным и убедительным с тем, чтобы разбойники не попали в дом, где прячется друг. Люди, которые укрывали евреев от нацистов, или давали приют тем, на кого охотилось НКВД, рисковали своей жизнью, и знали, насколько не властны над обстоятельствами, и тем не менее спасали людей. И у нас не возникает сомнения в том, что эти люди – герои. И точно также, оказываясь свидетелями жестоких убийств, видя горе людей, жизнь которых оказалась необратимо разрушенной убийством самых дорогих для них людей, разрушенной – не в метафорическом, а в буквальном смысле, мы тоже откуда-то знаем, что убил их вовсе не добрый человек, а именно злодей. Мы знаем, что Оноприенко – злодей. Или в рамках этики это неясно? Или некорректно? И мы не имеем право назвать его злодеем?

Этика конечно не требует от нас воздерживаться от суждений, и говорить, что мы не знаем, напротив, она требует, чтобы мы выносили суждения осознавая все опасности с этим связанные, и совершали поступки на основании суждений. Метафизическое незнание не освобождает нас от принятия решений в конкретных обстоятельствах, по отношению к конкретным людям. Сократовский принцип незнания призывает нас к осторожности, внимательности, чуткости при вынесении суждений, отказу следовать спонтанным побуждениям, в том числе ненависти, ярости, но никак не к воздержанию. И самое главное, чего требует от нас этика, – так это жертвовать собственной моральной стерильностью и выбирать иногда зло, потому что оно в конкретной ситуации является наименьшим, и другого выбора нет. Выводом из этического рассуждения иногда оказывается нарушение морального принципа, потому что в безупречную моральную логику вмешивается весьма специфичная логика жизни. Мораль не столь прекрасна, потому что она не только подвигает на великие дела, но гораздо чаще принуждает к совершению тяжелого выбора, и оправдывает этот выбор, и этот выбор не приносит ни облегчения, ни удовлетворения, а лишь с особой безжалостностью указывает на наше неискоренимое несовершенство, и в зеркале морали мы видим наше лицо уродливым.

Ольга Артемьева
По поводу изначальности позиции в отношении СК, предопределяющей аргументацию, я могу признаться, что начиная эту дискуссию, не могла однозначно определить свою позицию, да и сейчас, пожалуй, не могу, хотя все более склоняюсь к позиции «против», при том что далеко не все аргументы противников СК кажутся адекватными. Я совсем не против этических аргументов и ведения дискуссии именно на этико-философском уровне, но я против морализаторских, или демагогических аргументов. И смысл нашей дискуссии я вижу, отчасти, именно в том, чтобы от таких аргументов избавиться. Непреодолимыми аргументами против смертной казни, с моей точки зрения, являются следующие: во-первых, с прагматической точки зрения, СК бессмысленна, она не возвращает убитых к жизни, она ничего не исправляет; во-вторых, неискоренимая возможность судебной ошибки; в-третьих, вероятность злоупотребления государства; в-четвертых, перекладывание функции осуществления СК на других людей. А аргументом в пользу СК именно как исключительного наказания (именно как «необычного и в этой необычности единственного в своем роде», и с этим никто не спорит, и никто не выступает в защиту СК как типового наказания), для меня является факт исключительных по жестокости преступлений – таких, что реальная картина этих преступлений действительно «блокирует воображение» и в силу скудости последнего сама не могла бы быть его плодом. Каким в данном случае должно быть справедливое наказание? Какими средствами общество может выразить безусловную неприемлемость определенного рода действий?

