Институт Философии
Российской Академии Наук




Расширенный поиск »
  Электронная библиотека

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  К  
Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  Ф  Х  
Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я
A–Z

Издания ИФ РАН

Русская философия


Главная страница » Книги » Электронная библиотека »

Электронная библиотека


 

 

–  24  –

 

И.Ю.Алексеева

Интернет и проблема субъекта

Глобальная сеть Интернет – символ рубежа XX и XXI столетий, одно из наиболее впечатляющих воплощений современной технологической мысли – становится все более мощным фактором влияния на сознание все большего числа людей. Тема изменений, происходящих в сознании и поведении при участии Интернета, чрезвычайно широка и многогранна. Попытки системной концептуальной проработки соответствующей проблематики сталкиваются с трудностями особого рода. Гуманитарные проблемы, связанные с виртуальной реальностью и электронными коммуникациями, как правило, «рассыпаются» на множество вопросов, каждый из которых затрагивает чувствительные точки человеческого опыта, стимулирует неожиданные ассоциации и эффектные формулировки. Развлекательность, игровой характер многих видов деятельности в Интернете способны отвлечь ум исследователя от кропотливой систематизаторской работы, а новизна рассматриваемых ситуаций – создать впечатление неприменимости концептуальных средств, которыми пользуются дисциплины, имеющие солидную академическую историю. Во многом этими обстоятельствами, а не только новизной феномена «сети сетей» и краткостью истории его изучения, объясняется дефицит теоретической целостности и глубины в работах по проблемам Интернета, характерная для многих из таких работ концептуальная эклектичность. Может сложиться впечатление, что такое состояние дел есть неизбежное следствие мозаичности и текучести самого объекта. Однако это впечатление обманчиво. Возможности серьезной теоретической проработки гуманитарных проблем Интернета объективно существуют.

 

 

–  25  –

 

Это верно и в отношении философского осмысления проблемы субъекта в Интернете. Подобное осмысление предполагает использование ресурсов эпистемологии и этики. В свою очередь, «Интернетовская» тематика позволяет обнаружить новые грани проблемы субъекта как эпистемологической и этической проблемы.

 

Интернет как «место пребывания»: когнитивные эффекты

 

«Интернетовской» проблематике релевантно понятие субъекта, основные черты которого В.А.Лекторский суммирует следующим образом: «Для современной философии субъект – это прежде всего конкретный телесный индивид, существующий в пространстве и времени, имеющий биографию, находящийся в коммуникативных и иных отношениях с другими людьми»[1]. Здесь, в отличие от классической эпистемологии, факт существования субъекта больше не выступает в качестве несомненного и неоспоримого основания любого знания, единственной непосредственной данности, не вызывающей сомнений. Познающий субъект мыслится как «изначально включенный в реальный мир и систему отношений с другими субъектами»[2]. Указанные измерения субъектности – телесность, существование в пространстве и времени, наличие биографии (истории), отношения (коммуникативные и иные) с другими людьми – могут рассматриваться как основание для постановки вопросов «конкретизирующего» порядка. Например, вопросов о том, как влияет на характер сознания место обитания (пространственно-временная локализация тела) субъекта, его пребывание в виртуальных мирах, особенности электронно-опосредованной коммуникации в сравнении с коммуникацией устной, письменной или печатно-опосредованной и т.д.

Примечательны в этом отношении вопросы, вынесенные для обсуждения на форуме «Трансформация сознания в эпоху Интернета», который начался в ходе подготовки к Международной конференции «Информационное общество и интеллектуальные технологии XXI века» и продолжается после ее окончания[3]. Это следующие вопросы: 1) Интернет как «место пребывания»: когнитивные эффекты; 2) Роль виртуальных миров в структурировании сознания; 3) Соотношение виртуального и «обычного» миров; 4) Интернет и этическое сознание; 5) Интернет и «до-сетевое» сознание.

Язык, используемый для разъяснения и обсуждения этих вопросов, явно отличается от языка, характерного для собственно эпистемологических работ. В.М.Розин, один из модераторов форума, связывает

 

 

–  26  –

 

постановку вопроса о сети как «месте пребывания» с тем, что Интернет порождает новую, виртуальную урбанистику. Когда-то появление города существенно изменило возможности и характер сознания. Город принес новые формы общения и жизни, стимулировал потребность в путешествиях и открытиях. Сегодня говорят о «планете Интернет» и даже о «вселенной Интернет». Но планета, как и вселенная, создана без участия людей, а «сеть сетей», подобно городу, имеет социальную природу. Поэтому В.М.Розин считает возможным говорить именно об урбанистике Интернета, не ограничивая сферу рассмотрения лишь отдельными «городами» всемирной паутины.

Один из аргументов в пользу идеи урбанистики Интернета – усилия по благоустройству «мест обитания» в сети. По-видимому, можно согласиться с А.О.Русиным в том, что существование в Сети домашних страниц мало связано с желанием человека пользоваться услугами Интернета – большинство таких услуг вовсе не требует персональной страницы. «Тенденция создания домашних страниц с моей точки зрения, – пишет А.О.Русин, – обусловлена изначальным (сознательным или подсознательным) отношением к Сети как месту обитания, которое требует благоустройства, в частности – создания личных, персонализированных мест, позволяющих организовать участок Сети так, как это видится владельцу страницы (согласно его представлениям, стилю жизни, вкусам)»[4].

Известно, что город дает человеку анонимность – анонимность прохожего, покупателя, пассажира и т.д. Интернет приносит новые виды анонимности, которые открывают новые познавательные возможности, влияют на самосознание человека и видение им других людей. Сеть вносит свой вклад в процессы размывания «старой» идентичности и формирования идентичности «новой». «Анонимность посетителя, – отмечает О.В.Новоженина, – дает великолепную возможность расширения кругозора: я могу узнать о вещах, интерес к которым скомпрометирует меня в реальности. Когда мы находимся в компании друзей, просто на улице, нас всегда волнует вопрос – какова реакция окружающих на мои действия? ...Анонимность Сети снимает эту проблему, раскрепощает человека, разрушает многие надуманные барьеры и предрассудки, впрочем, важно не перестараться и не превратить естественное любопытство в навязчивую идею или манию»[5].

Вопрос о роли виртуальных миров в структурировании сознания тесно связан с вопросом об Интернете как «месте пребывания». Интернет создает особое виртуальное пространство – точнее, множество пространств, каждое из которых имеет свою логику событийности,

 

 

–  27  –

 

правила, язык и персонажи. Так образуются новые миры, в которые человек входит и которые затем покидает. Существует связь между структурой мира и структурой сознания. Какова же эта связь в случае с виртуальными мирами? Как влияет Интернет на структуру сознания?

Предпосылкой вопроса о соотношении виртуального и «обычного» миров является представление об их взаимосвязи, взаимопереплетенности и взаимообусловленности. Но в чем именно выражается эта взаимообусловленность? Что нового создается в виртуальном мире? Переносится ли затем это новое в мир обычный? Как соотносится идентичность виртуальная с идентичностью «реальной»? Существуют ли особые ценности виртуального мира?

Вопрос о ценностях подводит к вопросу об этическом сознании в эпоху Интернета (и в связи с Интернетом). Образует ли «сеть сетей» мир с особой этикой? Можно ли установить общие правила поведения в глобальном сетевом пространстве, где пользователи принадлежат к различным культурам и субкультурам (национальным, возрастным, профессиональным)? Имеет ли смысл вообще пытаться это делать? Что нового привносит Интернет в понимание моральных прав и ответственности? Обсуждая вопрос о трансформациях сознания в эпоху Интернета, мы так или иначе вынуждены вовлекать в сферу рассмотрения сознание «обычное», т.е. «до-сетевое» или «несетевое». Ведь именно с ним мы соотносим изменения, приносимые виртуальными технологиями. Обнаруживаются ли при этом свойства и характеристики «обычного» сознания, ранее остававшиеся вне поля зрения? Если да, то какие именно?

