А.Н.Павленко. Идеалы рациональности в современной науке // Вестник Российской Академии наук. М., 1994. №.5.

 

В основу публикуемой ниже статьи положен доклад автора на XIX Философском конгрессе (Москва, 1993), вызвавший неоднозначную реакцию. Анализируя изменения в идеалах и нормах научной рациональности Нового времени на примере космологии XX в., А.Н. Павленко приходит к выводу, что наблюдаемый здесь "эпистемологический сдвиг" диктует необходимость пересмотра понятий "теория" и "опыт". По убеждению автора, в современной космологии и отчасти в физике возрождается античное понимание сущности теоретического знания, в котором локальный опыт не имел довлеющего значения, а сама теория была единственно подлинным опытом. 

Если XVII в. можно считать веком реформации науки, то нынешний - в полном смысле слова веком ее контрреформации. С самого его начала и вплоть до настоящего времени наблюдается одна и та же картина: титанические усилия по завершению построения здания науки, фундамент которого закладывался в ХVЛ - ХVШ столетиях, и сокрушительные неудачи, влекущие за собой реконструкцию этого фундамента. Примеров тому множество, среди них наиболее впечатляющие — программа формализации Д. Гильберта и теорема К. Геделя о неполноте в математике; теория иерархической Вселенной К. Шарлье и теория эволюционирующей Вселенной A.A. Фридмана в космологии; механика И. Ньютона и релятивистская и квантовая механика в физике; наконец, логическая программа Венского кружка и эпистемологический анархизм в методологии.

Рамки статьи и ее тема - идеалы рациональности, то есть только то, что входит в сферу человеческого разума - не позволяют коснуться онтологических оснований кризиса в науке (на это в начале века одновременно и независимо друг от друга указывали П. Флоренский и М. Хайдеггер [1, 2]). Наша задача - выявить суть переломных моментов истории науки XX в. и попытаться определить если не причину возникновения, то хотя бы основные контуры того нового типа рациональности, который приходит (или уже пришел) на смену старому. Разумеется, мы заведомо не в состоянии охватить все отрасли знания и потому ограничимся историей космологии, а точнее, последовательно господствовавшими в нынешнем столетии тремя ее парадигмами: назовем их ньютоновской, фридмановской и инфляционной.

Очертив задачу, мы тем самым определили путь ее решения - от уяснения частных изменений в ценностных ориентациях, идеалах и нормах научного исследования к возможным их обобщениям. Все, что нам известно сейчас о рациональности в науке, это те конкретные ценности научного познания, которых в данный период (в каждой парадигме) придерживаются большинство ученых. Поэтому под научной рациональностью и ее типами мы понимаем интуитивно ясный смысл, сопряженный с такими базовыми категориями, как "теория", "опыт" и т.д. Что же касается общих вопросов, то читатель может ознакомиться с ними по весьма обширной литературе (ссылки на нее даются, например, в статье П.П. Гайденко [3]).

Появление нового типа рациональности вовсе не означает, по образному выражению одного из авторов, "смены архитектоники мышления" [4], произошедшей благодаря лишь воле и гению корпорации ученых. Новые идеалы и нормы научного исследования затребованы как самой наукой (теоретически и эмпирически), так и теми срезами и формами реальности, для объяснения которых старые уже не приемлемы. Далее мы попытаемся показать, что возникший тип научной рациональности может не целиком, но в своих существенных чертах уподобляться тому, который уже имел место в античности. Классическая парадигма научного знания все более осознается как ограниченная, гносеологически обращенная на то, что П. Флоренский называл "кожей вещей". Чтобы убедиться в этом, рассмотрим ситуацию, сложившуюся в первые десятилетия XX столетия.

 

* * *

 

Теме революционных изменений в физико-геометрических представлениях о Вселенной посвящено немало работ (см., например, [5]), однако то, что произошло в космологии за последние 10-15 лет, с нашей точки зрения, позволяет вновь обратиться к первой революции и проанализировать эпистемологические ориентиры (идеалы и нормы), господствовавшие в ней в начале века.

Как известно, на рубеже XIX - XX вв. космология не была еще сформировавшейся окончательно дисциплиной. Объясняется это прежде всего ее включенностью в "тело" астрономии в качестве раздела общего знания о звездном небе. Не имея собственного предмета (существовала лишь общая традиция новоевропейских космогонии от И. Канта - У. Гершеля - П. Лапласа и до О. Шмидта), космология не могла претендовать на описание Вселенной как целого, ибо было недостаточно ясно, что же есть это целое.