Многие авторы задумывались над признаками, или критериями такого рода преступлений. Различные подходы к этой проблеме анализирует Труди Гувье в статье «Прощение и непростительное» (См.: Этическая мысль. Вып. 5. М.: ИФ РАН, 2004. С. 86-108; http://ethics.iph.ras.ru/em/em5/7.html). В качестве примеров безусловно неприемлемых действий рассматриваются Холокост, действия Пол Пота и подобные действия: «деяния и, соответственно, совершившие их преступники, ставшие источником чудовищных преступлений, подрывающих важнейшие моральные принципы». Гувье задается вопросом о том, являются ли такого рода действия настолько чудовищными, что их авторы абсолютно не заслуживают прощения, то есть никогда не могут рассматриваться в качестве заслуживающих прощения. Прощение же Гувье понимает как преодоление негодования и гнева в отношении совершившего зло и готовность вновь рассматривать его как члена морального сообщества. При этом, подчеркивает Гувье, прощение не отменяет наказания, а с необходимостью предполагает его, оно не требует забвения совершенного зла, а требует относиться к виновнику зла без ненависти, с сочувствием. Она приходит к выводу, что абсолютно не подлежащих прощению нет по той причине, что мы должны разделять личность и деяния преступника, и у нас нет никаких оснований судить о том, что даже совершивший чудовищные деяния человек, не способен к исправлению. И в то же время Гувье допускает существование «условно непростительного» в том случае, когда преступник не просит о прощении, не сожалеет о содеянном, не раскаивается, не отделяет себя от того, что произошло по его вине и не стремится компенсировать причиненное зло. В нежелании прощать в таких случаях выражается противостояние злу и моральное неприятие преступника. Гувье придерживается по существу той мысли, что мы не можем отделить личность преступника от совершенного им зла, если сам он отделять себя от зла не хочет. Но в таких случаях преступник, по убеждению Гувье, не подлежит прощению условно, речь идет именно об «условно непростительном», у преступника всегда должна оставаться возможность раскаяться и восстановить свой моральный статус. Так что какими бы чудовищными ни были его преступления, СК недопустима.

Рассуждение Гувье мне кажется убедительным. При этом открытым остается вопрос о том, не должно ли все же общество каким-то особым образом выразить свое отношение к «условно непростительному», пусть даже символическими средствами?

Ольга Артемьева
Уважаемые коллеги! Обращаю ваше внимание на важные, как мне кажется, публикации по проблеме СК:

Пашнин С. О природе смертной казни // http://www.index.org.ru/journal/14/pashin1401.html

Антонян Ю. Есть преступления, за которые следует казнить // http://www.index.org.ru/journal/14/antonyan1401.html

Хантер М. В ожидании казни // http://www.index.org.ru/journal/14/hunter1401.html

Росс М. Очевидец казни // http://www.index.org.ru/journal/14/ross1401.html

Наталья Жадунова
Статья Сергея Пашина напоминает о том, что нами упущен еще один вариант обоснования наказания помимо возмездия, исправления и устрашения – искупление (как своеобразный «социальный катарсис»). Пашин, конечно, не изобретает ничего нового: об этом в свое время писал Эмиль Дюркгейм в работе «О разделении общественного труда». Негативные социальные санкции (такие как СК) здесь являются реакцией на ущерб, который причинен моральным чувствам общества. СК – закономерная реакция на социальную дисфорию и ее цель - достижение состояния социальной эйфории. Т.е. СК обусловлена функционально, а ее исток – не в талионе, а, скорее, в жертвоприношении.
В качестве предварительных соображений можно предположить, что проблема СК по-разному решается с позиций социальной морали («моральных чувств») и индивидуальной морали. Так, с точки зрения коллективной морали СК можно обосновать, но с позиции индивидуальной – вряд ли (например, степень вины жертвы не имеет значения, если все убеждены в «торжестве справедливости» - социальная функция выполняется даже в том случае, если страдает невиновный).

Наталия Хафизова
Наташа Ж ., т.е. ты имеешь в виду, что через смертную казнь, может быть, искупается вина. Вообще, вопрос о связи наказания и жертвоприношения интересен, но очень не однозначен. Не всякое наказание (в данном случае, смертная казнь) – жертвенно (ведь не всякое жертвоприношение связывалось с искуплением вины, чаще это был способ общения с духами-богами, чтобы выклянчить полезные для общества явления), как и не всякое жертвоприношение воспринималось как наказание (так, в архаических обществах, подчас, жертва подавалась как награда, как привилегия, а не наказание).