Рассмотрение темы «Интернет и сознание» под данным углом зрения основывается на предпосылке, согласно которой основой само- и миропознания всегда была (независимо от того, осознавалось это или нет) включенность человека в более или менее устойчивые системы отношений, определяющие локализацию его ментального бытия, а потому изменения в данной основе, связанные с развитием новых информационных технологий, включая Интернет, неизбежно ведут к изменениям в сознании. Этой исходной установке соответствует концептуальный инструментарий, использованный в формулировке приведенных выше вопросов. Если мы принимаем во внимание системы и формы отношений, связанные с местом обитания человека, то становится уместным говорить о виртуальной урбанистике или урбанистике Интернета (прежде всего, сравнивая городское и Интернетовское сознание), новых возможностях общения

 

 

–  28  –

 

и путешествий в Интернете, о логике, языке и персонажах виртуальных миров, об анонимности и идентичности обитателей и визитеров Сети, о ценностях виртуальных миров и влиянии Интернета на этическое сознание.

На первый взгляд, этот концептуальный инструментарий и подходы, характерные для культурологии и отчасти для этики, имеют мало общего с теми подходами к анализу проблем сознания и познания, которые присутствуют в эпистемологии. Однако при более внимательном рассмотрении здесь обнаруживаются соответствия, привлекающие внимание к возможностям анализа проблемы «Интернет и сознание» с использованием современных эпистемологических понятий. Прежде всего, это понятие субъекта.

Соотнося приведенные здесь соображения по поводу виртуальной урбанистики с характеристикой В.А.Лекторским субъекта как «конкретного телесного индивида, существующего в пространстве и времени», легко заметить, что «виртуальные» и «сетевые» технологии открывают целый пласт проблем, связанных с локализацией индивида, статусом его «тела», «ума», «сознания», «души». Очевидно, что «обычное» тело обитателя сети локализовано не в виртуальном, а «реальном» мире. Оно расположено вне компьютера, и перемещениям человека в виртуальном пространстве соответствуют нажатия пальцев на кнопки клавиатуры и мыши да движения глаз. Те, кто пожелает настаивать на «телесном» характере пребывания в сети, могли бы ссылаться на физиологические процессы, протекающие в мозге «путешественника», однако вряд ли стали бы отрицать, что подобные процессы отнюдь не эквивалентны тому, что обычно понимается под расположением или перемещением тела. Можно говорить о «виртуальном теле» индивида. Это уместно в тех случаях, когда Интернет используется для компьютерных игр, где играющий отождествляет себя с одним из персонажей, но мало подходит для осмысления многих других видов сетевой активности. Посещение библиотеки обычной и библиотеки электронной служит решению одной и той же познавательной задачи, хотя с точки зрения онтологии субъекта это очень разные ситуации. В виртуальных мирах скорее пребывает «познающая душа», однако необходимым условием ее «передвижений» служит взаимодействие тела человека с техническим устройством.

«Населенность» Интернета текстовой и графической информацией позволяет в новом свете увидеть попперовскую идею бессубъектной эпистемологии. Содержание «сети сетей» может быть воспринято как гигантский метатекст, составленный из текстов самого разнообразного характера, – в том числе  научного, делового,

 

 

–  29  –

 

общественно-политического, эстетического. На первый взгляд, такой метатекст может служить иллюстрацией попперовской идеи «третьего мира» – мира объективного, «бессубъектного» знания. Сама же идея «третьего мира» (как и тесно связанная с ней идея «эпистемологии без субъекта»), выдвинутая британским философом науки Карлом Поппером и активно дискутировавшаяся в 70–80-е годы, выглядит, с этой точки зрения, предвосхищением Интернета.

В самом деле, усилия по переводу в цифровую форму научного и культурного достояния человечества и достигнутые на этом направлении успехи, стремительный рост числа электронных изданий и выпусков электронных версий обычных печатных изданий, электронных дискуссионных листов способны создать впечатление, что в перспективе глобальный метатекст объединит всех (или, по крайней мере, наиболее значительных) «обитателей мира объективного знания». К таким «обитателям», по Попперу, относятся теоретические системы, проблемы и проблемные ситуации, критические рассуждения, состояния дискуссий и споров, содержание журналов, книг и библиотек[6]. Уже сегодня в реальности Интернета можно найти подтверждения идеи автономности «мира знания», подчинения действий субъекта познания (ищущего, производящего и передающего информацию) логике этого мира, дополненной логикой информационно-компьютерных технологий (или содержащей ее в качестве своей части). Трудно не заметить того обстоятельства, что «логика технологии» отнюдь не следует за «логикой содержания», но скорее имеет тенденцию ограничивать и видоизменять последнюю. Тем не менее вполне реально изучение и того, и другого с позиций «бессубъектной эпистемологии», пусть и «технологизированной» в соответствии с духом времени.

«Бессубъектная эпистемология» в смысле Поппера отделяет «третий мир» (объективного знания) от «мира первого» (физических объектов) и от «второго мира» (состояний сознания). Распространение информации на электронных носителях работает не в пользу представления о независимости мира знания от мира физических объектов, однако предоставляет новые доводы в защиту тезиса об автономии «третьего мира» по отношению к миру индивидуального сознания. Речь идет прежде всего о сознании пользователя, подчиняющегося логике сети, которая не только удовлетворяет имеющиеся у него информационные потребности, интересы и вкусы, но и формирует их. На таком фоне высказывание «Сеть знает пользователя» может показаться более убедительным, чем высказывание «Пользователь

 

 

–  30  –

 

знает сеть». Включая в сферу своего рассмотрения глобальную сеть, бессубъектная эпистемология не может игнорировать технологию, но вполне способна сохранять свою бессубъектность – во всяком случае, без больших потерь игнорируя пользователя.

Однако не менее правомерен и противоположный взгляд на Интернет-взгляд, согласно которому глобальная сеть просто «перегружена» субъективностью, ибо является новой областью столкновения отдельных людей, групп и организаций, действующих в соответствии со своими интересами, прихотями, произволом и даже злой волей. Рассылка компьютерных вирусов, взлом систем и баз данных, нарушение прав интеллектуальной собственности, предоставление для всеобщего доступа непристойных изображений и текстов, распространение руководств по изготовлению взрывных устройств, пропаганда идей экстремистского характера, использование сети в качестве мощного канала дезинформации – эти и подобные им явления становятся неотъемлемыми чертами образа Интернета.

Существует уже заметный объем публикаций, посвященных проблемам Интернета, использования предоставляемых сетью возможностей и предотвращения опасностей. Эти проблемы рассматриваются с позиций различных дисциплин: инженерно-технических, правовых, психологических, философских и т.д. Однако если мы подходим к подобным работам, интересуясь прежде всего проблемой субъектности, то легко видим, что многие из них содержат варианты (более или менее подробные) ответа на вопрос о том, каким должен быть субъект сетевой активности. При этом речь идет не только о субъекте вообще, но и об определенных типах субъектов. Это может быть пользователь, создатель Веб-сайтов, провайдер, производитель технологий, сообщество, государство, международное объединение и т.д.) и каким образом это желаемое качество субъекта может быть достигнуто.

 

Диверсификация субъекта

 

В такой области исследований, как компьютерная этика, противоречие между реальным и желаемым положением дел характеризуется в нормативно-аксиологических терминах. При этом подчеркивается важность осознания проблем долженствования, ответственности, рефлексивного отношения к ценностям, поиск путей их воплощения и поддержки. Характерная для «компьютерных этиков» позиция выражена в предисловии к разделу «Сетевой мир» антологии

 

 

–  31  –

 

«Компьютеры, этика и социальные ценности», изданной в 1995 году. «Исследуя мир, где устанавливаются электронные связи и который все более зависит от этих электронных связей, важно не сидеть сложа руки, ограничиваясь наблюдениями и предсказаниями происходящего в этой среде, но активно участвовать в ее формировании, – пишут составительницы данной антологии Д.Джонсон и Х.Ниссенбаум. – Мы должны задаваться вопросами о том, каковы желательные формы электронных взаимодействий, кому следовало бы их контролировать, какие ценности должна воплощать и поощрять эта система, каким общественным или личным интересам она должна служить»[7]. Примечательно, что в данном разделе антологии представлены не столько работы теоретического характера, сколько материалы, относящиеся к практическим вопросам, – например, политика правительства США в сфере создания и развития информационной инфраструктуры, к вопросам законодательства и к некоторым судебным процессам. Это может быть объяснено не в последнюю очередь тем обстоятельством, что в середине 90-х годов XX века теоретическая разработка этико-аксиологической проблематики «сети сетей» только начинается.

