Аналогичные мысли находим и у известного русского историка Н. И. Костомарова: «Неуверенность в безопасности, постоянная боязнь тайных врагов, страх грозы, каждую минуту готовой ударить на него сверху, подавляли в нем стремление к улучшению своей жизни, к изящной обстановке, к правильному труду, к умственной работе. Русский человек жил как попало, приобретал средства к жизни как попало; подвергаясь всегда опасности быть ограбленным, обманутым, предательски погубленным, он и сам не затруднялся предупреждать то, что с ним могло быть, он также обманывал, грабил, где мог поживлялся за чужой счет ближнего ради средств к своему, всегда непрочному, существованию»[6].

«Русское племя, - констатирует другой отечественный историк С.В. Ешевский, - не отличалось исключительностью и нетерпимостью. Его распространение не уничтожало тех племен, которые встречались ему на пути. Племена финские, на счет которых особенно распространялась русская народность, не исчезали с лица земли, не вымирали, приходя с нею в соприкосновение, как гибнут племена Северной Америки при столкновении с англо-саксонскою расой, как вымирают туземцы Океании вследствие поселений между ними европейцев. Чужеродцы не обращались в рабов, не причислялись к существам низшей породы, не истреблялись огнем и мечом; на памяти истории нет истребительных стремлений русского племени. Процесс слияния совершался путем мирным, естественным. На чисто славянской основе ложатся обрусевшие племена финского и азиатского происхождения, принявшие с христианством и русский язык, и русские нравы. Там, где русская народность соприкасалась с народностью, уже резко обозначенною, крепкою, с племенем, в религиозных верованиях сознававшим основу своей особенности, она и там не пыталась насильственно сломать это упорное сопротивление. Лучшим доказательством служат татарские поселения в губерниях: Рязанской, Костромской, Виленской, Гродненской, Минской и т.д., сохранившие до сих пор и свою веру и свои обычаи, несмотря на то, что со всех сторон облегают их сплошные массы русского населения»[8].

К сходным выводам на основе своих наблюдений приходит и известный английский писатель и журналист Д.М. Уоллес: «Будь поселена на финской земле англо-саксонская раса, она, вероятно, уже завладела бы землею и обратила бы туземцев в земледельческих рабочих. Русские поселенцы удовлетворились самым скромным и самым безобидным образом действий; они мирно поселились между туземным населением и очень быстро слились с ним»[9].

Я не думаю, что отмечаемое многими преимущественно миролюбивое поведение россиян в сравнении с другими народами должно быть отнесено на счет какой-то особой характерологической особенности, генетически присущей исключительно русским. Дело, наверное, в нескольких причинах, среди которых в первую очередь нужно отметить соседство (а не территориальную разделенность) русских и иных народов, часто - сходство в их предметах хозяйствования, а также ориентированную на миролюбие православную систему ценностей россиян.   

 

1.1.2. Особый период в истории земельных отношений в России составляет эпоха Петра I. При Петре, а также во времена его наследников земельная собственность прежде всего использовалась для укрепления основной опоры государства - служилого сословия, формировавшегося теперь не только по родовым, но и по личностным характеристикам. Как известно, существовавшее тогда наследственное право предопределяло раздел имений между несколькими наследниками, что затрудняло регулирование их имущественных правоотношений, вело к упадку многих дворянских родов.

Вместе с тем, заботясь об укреплении своей опоры, государство не собиралось расставаться с правами верховного собственника земельных имуществ и отказываться от законодательного закрепления служебного характера поместного землевладения. Это право реализовалось сохраняющимся институтом земельных конфискаций.

 Наибольшая волна конфискаций пришлась на период беспощадной борьбы Петра со всяческими уклонениями дворянства от службы. Так, при нем верховное право государства на землю было подтверждено указами 1701 и 1712 годов, согласно которым «все служилые люди с земель службу служат, а даром землями никто не владеет». В этом ключе особое значение имела и принятая в 1721 году Табель о рангах, исчислявшая знатность «по служебной годности» и разделившая дворянское сословие на личное и потомственное.