Хотя в астрономии и космологии допускалось эволюционное изменение небесных объектов и их систем - облаков межзвездного газа, звезд, туманностей, - эти изменения всегда описывались исключительно в локальных масштабах. Даже когда Кант в седьмой главе "Всеобщей естественной истории и теории неба", явно находясь под обаянием собственной небулярной гипотезы, вроде бы признает необходимость допустить существование некоего всеобщего центра Вселенной, который связывает все ее части и образует из всей совокупности природы одну систему [6, с. 210], он тем не менее неоднократно подчеркивает, что звезды неподвижны и бесконечное пространство, хаотически наполненное веществом, - неизменно [6, с. 201,224]. По Канту получается, что "вся Вселенная" есть только то генетически активное начало, которое распространяется из центра бесконечного пространства путем - совсем в духе оригеновской космологии [1]- непрерывного творения миров, за счет чего "размер Вселенной в общем-то увеличивается" [6, с. 215]. Нетрудно увидеть в этом если не влияние, то сходство с концепцией "экстенсивизма" Дж. Бруно.

Кант, видимо, осознавал всю сложность задачи, которая возникла еще в античности - как объяснить изменение (развитие, эволюцию) бесконечного пространства[1]? И если Бруно в своем диалоге "О бесконечности, Вселенной и мирах" выходит из положения введением бесчисленного множества миров, каждый из которых претерпевает изменения лишь "экстенсивно", эволюционируя в одном направлении только в отдельности, но не одновременно во всей совокупности [8], то Кант, допуская эволюцию всей Вселенной, ограничивает ее энергетически. "Вся Вселенная", на его взгляд, не есть "все физическое вещество вместе со временем и пространством". По сути он, как и Бруно, локализует эволюцию, точнее - эволюционирующую космическую систему. В эпоху Канта понятия "Вселенная в целом" в его нынешнем толковании - именно как "интенсивное", как антитеза бруновской "экстенсивности" - не существовало. Современник немецкого мыслителя У. Гершель в начале своей научной деятельности вообще отождествлял Вселенную с Галактикой [9].

Необходимо отметить, что диалоги Бруно и упомянутая седьмая (космологическая) глава "Всеобщей естественной истории и теории неба" Канта написаны метафизическим языком и не представляют собой собственно научного исследования, чем разительно отличаются от работ их современников - соответственно Г. Галилея и П.С. Лапласа. Эволюция по "Божественному Плану" выведена Кантом не из уравнений математической физики. Это простая экстраполяция его небулярной гипотезы происхождения Солнечной системы на всю Вселенную, что, видимо, и позволяло ему приводить заведомо не апеллирующие к научному разуму аргументы типа "Есть ли основание не верить, что природа...", которые едва ли можно квалифицировать как отвечающие стандартам научной рациональности ХУШ в. даже в их галилеевском понимании.

Сложившиеся к XIX в. умонастроения с их колебаниями между признанием "бесконечности Вселенной", с одной стороны, и желанием обнаружить изменения этой бесконечности - с другой (характерная иллюстрация - попытка решения проблемы "тепловой смерти Вселенной", которая никогда не наступит именно в силу бесконечности последней), породили затруднения, которые обозначились в форме двух космологических парадоксов: фотометрического (Ольберс, 1826) и /гравитационного (Зеелигер, 1895). Они заставили серьезнее задуматься над проблемой статичности-неподвижности (а значит, и неэволюционности) как "всей Вселенной", так и "бесконечного пространства". Ольберс обратил внимание на то, что, "если бы действительно Солнца наполняли бесконечное пространство, то все небо блестело бы как Солнце, независимо от того, находились ли бы они в равных расстояниях друг от друга или были бы распределены в системы млечных путей" [10, с. 4]. Но даже допущения типа поглощения света межзвездными скоплениями материи и т.п. не могли спасти положения, поскольку в основе парадокса Зеелигера лежало следующее непреодолимое противоречие, вытекающее из закона тяготения Ньютона: будучи применен к бесконечной Вселенной, этот закон приводит ко всеобщему коллапсу [11], если допустить, что распространенная во Вселенной материя - бесконечна.

Итак, к середине XIX в. осознается невозможность представлять Вселенную одновременно неподвижной, целой и бесконечной. Подобная точка зрения начинает вытесняться - пока еще только в форме предъявляемых парадоксов - новым убеждением: Вселенная не может быть бесконечна, если она есть целое. В некотором смысле это требует (что и было замечено М. Джеммером [12]) возрождения аристотелевского понимания "места", а мы бы добавили - вообще античного понимания Космоса. Вспомним, уже Кант рассматривал Вселенную по существу не как все "вместилище" (по Бруно), а лишь как ее генетически активную область, имеющую условную "границу, которая ее объемлет" и отличает от прочего хаотически распределенного вещества.