Но даже если в жертвенности усилить аспект искупление вины, то встает вопрос: кто искупает – государство, которое казнит, или тот, кого казнят? Если бы приговоренный к такому наказанию сам принимал такое решение – это можно было бы считать искуплением. Но ведь чаще всего, даже если есть раскаяние, приговоренный не согласен на такую жертву со своей стороны, как смерть. Если общество испытывает катарсис, то искупляет свою вину оно, но почему за счет жизни одного? Может, здесь не социальный катарсис, а месть (ведь катарсис сопровождается нравственным очищением, самообновлением, а не переживанием удовольствия, эйфории от осуществленной мести)?

Андрей Сычев
Возможно смертная казнь действительно должна рассматриваться в более широком аспекте, чем просто вид наказания конкретного человека. В некоторых случаях (скажем, в «Слепящей тьме» у Артура Кестлера) это явно нечто большее.

P.S.Некоторые цифры и данные по смертной казни на http://www.gazeta.ru/2005/04/05/oa_153622.shtml Они достаточно новые и может пригодятся кому-то для лекции.

Мария Рогожа
Перечитывая форум о смертной казни после сообщения А.А. Гусейнова, все более склоняюсь к мысли, что наши аргументы относительно допустимости/ недопустимости ее зависят от личной позиции высказывающихся, которые потом стараются рационально обосновать свою точку зрения. И возникает вопрос: от чего зависит отношение человека к смертной казни? Можно посмотреть на эту проблему с позиции добродетели. Аргументы против смертной казни отражают идею морального совершенства отношений на том основании, что человек как сознательный субъект должен исходить и исходит из разумно определенной меры морально должного, где смертная казнь недопустима. А аргументы за смертную казнь основываются не на разуме, а на чувстве, свойствах характера и душевном складе. Но, может, дело не только в этом? И такой подход поверхностен? Что же является определяющим в нашем изначальном отношении к смертной казни, что потом заставляет обосновывать прямо противоположные аргументы? И при этом аргументы «за» подаются с кучей оговорок и предостережений именно потому, что где-то мы чувствуем несостоятельность этих аргументов и с самого начала предполагаем будущую критику.

Ольга Артемьева
Мне кажется, что если бы решение проблемы смертной казни определялось тем, исходит ли человек при ее анализе из разума или из чувства, склонности, характера и т.д., то ее вообще нельзя было бы считать этической проблемой, а всего лишь сугубо индивидуальной трудностью, или легко устранимым недоразумением. Задача этика в таком случае просто указать, что, выдвигая аргументы в защиту смертной казни, всего лишь следуют на поводу своих склонностей, характера и пр., а следовать склонностям неправильно.

Далее. Когда позиции склонностей и характера противопоставляют позицию разума, или «идеи морального совершенства отношений» возникает вопрос, только эта альтернатива возможна? Тождественна ли позиция разума позиции «морального совершенства отношений»? Или в другой формулировке – является ли позиция абсолютных моральных принципов, или позиция идеала, единственно разумной и единственно этически адекватной, то есть исключает все другие? И никакого «промежуточного» уровня этического рассуждения не существует?

Принятие этой позиции сулит этику значительное облегчение, так как он получает возможность заниматься исключительно возвышенным и чистым делом формулирования абсолютных принципов, и, помимо этого, выносить вердикты неразумной реальности. Кроме того, этик с легкостью сможет избавиться от целого множества проблем, в том числе связанных с лишением жизни (убийство на войне, убийство в качестве единственно возможного способа защиты других или самозащиты и др.), да и вообще от всей прикладной проблематики. Мы должны будем ограничиться высказыванием, что на уровне идеала лишать жизни нельзя ни при каких обстоятельствах, любые попытки морального оправдания убийства в каких бы то ни было ситуациях неуместны. Однако можно ли назвать хотя бы одного морального философа, который в своих рассуждениях оставался бы на уровне принципов?