Новый материал для конкретизации представлений о коммуникативных отношениях субъекта, определяющих его сознание и поведение, дают дискуссии по проблемам информационной безопасности. Здесь принимается во внимание (явно или неявно), по крайней мере, три типа субъекта – субъект, безопасность которого находится под угрозой, субъект-нарушитель безопасности и субъект-защитник. В случаях, когда речь идет об информационной самозащите (личности или организации), субъект-потенциальная жертва является одновременно и субъектом-защитником. Вместе с тем обеспечение информационной безопасности не является делом только потенциальной жертвы. Это верно и в отношении отдельного человека, и в отношении самых разных групп и организаций, включая государство.

Сегодня проблема информационной безопасности личности формулируется как проблема не только отдельного государства, но и международного сотрудничества. Развернутая аргументация в пользу такой позиции представлена, например, в работах Г.Л.Смоляна. Необходимость повышенного внимания к новым угрозам физическому, психическому и социальному здоровью людей, порожденным «сетевой информационной революцией», связывается с тем обстоятельством, что в открытых мировых сетях (например, в Интернете) «пользователь воспринимает себя и воспринимается другими как неотъемлемый компонент единого информационного сообщества»[8].

 

 

–  32  –

 

Среди такого рода угроз – воздействия на «индивидуальное сознание человека как гражданина, как субъекта политической жизни, обладающего правосознанием и менталитетом, духовными идеалами и ценностными установками», подрывающие демократические тенденции развития общества, ведущие к политическому экстремизму или равнодушию; информационные воздействия, прямо угрожающие физическому или психическому здоровью человека (религиозное сектантство, распространение мистических учений, магии, целительство, шаманство, непристойности); посягательство на персональные информационные ресурсы и интеллектуальную собственность. Отмечая, что проблема обеспечения безопасности осложняется отсутствием в сети какого-либо управляющего или контролирующего органа, анонимностью субъектов злонамеренных и иных действий, причиняющих ущерб пользователю, отсутствием географических границ, трудно определяемой национальной принадлежностью объектов сети, Г.Л.Смолян придает особое значение согласованию национальных законодательств, относящихся к рассматриваемой проблеме и настаивает на необходимости заключения соответствующих широкомасштабных международно-правовых соглашений.

При таком подходе в роли субъекта-защитника выступает субъект-государство и субъект-«мировое сообщество». Субъект-защищаемый (отдельный человек-пользователь Интернета) играет страдательную роль. Не он, а государство и «государства» («мировое сообщество») должны предпринять шаги, направленные на обеспечение информационной безопасности личности, и прежде всего начать переговоры с целью достижения соответствующих международных соглашений. Содержание соглашений определяется задачами проектирования информационной среды, безопасной для пользователя (точнее, отдельных характеристик такой среды). Опосредованным образом, это предполагает проектирование некоторых характеристик субъекта-защищаемого – таких, например, как социальное и психическое здоровье.

Проблема информационной безопасности не сводится к юридическим или техническим вопросам. Она возникает в определенном культурном контексте, имеет непосредственное отношение к системам ценностей, статус которых достаточно быстро изменяется. В эффектных формулировках выражает свое видение этой ситуации Т.В.Казарова. Поведение субъекта-нарушителя информационной безопасности и субъекта-защитника рассматривается ею в контексте «деаксиологизации культуры». Подчеркивая, что ответы на современные вызовы информационной безопасности состоят, главным образом,

 

 

–  33  –

 

в юридическом регулировании информационной деятельности с одной стороны и обеспечении безопасности с помощью соответствующих технических систем – с другой, Т.В.Казарова обращает внимание на традиционный, по сути, характер подобных мер. «Итак, цивилизация, провозгласившая в качестве приоритетных ценностей свободу личности и свободу творчества, – пишет она, – вынуждена защищаться от этой самой «свободной» творческой личности старыми средствами – уголовным кодексом и крепким замком. Но как бы ни были совершенны эти средства, вряд ли они разрешат проблему, ибо суть ее коренится в разрушении ценностно-нормативного комплекса культуры»[9]. В современной культуре, утверждает Т.В.Казарова, только ценность «Я» обладает онтологическим статусом. Все прочие ценности релитивизируются, нормы превращаются в набор технических правил, ведущих к достижению цели, техника формирует у человека сознание «пользователя», предполагающее стратегическое отношение к миру как к «иному». «Пользователя» и «потребителя» как социокультурные типы личности соответственно постиндустриальной и индустриальной эпох роднит чуждость «культу», т.е. служению чему-либо, почитанию. Основное различие между этими типами Т.В.Казарова видит в том, что «потребитель» – «человек из толпы», а «пользователь» – человек, стремящийся выделиться из толпы, реализовать свои творческие способности (порой довольно скудные) и удовлетворить амбиции (порой непомерные)[10].

Следует отметить, что черты «пользователя» как социокультурного типа, трактуемого описанным выше образом, далеко не всегда присущи реальным пользователям Интернета. Последние могут существенно различаться между собой, среди них также выделяются разные типы; к тому же принято отличать хакера от обычного пользователя. Предложенная Т.В.Казаровой трактовка пользователя как социокультурного типа не является единственно возможной. В дискуссиях по гуманитарным проблемам информационно-коммуникационных технологий достаточно отчетливо звучит тема корректного, ответственного, интеллектуального пользователя. Одна из характеристик такого пользователя – способность позаботиться о собственной информационной безопасности, включая безопасность информационно-психологическую.

Инфомационно-психологическая безопасность предполагает защиту от негативных информационно-психологических воздействий. Общая характеристика таких воздействий дается В.Д.Аносовым и В.Е.Лепским. «Негативные информационно-психологические воздействия, – пишут эти авторы, – это прежде всего манипулятивные

 

 

–  34  –

 

воздействия на личность, на ее представления и эмоционально-волевую сферу, на групповое и массовое сознание, инструмент психологического давления с целью явного или скрытого побуждения индивидуальных и социальных субъектов к действиям в ущерб собственным интересам в интересах отдельных лиц, групп или организаций, осуществляющих эти воздействия»[11].

Вместе с тем информационно-психологическая безопасность не сводится к защите от негативных информационно-психологических воздействий, осуществляемых целенаправленно конкретными лицами, группами и организациями. Она предполагает некоторые общие отношения человека с информационной средой, осознанное отношение субъекта к пополнению, организации и использованию собственных информационных ресурсов. Какие же характеристики субъекта должны быть обеспечены в результате? В связи с поставленным вопросом заслуживает внимания подход Г.М.Зараковского, связывающего информационно-психологическую безопасность с психологическим потенциалом индивида и популяции.

Информационно-психологическую безопасность Г.М.Зараковский трактует как такую ситуацию в системе «человек – информационная среда», которая не вызывает снижения индивидуального или популяционного психологического потенциала за допустимые пределы. Индивидуальный психологический потенциал определяется как «интегральная характеристика совокупности всех психологических свойств индивида, лежащих в основе его возможностей осуществлять продуктивную жизнедеятельность»[12], а популяционный психологический потенциал – как «системное свойство социума, возникающее на базе психологических свойств и определенной организации составляющих его людей, лежащее в основе возможностей социума осуществлять продуктивную жизнедеятельность»[13]. Продуктивная жизнедеятельность характеризуется в самом общем виде как «устойчивая жизнедеятельность, направленная на удовлетворение естественных биологических и духовных потребностей людей, их прогрессивное развитие и обеспечение все большей независимости человеческого общества от неблагоприятных условий среды»[14]. Критерием такого снижения может быть появление новых видов акцентуаций личности, к числу которых относится «виртуализм» (переориентация личности с реальных жизненных впечатлений и проблем на виртуальный мир, создаваемый современными информационными средствами) и «авитализм» (слом психологических барьеров, препятствующих нанесению вреда другим живым существам).