Вот такую зашатавшуюся конструкцию "бесконечной Вселенной" и пытается спасти К. Шарлье в самом начале XX в. при помощи допущения, что "плотность звезд уменьшается по мере удаления в пространство" и "материя во Вселенной, хотя и бесконечна, но в то же время ее средняя плотность по мере удаления стремится к нулю" [10, с. 5]. Данное положение не вытекает из теории тяготения Ньютона, а поэтому является ad hoc - допущением, призванным спасти не только закон Ньютона от гравитационного парадокса, но, как можно судить об этом по прошествии многих лет, и всю парадигму знания, названную нами ньютоновской, но идущую еще от Т. Кампанеллы, Г. Мора и всей традиции, полагающей Вселенную и пространство вместилищем и орудием Бога.

Итак, в основывающейся на законе всемирного тяготения ньютоновской космологической парадигме то, что эволюционирует - не является Вселенной в целом, а то, что сегодня определили бы как Вселенную в целом - не эволюционирует. Следовательно, Вселенная в целом - неподвижна. К таким выводам космология пришла, как уже говорилось, в начале XX в. Через 15 лет после выдвижения Шарлье иерархической гипотезы появилась работа A.A. Фридмана "О кривизне пространства", где картина мира - причем не только физическая, но и эпистемологическая - претерпела качественные изменения, которые можно свести к следующим.

• В уравнения поля А. Эйнштейна включено все вещество и излучение, "наполняющее" Вселенную. Иными словами, впервые создана собственно космологическая теория, описывающая и объясняющая Вселенную в целом.

• Вселенная в целом стала рассматриваться как безграничная, но не бесконечная, ибо вопрос о том, что за ее пределами, в релятивистской космологии вообще лишен смысла.

• Фридмановская парадигма ввела понятие эволюции Вселенной в целом, то есть качественное изменение ее характеристик со временем, а это, в свою очередь, привело к постановке проблемы начала эволюции (рождения) Вселенной и ее конца (смерти), обозначенной физически как проблема сингулярности - особой точки.

• Проблема сингулярности впервые поставила в чисто космологическом разрезе проблему принципиального ненаблюдаемого факта в силу, во-первых, его уникальности (эта Вселенная рождается только один раз), во-вторых, его масштабов и параметров (р ~ 10⁹⁴ г/см³, / - 10~³³ см), несовместимых не только с инструментальной возможностью наблюдения, но, что более важно, с возможностью существования при этом самого наблюдателя. Рождение и смерть Вселенной происходят "без свидетелей". При этом важно отметить, что успехи внегалактической астрономии, равно как и космологии, например, во времена Гершеля, напрямую зависели от разрешающей способности телескопов. (Кстати, благодаря самому Гершелю эта способность была увеличена еще при его жизни в десятки раз.) Достижения точной (теоретической) науки прочно связаны здесь с достижениями в технике. Если наука в своих гипотезах опережала технику, она выдавала последней "заказ" в виде (или форме) существования предполагаемых фактов-явлений реальности. И наоборот, открытие Галилеем "медицейских звезд" продуцировало возникновение новой обобщающей теории. Опыт и теория идут вплоть до XX столетия "нога в ногу". А в парадигме Фридмана мы видим, что наблюдение ранних состояний Вселенной не зависит непосредственно от разрешающей способности оборудования по двум указанным выше причинам. Возникает "эпистемологическая пропасть".

• Наконец, осознание существования в прошлом принципиально ненаблюдаемого факта поставило вопрос о правомочности опосредованных подтверждений теоретических предсказаний космологии опытом. Например, разбегание галактик, обнаруженное в 1928 г. Э. Хабблом при анализе смещения их спектральных линий, или открытие коротковолнового фона 2.7°К в 1964 -1965 гг. Пензиасом и Вилсоном есть не само явление сингулярности, но лишь его следствие, по которому мы заключаем о причине[2]. Так, в камере Вильсона физик тоже наблюдает не саму частицу, а лишь следствие ее взаимодействия с содержимым камеры - "трек". Однако эксперимент с камерой Вильсона повторим, тогда как эксперимент со Вселенной невозможен.