Я думаю, что проблема смертной казни остается до сих пор болезненной и неразрешимой конечно не по причине индивидуальных особенностей характера людей, не способных совладать со своими чувствами и лишь потому ратующих за нее (к числу которых принадлежат и такие разные, моральные философы как, например, И.Кант, Дж.С.Милль). Острота проблемы объясняется тем, что, с одной стороны, мы признаем заповедь «не убий» в качестве принципа и не хотим ни в какой степени быть причастными к лишению жизни других людей, предоставляя государству право карать смертной казнью. Мы также понимаем, что применение смертной казни в исключительных случаях не отменит уже совершенного злодеяния и никак его не компенсирует, и кроме того, не исключает ошибок и злоупотреблений. С другой стороны, мы знаем и то, что есть преступники, совершившие чудовищные по своей изощренности и жестокости преступления, мы думаем об их жертвах, и именно наш разум (а не только чувства) не может, как ни старается, вписать таких преступников с их злодеяниями в человеческое сообщество, не может мириться с фактом преступлений такого рода, и вопрос отношения к ним – это еще и вопрос отношения ко злу.

Боронникова В.
Подключаясь к очень интересной дискуссии, позволю себе несколько ремарок. Смертная казнь - действительно ИСКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ мера наказания, поэтому в процесс определение критериев исключительности должно быть включено этическое, юридическое, медицинское и т.д. знание. Рассмотрение этой проблемы только лишь в плоскости например юридической,рождает массу дополнительных сложных вопросов. Согласно Ст .7.УК РФ (принцип гуманизма): "Уголовное законодательство РФ обеспечивает безопасность человека". При однобоком рассмотрении статьи, можно предположить, что гуманное отношение направлено на всех членов общества, кроме преступника. В этой же статье указывается на недопустимость причинения физических страданий и унижения человеческого достоинства. Какой можно сделать вывод? Цель наказания - моральное страдание. Медицинские знания крайне необходимы при определении вменяемости ( лично я считаю, что человек способный на убийство не только поражен моральным уродством, но и не совсем полноценен в психическом плане. Это же касается и личности палача).

По поводу возможной судебной ошибки. Мы должны признать, что ситуации, когда исключена вероятность судебной ошибки, имеют место быть (например предоставленная видеозапись преступления).

Раскаяние - допустимо. Однако я сомневаюсь в возможности перевоспитания в условиях пенитенциарных учреждений. Тем ни менее, даже если преступник "перевоспитался", он должен занять место среди свободных граждан, но это невозможно. Будет ли в этом случае пожизненное заключение более гуманной мерой наказания чем СК?
Можно сколько угодно говорить о создании определенных условий, нового уровня правового самосознания граждан, когда общество постепенно перейдет к необходимости отмены СК. Однако общество, в котором все единодушно поддержали бы СК - невозможно. Справедливо ли лишать права (пусть незначительного количества) граждан этого общества, иметь противоположное мнение и соответствующие требования? Отмена СК простым законодательным актом будет означать перевод подобного рода действий в другую плоскость (самосуд, заказное убийство и т.д.)

Общая превенция действует, посредством осознания целесообразности соблюдения принятых правил, только на определенную часть граждан и не срабатывает по отношению к преступному элементу . Т.о. если СК хотя бы в малейшей степени сдерживает особо тяжкие виды преступлений - это служит (хотя и с натяжкой) относительным оправданием такой меры наказания.

В соответствии с мотивацией и личностным отношением к преступнику, понятие СК (и не только понятие, но и явление - как практика) является релятивным (если преступление совершил близкий родственник многие сторонники СК становятся ее противниками).

Проведенный в РБ референдум показал, что около 70% белорусов выступают против отмены СК. Значит мы (надеюсь пока) не готовы признать за другим человеком права на жизнь, т.е когда принцип гуманизма распространяется на всех.

Ирина Абдрашитова
"...Нет-с, вешать много справедливее и дешевле..."
(Один из героев "Мелкого беса" Федора Сологуба).