Мобилизация земель в России приняла громадные масштабы. По ходу борьбы с оппозицией в среде старой родовой аристократии и по мере замещения приказной системы коллегиальными учреждениями разворачивалась деятельность особой Канцелярии конфискаций. В ее функции входило изъятие земельных имуществ у старой знати, связанной с прежней приказным строем, равно как и у всех, отлынивающих от государственной службы или лично оппозиционных Петру с последующим перераспределением земельных угодий между теми, кто был ему предан и усердно служил. Представления о правах личной собственности, только начавшие формироваться в гражданском правосознании, безжалостно попирались имперским мышлением, исключавшим какое-либо вольнодумство и либерализм.

Главным и всеобъемлющим налогом была подушная подать. Она взималась с каждой души мужского пола независимо от возраста и работоспособности. «В результате такого обложения крестьянские семьи, - писала историк Е.В. Спиридонова, - имевшие в своем составе совершенно нетрудоспособных – маленьких детей, стариков, различных калек и т.п., - должны были платить непосильный для них оброк. И без того обнищавшее крестьянство доходило до полного разорения, и, несмотря на рвение царских чиновников и воинских команд, производивших сбор подушной подати, казна имела большую недоимку. Губернаторы и воеводы, которых отнюдь нельзя было заподозрить в сочувствии к нуждам крестьянства, вынуждены были, однако, в своих «доношениях» признавать, что в нужде «крестьяне не только лошадей и скот, но и семенной хлеб распродавать принуждены, а сами терпят голод, и большая часть может быть таких, что к пропитанию своему впредь никакой надежды не имеют, и великое уже число является умерших ни от чего иного, токмо от голоду… и множество бегут за рубеж польский и в башкиры, чему и заставы не помогают»[11].

 

1.1.3. Для прояснения вопроса о возможности возникновения в истории России почвы для либерализма или консерватизма, об исторической предрасположенности или, напротив, непредрасположенности власти к либеральным или консервативным императивам в его экономике и политике решающее значение, на мой взгляд, имеет принятие в качестве важнейшего национального императива логики территориальной экспансии и защиты, а также факта использования земельной собственности для укрепления верховной власти. Для России, по крайней мере до середины ХУШ века, политическим выражением такого императива, безусловно, был консерватизм. Вместе с тем. хотя очевидно, что для либерализма почти не находилось опор, он, тем не менее, также на отдельных направлениях экономического развития постепенно пролагал себе дорогу.

Известные российские исследователи Л.И. Новикова и И.Н. Сиземская началом становления либеральных идей в политической и экономической жизни России считают время Екатерины, сделавшей в рамках «просвещенного абсолютизма» первые попытки познакомить с ними русское общество. «Свобода – душа всего на свете, без тебя все мертво – писала будущая императрица в своих записках. – Хочу повиноваться законам, но не рабам; хочу общей цели – сделать счастливыми (подданных), но вовсе не своенравия, не чудачества, не жестокости, которые не совместимы с ней»[12].

Впоследствии эти мысли легли в основу «Наказа», написанного императрицей для членов специальной комиссии по уложению законов, в котором были сформулированы его основные принципы и прежде всего принцип «не запрещать и не принуждать». «Наказ», - пишут Л.И. Новикова и И.Н. Сиземская, - открывал двери в Россию либеральным идеям Европейского Просвещения. И хотя он не имел юридической силы, день издания «Наказа» стал днем вступления русских в европейскую жизнь, днем приобщения к европейской цивилизации»[13]. Также определенно на этот счет высказывается и известный авторитет в политической науке В.В. Леонтович: «планы реформ Екатерины были основаны на принципах западно-европейского либерализма»[14]. Либерально-просветительские идеи стали предметом обсуждения в салонах, публицистике и печати. Ими было пронизано «Путешествие из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева.