Создалась парадоксальная ситуация: с одной стороны, космология в лице общей теории относительности получает, может быть впервые, прочную теоретическую базу и тем самым из раздела астрономии или "истории неба" превращается в самостоятельную дисциплину, имеющую собственный предмет исследования - физико-геометрическую структуру Вселенной как целого, - нередуцируемый к предметам физики или математики[3]. С другой стороны, имея такую базу, космология осознает, что теряет прочную опору на опыт, который сопутствовал ей, пока она пребывала разделом в астрономии. Это чувство "эмпирической незащищенности" Эйнштейн прозорливо подметил еще в начале века, говоря об аргументации внутритеоретического характера, "которая в будущем должна при выборе между теориями играть тем большую роль, чем дальше отстоят их основные понятия и аксиомы от непосредственно наблюдаемого: при данных обстоятельствах сопоставление выводов теории с опытом становится все сложнее и затруднительнее" [16].

Между тем ориентация на опыт как решающий критерий оценки космологических теорий пока остается, что побуждает даже создателя эволюционной космологии Фридмана весьма скептически оценивать полученный им результат с точки зрения возможной "апробации" последнего наблюдательными средствами. "Данные, которыми мы располагаем, совершенно недостаточны для каких-либо численных подсчетов и для решения вопроса о том, каким миром является наша Вселенная" [17]. Но ни здоровый скептицизм автора, ни временное неприятие его открытия Эйнштейном не помешали (даже при отсутствии эмпирического обоснования) новой системе взглядов завоевать признание большинства исследователей в космологии и физике[4]. Причиной тому послужили естественность вновь обнаруженных решений ( без λ-члена), их простота и изящность.

Отмеченная выше парадоксальность космологии в целом в той же мере приложима и к теории Фридмана, которая стала общепризнанной еще до того, как получила первое опытное подтверждение в 1928 г. Такое состояние мы бы назвали стадией "эмпирической невесомости" [18]. Какие особенности определяют эту стадию? Во-первых, теория Фридмана решила проблемы предшествующей господствовавшей теории (в частности, тривиально устранила фотометрический и гравитационный парадоксы); во-вторых, предсказала новые факты (разбегание галактик, изменение температуры Вселенной и других ее характеристик со временем и т.д.); в-третьих, она соответствует критериям непротиворечивости, простоты и т.д., то есть внутритеоретически совершенна; в-четвертых, отвечает принципу дополнительности, поскольку концептуально содержит доминировавшие ранее представления в качестве "предельного случая". Но при всех перечисленных особенностях теория Фридмана не имеет опытного (наблюдательного) подтверждения предсказанных явлений, и, следовательно, на данной стадии главную роль в ее обосновании играют внутритеоретические факторы - непротиворечивость, простота, реалистичность начальных условий и т.д.

Начиная с 1928 г., после того как Хаббл обнаружил красное смещение в спектральных линиях галактик, у теории Фридмана наступила стадия "эмпирической устойчивости", которая окончательно закрепилась открытием коротковолнового фона в 1964-1965 гг. Так завершилась первая революция в научной космологии XX в., анализ которой позволяет сделать несколько выводов эпистемологического характера.

• Благодаря далеко зашедшей математизации физико-геометрической теории Вселенной теоретические предсказания стали сильно опережать не только опытное подтверждение, что само собой разумеется, но вообще весь опытный предел научного знания, что для науки галилеевского типа отнюдь не характерно. Если теория гравитации И. Ньютона объясняла уже существующие законы движения планет И. Кеплера, а последний открыл свои законы для объяснения уже обнаруженного несоответствия между наблюдаемыми движениями и традиционной сферической (круговой) системой Птоломея-Коперника, то эволюционирующую Вселенную в целом до теории Фридмана никто не наблюдал. В XX в. возникает совершенно особый феномен - "умозрительная наука". Стрелка вектора круто поворачивается от объяснения эмпирических фактов, уже попавших в опытно-наблюдательный горизонт исследователя,   к   не   объяснению   даже, а предвидению фактов, которые в принципе не могут присутствовать в локальном опыте.

• Граница между физикой и космологией становится столь прозрачной, что к 70-м годам теория элементарных частиц и теория Вселенной начинают рассматриваться как две сопряженные области, каждая из которых не может существовать без другой. Это означает, что космология есть не просто "раздел астрономии", а нечто более глубокое и самостоятельное.

• В 30 - 40-е годы появляются первые космологические модели, авторы которых (А. Эддингтон, Е.А. Милн, Уокер и др.) пытаются построить схематику мира вообще без опоры на опыт. Так, по словам Милна, "возможность рационально установить законы динамики без обращения к опыту является фактом" [19].

