В.В. Лазарев. О научности и философичности в истории философии

В.В.Лазарев.

О научности и философичности в истории философии.

В методологии историко-философского исследования мы выделяем два подхода: научный и философский. В действительности они почти всегда тесно сплетены и даны в единстве, поэтому речь должна идти об их различении, но не о разлучении и безусловном противоположении.

Хотя случаются и убеждения в несовместимости научного подхода с историко-философским религиозным (религиозная философия), что в свою очередь не из бесспорных и не очень основательных представлений.

"Метафизика" Аристотеля по своему методу есть одновременно и научное, и историко-философское исследование. То же следует сказать о трактате "Против ученых" Секста Эмпирика, "ученого среди философов" (Маркс), совмещавшего, подобно другим древним скептикам, оба подхода. Понимание научности метода (как и философичности) со временем меняется и развивается. Гегель в лекциях по истории философии считал свой метод исследования этого предмета философским и вместе с тем научным. Разумеется, понимание "научности" не застывало на месте, и для своего времени представление великого диалектика-идеалиста о науке было оправданным.

У упомянутых здесь мыслителей (круг их можно расширить) нетрудно подметить замечательную особенность: их историко-философские исследования ̶ у каждого по-своему ̶ настолько имманентны рассматриваемому предмету, что оказываются включенными в него, ̶ в тот предмет, который и мы теперь изучаем как историю философии, ̶ и делаются новыми приращениями этой предметной области, а не просто обычными штудиями "по" истории философии. При всей их стройности, систематизированности, научности, последние не составляют философского построения и не попадают в историю философских учений. Не всякое исследование истории философии, сколь бы ни было оно ценным в научно-познавательном отношении, является философским по своему принципу, не всякое ̶ историко-философским по методу исследования.

При собственно научном (по образцу естественнонаучного, т. е. в тесном смысле этого слова) рассмотрении истории философии исследователь непременно дистанцирует себя от исследуемого, как бы глубоко он ни проникал в предмет. В природе научного подхода заключена и всегда предполагается разделенность рассматривающего и рассматриваемого. В определенной философской установке (картезианский и кантовский дуализм субъекта и объекта), сознательной или бессознательной, этому строго научному подходу отказать все же никак нельзя.

При философском подходе к истории философии исследователь, напротив, живо чувствует свою существенную, субстанциальную привязанность к предмету, даже если он анализирует чуждые своим принципы и противоположную своей систему, ̶ исследуемый предмет анализируется им как его собственная философская предыстория, как свой собственный путь исканий и перипетий. Объективно-научный метод избегает привнесения своей "субъективности" в подходе (по крайней мере, должен это делать), ̶ философский же метод соединяет субъективное и объективное, т. е. философ свой особый принцип (открывающийся ему в некоторой изначальной философской интуиции) объединяет с принципом рассматриваемого предмета во внутренне полемичную или органично согласованную целостность.

Научное рассмотрение нашего предмета, как видно, несколько иное, чем философское. Для истории науки история философии есть только часть предмета, а для истории философии наука есть лишь некоторый раздел ее дисциплины и лишь известный аспект историко-философского рассмотрения. В предмет истории науки философские системы входят иначе, чем в предмет истории философии, так же как и путь науки входит в философское рассмотрение с иной стороны, в ином преломлении, чем в историю науки.

Наука может видеть, например, в экзистенциалистской философии, лишь нечто чуждое себе, так же как экзистенциализм видит в науке совсем не родственное, даже враждебное себе, тем не менее они подвергаются взаимному изучению и истолкованию, преимущественно негативистскому. Напротив, Ньютон провозглашает физику подлинной ("натуральной") философией, физико-математический метод своей науки он стремится представить подлинно-философским, а Гегель и Гуссерль ставят целью сделать из философии настоящую науку: "строгую науку". Стремлению науки обрести философскую форму и стать философией нередко соответствует встречное стремление философии стать наукой. Но относительно завершающего момента и предполагаемой существенности этих ̶ самих по себе замечательных, правомерных и закономерных ̶ стремлений и тенденций возникает вопрос: не утратится ли в одном случае специфичность науки, в другом ̶ философии? Ясно, что сближение и союз науки и философии в методологическом отношении обогащает и усиливает каждую из них, но ведь вопрос-то решают не о союзе, а о том, что наука заступит место философии, а философия ̶ место науки. Это значит, что каждая из них займет место другой и не будет собою. Не готовится ли перемена ролей, обмен ролями? Отсюда вытекают другие парадоксальные(но отнюдь не безынтересные для рассмотрения) следствия.