 

 

–  35  –

 

Данный подход позволяет рассматривать информационно-психологическую безопасность субъекта (индивида или социума) как зависящую в значительной степени от него самого. Например, важное значение приобретает способность индивида к самостоятельному, осознанному выбору информации, релевантной его интересам, убеждениям и планам; отсутствие установок на подражательство и конформизм, сопротивляемость манипулятивным информационным воздействиям. Целесообразность объединения усилий различных государств с целью обеспечения информационной безопасности индивида не отменяет необходимости защиты отдельным государством своих собственных интересов в информационной сфере от посягательств на эти интересы со стороны других государств. В мире, где информационное противоборство между государствами является реальностью, одна из потенциальных угроз – тенденция разрешения существующих межгосударственных противоречий путем воздействия на информационную сферу, в том числе – воздействия на массовое сознание населения другого государства[15].

Субъект-государство (и/или субъект-общество) выходит на первый план в дискуссиях, посвященных проблемам сохранения национальной идентичности в век компьютерных сетей. Еще в «досетевую» эпоху о вызовах компьютеризации национальным языкам и культурам писали С.Нора и А.Минк в докладе президенту Франции, впервые изданном в Париже в 1978 г.[16]. Название одной из глав книги С.Нора и А.Минка – «Будет ли компьютеризованное общество обществом культурных конфликтов?». Полагая, что информационное общество будет менее четко социально структурировано и более полиморфно, чем общество индустриальное, авторы утверждали, что одним из факторов полиморфизма явится отношение различных групп к тенденции упрощения языка, связанной, в частности, с соображениями эффективности баз данных и других электронно-опосредованных коммуникаций. Таким образом, предлагая единый язык, компьютеризация способствует преодолению культурного неравенства. Вместе с тем, хотя такой упрощенный язык, считали они, будет совершенствоваться и становиться пригодным для все более развитых диалогов, он будет все же встречать сопротивление. Приемлемость этого кодифицированного языка будет зависеть от культурного уровня субъектов, что обусловит дискриминационный эффект телематики. «Более чем когда-либо язык становится ставкой культуры. Оппозиционные группы будут бороться за его присвоение»[17].

 

 

–  36  –

 

Французские авторы полагали, что невозможно удовлетворительное исследование этих вопросов в рамках либерального подхода к информационному обществу, характерного для американского социолога Д.Белла. Информационное общество Д.Белл рассматривал как «общество, основанное на знании», где образование станет одной из основных ценностей и будет играть решающую роль в социальной стратификации[18]. Однако Нора и Минк видели ограниченность либерального подхода в том, что он рассматривает конфликты только в терминах рынка и стремится возвратить их в эту область, когда они выходят за его пределы. Тогда перспектива социального развития заканчивается «транквилизованным постиндустриальным обществом», где изобилие и все большее равенство жизненных стандартов сделает возможным объединение нации вокруг огромного культурно гомогенного среднего класса и преодоление социальных напряжений. По мнению французских авторов, либеральный подход продуктивен в отношении информации, управляющей поведением производителей и покупателей, но бесполезен при столкновении с проблемами, выходящими за сферу коммерческой деятельности и зависящими от культурной модели.

Пожалуй, одним из первых на значение такого рода проблем для России обратил внимание А.И.Ракитов в книге «Философия компьютерной революции», изданной в 1991 г. Развитие информационно-компьютерных технологий, писал он, создает возможности такого вида социально-экономической, политической и духовно-культурной сегрегации, при котором «в наиболее развитых информационных обществах сконцентрируется вся или почти вся интеллектуальная индустрия. Они станут источником, хранителем и держателем основных интеллектуальных ресурсов, производителем доминантных информационных технологий, продуцентом основных культурных и социально-гуманитарных потребностей. Остальные же страны мира превратятся в потребителя информационной технологии и информационной продукции, производителя сырья и отдельных видов промышленной продукции»[19]. А.И.Ракитов выражал обеспокоенность тем, что именно в разряд информационных колоний стремительно переходит страна, руководство которой занято борьбой за власть.

Трактовка информационного общества, предложенная А.И.Ракитовым в данной книге, предполагает, что такое общество «в состоянии производить всю необходимую для жизнедеятельности информацию, прежде всего научную»[20]. Согласно такой трактовке ряд стран азиатского региона, обладающих высоким уровнем технологии,

 

 

–  37  –

 

но получающих основную часть научной информации и знаний главным образом из США, Западной Европы и Японии, не являются информационными обществами в полном смысле слова.

Уточнение вопроса о том, имеет ли информационное общество национальный или глобальный характер, существенно для обсуждения национально-культурных аспектов применения информационно-компьютерных технологий в образовании. «Глобалистская» трактовка информационного общества в принципе позволяет если не игнорировать возникающие здесь проблемы, то хотя бы представить их в максимально мягкой форме. Однако практические последствия «информационно-культурных» коллизий не могут остаться вовсе без внимания. По-видимому, следует согласиться с Т.В.Ершовой, утверждающей: «В условиях интенсивного использования глобальных сетей возникают новые формы агрессии со стороны наиболее развитых стран в отношении менее развитых, появляется опасность утраты целыми сообществами своей культурной и национальной самобытности, включая самобытность языковую, происходит навязывание человечеству потребительских предпочтений и вкусов в интересах узкой группы (транснациональных компаний производителей и пр.). Эффективные методы противодействия этим и другим опасностям информационного века, как и в случае защиты национальных производителей, лежат не в области отгораживания себя от глобального информационного пространства, а в сфере развития собственного полноценного участия в формировании этого пространства»[21].

Проблема языка информационного общества выглядит по-разному в зависимости от контекста, в котором она рассматривается – например, контекста профессионального. Показательна в этом отношении ситуация в медицине – области с древними традициями профессиональной солидарности, включающими и положительное отношением к идее единого языка. В таком контексте вполне правомерной выглядит позиция О.С.Медведева, рассматривающего владение английским языком как условие оперативного доступа врача к информации, необходимой для помощи больному. «В до-компьютерную эру, – пишет О.С.Медведев, – поиск информации в литературе занимал от нескольких дней до месяцев (вспомним получение журналов и книг по межбиблиотечному абонементу или по международному обмену). Информация из литературы помогала лечить не данного больного (больной проводил в больнице только несколько дней или пару недель и выписывался, не дождавшись, как правило, результатов литературных раскопок), а последующих, похожих больных. Это напоминало важную и необходимую работу патанатома во время

 

 

–  38  –

 

вскрытия, когда анализ результатов лечения помогает установить точный диагноз и оценить правильность проведенного лечения, однако результаты его анализа будут помогать лечить только следующие поколения больных»[22]. Отмечая доминирующую роль английского языка как языка международного научного общения, О.С.Медведев подчеркивает: «Знание английского языка ускоряет знакомство с последними научными достижениями, так как не нужно ждать несколько месяцев, пока статья будет переведена и издана на русском языке»[23].

Человек, оценивающий значение компьютерных сетей (и прежде всего Интернета) для развития и взаимодействия национальных культур, рискует оказаться в плену двух расхожих представлений. Первое связано с оптимистическими оценками предоставляемых «сетью сетей» возможностей межкультурного взаимодействия, расширения контактов, роста взаимопонимания и терпимости. Второе – с акцентированием опасностей информационного века, проявляющихся в виде новых форм агрессии стран, лидирующих в информационно-технологической гонке, в отношении стран отставших и перспектив утраты последними своей культурной и национальной самобытности. И то, и другое представление имеют свои основания в реальностях сетевой коммуникации. Действительно, здесь можно найти информацию о настоящем и прошлом многих народов мира, познакомиться со взглядами людей из разных стран на одни и те же события, а при желании и самому поучаствовать в обсуждении волнующих вопросов. Но подобные возможности открываются прежде всего перед теми, кто владеет английским языком. А это – сильный довод в пользу второй из упомянутых выше оценок. Он иллюстрируется глобальной картиной Интернет, где доминируют англоязычные ресурсы и американские технологии.

