Институт Философии
Российской Академии Наук




  Победа "Триалога" в XXI конкурсе "Лучшие книги года"
Главная страница » Ученые » Научные подразделения » Сектор эстетики » Автономная исследовательская группа «ПОСТНЕКЛАССИЧЕСКАЯ ЭСТЕТИКА» » События, информация » Победа "Триалога" в XXI конкурсе "Лучшие книги года"

Победа "Триалога" в XXI конкурсе "Лучшие книги года"

ПОЗДРАВЛЯЕМ

В.В. БЫЧКОВА, Н.Б. МАНЬКОВСКУЮ, В.В. ИВАНОВА

 

авторов МОНОГРАФИИ

ТРИАЛОГ:

ЖИВАЯ ЭСТЕТИКА И СОВРЕМЕННАЯ ФИЛОСОФИЯ ИСКУССТВА

 

с  победой в ХХI конкурсе

 Ассоциации книгоиздателей России

"ЛУЧШИЕ КНИГИ ГОДА"

в номинации

"ЛУЧШАЯ КНИГА В ОБЛАСТИ ГУМАНИТАРНЫХ НАУК"

с вручением Диплома

и статуэтки

первопечатника Ивана Федорова

(Лучшие книги. 2012)

 

Сотрудники сектора эстетики,

друзья и коллеги по ИФ РАН

 

 

 

 

 


 

 

В.В. Красновский, член Московского отделения Союза художников России

 

ARS LONGA!

Уважаемая Надежда Борисовна, не могу оторвать взора от Вашего подарка – он лежит передо мной на столе, словно ларец с драгоценностями или, лучше, румяный ароматный каравай перед голодающим. Я уж отхватил от него ломоть, и аппетит только разыгрался.

Чудесное тесто замесила Ваша компания, и пропекли как надо – не оторваться!

А если всерьез – главная привлекательность «Триалога» – его эпистолярно-дигитальная форма, да еще с кочующими по сокровищницам мира златоустами!

Читаешь, словно в формате 3 D!

Возникает глобальный стереоэффект и даже слышны эхо и интонации переклички Вашего трио (бас, сопрано, тенор). Очень музыкально при захватывающем либретто.

 А еще я чувствую себя среди многоэтажных книжных полок и шкафов роскошной дворцовой библиотеки в духе Гюисманса, при этом с выходом в вай-фай и с домашним кинотеатром!

В общем, Ваши беседы завораживают, трудно оторваться. Но боюсь, такая калорийная пища усваивается лишь малыми дозами, буду растягивать удовольствие.

Сейчас смакую Бекманиану и расшифровку его символики. Браво!

Кстати, спасибо за прекрасный иллюстративный ряд и хорошо придуманное столкновение классики и авангарда на шмуцах. Да и в целом книга выглядит очень нарядно и внушительно.

И мне захотелось по первому впечатлению от Ваших бесед поделиться родившимся во мне отзвуком.

 

В дебрях Творчества туманных

Путь к вершине пролегает.

Он петляет по мансардам,

По лачугам и дворцам.

Он скелетами усеян

Безымянных лицедеев,

Плагиаторов усердных,

Графоманов и плутов.

 

Одолеть его способны

Только странные созданья

Для кого закон не писан,

В ком мерцает некий Свет.

Взору их доступны сферы,

Сокровенные для прочих.

Слух исполнен дивных звуков,

В руки вложен тайный ключ.

 

Им сияют Озаренья

В зашифрованных посланьях,

Где избранникам небесным

Открывается секрет

Заминированной густо

Зачарованной дороги,

Что ведет творцов в Чертоги

За пределами времен.

 

Богоравные пришельцы,

Жизнь прожив в людском обличье,

Оставляют нам в наследство

Клады Чистой Красоты.

В них таятся мегатонны

Чудодейственного свойства:

Излученье незаметно

Проникает в Вашу плоть.