В ХVIII - первой половине ХIХ столетия в России с перерывами, постоянными остановками и новыми инициациями все же было осуществлено так называемое Генеральное межевание. Помимо определения точных границ земельных владений, оно имело огромное значение для утверждения в обществе основ гражданского и демократического правосознания. В соответствии с духом этого мероприятия, право приобретения ненаселенных недвижимых имуществ переставало быть привилегией дворянства и распространялось на другие сословия.

Постепенно, прежде всего через наделение крестьян землей для отбывания казенных повинностей, материализовалась принципиальная для процессов модернизации аграрного общества идея государственного попечительства над крестьянством и аграрным населением в целом. Согласно новым порядкам, дворянство сохраняло монополию собственности только на крепостной труд.

Поземельное устройство крестьян было начато во второй четверти ХIХ столетия работами по межеванию земель. В некоторых территориях крестьянские земли были вовсе не обмежеваны, в других обмежеваны одними только окружными межами, нередко со включением в одну межу нескольких селений и даже помещичьих имений. В процессе съемки земель на планы выяснялась степень действительной нужды крестьян в земле, а также определялись районы свободных земельных пространств.

Поземельное устройство крестьян происходило путем отвода свободных казенных земель малоземельным общинам в местах их расположения, а при отсутствии свободных земель - путем организации крестьянских переселений в слабо населенных районах. Наделению в первую очередь подлежали наименее обеспеченные землей селения.

Наделение землей предполагало закрепление землераспорядительных функции за самой крестьянской общиной, а также усиление государственного регулирования земельных отношений. На нарезанные земли устанавливался следующий порядок владения: одна часть определялась под выгон для общественного употребления, прочая земля предназначалась для сенных покосов. Пашни и усадьбы разделялись на участки между государственными крестьянами по приговору сельского схода на основании специальных правил. При этом, участок земли, доставшийся по мирскому разделу каждому государственному поселянину, находясь в его пользовании, считался общественной собственностью и не мог быть ни переуступлен кому-либо, ни передан по наследству. Законодательство таким образом фиксировало принцип неотчуждаемости крестьянских надельных земель, устанавливая общественный (общинный) характер земельной собственности крестьян.

Одновременно законодательным путем устанавливались условия подворного владения землей, а также указывались размеры участкового владения. Для новых селений они определялись 30 - 60 десятинами, для выселков – в 15 - 40 десятин. Наделение крестьян семейными участками совершалось с их согласия и производилось в тех губерниях, где подати крестьян были переложены с душ на землю и только при устройстве отдельных селений или при учреждении отдельных выселков вблизи уже существующих.

Семейный участок находился в пользовании одного домохозяина, на которого возлагалась обязанность платить за него установленную государством подать. Ведение хозяйства и порядок наследования регулировались специально разработанными правилами. Государством устанавливался перечень обязательного имущества, необходимого для экономической самостоятельности семьи, которое фиксировалось в хозяйственной описи семейного или подворного участка. Опись, содержавшая описание участка, возведенных на нем жилых и хозяйственных строений, а также перечень земледельческих орудий и количество скота, как необходимой принадлежности полного хозяйства, становилась основанием для обеспечения прав наследования семейного участка.

Регулирование отношений между хозяйствами и членами общины, владеющими землей на основаниях подворно-участкового землепользования, возлагалось на крестьянское общество, имеющее право в случае платежной несостоятельности домохозяина вмешиваться в дела хозяйства временным назначением опекунов или передачей права распоряжения имуществом старшему наследнику. Обладая всеми традиционными функциями в качестве органа крестьянского самоуправления, община была лишена только права землеустройства.

В тесной связи с работами по межеванию и землеустройству государством решался вопрос о совершенствовании податной системы. Ее целью было создание так называемого «народного кадастра», который должен был учитывать самые разные источники производительности казенных селений, доходы от земель, промыслов, мирских поземельных оброчных статей и т.п. Все это должно было позволить создать справедливую систему налогообложения крестьянства.