Парадоксальным образом именно «глобально-сетевой» характер подобных представлений обусловливает их ограниченность. Рассматривая проблему национальной идентичности в век компьютерных сетей, вряд ли оправданно ограничиваться лишь сетью. Ведь проблема национальной идентичности не есть проблема сети. Это проблема страны, народа и индивида, осознающего свою принадлежность к народу. А народы и индивиды вовлечены в разнообразные информационные и иные взаимодействия, влияющие на характер данной проблемы. Вот почему адекватная оценка значения сетевых технологий возможна лишь при учете внешних по отношению к этим технологиям процессов.

Применение такого подхода к ситуации в России и русском секторе Интернета дает основание говорить о специфической роли этого сектора в процессе национальной самоидентификации. Важно учитывать

 

 

–  39  –

 

то обстоятельство, что русская проблема национальной идентичности порождена не Интернетом: она возникла задолго до появления систем электронно-опосредованных коммуникаций и обретала порой неожиданные очертания на поворотах отечественной истории. Сегодня роль русского сектора «мировой паутины» в осмыслении этой проблемы можно охарактеризовать как «восполняющую», – имея в виду восполнение «пробелов» и дефицитов, присущих телевидению, радио, обычной печати и даже непосредственному личному общению.

Информационные взаимодействия в сети отличаются гибкостью, оперативностью и демократичностью. Здесь отсутствует «генеральная линия», характерная для электронных и обычных печатных средств массовой информации. В русском сегменте Интернета находят приют и «западники», и «славянофилы» – независимо от преобладания соответствующих тенденций на телевидении и радио. Но еще более ценно то, что существуют (и в значительной степени реализуются) условия для осмысления российских проблем вне рамок данной оппозиции. Легко преодолеваются физические расстояния и характерные для непосредственного общения психологические барьеры, возрождаются возможности буквенного текста как располагающего к рациональной оценке в большей степени, чем аудио- и видеоинформация.

Субъект-пользователь Интернета существует не только в сети и взаимодействует с другими субъектами не только посредством электронных коммуникаций. Он живет в обществе, где отнюдь не все граждане (и это характерно даже для наиболее компьютеризованных стран) имеют доступ к сетевым коммуникациям. Проблема «нового неравенства», обусловленного доступом к компьютерным технологиям, осознавалась и в «досетевую» эпоху. Уже в середине 80-х годов американские авторы писали об информационном неравенстве, увеличивающем разрыв между богатыми и бедными внутри одной страны, как одном из нежелательных с социально-этической точки зрения последствий компьютеризации различных сфер деятельности, в том числе и образования[24]. Проблемы обеспечения доступа к информации в контексте философии «равных возможностей» и «культурных прав» разрабатываются в Западной Европе и США[25]. Идеал доступности информации нашел отражение в хартии глобального информационного общества, принятой в 2000 г. на встрече в Окинаве глав государств «большой восьмерки», где участвовал и президент Российской Федерации. Окинавская хартия (в пункте 9) провозглашает: «Каждый человек должен иметь возможность доступа к информационным

 

 

–  40  –

 

и коммуникационным сетям». Видное место в международных дискуссиях последних лет заняла проблема так называемого цифрового разрыва («digital divide»). Под «цифровым» (или «электронно-цифровым») разрывом понимается растущее неравенство в доступе к информационно-коммуникационным технологиям между разными странами, а также между различными социальными группами внутри одной страны[26]. Вопросы доступности компьютерных технологий для российских пользователей рассматриваются сегодня во взаимосвязи с вопросами обеспечения полноправного участия России в международном информационном обмене; подчеркивается актуальность задачи достойного представления научных и образовательных ресурсов России в электронной среде[27].

Значительная часть коммуникативных связей субъекта, во многом определяющих характер его познания и поведения, осуществляется сегодня благодаря глобальной сети сетей. Развитость информационно-телекоммуникационной инфраструктуры, перевод в цифровую форму информационных ресурсов становится важным условием формирования собственного облика государством и обществом, конкурентоспособности их граждан в отечественном и мировом информационном пространстве.

Типологизация субъектов регулирования сети может проводиться по различным основаниям. А.В.Елашкина придает решающее значение фигуре Разработчика, понимая под последним прежде всего специалиста в области информационных технологий и противопоставляя его непрофессиональному пользователю. «Интернет, – пишет она, – это специфическая область, где присутствие Разработчика (сайтов, инфраструктуры, программного обеспечения, «железа», дизайна и пр.) для посетителей проявляется напрямую. ...Интересно, что в этом вроде бы свободном пространстве невозможно придумать и сделать все, что угодно, как думают некоторые новички сетевого мира. Сделать можно ровно столько, сколько позволяют программное обеспечение, средства защиты информации, каналы связи, нормы коммуникативных площадок, структуры баз данных и т.п. ...Думаю, впечатление о том, что места хватит всем, что можно присмотреться со стороны и прийти потом – ложное. Даже в тех областях, где не будет явного присутствия прямых более опытных конкурентов – будут внедренные сетью нормы, стандарты, форматы, языки, не всегда удобные для остальных!»[28]. Развивая подобный взгляд, логично будет утверждать, что «представителем» Разработчика становится сеть как особого рода квазисубъект.

 

 

–  41  –

 

Проблема правил

 

Деятельность в Интернете не только регулируется техническими правилами и возможностями, но и оценивается с точки зрения соответствия юридическим и этическим нормам. Моральное право и моральная ответственность в отношении компьютерной технологии находятся в сложной взаимосвязи с юридической ответственностью и с юридическими правами, – юридические акты оцениваются с точки зрения их нравственной правомерности, ставятся вопросы об их изменении или принятии новых юридических актов, получающих этическое обоснование. В то время как одни исследователи считают исполнение юридического закона минимальным требованием нравственности, другие подвергают сомнению этическую правомерность некоторых законов, на практике нередко нарушаемых компьютерными пользователями. Развернутое обоснование последней позиции дает Х.Ниссенбаум[29]. Она отстаивает точку зрения, согласно которой копирование программ в некоммерческих целях может быть морально допустимым, даже если противоречит закону. Х.Ниссенбаум расширяет сферу традиционных интерпретаций моральных оснований интеллектуальной собственности и авторского права, включая в нее не только права производителя, но и нрава частного пользователя. Ниссенбаум исходит из убеждения, что продавцу не следует ограничивать поведение покупателя как частного лица навязыванием ему однозначной модели, отрицающей свободу выбора.

Сегодня на многих коммуникативных площадках сети устанавливаются этические правила или кодексы, за выполнением которых могут следить администраторы «чатов» или модераторы форумов. В практических руководствах для пользователя Интернета можно найти сведения о «сетевом этикете». Теоретические проблемы сетевой этики рассматриваются в академических печатных изданиях, среди которых – журналы «Этика в науке и инженерии» (Science and Engineering Ethics, UK), «Журнал информационной этики» (Journal of Information Ethics, USA), «Этика и информационные технологии» (Ethics and Information Technology, Netherlands), «Австралийский журнал прикладной и профессиональной этики» (The Australian Journal of Applied and Professional Ethics).