• Фридмановская космология, может быть, впервые со времен греческой философии и протонауки поставила вопрос   о том, "почему Вселенная устроена так, а не иначе?", выйдя тем самым за рамки традиционного вопроса предшествующих столетий: "как устроена Вселенная?" Однако поставив этот вопрос, она фактически тем и ограничилась, поскольку сама не смогла удовлетворительно на него ответить, а именно, объяснить, почему Вселенная в целом имеет барионную асимметрию; почему пространство -трехмерно, а время одномерно; почему локально Вселенная выглядит плоской, и многое другое. Данное обстоятельство, а также то, что некоторые проблемы (например, сингулярности) вообще невозможно удовлетворительно решить в рамках фридмановской парадигмы [20], привели ко второй в нынешнем столетии революции в космологических представлениях о Вселенной.

 

* * *

 

Начало второй революции[5] в научной космологии связывается с разработкой и построением инфляционных сценариев Вселенной, опирающихся на так называемые пустые модели Де Ситтера [22]. Обратим внимание прежде всего на те эпистемологические повороты, которые, на наш взгляд, стимулировали (и стимулируют) появление нового типа научной рациональности.

Принципиально расширился класс объектов, охватываемых понятием Вселенная как целое: наблюдаемая область (10²⁸ см) становится локальной. Отсюда вытекает целый ряд следствий. Во-первых, если раньше возникали сомнения в правомерности экстраполяции макрофизических (земных) свойств пространства и времени на крупномасштабную структуру Вселенной, то теперь - в правомочности экстраполяции свойств наблюдаемой области на принципиально ненаблюдаемые. Парадоксальность подобной экстраполяции проявляется в проблеме горизонта. Таким образом, космология впервые становится наукой преимущественно о ненаблюдаемых объектах. На это, в частности, обратил внимание М.Ю. Хлопов, когда не без основания сравнил труд исследователя в космологии с работой археолога, а саму космологию назвал "космоархеологией" [23].

Во-вторых, инфляционная космология решает подавляющее большинство проблем фридмановской теории (плоскостности, горизонта, трехмерности и т.д.). Однако какой ценой, с точки зрения эпистемологических идеалов и норм новоевропейской науки, она это делает? Ее теоретическая база настолько расширяется, что эйнштейновская картина физического мира становится уже "классической", а в качестве новой физико-теоретической основы выступают поочередно теория Великого объединения, теория супергравитации и теория суперструн, описывающие такие физические объекты и свойства пространства-времени, которые в подавляющем большинстве "запредельны земному миру" и не могут быть обнаружены наблюдательно в обозримом будущем, а то и обнаружены вообще.

В-третьих, если фридмановская парадигма поставила вопрос о правомочности опосредованных опытных наблюдений, то инфляционная - о бессмысленности любых наблюдений, равно как экспериментальных подтверждений многих предсказываемых ею фактах. Сошлемся лишь на некоторые примеры. Стенки (неоднородности) домена имеют в инфляционной теории размер порядка 10¹⁰ -10¹⁴ , что превосходит наблюдаемую область (10²⁸ см) в неизмеримое число раз! Инфляционная теория признает также существование причинно-следственного горизонта, имеющего многофакторную природу: не может быть получено сигнала от источника, находящегося вне пределов светового горизонта; разные домены причинно не связаны; разные домены вообще имеют разную сигнатуру пространства-времени, в ансамбле которых наш четырехмерный континуум является частным случаем.

Кроме того, энергии доинфляционной и инфляционной стадий имеют величину порядка 10¹⁵ - 10¹⁹ ГэВ, тогда как, по оценкам специалистов, в ближайшем будущем может быть построен ускоритель с достижимым потолком энергий 10⁴ ГэВ. Пределом для земных условий в принципе может быть потолок в 10⁷ ГэВ. В отношении к энергиям рождения домена возникает, таким образом, "энергетическая пропасть".

Наконец, в-четвертых, прозрачность границы между физикой (теориями элементарных частиц) и космологией, которая только наметилась во фридмановской парадигме, стала практически полной. Современные теории элементарных частиц, по словам крупного физика-теоретика А.Д. Линде, проходят прежде всего тест на "космологическую полноценность" [22].

Указанные черты эпистемологической ситуации позволяют сделать следующий вывод: в космологии, равно как и в физике, наступила эпоха, когда теоретические разработки не только сильно опережают опытные исследования, но по некоторым направлениям опередили их, возможно, навсегда (хотя инерция ориентации на локальный опыт у теоретиков, полагающих, что их построения должны соответствовать уже имеющимся фактам в наблюдаемой области, сохраняется).