Боронникова В.
Здесь уже говорилось о человеческой жизни как о высшей ценности, святости, если хотите. Мне кажется, что принцип святости Жизни необходимо применять к людям, которые соотносят его как с собственной, так и с чужой жизнью. Преступник покусился на этот принцип, тем самым исключив из него прежде всего себя, вывел себя за рамки морали.
И дело действительно не в том, является ли государство убийцей, применяя смертную казнь, дело в соразмерности преступления и наказания. (Даже в варварском "зуб - за зуб", просматривается хоть видимости справедливости, а если отнимается одна жизнь изверга, отнявшего в свою очередь 3, 5, 10 жизней!? ) В моем понимании смертная казнь - это правосудие, крайняя степень наказания за преступление крайней степени тяжести.

Оксана Р.
В нашем мире, сторонников смертной казни намного больше чем ее противников, и дело в том, что мы действительно судим о смертной казни еще до того, как взвешиваем все “за” и “против”. Ведь традиционно смертная казнь является справедливым возмездием за совершенные человеком преступления. Но сама матушка-история рассказывает о том, сколько невинных людей погибло, не имеющих абсолютно никакого отношения к страшным злодеяним.Ведь сам факт мгновенной смерти во время казни не отменяет злодеяния, и не дает никакого морального удовлетворения ни одной из сторон. Зачем тогда творить зло, как-будто во имя добра?, а на самом деле мы делаем зло, которое порождает еще большее зло.
Спорным остается и утверждение, что страх сдерживает потенциального преступника, а как же тысячелетняя практика смертной казни? На мой взгляд, смертная казнь как средство, используемое для решения правовых задач, в принципе не годится. Ни в какие времена, ни в каком обществе она не давала положительных социальных эффектов: люди снова и снова продолжали воровать, грабить, убивать. Кто виноват? Может сами люди, ведь истоки СК лежат в обыкновенной мести, возмездии по принципу "глаз за глаз, голова за голову", далее семья, которая взяла на себя обязательства мести, а затем государство – правда теперь месть – это наказание, но от имени общества. Месть которая превратилась в своеобразное «узаконенное убийство».
Смертная казнь, на мой взгляд, находится вне компетенции человека, ведь человек не может безусловно судить о виновности и неисправимости преступника. Ведь все, что кажется справедливым одному, другим воспринимается как страшная несправедливость, что и проявляется в нашей системе оценок, и как это ни прискорбно осознавать, но весь смысл смертной казни сводится лишь к удовлетворению потаенных низменных страстей в жестокости и мстительности.

Наша жизнь неизбежно время от времени ставит каждого из нас в обстоятельства разнообразных испытаний. Очень трудно вообразить человека, который следуя долгу, абсолютно всегда преодолевает запретные желания; человека, чье следование моральным нормам всегда сопровождается внутренней борьбой, постоянного конфликта долга и склонности. Именно, постоянная и каждодневная борьба «самообуздание» включает в себя и неизбежность некоей «моральной усталости» и соответственно т. называемых поведенческих срывов. Ведь иногда, человек на грани совершения дурного поступка, вдруг осознает его аморальное значение и устыдившись останавливается – тогда говорят: «Совесть удержала».
А тот кто уже совершил злодеяния, неужели его внутренние мучения в связи с его «моральным крушением» хотя от части не искупают его безнравственность? Ведь справедливость наказания лежит в основе преодоления этого конфликта, который стал основой для рождения преступления.
"... пока это желанное и близкое будущее не наступило, пока этот остаток варварства [смертная казнь] не исчез совсем из законодательства и юридической практики (...), нельзя оставлять общественное сознание без постоянных напоминаний об этом тягучем позоре, и хотя бы новый опыт его нравственно-юридического освещения был тысяча первым или тысяча вторым, он не может считаться лишним."
Владимир Соловьев

Мария Клюзова
Проблема смертной казни составляет на сегодняшний день скорее аксиоматику этической аргументации в пользу ее абсолютной недопустимости ввиду нравственной несосоятельности лишения человека жизни как адекватной и эффективной меры пресечения зла, чем проблему, оставляющую этическую альтернативу для человеческого сознания. Возможно, постановка этой проблемы в прикладном плане и может быть продуктивной (в плане привлечения к ней более широког о общественного внимания), хотя в данный момент мне не совсем ясны ее конкретные исследовательские перспективы...