Возможности глобальной компьютерной сети используют люди разнообразных профессий, возраста, уровня и характера образования, живущие в разных странах и принадлежащие к различным культурам. Все это осложняет проблему разработки общих стандартов поведения, системы этических норм, которые могли бы получить достаточно

 

 

–  42  –

 

широкое признание во «всемирной паутине». Однако об актуальности такой системы сегодня заявляют многие. М.Вудбери в статье «К характеристике этики Интернета», опубликованной в международном журнале «Этика в науке и инженерии» настаивает, что требуются «правила дорожного движения», понятные и выполнимые как для любителей, так и для профессионалов, работающих в сети. Современные сетевые технологии, отмечает она, дают возможность выступать в качестве Интернетовских «издателей» людям, не обладающим специальной подготовкой и не придерживающимся какого-либо «общеобязательного» свода этических правил. Поскольку Интернетовские броузеры – вещь достаточно новая, мы не имеем возможности контролировать качество таких изданий или устанавливать их стандарты. Однако, учитывая прошлый опыт, мы можем извлекать уроки из ошибок и осознавать потребность в этических ориентирах. «Сетевая этика», в понимании Вудбери, призвана содействовать осознанию таких ориентиров и повышать вероятность этически приемлемого поведения разработчиков и пользователей. Особое значение, считает она, приобретает проблема качества источников информации: «В некотором смысле, любой из нас может быть автором и издателем Интернетовских материалов, распространяемых по всему миру. Каким образом следует спроектировать наши инструменты, чтобы они ориентировали нас на этически оправданное их использование и против причинения вреда? Как научиться видеть разницу между нормальным продуктом HTML и тем, который является чужой интеллектуальной собственностью? Такие вопросы возникают, когда мы задумываемся о проблеме «кодекса» источников»[30]. К источникам информации, используемым в образовании, предъявляются особые требования. Их надежность не должна вызывать сомнений. Поэтому одну из задач школьных учителей, университетских преподавателей и библиотекарей Вудбери видит в том, чтобы помочь студентам ориентироваться в электронных источниках информации.

В качестве основы «глобальной сетевой этики» (а нередко и этики применения любых компьютерных технологий в любых областях) некоторые американские авторы предлагают рассматривать принципы, заложенные в кодексах профессиональных обществ, объединяющих тех, кого в США называют «компьютерными профессионалами» («computer professionals»). Речь идет прежде всего об этических кодексах Ассоциации вычислительной техники (Association for Computing Machinary – ACM) и Института инженеров в области электротехники

 

 

–  43  –

 

и электроники (Institute of Electrical and Electronics Engineers – IEEE). Эти организации разработали и совместный кодекс Этики и профессионального поведения инженера-программиста (Software Engineering Ethics and Professional Practice), опубликованный в Интернете[31].

Идею распространения норм профессиональных кодексов на более широкий круг разработчиков и пользователей компьютерных технологий отстаивает Д.Готтерборн[32]. По мнению Готтерборна, на всеобщий (в сфере работы с виртуальной информацией) характер могут претендовать принципы профессиональных кодексов, предписывающие профессионалу принимать во внимание права и благополучие людей, на которых оказывают воздействие результаты его работы, уметь оценить свои решения с точки зрения публики (исходя из допущения, что это в разумной степени информированная публика), анализировать последствия принимаемых решений для наименее защищенных индивидов и групп, а также оценивать свои действия в соответствии с самыми высокими стандартами программирования.

Общие принципы, содержащиеся в профессиональных кодексах, как правило, конкретизируются в зависимости от видов деятельности. Например, один из принципов кодекса АСМ предписывает: «Член АСМ должен использовать свои знания и квалификацию для содействия человеческому благосостоянию». Это правило конкретизируется в норме: «Член АСМ должен, выполняя свою работу, принимать во внимание вопросы здоровья, приватности и общего благополучия людей». Применительно к работе с информацией об индивидах данная норма конкретизируется в рекомендациях «минимизировать собираемые данные», «ограничивать санкционированный доступ к информации», «обеспечивать надлежащую безопасность информации» и др.

Как отмечается в комментариях автора этих строк к главе Д.Готтерборна в «Этике Интернета» (опубликованных в той же книге), значение норм профессиональной этики для регуляции поведения пользователей Интернете во многом определяется тем, что моральная ответственность, связанная с развитием и использованием техники, традиционно интерпретировалась именно в терминах профессиональной этики. Однако массовое применение компьютерных технологий стало возможным как раз благодаря их доступности для непрофессионального пользователя. Это привело к возникновению новой проблемы – проблемы ответственности «непрофессионала». И важно отдавать себе отчет не только в том, что полезного профессиональная этика (скажем, этика системотехника) может привнести в разработку этики Интернета, но и в том, чего она не может. Следует

 

 

–  44  –

 

иметь в виду, что «непрофессионал», о котором идет речь, на самом деле нередко является профессионалом довольно высокого класса, но только не в области электронно-вычислительной техники, а в какой-либо другой (медицина, гуманитарные науки, геология и т.д.). Поскольку Интернет используется людьми разных профессий, имеет смысл рассматривать возможный вклад характерных для этих профессий ценностей и норм в создание «общей этической основы» глобальной сети.

Глобальный характер сети не только открывает новые положительные возможности для производства и распространения знаний, но и увеличивает опасность конфликтов ценностей и норм, характерных для различных национальных культур. Этой проблеме также уделено внимание в «Этике Интернета». Исходя из трактовки культурного империализма как использования политического и экономического могущества для распространения ценностей и обычаев иноземной культуры, ведущего к вытеснению ценностей национальной культуры, один из авторов книги, австралийский ученый Дж.Векерт, критикует социал-дарвинистские обоснования «нормальности» и даже полезности такого рода процессов. Социальные дарвинисты склонны рассматривать замену одной культуры другой как пример культурной эволюции, где, как и во всякой эволюции, наиболее сильные и приспособленные выживают за счет слабых. Примером такой позиции служит точка зрения Д.Роткопфа[33]. Векерт же подчеркивает, что «сильнее» не значит «лучше», а потому замена ценностей более слабой в экономическом или военном отношении (или просто менее агрессивной) группы ценностями группы, более сильной в этих отношениях, не должна заведомо оцениваться как проявление культурного прогресса. Кроме того, он разделяет позицию, согласно которой многообразие культур само по себе должно рассматриваться как ценность.

Поликультурный контекст компьютерных технологий порождает трудности морального обоснования юридических норм – даже тех из них, которые считаются международными. В качестве примера рассматривается проблема нелегального копирования объектов интеллектуальной собственности. Например, в Китае на протяжении многих веков копирование произведений любого рода считается почетным и необходимым. И во многих азиатских странах копирование какой-либо работы воспринимается как наивысший комплимент ее автору. На эти факторы обращается внимание в специальных работах по культурным основаниям интеллектуальной собственности. Примерами могут служить статья В.Свиньярда, Х.Ринне и А.Кау «Этика

 

 

–  45  –

 

собственности на программное обеспечение: Кросс-культурный анализ», опубликованная в «Журнале деловой этики» за 1990 г., и статья Н.Вингрова «Китайские традиции мешают войне с интеллектуальным пиратством», опубликованная в журнале «Управление исследовательскими технологиями» в 1995 г.[34].

По-видимому, следует согласиться с Веккертом в том, что многие из этических проблем, возникающих в связи с развитием Интернета, не являются новыми для этики как таковой: систематическое исследование этики насчитывает по крайней мере две тысячи лет, и потому появление здесь принципиально новых проблем маловероятно. Однако мировая сеть создает новый контекст для старых вопросов и потребность в новых ответах. Новые формулировки этических вопросов обусловлены глобальным характером сети, расширением сферы анонимности, возможностей взаимодействия и репродукции, а также неконтролируемости.

Изначально мыслимая включенность познающего субъекта в реальный мир и коммуникативные отношения с другими людьми не означает, что субъект вовсе лишается автономности. В современной философской (и околофилософской) литературе достаточно заметна тенденция к «растворению» субъекта в системе отношений, и нельзя не признать, что этой тенденции соответствуют определенные поведенческие и когнитивные реальности. Вместе с тем те же реальности дают импульс к осознанию проблемы субъекта в новых контекстах. Показательна в этом отношении выдвинутая В.Е.Лепским идея «стратегического субъекта».

Утверждая, что современное человечество поражено «болезнью бессубъектности», В.Е.Лепский и К.Х.Ипполитов выделяют такие ее симптомы, как блокировка рефлексии, неспособность «подниматься над ситуацией», самоопределяться и самоидентифицироваться, отсутствие «прорывных» (и в то же время хорошо продуманных) идей, готовности реализовать эти идеи, умело взаимодействуя с другими субъектами[35]. Стратегические субъекты, по В.ЕЛепскому, обладают именно теми свойствами, отсутствие которых характерно для «болезни бессубъектности». Стратегические субъекты способны осознавать свои цели, способы и средства их достижения, свои возможности и ограничения. Для них характерна рефлексивность, социальная ответственность, независимость и партнерские отношения с другими субъектами[36].