Результатом кадастровой оценки стало более правильное, хотя и более сложное, распределение оброчной подати между отдельными селениями в соответствии с размером и доходностью земельного надела каждого. Об успешности проделанной работы свидетельствовал тот факт, что в районах, где она была проведена, впоследствии значительно сократились податные недоимки при общем повышении налоговых поступлений. Впоследствии в целях совершенствования в систему прежних критериев оценки были дополнительно включены показатели урожайности земель, цен на земледельческие продукты и другие.

Эти мероприятия шли параллельно тем экономическим процессам, которые развивались на Западе и которые фиксировались и по достоинству оценивались в России. Так, хотя речи о рабском состоянии подданных, в первую очередь крестьян, звучали в высших властных кругах со времен Екатерины, однако чего-либо конкретного для изменения положения дел не предпринималось. Максимумом возможного было обсуждение компромиссных решений, стимулом для которых были успехи развития свободного предпринимательства на Западе. Русский посол во Франции Д.А. Голицын писал отцу: «Позвольте мне обратить ваше внимание на то, какое удивительное действие неизменно производит право собственности на землю; на него должно смотреть как на истинное основание, как на прочный фундамент благосостояния государства»[15].

 

1.1.4. В период царствования в России Николая I на Западе и, прежде всего в Англии, шел подъем либеральных сил. В 1838 году в Манчестере начала формироваться фритредерская школа – ученое сообщество сторонников свободной торговли. В стране началось формирование либеральной партии. Понятия «либерал» и «фритредер» стали синонимами, а пропаганда идей манчестерской школы достигла огромных масштабов. В одной из своих речей известный политический деятель того времени фритредер Джон Боуринг заявлял: «Иисус Христос есть свободная торговля, свободная торговля есть Иисус Христос».   

Особенно жаркими были дебаты в 1846 году по поводу так называемых хлебных законов. За этими спорами в Лондоне наблюдал будущий профессор Московского университета Ярослав Линовский. По возвращении в Россию он выступил в печати с собственным пониманием сути происходившего. По его мнению, речь шла не просто о событии в торговой политике, а о реформе, затрагивающей принципы организации общества: должно ли оно основываться на либеральных принципах свободной игры свободных экономических сил или на принципах «отеческого управления», регламентируемого и регулируемого государством общества. Сам Линовский выступал за права личности и собственности, развитие промышленности и всеобщее благосостояние.

Линовский полагал, что тарифы, пошлины и монополии «замедляют успехи» промышленности и «обременяют потребителей». От развития же либерализма выиграет и Россия, «ибо у нас более чем где-либо добывается сырых продуктов, составляющих главнейший предмет внешней торговли; у нас сильнее, чем в других странах, жалуются хозяева на беспрерывное колебание цен, на трудность сбыта земледельческих продуктов"[16].

Линовский, однако, отрицал целесообразность применения принципа свободной торговли к российским промышленным отраслям. Здесь, полагал он, требуется до времени проводить политику протекционизма.

По мнению известного российского исследователя В.Ф. Пустарнакова, в этом состояла его непоследовательность. Более того: «это было не просто индивидуальное противоречие в мировоззрении молодого профессора, но и отражение противоречия во всем русском обществе между «теоретическим» и «практическим» разумом, только применительно к сфере экономики»[17].

 Критикует Пустарнаков и крупного предпринимателя тех времен - купца и идеолога торгово-промышленной буржуазии И. Вавилова, также высказывавшегося за протекционизм против принципа свободной торговли. В обоснование своей позиции Вавилов, в частности, отмечал слабость русской внешней торговли, к тому же находящейся преимущественно в руках иностранных предпринимателей. Он писал: «Для успешного хода внешней торговли Правительство сколько может ограждает ее права от совместничества и влияния иностранцев, подкрепляя своих негоциантов разными преимуществами. …Если будем рассматривать с настоящей точки зрения ход торговли коммерческих наций, то мы увидим, что ни одна из них не сделала замечательного успеха в коммерции, не даровавши существенных прав и преимуществ своему коренному купечеству перед иностранным. Все они стараются поощрять отечественную коммерцию и мореплавание уступкою пошлин, премиями и разными привилегиями, примером тому могут служить Англия, Франция, Голландия, Северная Америка и т.д.; хотя ныне Англия и склоняет все коммерческие нации к равенству прав коммерческих, не говоря уже о том, что равенство это есть только мнимое, она вздумала предложить его другим нациям тогда уже, когда ее купеческий флот несравненно превосходит флоты других государств, и тогда, когда коммерция ее благодаря этой охранительной системе, какой она не терпит у других, достигла такого величия, каким подавляет коммерцию всех других наций. Склоняться безусловно на подобное равенство прав и преимуществ в коммерции, значит «Сражаться с Голиафом маломощному Давиду без пращи»[18].