Боронникова В.
Здравствуйте все! Судя по-всему, выделились две ярко выраженные теоретические позиции по отношению к проблеме смертной казни. 1. Позиция сторонников отмены исключительной меры наказания, считающих ее аморальной и нецелесообразной (и было бы странным, если бы эта группа не включала в себя подавляющее большинство этиков); 2.Позиция тех, кто поддерживает применение СК, рассматривая ее не только как правовое ограничение преступника, но и его физическое уничтожение. Хочу подчеркнуть наличие и актуальность третьей - когда СК поддерживается в принципе, но рассматриваются (как возможные и необходимые) варианты сокращения ее применения и постепенной отмены.
Отмена СК - серьезный переворот в общественном сознании, в сознании каждого. Но к столь решительному шагу, к кардинальным мерам при решении этой острой проблемы, наше общество, в котором способны убить за мобильный телефон, за стариковскую пенсию и т.д., не готово!!! И не будет готово еще долго. Почти уверена, что парламенты многих стран отменили СК вопреки воле своих избирателей, и продиктовано это во-многом ( а иногда - лишь) желанием вступить в Евросоюз.
Как я уже писала, в Беларуси подавляющее большинство граждан, при проведении референдума, проголосовало за сохранение СК. Это не говорит о том, что мы беларусы такие кровожадные и жестокие. 1) До недавнего времени закон не предусматривал достойной альтернативы СК. Введение пожизненного заключения стало одним из прогрессивных шагов. И теперь санкции всех статей Особенной части УК, предусматривающих возможность вынесения смертного приговора, допускают альтернативный выбор судом наказания в виде лищения свободы, либо лишения свободы на срок 25 лет. Причем СК поставлена законодателем не на первое, а на последнее место. Тем более, что де-юре в РБ смертная казнь имеется, а де-факто почти не применяется. Но не смотря на то даже, что в нашем уголовном законодательстве прослеживается тенденция уменьшения преступлений вследствие которых судом назначается СК, имеют место злодеяния за которые наше общество никак не готово не давать высшую меру наказания. Большинство людей к исследуемой проблеме относится по-старому, другими словами выступает за сохранение жестких мер в отношении убийц, террористов и проч. 2) Если отойти от теоретизации и рассмотреть пару-тройку примеров, начинаешь понимать чем руководствуются сторонники СК, в чью семью пришло горе. Обидой за попранную справедливость? Желанием возмездия? Да, и этим тоже. Рискнем доказать, что такого рода чувства могут быть удовлетворены иначе? Пример: Я не могу даже в мыслях осуждать человека (желающему применения СК к преступнику) которому смотрела в глаза - женщине у которой изнасиловали, растерзали и убили четырехлетнюю дочь. И знаете, что сказал ей убийца (естественно не в приватной беседе, тому есть свидетели) - "Я буду жить, хреново, но буду жить, но тебе жить будет еще хуже". Язык не поворачивается сказать матери о том, что жизнь девочки уже не вернуть, даже если она будет отмщена. Ведь действительно не вернешь, а эта мразь будет топтать землю и, не исключено, что через 25 лет - выйдет на свободу. Мы можем быть уверены, что не пострадает еще какой-либо ребенок? Что он не окажется чьим-то из наших детей? Упаси Бог! Это весомый аргумент для многих людей, руководствующихся в первую очередь чувствами и эмоциями (а как без них???), и именно тогда доводы
разума бессильны.
Общество должно быть высокоцивилизованным, во всех смыслах, тогда я первая поддержу председателя Конституционного Суда Беларуси рассчитывающего на принятие в РБ моратория на применение СК, как промежуточного решения проблемы. А затем уже можно говорить и об ее отмене.