Если же вспомнить, что построение инфляционной парадигмы приходится на 1979 - 1987 гг., а также учесть, что с момента создания А. Гусом первого сценария (1981) прошло более 12 лет и за этот достаточно большой по современным техническим масштабам срок никаких опытных подтверждений вновь предсказанных фактов получено не было, то придется констатировать несомненный методологический факт: инфляционная теория (рассматриваемая сегодня уже как парадигма) находится на стадии "эмпирической невесомости".

Признание статуса инфляционной теории в качестве господствующей парадигмы современной космологии, а также определение ее места на шкале внутреннего развития, характеризующееся "эмпирической невесомостью", позволяют обнаружить тот эпистемологический сдвиг, который может быть распространен не только на космологию в целом, но и на сопряженные с ней фундаментальные физические теории. Другими словами, те изменения в познавательных ориентациях, которые наблюдаются в космологии и физике элементарных частиц, свидетельствуют, с нашей точки зрения, не просто об изменениях в отдельных дисциплинах, но и о том, что современная естественная наука стоит перед необходимостью изменения идеалов и норм научного познания, то есть формирования иного, отличного от традиционного (классического и неклассического) типа рациональности.

Действительно, подавляющее большинство собственно космологических фактов, предсказанных инфляционной парадигмой, проверить нельзя в принципе или, если несколько смягчить это утверждение, - в наше время и в обозримом будущем. Хотя новые теории гравитации и элементарных частиц могут получить экспериментальное подтверждение своих "космологических разделов" (так, предполагается построить детектор для обнаружения магнитных монополей и др.), но это будут лишь косвенно подтверждающие факты. А учитывая, что сами фундаментальные физические теории сталкиваются с теми же проблемами (например, согласно теории суперструн, стенка домена образуется "струной" [22]), можно сделать следующий вывод: стадия "эмпирической невесомости" теории имеет тенденцию превращаться из предварительной и преходящей в основное, стабильное состояние. Это, в свою очередь, диктует необходимость переинтерпретации таких понятий, как цели науки, научность, теория и опыт.

Опуская первые две категории, которые выходят за рамки нашего исследования, рассмотрим понятия опыт и теория.

Упрочение "стадии эмпирической невесомости" в качестве основного состояния, конечно же, не приводит к элиминации опыта как такового, а лишь обнаруживает возможность при переходе от одной парадигмы к другой наделять семантически устоявшийся термин новым смыслом.

Признав два обстоятельства - что опыт эмпирический приобретает подчиненное значение как исключительно локальный (то есть все отображаемое этим понятием "работает" только в очень узком по современным масштабам диапазоне - от послепланковских размеров до масштабов, не превышающих наблюдаемую область Вселенной) и что опыт начинает трактоваться как преимущественно теоретический (то есть не выходящий за сферу собственно разумного рассмотрения - десорта), мы тем самым получаем возможность переосмысления данного понятия. Вновь теоретически открытый объект будет интерпретироваться в системе других теоретических объектов - менее абстрактных, вплоть до чисто эмпирических, верифицируемых или фальсифицируемых в локальной области. Здесь включается принцип дополнительности и взаимосогласованности разных объектов, причем локальный опыт в конечном счете вообще может отсутствовать.

Нетрудно увидеть параллель подобного толкования с платоновской и неоплатонической традицией. Так, Плотин в "Эннеадах" (Ш, 4,16,1 - 27) говорит, что "та материя, тамошняя <умная>, есть <само> сущее, ибо предваряющее ее <в качестве принципа осмысления> трансцендентно сущему" [24].

Такое переосмысление[6] в новых условиях становления науки не может не привести и к пересмотру самой теоретической деятельности. В самом деле, когда обнаруживаются объективные границы познания (энергии порядка 10¹⁹ ГэВ), выявляются запрещающие эффекты, факторы, принципы (антропный принцип), накладывающие ограничения на существование физических процессов определенного типа, утверждаются положения теории, имеющие только внутритеоретическую обоснованность, тогда возникают предпосылки для переинтерпретации нововременной парадигмы знания вообще.

У методологов науки, придерживающихся жесткой ориентации на каноны исследовательских стандартов нового времени, эта тенденция вызывает четко выраженную отрицательную реакцию. В 30-е годы, например, X. Дингл в полемике с A.C. Эддиштоном и Е.А. Милном квалифицировал их построения как "космолатрию" [19, р. 786], а в 70 - 80-е годы С. Тулмин назвал космологию "естественной религией" [26].