 

Вы становитесь красивей,

Ваши очи засияли,

Исправляется осанка

И живее льется речь…

А магическая сила

Исцеляющих сокровищ

От паломников бессчетных

Не иссякла за Века!

 

И когда Судья Всевышний

Обвинит нас в прегрешеньях

В оправданье нам предстанут

Клады Вечной Красоты.

Грянут мощные аккорды

Оживятся изваянья

И сомкнутыми рядами

Устремятся на парад.

 

Бронзоликие Колоссы

На конях тяжеловесных,

Беломраморные нимфы

В окружении зверья.

Рукотворные созданья,

Грандиозные полотна,

Алтари и гобелены –

Все Шедевры Мастерства!

 

И тогда Судья Суровый

Может быть, слегка смягчится

И простит нам заблужденья,

Прегрешенья и долги? …

 

          Не спрашивайте гениев о здоровье

Гомер был слеп. Бетховен глух.

Ван Гог безумен. Ну и с Богом!

Открылась Вечность за порогом

Трех жизней кратких и больных.

Простые краски и чернила

След кисти, строки, нотный стан.

Но в них вместился океан

Вершины, недра и светила!

 

А неподвластные Векам

Глядят подсолнухи Ван Гога,

Судьба стучится в нашу дверь

И Одиссея ждет дорога…

 

          ARS LONGA!

Во искупленье всех грехов

Людской жестокости и грязи

Пробившийся из тьмы веков

Цветет Божественный Оазис!

  


 

Перельштейн Р.М., кандидат искусствоведения, докторант кафедры эстетики, истории и теории культуры ВГИК                                                                                          

 

      Ситуация «отчасти», «между», «пост» как залог  «полноты бытия»

 

          На первый взгляд может показаться, что главный вопрос, который ставится авторами «кресельной» переписки, сформулирован однозначно и требует прямого ответа. Свидетелями чего мы являемся – катастрофы культуры или нового синтеза ее форм, который в обозримой исторической перспективе обретет утраченный сакральный план? Но при более обстоятельном знакомстве с идеями авторов «Триалога» выясняется, что подобный вопрос - это только дверь в мир Культуры, полный парадоксов и противоречий, как и сама человеческая жизнь. Едва ли получится полнее охарактеризовать точку зрения инициатора дискуссии и автора постмодернистского романа «Художественный апокалипсис культуры» В.В. Бычкова на современный культурный ландшафт, чем это сделала Н.Б. Маньковская. «Творческий метод В.В. можно уподобить апофатическому пути в богословии, когда внешнее отрицание несет в себе внутреннее, глубинное утверждение…»[1].  Другими словами, разговор в категориях пост-культуры об упадке европейской цивилизации и европейского человека  ведется во спасение этого человека, и констатация смерти Культуры не есть приговор, не подлежащий обжалованию. Напротив, подобное грозное пророчество или горестное свидетельство обостряет в нас ощущение Культуры как тайны жизни.    

        Экзистенциальный аспект эстетического, метафизического и герменевтического дискурса является краеугольным камнем «Триалога». Не  случайно в связи с этим субъект-объектные отношения, которые являются инструментом раздвоения единого мира, признаются вторичными по отношению к опыту «собирания» реальности и целостного в нее вхождения. По выражению С.Франка, человек приобщается через опыт «красоты» к непостижимому единству реальности. Подобное приобщение происходит за пределами категорий объективного и субъективного. Как пишет Мандельштам: «Я и садовник, я же и цветок, / В пустыне мира я не одинок». Поэт, разгадывающий мир, не может провести разделительной черты между собой и миром. Он не одинок, потому что творит свою связь со всем сущим, в акте созерцания доглядывает Творца. Таково условие метафизической реальности, а значит и эстетического опыта в его сокровенных проявлениях.  