Ольга Артемьева
Уважаемые коллеги!
Наша дискуссия завершается, спасибо всем, кто принял в ней участие.
Мне кажется, дискуссия была очень насыщенной и интересной. Она показала, что проблема смертной казни действительно остается «открытой», несмотря на вполне убедительные и здравые утверждения о том, что смертная казнь не может быть выводом из этического рассуждения в силу самой его природы (А.А.Гусейнов) или что «проблема смертной казни составляет на сегодняшний день скорее аксиоматику этической аргументации в пользу ее абсолютной недопустимости» (М.Клюзова). Мне же кажется, что живучесть и острота этой проблемы вопреки «аксиоматике» сами должны стать предметом этико-философского интереса и осмысления. Тем более, что среди сторонников смертной казни мы находим не только обывателей, жаждущих мести, идущих на поводу собственных страстей и эмоций там, где нужно руководствоваться разумом, а таких философов, как И.Кант, Дж.Ст.Милль, Г.Гегель.

Важно, что в дискуссии вполне отчетливо, на мой взгляд, выявился тот единственный контекст, в котором обсуждение проблемы смертной казни имеет смысл. Любые попытки переносить проблему смертной казни в перфекционистский контекст обессмысливают ее. Отрицательный ответ на вопрос о том, содействует ли смертная казнь совершенствованию человека, человеческих отношений и общества в целом посредством устрашения, ведущего к отказу потенциального преступника от совершения преступления, а затем – и к самосовершенствованию, очевиден, и здесь для этического рассуждения нет никакой проблемы. Смертная казнь не является проблемой совершенствования общества и человека. Она возникает лишь в рамках рассмотрения смертной казни как государственного института, посредством которого осуществляется функция наказания. И тогда смысл этой проблемы в ответе на вопрос, способен ли этот институт адекватным образом осуществлять такие функции наказания, как справедливое возмездие, сдерживание преступности в ее наиболее тяжких формах, защита общества, противостояние общества злу в его крайних проявлениях. При этом важно принимать во внимание исключительность такого наказания, как смертная казнь, и прояснить вопрос о том, в отношении какого рода преступников и преступлений уместно говорить о возможности применения смертной казни, или о том, каковы критерии таких преступлений.

Примечательная особенность нашей дискуссии состоит в том, что участники, выступающие против смертной казни, не принимали во внимание жертв особо тяжких преступлений. Для них проблема смертной казни прежде всего является проблемой морально обоснованного отношения к преступнику, которая решается преимущественно апелляцией к заповеди «не убий». По поводу абсолютности и смысла последней также возникли интересные рассуждения. А именно – всякое ли лишение жизни можно считать убийством и можно ли ставить знак равенства между лишением жизни на войне, при самозащите или защите других людей и случайным убийством (по неосторожности), убийством совершенным в аффекте и злонамеренным убийством, тем более совершенном с особой жестокостью? Проблема морально обоснованного отношения к преступнику безусловно является важной, но другим, не менее важным, аспектом проблемы является и морально обоснованное отношение к жертвам тяжких преступлений, причем не только непосредственных, но и их близких. Как мне кажется, проблема смертной казни существует в единстве двух аспектов, именно их соединение и придает ей особую остроту. Так что этическое рассуждение должно быть направлено не только на обоснование гуманного отношения к преступнику, но и на обоснование адекватных способов противостояния злу в лице преступника с его тяжкими преступлениями. И если при анализе проблемы смертной казни мы используем аргументы, отсылающие к заповеди «не убий», мы должны отдавать себе отчет в том, что жертвы преступления также заслуживают признания абсолютной ценности их личности, и исключительное преступление против них, тем более совершенное с особой жестокостью или по заказу, является не вызывающим сомнения абсолютным злом.

Я думаю, что наши аргументы против смертной казни станут более убедительными, если будут основываться на осознании сложности, многоаспектности и неоднозначности этой проблемы.
Дискуссия объявляется закрытой и всем еще раз спасибо!