Однако, на наш взгляд, подобная реакция не приводит к продуктивному отношению к знанию человека о Вселенной, которое — так уж сложилась судьба науки - намного опережает опыт и не может топтаться на месте в ожидании "эмпирического обоза". Яркая и драматическая зарисовка отношений между "теоретиками" и "эмпириками (экспериментаторами)" в "советской" физике 30 - 40-х годов дана в статье [27].

Вместе с тем, создавшееся положение не должно квалифицироваться как простая смена "построения мышления", инициированная им самим и не покидающая его пределов. Здесь обнаруживается, с нашей точки зрения, иная, отличная от нововременной, концепция знания, базирующаяся на убеждении, что не ratio человека, а целесообразность, соразмерность и гармония мира через определяемые этой соразмерностью и целесообразностью границы дознания буквально "ведут", "направляют" научное исследование, как и вообще всякий поиск истинного знания. Именно этот путь сегодня понуждает - причем объективно - пересмотреть основания теоретической деятельности человека вообще.

Теоретическая деятельность - рассмотрение разумом своих объектов внутри себя (то есть "умной материи" в терминологии Плотина) - возвращается к самой себе в том смысле, что деятельность ума отныне не будет покидать пределов самого ума.

Это в свою очередь может создать (возродить) реальную основу для появления "экологически чистой теории", для которой эксперименты над действительностью и с действительностью перестанут быть обязательными, поскольку они будут иметь подчиненное значение. Тем самым возможно преодоление того прагматического отношения к реальности, которое сложилось в европейской культуре и науке приблизительно с XVI - XVII вв., когда Природа (Вселенная), по словам И. Кеплера, рассматривалась "наподобие часов" (instar horologii) [28], а не наподобие pneumatikon zoon Платона. Отметим, что при этом научная строгость сохраняет свою силу в полной мере.

Если тенденция эволюции теоретического знания угадана нами верно, то можно с известной долей уверенности говорить о том, что новые идеалы рациональности есть в своих существенных чертах возрождение старых, давно бытовавших в античности. Весьма кстати вспомнить здесь слова Аристотеля, сказанные им в "Метафизике" (I, 2, 982 в 30): "Знание и понимание ради самого знания и понимания более всего присущи науке в том, что наиболее достойно познания, ибо тот, кто предпочитает знание ради знания, более всего предпочитает науку наиболее совершенную, а такова наука о наиболее достойном познания. А наиболее достойны познания первоначала и причины, ибо через них и на их основе познается все остальное, а не они через то, что им подчинено". И хотя Аристотель, выражая в этих словах не только умонастроения платоновской Академии, но и мироощущение античной науки (знания вообще), говорит о философии, тем не менее сегодня мы не можем отрицать того факта, что современная физика, а тем более космология, следуя своей принципиальной установке, стали дисциплинами о "причинах" и "первоначалах". Разница только в том, что языком науки является математика. Прекрасным подтверждением этому может служить высказывание одного из создателей инфляционной парадигмы А.Д. Линде: "На примере проблемы происхождения барионной асимметрии Вселенной было ясно продемонстрировано, что вопросы, которые многим казались бессмысленными или в лучшем случае метафизическими (почему Вселенная устроена так, а не иначе?), могут иметь реальный физический ответ" [22, с. 166]. Ставя же вопрос "почему", современная наука по существу обращается к "причинам" и "первоначалам", правда, в своей строго научной форме, а последнее не может быть плодотворным при господстве устоявшихся в нововременной науке "идеалов" и "норм" научного познания, что в меру своих сил мы и попытались показать.

 

 

1. Флоренский П. Столп и утверждение истины. М., 1990. Т. 1.4. 1.С. 109-142.

2. Heidegger M. Prolegomena zur Geschichte des Zeitbegriffs. Fr. a. M., 1988. Bd. 20. S. 3 - 5.

3. Гайденко П. П. Проблема рациональности на исходе XX века // Вопросы философии. 1991. № 6.

4. Ахутин A. B. Новация Коперника и коперниканская революция // История науки в контексте культуры. М.: ИФРАН, 1990.

5. Идлис Г. М. Революция в астрономии, физике и космологии. М.: Наука, 1985; Амбарцумян В. А., Казютинский В. В. Революция в астрономии и ее взаимосвязь с революцией в физике // Философские проблемы астрономии XX века. М.: Наука, 1976; Toulmin St. The Return to Cosmology: Postmodern Science and the Theology of Nature. California Press, 1982.

6. Кант И. Собр. соч. М.: Мысль, 1963. T. 1.