Использование идеи стратегического субъекта в рассмотрении эпистемологических и этических проблем, связанных с Интернетом, позволяет поставить целый ряд вопросов. Среди них – вопрос о Разработчике и Пользователе как возможных стратегических субъектах,

 

 

–  46  –

 

о согласовании целей во взаимодействии стратегических субъектов с субъектами, которых нельзя отнести к разряду стратегических, о ценностях стратегического субъекта и т.д. Учитывая приведенные выше характеристики стратегического субъекта, логично предположить, что к числу его ценностей может быть отнесена и такая, как интеллектуальный суверенитет.

 

Проблема интеллектуального суверенитета

 

Самоопределение субъекта предполагает структурирование наличной ситуации, определение желаемого состояния и планирование действий, направленных на его достижение. Системообразующую роль в данном процессе играют ценности. При этом особенно важным представляется осознание «многоаспектных ценностей», являющихся точками пересечения технологических, познавательных, психологических, этических, правовых и иных проблем. К такого рода ценностям относится интеллектуальный суверенитет, на сохранение, укрепление или утрату которого «работают» современные информационно-сетевые технологии.

Суверенитет – верховенство, верховные права субъекта, независимые от каких-либо внешних сил, обстоятельств и лиц. Интеллектуальный суверенитет предполагает право субъекта (обладателя данного суверенитета) добывать знания, решать вопрос о правомерности наделения статусом знания содержаний тех или иных утверждений и систем утверждений, оценивать получаемые сообщения как истинные, ложные, вероятные, представляющие интерес и т.д., использовать для принятия решений информацию, признанную адекватной, реализовать свои творческие возможности. Очевидно, что человеческое знание в целом не является сферой интеллектуального суверенитета какого-либо индивида или группы, – речь может идти об интеллектуальном суверенитете скорее применительно к некоторым ограниченным областям и ситуациям (например, можно говорить об интеллектуальном суверенитете независимого эксперта в оценке материалов, относящихся к сфере его компетенции). Границы интеллектуального суверенитета, как правило, не устанавливаются явно и четко, однако в случае угрозы сужения привычных пределов (действительной или мнимой) возникает напряжение, побуждающее к осознанию этико-аксиологической значимости эпистемических возможностей.

 

 

–  47  –

 

Представление об интеллектуальном суверенитете как о ценности (а чаше – ощущение его как ценности) является одной из важнейших этико-аксиологических предпосылок дискуссий, характерных для эпохи компьютерной революции. Это верно в отношении таких (весьма различных по многим характеристикам) спектров дискуссий, как (1) спектр дискуссий о перспективах создания «подлинного искусственного интеллекта», (2) об этических стандартах поведения в Интернете и (3) об информационном колониализме.

В дискуссиях первого спектра (пик их популярности пришелся на 60–70-е годы) центральное место занимал вопрос «Может ли машина мыслить», а позиции сторон определялись отношением к перспективе сужения сферы интеллектуального суверенитета человечества вследствие появления нового субъекта (или квазисубъекта) мыслительной деятельности – компьютера. Сужение сферы эпистемического суверенитета человечества могло рассматриваться как недопустимое, приемлемое при определенных условиях или неизбежное. В любом случае оно связано со снижением конкурентоспособности человеческого разума. П.Уинстон остроумно заметил по этому поводу: «Когда-то наш разум был вне конкуренции, но, возможно, придет день, когда вычислительные машины будут смеяться над нами и задавать вопрос о том, могут ли биологические информационные процессоры быть достаточно разумными»[37].

Беспокойства по поводу угроз человечеству, которые несет с собой «компьютерный разум», могут показаться наивными на фоне реальной борьбы, которую ведут друг с другом «человеческие субъекты» (индивиды, группы, организации), используя современные компьютерные технологии. На этом фоне преддопущение о солидарности человечества, характерное для противопоставления компьютера как субъекта (или квазисубъекта) «человеку вообще», выглядит опасной иллюзией или несбыточной мечтой. Интеллектуальный суверенитет отдельного человека, группы, народа ставится под вопрос не вышедшими из-под контроля машинами, а действиями носителей естественного интеллекта, использующих технику в собственных интересах.

Показательны в этом отношении ситуации, связанные с использованием компьютерных сетей, прежде всего Интернета. Известно, что значительную роль в создании Интернета сыграли задачи развития научных коммуникаций. Ядро будущей сети сетей составила сеть Национального научного фонда США (NSF) – так называемая NSFNet, соединившая между собой научные центры этой страны. Последующая коммерционализация способствовала бурному развитию «сети сетей» и привела к тому, что сегодня Интернет используется

 

 

–  48  –

 

главным образом для распространения других видов информации (деловой, политической, связанной с проведением досуга и т.д.). В идеале развитие глобальных сетей должно удовлетворять потребности человека (находящегося практически в любой точке географического пространства) в своевременном и оперативном получении полной и достоверной информации любого вида и назначения из любой страны. Очевидно, движение к этому идеалу предоставляет индивиду новые возможности самостоятельного получения знаний и обоснованной оценки поступающих из различных источников сообщений, т.е. расширяет сферу его интеллектуального суверенитета. Сказанное относится не только к научной информации (а благодаря Интернету человек действительно получает беспрецедентные возможности доступа к ресурсам библиотек, научных изданий, а также возможности непосредственного общения с учеными), но и к информации других видов.

При этом разнообразие источников и формы представления информации, характерные для глобальной сети, создают определенный противовес манипуляции общественным мнением, в котором нередко (и заслуженно) упрекают электронные средства массовой информации, и прежде всего телевидение. Одна из особенностей Интернета как средства электронной коммуникации связана с предоставлением доступа к печатным текстам, вытесняемым из коммуникативной сферы телевидением и радио. В общем случае печатный текст создает более благоприятные условия для рациональной и объективной («интеллектуально суверенной») оценки содержания, чем способы представления информации, характерные для телевидения. Выбор «картинок» (изображений) для трансляции, их последовательность, интонации голоса человека, передающего информацию, ограниченность времени, в течение которого она воспринимается адресатом, лишенным возможности «прокрутить пленку назад» – все эти свойства телевизионного представления информации создают тот спектр возможностей воздействия на подсознание человека, которого практически лишен печатный текст. Разумеется, это не означает, что с помощью печатного текста воздействовать на подсознание вовсе нельзя, – речь идет лишь о сравнении возможностей воздействия на подсознание, характерных для телевизионных и печатных способов представления информации.

Вовлечение печатных текстов в электронно-опосредованную коммуникацию имеет особое значение для оценки общественно-политических событий, когда речь идет о соблюдении (и нарушении) существующих соглашений и норм, зафиксированных в соответствующих

 

 

–  49  –

 

документах. Как правило, противоборствующие стороны ссылаются на эти документы, интерпретируя их в собственных интересах, а телезритель, радиослушатель и даже читатель газеты практически лишен возможности вынести самостоятельное суждение, если он не имеет под рукой текста этих документов. Как известно, глобальная сеть создает благоприятные условия не только для распространения информации, но и для распространения дезинформации. Фактически за помещаемую в Интернет информацию не несет ответственности ни автор, ни провайдер (автор нередко бывает анонимный).

Оценивая образовательную роль русского сектора Интернета, трудно определить, какие из предоставляемых сетью возможностей используются сегодня больше – возможности образования или имитации образования. Известно, что в Интернете предлагаются наборы рефератов по гуманитарным дисциплинам (философии, социологии), использующие опубликованные на русском языке источники, которых в Интернете просто нет. Складывается ситуация, когда получить доступ через Интернет к соответствующим публикациям на русском языке студент или аспирант не может, зато получает доступ к текстам готовых рефератов, которые должны создать у преподавателя иллюзию, что его подопечный знаком с первоисточниками.