В истории философии известен вариант предполагаемых слияний науки и философии как науки наук в тождество. У Шеллинга натурфилософия замышлялась как синтез наук, как "умозрительная физика", в которой принцип тождества полагался также и принципом научности философии, в частности и принципом исследования,и методомисторико-философского построения ("конструирования"). Область истории философии подвергается этим мыслителем для испытания и подтверждения метода философии тождества, на ней этот метод и оттачивается, и иллюстрируется. Но то же самое можно сказать и о приложении Шеллингом принципа тождества к развитию естествознания. Сходным образом нередко поступают и другие творцы философских систем, давая историю философии в определенном прочтении ̶ критическом и творческом, с целью выявления в ней подходов, подступов (порою в "превращенных" или "отчужденных формах, особенно в случае с системами противоположными своим) к своему собственному принципу и методу как к итогу и синтезу всего предшествующего развития. О последующем продвижении или просто ином направлении как будто и речи не должно быть.

Существует склонность к абсолютизации своего метода историко-философского исследования в каждой философской системе, в которой ее предмет и ее принцип представляется ее создателю высшим, охватывающим и подчиняющим себе прочие, "низшие". В случае с философией тождества такая опасность тем более заметна, что сам ее предмет, выражаемый понятием Абсолютного, предполагает, соответственно, и "абсолютный" метод (хотя в других системах, например в скептицизме, может с таким же успехом, т. е. так же порочно, быть абсолютизирован методологический релятивизм: "всё, абсолютно всё относительно").

Надо иметь в виду, однако, что у Шеллинга и понятие тождества, и понятие Абсолютного включают в себя и момент релятивности. Поэтому и отождествление философского метода с научным у него все же не равнозначно их иденцификации. "Научность" в философии есть атрибут философии, или: философия ̶ "субъект", научность ̶ "предикат", определенность, черта философии, отнюдь не завершенная. "Научность" философии есть не бытие, а стремление ее, тенденция. Если философия рассматривает себя всецело совпадающей с наукой, свой метод выдает за "единственно научный", она утрачивает самокритичность своего метода, становится догматичной, ибо заранее провозглашает себя тем, чем лишь стремится стать, изображает из себя то, чем еще не является. Совпадение философского и научного исследования существует, но не чрезмерное. Это особенно надо иметь в виду в случае с "абсолютной философией", объявляющей себя абсолютной наукой и свой метод ̶ вполне научным (ведь истинное содержание и смысл какой-либо философской системы мы отличаем от того, что она мнит о себе). Грани между двумя рассматриваемыми методами подхода к истории философии, научным и философским, всегда существуют, хотя грани эти подвижны, изменчивы, относительны. Совпадение же существует как процесс, как тенденция.

Замечание о теме конференции.

…Само название нашей конференции очень значительно уже тем, что нацеливает участников ее на проблемный подход, который можно сформулировать так: что чему вызов: бросает ли вызов историкам философии история, или история философии делает вызов нашему начинающемуся веку? Что, век ведет себя вызывающе? В чем вызов, откуда берется его формулировка, как она распознана, каким чутким ухом услышана? Правильно ли понят вызов, правилен ли ответ на него, каков этот ответ или хотя бы отклик?

С другой стороны, озадаченный ходом истории и своего историко-философского состояния сознания, историк философии отваживается (ибо нелегко) сделать, может быть, одинокий и звучащий как глас вопиющего в пустыне, сделать вызов целой зпохе, движущейся, как "нам" представляется, неверным путем.

А может быть, обе постановки вопроса недостаточны в том смысле, что учитывают проблемность только одной стороны. "Я ̶ история", возглашает одна сторона; "я ̶ субъект", на вызов которого ожидается ответ историка философии, ответа по схеме: "стимул ̶ реакция". Или, может быть, ему предлагается ответить как субъекту, но ответить на историю как на объективное обстоятельство.

Но можно размышлять и в другом русле. Люди сами творят историю, но при определенных уже сложившихся исторических условиях. А условия эти опять-таки сотворены людьми, в "условиях" заключена человеческая субъективность, пусть опредмеченная и "застывшая". И условия эти относятся к исследователю истории (и истории философии), как и он к ним ̶ как субъект к субъекту, и от истории проистекает не вызов, а живой зов. И отвечает на зов не мумия, а живой и свободный дух, субъект, и ответить может, потому как свободен, свободен ответить положительно или отрицательно, или же никак.

И мы знаем, что история своею объективной стороной, стороной необходимости, как неумолимая слепая судьба, может не только вести своего исследователя, но и сыграть с ним злую шутку (ирония истории), может призывать делать то, чего сама еще не знает. И человек должен учитывать, что история ̶ субъект, но не всегда сознательный и не всегда благожелательный. Но и исследователь ее способен бессознательно и даже благожелательно поучать историю и понуждать к чему-то такому, чему она противится.

Отношения субъекта к субъекту ̶ совсем не из простых, и в подзаголовке названия конференции я вижу еще один вариант: приглашение к диалогу, ̶ не только между приглашенными, но и к диалогу с эпохой.