7. Ориген. О началах // Творения Оригена, учителя Александрийского. Казань, 1899.

8. Бруно Дж. О бесконечности, Вселенной и мирах. М.: Соцэкгиз, 1936. С. 78 - 79.

9. Еремеева A. M. Вселенная Гершеля. М.: Наука, 1966. С. 33.

10. Шарлъе К. Как может быть построена бесконечная Вселенная. Симбирск, 1914.

И. Эйнштейн А. Собрание научных трудов. М.: На--   ука, 1965. Т. 1.С. 583.

12. Jammer M. Concepts of Space. The History of Space in Physics. Harvard. Cambridge, 1954. P. 20.

13. Алъвен X. Миры и антимиры. М.: Мир, 1968. С. 26.

14. Miln EA. On the Origin of Laws of Nature. 1937. V. 139. № 3528. P. 999.

15. Бесконечность и Вселенная. М.: Мысль, 1969; Философские проблемы астрономии XX века. М.: Наука, 1976; Диалектика и современное естествознание. М.: Наука, 1970.

16. Эйнштейн А. Собрание научных трудов. М.: Наука, 1967. Т. 4. С. 268.

17. Фридман А. Л. О кривизне пространства // Избранные труды. М.: Наука, 1966; О возможности мира с постоянной отрицательной кривизной пространства. Там же.

18. Павленко А.Н. Идеи К.Э. Циолковского о причине космоса и новая революция в космологии // Труды XXIV Чтений, посвященных разработке научного наследия и развитию идей К.Э. Циолковского. М.: ИИЕТ, 1991.

19. Dingl H. Modem Aristotelianism // Nature., 1937. V. 139. №3523.

20. Павленко А.Н. Динамика развития современного космологического знания // Вестник МГУ (философия). 1988. № 3.

21. Pavlenko A. N. The Problem of "Ecologically Pure" Theory (A Possible Version of Postmodern Science Development) // XIX World Congress of Philosophy. M., 1993. V.l.

22. Линде А. Д. Физика элементарных частиц и инфляционная космология. М.: Наука, 1990.

23. Хлопов М. Ю. Вселенная - гигантский ускоритель. М.: Знание, 1987.

24. Цит. по: Лосев А. Ф. История античной эстетики. М.: Искусство, 1980. Т. 6. С. 389.

25. Polkinghorne J. One World. L., 1986; Capra Fr. Uncommon Wisdom. L., 1987; Schrödinger E. My View of the World. Cambridge, 1964.

26. Toulmin St. The Return to Cosmology: Postmodern Science and the Theology of Nature. California Press, 1982. P. 217.

27. Горелик Г. Е., Савина Г. А. "Г.А. Гамов ... заместитель директора ФИАНа" // Природа. 1993. № 8.

28. Apel K. O. Das Verstehen (Eine Problemgeschichte als Begriffsgeschichte) // Archiv für Begriffsgeschichte. Bonn, 1955. Bd. 1. S. 145.

 

 

 

 

 

 

[1]У бесконечного не существует начала, считал Аристотель, так как оно было бы его концом (Физика, III, 4, 203 5 - 10).

[2]X. Альвен и другие оспаривали правомочность такого заключения,   обратив  внимание на его логическую нестрогость: "Если имел место Большой взрыв, то галактики должны разбегаться, но обратное не обязательно верно" [13]. Аналогичные аргументы высказывал в 30-е годы Е.А. Милн [14].

[3]Полемика о предмете космологии развернулась в 60 - 70-е годы в работах [15].

[4]Исторической справедливости ради отметим, что это признание носило несколько более драматичный характер. Достаточно сослаться на "Предисловие" к капитальной работе Я.Б. Зельдовича и И.Д. Новикова "Строение и эволюция Вселенной", где авторы спустя 50 лет (!) настоятельно подчеркивают, что отцом эволюционной космологии следует все-таки считать А. Фридмана, а не Г. Леметра, хотя и не умаляют заслуг последнего.

[5]Реконструируя основные историко-эпистемологические скрепы второй революции, необходимо отметить, что, поскольку до настоящего времени она окончательно не завершена, все касающиеся ее выводы не могут претендовать на бесспорность [21].

[6]Предложенная нами интерпретация не будет казаться чересчур экстравагантной, если вспомнить, что существует компьютерное моделирование, являющееся не чем иным, как "мысленным экспериментом" Аристотеля, а также масса различных интерпретации, базирующихся даже не столько на космологии, сколько на квантовой физике, чему посвящено огромное число работ, в частности [25].