     Тон «кресельной» беседы, при всей его непринужденности, выдержан и корректен, хотя во многих вопросах участники переписки расходятся во мнениях, и это не удивительно, ведь опыт их трансцендирования  различен.  В.В. Иванов то и дело проверяет на прочность с позиций богословия научный инструментарий своих оппонентов. То он усомнится в правомерности применения термина «наслаждение», когда речь заходит об акте эстетического восприятия, предлагая использовать наряду с данным термином или вместо него такое телесно менее окрашенное понятие как радость. Наслаждаться значит радоваться[2]. «Неописуемая радость» точнее передает суть, да и оттенки эстетически ориентированного метафизического опыта, чем словосочетание «неописуемое наслаждение». То слово «восприятие» смутит его, как не вполне отвечающее духу восхождения от образа к Первообразу. Не говоря уже о том, что слух богослова режет термин «реципиент» и прочие максимально объективированные характеристики таинственного и интимного процесса, именуемого созерцанием. В.В.Иванов побуждает собеседников пристальнее всмотреться в онтологические основания и эстетической проблематики, и того языка, которым пользуется современный ученый-гуманитарий. Призыв Павла Флоренского видеть сердцем зачастую идет в разрез с опытом наших телесных глаз, и входит в некое противоречие с тем терминологическим аппаратом, который эту телесно-перспективную оптику описывает и обслуживает. Причем противоречие только на первый взгляд легко устранимое. Вот почему теолог «цепляется» к словам, пытаясь прояснить их смысл и найти точки соприкосновения библейской парадигмы с научной методологией. В конце концов, он не выдерживает и проговаривается: «Сфера эйдетических созерцаний имеет только косвенное отношение к науке»[3]. Теолог ищет и находит уязвимые места проблескивающей в разговоре научной картины мира с ее неизбежным позитивизмом, который словно бы мешает пролить свет на духовное устройство человека и его истинный невыразимый мир. Теолог часто выступает в роли апологета Культуры, хранителя и расширителя ее смыслов, однако он вовсе не присягает на верность кантовско-винкельмановской эстетике. Он,  все-таки, сторонник богословского дискурса,  для которого решающим оказывается мистическая составляющая самопознания, находящаяся по ту сторону не только понятий и категорий,  но и самих слов.

      В.В.Бычков  чутко и в то же время со свойственным ему полемическим задором откликается на внутренний строй своего оппонента. В.В.Бычков признает существенные отличия религиозно-мистического опыта от опыта эстетического, и в то же время указывает на их общую корневую систему. Надэмпирическая реальность приоткрывается и творится не только духом,  не посредством одних только высших форм проявления Божественного, сверхиррационального начала в человеке, но и при помощи  души, которая открыта и иному иррационализму, и иным безднам. Их деструктивный характер, их  открытость хаосу и захваченность хаосом вовсе не есть зло, которое нужно выжигать каленым железом, напротив, стихийный опыт души -  единственная почва, в которую дух пускает свои корни, и другой почвы нет и быть не может. Об этом замечательно сказано у Антония Сурожского. «Душевность – область воображения, фантазии, ложных толкований, именно эта область нуждается, чтобы ее очистил, просветил Бог, заполнил Собой, наше дело – открыть Ему доступ путем собственной трезвости, путем неустанной борьбы с воображением. И тем не менее мы должны жить с той душой, той душевностью, какая у нас есть, мы не можем познать ни Бога,  ни благодать, ни многие взаимоотношения иначе как на этом уровне»[4]. Только на  «этом уровне», в основе своей эйдетическом, и обретают язык метафизические пласты эстетического сознания.

      Однако, как мы знаем, этого может и не произойти. Душевность как «область воображения, фантазии, ложных толкований», отколовшись от того целого, каким является человек в категориях парадигмы Культуры, пускается в самостоятельное плавание, и становится по отношению к глубинному человеческому «я» чем-то бесконечно внешним. В подобном плавании по бурным и в то же время виртуальным водам пост-культуры и происходит «растворение ориентиров уверенности», по меткому выражению ведущего специалиста по эстетике постмодернизма Н.Б.Маньковской.