На это следует реакция В.Ф. Пустарнакова: «Уж если профессор, ориентирующийся на интересы третьего сословия, а тем более первостатейный купец не принимали либеральные фритредерско-манчестерские принципы, то не удивительно, что идеологи российского консерватизма николаевской эпохи тем более не хотели слышать об их применении к российской действительности»[19].

Воспользовавшись предложенной Пустарнаковым оппозицией между «теоретическим» и «практическим» разумом в российском обществе, в чем нашло отражение «противоречие» между либерализмом профессора и купца в аграрной сфере и их консерватизмом в вопросах торговли и промышленности, отрешимся от соблазна «исторической заносчивости» по отношению к этим «недолибералам» и подумаем, в самом ли деле они «недомысливали».

Ответ, на мой взгляд, найти достаточно просто. В тексте Вавилова ясно указано на то, что произошло в мировой экономической ситуации того времени. Действительно, успешно аккумулировав в промышленной и торговой сферах потенциал своих богатств (как награбленных, так и созданных трудом англичан, а также безжалостной внутренней политикой власти как по отношению к паразитировавшей на нации аристократии, так и мешавшему техническому прогрессу крестьянству) Англия в то время сделалась мировой промышленной и морской державой номер один. В этих условиях не только государство (даже если бы оно захотело), не могло бы регулировать своей мощной буржуазией, но и буржуазия окрепла настолько, что единственно полноценным способом ее дальнейшего развития была саморегуляция.

Естественно, что в своем положении господина Англия всячески была заинтересована в сохранении доминирующего положения на мировых рынках и торговых путях. Одерживать верх над конкурентами английской буржуазии было несравненно проще, если это были мелкие и слабые иностранные промышленники и торговцы, а не государства, встававшие протекционистскими мерами на защиту предпринимателей. Отсюда и экспансия идеологии либерализма – фритредерства, которую нельзя приветствовать безотносительно к конкретной социально-политической и экономической ситуации, которые совершенно точно понимали как профессор, так и купец. В особенности это относится к последнему, поскольку в своих практических делах он рисковал не мнением о нем «либерального научного сообщества», а реальным благосостоянием, на котором, кстати, отчасти покоилось и благосостояние России.

В России в начале ХIХ столетия фритредерство все же развивалось. Но «свободную торговлю», как отмечает Пустарнаков, пусть не в форме «модели либеральной свободной экономики», а в виде «утилитарного средства конъюнктурной торговой политики» защищало торгующее сельскохозяйственной продукцией дврорянство.   

Вообще, по моему убеждению, если отрешиться от идеологических схем и желания подверстать под них жизнь, чем подчас грешат иные теоретики, политика свободной торговли и протекционизма – не данные раз и навсегда принципы, кои берут на вооружение «просвещенные» или «реакционные» правители и государства. В истории каждой экономики (в особенности, таких развитых как Англия или США) мы всегда находим периоды как той, так и другой политики. На практике принципы служат реальности, а не реальность подверстывается под принципы. (Что происходит в обратном случае – нам хорошо известно из нашей собственной истории. Впрочем, речь об этом пойдет далее, а пока вернемся к собственно аграрной проблематике).           

