назад
А. Н. Круглов О соответствии и несоответствии философской терминологии (на примере немецкой философии XVIII века и ее переводах на русский язык) Проблемы поиска более-менее адекватной философской терминологии для перевода философских текстов на русский язык, а также связанные с этим трудности в истолковании философской мысли, довольно разнообразны, и некоторые из них вряд ли принципиально разрешимы. Многое, конечно, зависит от того, с какого именно языка осуществляются переводы на русский язык, а также насколько далеко отстоит от нас период написания переводимого текста. Тем не менее, некоторые распространенные затруднения можно показать на примере переводов немецких философских текстов XVIII века. Во-первых, сама немецкая философская терминология в период между Хр. Вольфом и И. Кантом была исключительно вариативна, что связано с переходом от латинского философского языка к немецкому (ср., например, ряд Objekt, Gegenstand, Gegenwurf и пр.). Особенно заметно это не у начальных и завершающих фигур этого процесса, а у «промежуточных» мыслителей, и наиболее яркими примерами здесь могут служить сочинения И. Г. Ламберта и И. Н. Тетенса. Следует ли их переводить относительно устоявшимся русским терминологическим языком для философии Вольфа или Канта либо же, напротив, следует подчеркивать их терминологическое своеобразие, затрудняя тем самым их понимание современным читателем – на этот вопрос трудно ответить однозначно. Трудности подобного рода встречаются в, казалось бы, самых простых случаях: стоит ли переводить привычные для XVIII века в Германии понятия «Weltweisheit» и «Vernunftlehre» на русский язык как «философию» и «логику» или же искать такие варианты, как «мировая/мирская мудрость», «учение о разуме»? Возможно, перевод словом «философия» несет в себе такие же потери, как аналогичный обратный перевод русского «любомудрия» XIX века на другие европейские языки. Во-вторых, для адекватного перевода ряда ключевых философских терминов в русском языке нередко попросту отсутствуют эквиваленты, хотя речь идет при этом не о новомодных современных текстах, а, напротив, о сочинениях, которым насчитывается уже несколько столетий. Иногда причина состоит в несовпадении русского понятийного ряда с немецким (латинским), иногда – в отсутствии в (современном) русском языке и культуре обозначаемой понятием реалии, а иногда – в невозможности использования в этих случаях немецкой кальки (например, Glück / Glückseligkeit / Seligkeit, Gesinnung, Dichtungsvermögen и др.). Особенно остро эта проблема смотрится в случае универсалистских притязаний самого философского учения, которое трудно точно передать на ином языке. В-третьих, в уже имеющихся русских переводах, как правило, имеются серьезные трудности с терминологическим единством, причем это касается не только вполне понятного случая переводов одного и того же произведения, в особенности выполненных в разные исторические периоды. Порой отсутствие терминологического единства наблюдается и в одном и том же собрании сочинений, а иногда – и в одном и том же произведении (например, Causalität, Wahrnemungs- und Erfahrhungsurteile и др.). Косвенным признаком неблагополучия русской историко-философской науки в осознании самой проблемы терминологической точности и адекватности являются два обстоятельства: штучные двуязычные издания философских текстов и почти полное отсутствие соответствующих русскоязычных лексиконов, словарей, справочников и пр. Пагубные следствия сложившегося состояния как минимум двояки. С одной стороны, возникают захватывающие дух своей смелостью сопоставления и сравнения, основанные на словесных совпадениях в русских переводах (например, понятия «Begebenheit» у Канта и «Ereignis» у М. Хайдеггера). С другой стороны, трудно заметить реальное влияние или даже заимствования, основываясь на имеющихся русских переводах (например, истолкование мира как ряда в сочинениях Г. В. Лейбница, Вольфа и Канта: suite, series, Reihe). Наконец, стоит коснуться проблемы осовременивания того или иного философского учения или его терминологии. Именно так и поступают многие крупные мыслители как прошлого, так и настоящего, продлевая жизнь своих великих предшественников и делая их нашими современниками. Представить себе дальнейшее развитие самой философии без этого вряд ли возможно. Однако его трудно себе представить и без педантской историко-философской работы. Если понимать философию в том числе как диалог с предшественниками – пусть и весьма своеобразный, при котором предшественник говорит с нами нашим же голосом, – то предшественники и в этих странных условиях должны получить хоть какое-то минимальное право выступать именно равноправными собеседниками, имеющими, как и мы, право и на свое видение, и на свою терминологию, и на игнорирование наших трудностей, а не выступать только лишь в качестве нашего средства. Такая исключительная инструментализация ни к чему хорошему привести не может. |
|||||
|
 |
|
    |
|