     Согласно Н.Б. Маньковской, мы являемся свидетелями и участниками зарождения нового постнеклассического этапа эстетического развития, синтезирующего опыт классики и нонклассики. Для уяснения, в каких отношениях между собой находятся постнеклассический этап, классика и нонклассика, я прибегну к развернутой метафоре, апеллирующей к мифопоэтическому мировоззрению древних греков.

      Мятежные младшие боги, возглавляемые Зевсом, впервые отнеслись к человеку со вниманием, когда узнали, что именно человек поможет им одержать победу в войне с буйными змееголовыми исполинами, молодые силы которых требовали выхода. Младшие боги, они же боги-дети, должны были с помощью человека, которого вылепил из глины Прометей, одолеть богов-внуков, как когда-то сами одержали победу над богами-отцами Кроносом и поколением титанов. Ключевой фигурой в обеих войнах стал Прометей. Он помог олимпийцам в первый раз, вооружив Зевса молнией. Благодаря рожденному от смертной женщины Гераклу боги-дети и во второй раз сразили титанов. Так мифологическое сознание греков хотя и гармонизировало бытие, но проблему бытия не сняло. «Проблематика жизни»  была тем самым отодвинута в неопределенное будущее. Понимание того, что борьба богов-детей с богами-внуками не может закончиться победой первых, означает, прежде всего, то, что драма человеческой жизни приобретает экзистенциальные очертания.

     Попробуем соотнести данную мифологическую модель, в которой фигурируют  три силы – боги-отцы, боги-дети и боги-внуки (первая из них для нас менее актуальна) с экзистенциальным взглядом на человека эпохи научно технического прогресса, плоды которого сполна пожал ХХ век.                   

     Человек ХХ столетия - это человек, восставший дважды. Первый раз он заявил о себе как масса (первая треть ХХ века), как массовый человек, в терминах греческого мифа - буйный змееголовый исполин, бог-внук, разрушитель или модернизатор здания Культуры с ее, не лишним будет заметить, подземельем, в котором томились укрощенные олимпийцами и закованные в цепи боги-отцы. Таким образом, Культура, образно выражаясь, дело рук «новых бессмертных» или богов-детей, во главе с Зевсом. А подземелье Культуры, теневая ее сторона сопоставима с Тартаром. В Тартар с потушенным диогеновским фонарем и опустился Фрейд. И второй раз человек ХХ века восстал как индивидуальность против массы  (Америка 50-х годов, Европа 60-х,  Россия – второй половины 80-х). Он восстал против массы с ее бессознательной и сознательной приверженностью тоталитаризму, которая и превратила подземелье Культуры в среду обитания, расковав в революционном порыве все исконно титаническое, а затем, уже руками индивидуальности - и все безобразное с точки зрения классической культуры. Когда Н.Б.Маньковская говорит о том, что «после солнечной эпохи классики эстетика как бы смещается в тень», то это, на мой взгляд, и означает победу богов-внуков или титанического хтонического начала в европейце над его притязаниями олимпийца. Постмодернизм как отказ от европоцентризма свидетельствует о том, что установленный богами-детьми порядок забыл о грозном Тартаре, о теневой стороне личности. И даже христианское вероучение, которое соединило творение с Творцом в сердцевине личности, а не в душе рода, которое как никто прежде способствовало собиранию человека, даже  оно  не смогло снять конфликта между подземельем личности и ее уносящимися в небеса башнями, между «витально-соматической, хтонической энергией» души и зароненной в нее искрой Божьей. Христианство лишь усилило этот онтологический конфликт, и приблизив его к разрешению, и явив его истинный масштаб. Драму эту остро пережил Ницше. Да и М. Гершензон, усомнившийся в крепости здания Культуры, не мог разделить олимпийского спокойствия и атлетического оптимизма Вяч. Иванова в отношении не только самой Культуры, но и того миропорядка, который Культура собой освящает.