 

1.1.5. С началом царствования Александра II (1855г.) состоялся полный пересмотр прежней податной политики. Правительство избрало путь форсированного увеличения налоговых поступлений. В губерниях, где уже был разработан кадастр, все земли сверх установленных норм облагались дополнительным сбором на основании тех же кадастровых оценок. В результате, размеры оброчной подати возросли в отдельных случаях до 80 %.

В этот период вследствие финансового кризиса и исходя из утвердившихся у некоторой части членов правительства псевдо-либеральных установок, государство отказывается от прежней попечительской политики в отношении крестьянства. Неграмотному, воспитанному на патриархальных общинных традициях крестьянству, продолжающему обрабатывать землю теми же способами и теми же орудиями, что и их предки десять веков назад, крестьянству, разоренному и разоряемому налогами, неожиданно предлагалась роль активного субъекта рыночных и гражданско-правовых отношений. Создавались рыночные условия и для класса новых земельных собственников. В действие должен был быть введен новый налоговый механизм, исходящий из «действительной стоимости», при том, что рынка земли не существовало. 

В социально-философском плане идеи движения по пути «свободной экономики» высказывали первые русские дворянские либералы В.П. Боткин и П.В. Анненков. Так, Боткин ратовал за стимулирование рождения в России класса буржуазии с преимущественной ориентацией всей страны на промышленный путь развития. С интересами буржуазии он связывал идеи неприкосновенности личности и частной собственности, а также протекционистской промышленной политики.

Анненков, известный прежде всего своим обращением к К. Марксу и ответным письмом Маркса к нему, активно отстаивал позиции «чистых экономистов» - тех, кто защищает личное право каждого в государстве против тех, кто стоит за безграничное «право общины». Анненкову, как полагал, в частности, Пустарнаков, не могли не импонировать марксовы мысли о том, что люди несвободны в выборе той или иной общественной формы или своих производительных сил, что экономические формы, при которых люди производят, потребляют, совершают обмен, являются формами преходящими и историческими. «Такие мысли вполне поддавались дворянско-либеральной интерпретации в пользу развития России к цивилизации»[20].

При рассмотрении проблемы либерализма и консерватизма в русской традиции второй половины ХIХ века нельзя обойти молчанием фигур К.Д. Кавелина и Б.Н. Чичерина. Среди наиболее важных идей Кавелина исследователи отмечают прежде всего идею о необходимости для русского общества укоренения в нем чувства законности и справедливости. «Мы, русские, - читаем у Кавелина, - добрейшие люди в мире; сердце наше исполнено милосердия, сострадания, великодушия и незлобия; мы охотно прощаем обиды и помогаем ближним; из сердечной доброты мы легко отказываемся от своих прав и даже от своих выгод. Но чувство законности и справедливости, к сожалению, развито в нас чрезвычайно слабо, так слабо, что иной раз думается, не лишены ли мы вовсе органа, производящего в людях эти добродетели?»[21] В полной мере эта мысль имела отношение и к крестьянству, верно фокусировала не только его бесправное положение, но и свойственное массовому крестьянскому сознанию конца ХIХ века убежденность в необходимости покорно сносить решения верховной власти.

Самым ярким выразителем идеологии российского либерализма по праву считают Б.Н. Чичерина, чьи воззрения нам особенно интересны в связи с отношением к начавшим распространяться в России социализму и коммунизму. Этот тип мировоззрения Чичерин считал тупиковым в силу его утопичности, а также несоответствия природным и социальным качествам человека. Путь этот противоположен развитию общества, признающего экономическую и политическую свободу личности. Люди могут заблуждаться, но в конце концов они остановятся на «выработанном западной цивилизацией начале экономической свободы, ибо оно одно соответствует и требованиям человеческой личности, и экономическим законам, и началам права, управляющим промышленными отношениями»[22].