      В связи с вышесказанным мне представляется возможным следующее допущение. Нонклассика как парадигма авангардизма-модернизма-постмодернизма отождествима с буйными змееголовыми исполинами, с богами-внуками, которые не только не внимательны к миру человека, но и в каком-то смысле враждебны ему. Однако внуки-исполины активно используют внешнюю атрибутику союзника олимпийцев, искажая с точки зрения Культуры образ человека. Тем самым, исполины сводят с человеком (с делом рук Прометея, а Прометей был титаном, а вовсе не олимпийцем) счеты, и в то же время претендуют на глину, из которой человек «сделан», не теряя надежды вдохнуть в нее титаническую жизнь и наполнить витальной энергией. Не об этом ли мечтал поздний Ницше? Отчасти титанам это удается, отчасти - нет.  Вот это самое «отчасти» и характеризует постнеклассический этап эстетического развития, который, при оптимистическом взгляде на вещи, вполне мне импонирующем, и воспринимается как синтез классики и нонклассики. При ситуации «отчасти» невозможна окончательная победа ни богов-детей, ни богов-внуков, ни носителей высокой культурной нормы, ни модернистски ориентированных ниспровергателей кумиров, а так же тех, кто в постмодернистском ключе подвергает осмеянию пафос и созидателей, и низвергателей.

      Не случайно в связи с этим В.В. Бычков называет чудовищами, мифологическими монстрами такие явления современной жизни как техногенную цивилизацию и коммерциализированный масскульт. Именно они и уничтожили вертикаль Культуры. Но боги-внуки, эти змееголовые исполины упали не с неба, они дети олимпийцев, они ветви одного ствола. Возникает вопрос. Может быть, засохшие неплодоносящие побеги необходимо «спилить»? Конечно, это возможно. Но что делать с явлениями, их породившими – с исторически сложившимся социумом и состоянием человека в нем? Все попытки революционного улучшения человеческой природы (коммунистический проект) или – породы (социал-националистический проект) заканчивались глубочайшими кризисами человечности. Не с этой ли проблемой сталкивается и высокоразвитое эстетическое сознание, чьё сокровенное, подспудное, вслух редко декларируемое желание «сразу смазать карту будня, / плеснувши краски из стакана»? Но, к сожалению, а может быть, и к счастью, только эволюционный путь и, если угодно, не очень-то комфортная ситуация «отчасти», «между», «пост» является залогом «полноты бытия», метафизической реальности и, в каком-то смысле простором для Духа.  Увы, но это и есть плюралистическая эстетическая парадигма со всеми ее недостатками и достоинствами. Положа руку на сердце,  едва ли мы отыщем эпоху,  в  которой,  пользуясь терминологией  В.В. Бычкова,  Великий Другой (Бог, Дух) и просто другой – не я (не мое тело, не мой род, не мой социальный класс, не моя конфессия) явил мне Свой подлинный лик, который я сам бы и не пытался исказить, чтобы умалить Его до моего понимания и уместить в мои пределы. Такой эпохи не было, да и не будет. Но зато есть всегда несовершенное наличное бытие, увидеть красоту которого в творчестве художника или мистика, в самой жизни, несмотря ни на что и вопреки всему и есть задача эстетически ориентированного сознания.

       Именно таким видятся мне как основной посыл, так и возможное развитие поднятых в «кресельных» беседах  вопросов и затронутых тем.  

 


[1] Бычков В.В., Маньковская Н.Б., Иванов В.В.   Триалог. Живая эстетика и современная философия искусства. – М.: Прогресс-Традиция, 2012. С.294.

[2] Там же. С.248.

[3] Там же. С. 332.

[4] Антоний, митрополит Сурожский. Материя и дух. М.: Фонд «Духовное наследие митрополита Антония Сурожского», 2011. С.158.