Коммунизм же – высшее проявление всех социалистических стремлений, так как «ставит себе целью возвеличение человека, и обращает его в раба; он провозглашает высшее нравственное начало, братство, и делает это начало принудительным, то есть лишает его нравственного характера; он хочет удовлетворить всем человеческим потребностям, и уничтожает всякое побуждение к труду, следовательно, делает невозможным сколько-нибудь широкое удовлетворение потребностей». В конечном счете он есть «полное отрицание человеческой свободы»[23]. Как верно говорил Прудон, коммунизм – это эксплуатация сильного слабым, а в нравственном отношении – добросовестного недобросовестным.

Впрочем, споры идеологического характера в то время еще не вышли за пределы интеллигентских кружков и специальных изданий. России в ее движении по пути аграрных преобразований еще предстояло пройти длительный путь. И новым крутым поворотом была отмена крепостного права.   

В период временно-обязанного состояния крестьяне должны были выплачивать помещику оброчные платежи «за пользование наделом» с учетом разной ценности и доходности земель для каждой отдельной местности из установленных правительством критериев кадастровой оценки. При определении размера оброка учитывались и доходы крестьян от неземледельческих промыслов, что указывало на стремление правительства предоставить компенсацию помещикам за утрату дарового крепостного труда, гарантированную на весь период их временно-обязанного состояния. В то же время величина душевого оброка ставилась в непосредственную зависимость от размера получаемой крестьянами земли.

 

 

 

1.2.1. Вопреки популярному сегодня в среде российской радикал-либеральной интеллигенции мнению о том, что до конца осуществленная реформа П. А. Столыпина была бы именно тем, что наконец-то навсегда избавило бы Россию от сдерживающего ее аграрное развитие коллективизма (в форме общины или позднейших колхозов), приведем оценку крупного ученого-экономиста, к тому же современника тех событий, Николая Дмитриевича Кондратьева. Главной ошибкой столыпинских преобразований он считал не новую аграрную политику саму по себе, но стремление властей навязать деревне такую политику, игнорируя местные особенности и, в первую очередь, стремление повсеместно разрушить общину. Хотя там, где община уже отжила, она, отмечал Кондратьев, умерла независимо от Столыпина. Там же, где она была жива и нужна народу, ее не удалось разрушить даже смелому министру строгого режима.

 

 

 

Будучи человеком в достаточной степени религиозно индифферентным, он в то же время не видит будущего России на путях секуляризации общественного сознания. Религиозно-нравственную основу реформаторской деятельности он обнаруживает в русском Православии. Однако Православную Церковь Столыпин рассматривает все в том же качестве государственной церкви. В соответствии с этим статусом Православной Церкви он предлагает подходить и к проведению в жизнь начал веротерпимости. «Многовековая связь русского государства с христианской церковью, - говорит Столыпин, - обязывает его положить в основу всех законов о свободе совести начала государства христианского, в котором Православная Церковь, как господствующая, пользуется данью особого уважения и особою со стороны государства охраною». Таким образом реализовывается представление об иератическом характере власти монарха, непосредственно связанного со своим народом посредством «труда и молитвы».

 

 

Таким образом, заключая, можно отметить, что особенностью политической борьбы 1905 - 1917 годов было то, что существовали и боролись между собой (как ведущие тенденции) по крайней мере два  взгляда на решение аграрного вопроса. В одном главенствовал мотив социальной справедливости, в другом - рост производительных сил. Оба направления отчетливо просматривались в программах политических партий и драматизм ситуации 1917 г. как раз и заключался в том, что основные политические силы страны, ориентированные не прогрессивное экономическое развитие (от кадетов до левых эсеров), так и не выработали действенной программы аграрных преобразований. В итоге они были отброшены в сторону крестьянскими массами, жаждущими немедленного перехода земли в их руки, умело руководимыми большевиками. В то время как правые и центр обсуждали, крайне левые действовали.

 

Таким образом, делая вывод о развитии российского сельского хозяйства накануне первой мировой войны, необходимо отметить, что в целом оно успешно развивалось по капиталистическому пути и если бы не известные потрясения последующих лет, активно стимулируемые радикальными политическими силами, вполне вероятно, что страна постепенно эволюционным путем перешла бы на рельсы рыночного экономического развития.

 

 

---