Предметом дискуссий об этических стандартах поведения в Интернете становятся не только случаи преднамеренной дезинформации. Речь идет, в частности, о таких способах представления и хранения в компьютерных сетях информации, которые обеспечивали бы пользователю максимальную уверенность в надежности этой информации и возможности ее проверки. При этом особое внимание уделяется проблемам, связанным с сужением возможностей проверки информации пользователем, характерным именно для сетей, – например, возможностей проверки ссылок на «Интернетовские» источники (которые могут менять местонахождение или вовсе исчезать из сети). Это как раз те пункты, где сужается привычная для обычных, «некомпьютерных» коммуникаций сфера интеллектуального суверенитета индивида и группы (например, научного сообщества). Реакцией на это являются усилия по разработке этических стандартов электронных публикаций (прежде всего в науке).

Развитие глобальных сетей, характерное для современного этапа компьютерной революции, расширяет сферу интеллектуального суверенитета в одних отношениях и сужает ее в некоторых других. Компьютерная (а точнее, информационно-компьютерная) революция как важнейшая составляющая процессов формирования информационного общества стимулировали осознание еще одной грани проблемы интеллектуального суверенитета, – а именно интеллектуального

 

 

–  50  –

 

суверенитета страны, народа. Еще в 80-е годы дискуссии, связанные с проблемами информационного колониализма, воспринимались российскими исследователями как нечто экзотическое, касающееся стран Азии, Африки и Латинской Америки, 90-е годы сделали их близкими и актуальными и для нашей страны.

Позиции сторон в дискуссиях об информационном колониализме (как и в дискуссиях о перспективах создания «подлинного искусственного интеллекта» или об этических стандартах поведения в Интернете) соответствуют различным типам отношения к интеллектуальному суверенитету как ценности и перспективам сужения его сферы. Отказ от какой-либо доли суверенитета может рассматриваться одними как недопустимый ни при каких условиях, другими – как возможный и разумный (при получении определенных выгод), третьими – как неизбежный (например, в силу технологических, экономических или политических причин).

Осознание проблемы интеллектуального суверенитета не только способствует прояснению позиций участников такого рода дискуссий, но и выполняет интегративную функцию, позволяя соотнести между собой весьма разнородные проблемы (обсуждаемые обычно разными людьми и в разных аудиториях), увидеть их общие основания. Включение результатов рефлексии над этими проблемами в систему философского знания стимулирует построение ретроспектив, освещающих «докомпьютерную» историю проблемы интеллектуального суверенитета. (Заметное место в этой истории принадлежит философским спорам о соотношении знания, веры и мнения). Кроме того, открываются возможности использования понятия интеллектуального суверенитета в современных контекстах, напрямую не связанных с «компьютерной» проблематикой. Речь может идти о весьма разноплановых контекстах, – например, связанных как со спецификой критериев проверяемости научных результатов в условиях «большой науки» (когда такая проверка требует использования сложного, а порой и уникального оборудования), так и с вопросами воздействий на подсознание человека через средства массовой информации.

 

Информационный фонд и коммуникативная стратегия субъекта

 

Сохранение и развитие социума зависит от результатов информационной деятельности субъектов, представляющих различные имеющиеся в нем группы и сегменты. Инженер, управляющий системами

 

 

–  51  –

 

жизнеобеспечения города, работник навигационной службы, ученый (естественник или гуманитарий), производитель товаров и услуг и их потребитель, журналист и обыватель, писатель и государственный чиновник так или иначе вовлечены в процессы производства, перевода, передачи информации, а также в другие виды информационной деятельности, вынуждены (осознанно или нет – особый вопрос) принимать, выбирать или разрабатывать определенные коммуникативные стратегии.

В коммуникативных стратегиях неизбежно присутствуют моменты передачи информации и информационного взаимодействия. В основе «передаточной» модели коммуникации лежит схема однонаправленной связи «источник информации – передатчик – линия связи – приемник – адресат – источник помех». Модель коммуникации как взаимодействия предполагает как минимум двунаправленную связь (в общем случае не тождественную «обратной связи»).

Именно на модели последнего типа базируется анализ процесса коммуникации, учитывающий изменения в «инфофондах» (т.е. информационных фондах) всех его участников. Инфофонд включает в себя совокупность информационных и интеллектуальных ресурсов, которыми располагает социальный субъект; при этом ресурсы рассматриваются как некоторое целостное образование и соотносятся с целями, ценностями и интересами их обладателя. Процесс коммуникации предполагает изменения в различных слоях и секторах инфофонда. Это изменения в знаниях субъекта об окружающей действительности и о себе самом, в языке, воплощающем эти знания, в способностях коммуниканта воспринимать и аккумулировать сообщения. Принимая во внимание интересы, опыт и жизненные задачи субъекта, следует подчеркнуть значение изменений в тех слоях инфофонда, где определяются ценности, приоритеты и цели, механизмы достижения этих целей, процедуры согласования накопленных и вновь полученных концептуальных конструкций с данными опыта.

Подобные коммуникационные модели не предполагают непременного равенства или равноправия участников. Например, равноправие заведомо отсутствует в коммуникации «учитель-ученик», протекающей в рамках традиционного учебного процесса. Изменения инфофонда ученика гораздо больше зависят от информационных воздействий учителя (передающего знания, формирующего определенные навыки, стандарты поведения и ценности), чем изменения инфофонда последнего – от воздействий первого. Информация, получаемая учителем от ученика, побуждает учителя

 

 

–  52  –

 

корректировать методику преподавания, но практически не влияет на его знание предмета. Такого рода информационная зависимость предусмотрена заранее, установки педагогической этики предписывают использовать ее на благо ученика и возлагают на учителя солидный груз ответственности.

Коммуникация крупных социумов, каковыми являются национальные общества, формально является равноправной. Однако порождаемые ею изменения в инфофондах участников значительно различаются по характеру, глубине и интенсивности. Перенесение правил, установок и ценностей, выполняющих организующую роль в инфофонде одного, более «сильного» социума, в другой, более «слабый», при определенных обстоятельствах может привести к дезорганизации последнего. К таким обстоятельствам относится отсутствие адекватных механизмов интерпретации и условий реализации соответствующих установок, наличие в «принимающем» инфофонде блокирующих императивов и т.д. Информационное воздействие в этих случаях не является однонаправленным, однако существенно отличается качество переносимой информации и характер ее «усвоения» принимающим инфофондом. Информация, поступающая от «слабого» коммуниканта к «сильному», помещается, как правило, в разделы инфофонда, аккумулирующие данные и факты, и притом укладывается в привычные концептуальные структуры. Прямого переноса концептов, установок и ценностей не происходит, однако со временем под влиянием информации, поступающей от «слабого» коммуниканта, в инфофонде «сильного» могут появляться новые концепты и цели. Существенно, что данные элементы инфофонда не заимствуются у информационно «слабого» социума, а вырабатываются в рамках «сильного» с учетом его нового опыта и возможностей.

Техноцентристским идеалом глобального информационного общества является совершенствование информационных технологий, их распространение по всему миру и расширение доступа к информационным ресурсам. Предельным случаем выступает состояние, когда любой человек, находящийся в любой точке земного шара (и даже за его пределами), в любой момент времени может получить необходимую ему информацию. Собственно, этот идеал и задает магистральное направление в движении к информационному обществу, а затем в совершенствовании такого общества и достижении им стадии зрелости. В подобном контексте информация видится как вещь, или квазивещь, которой одновременно может пользоваться сколь угодно большое число людей без всякого ущерба для нее самой, а

 

 

–  53  –

 

развитие демократии рассматривается как направленное на обеспечение технических и организационных возможностей для доступа к такой ценной вещи, как информация.

Безусловно, технологическая составляющая играет большую роль в формировании инфофонда – как глобального, так и национального, индивидуального или группового. И все же эта составляющая далеко не единственная. Увеличение объемов информационных ресурсов и легкость доступа к ним не отменяет проблемы семантических и прагматических качеств информации. Так формирование сознания современного человека становится объектом (и результатом) конкурентной борьбы на рынках аудиовизуальной продукции, создатели которой, как правило, исходят из соображений выгоды, далеко не всегда согласующихся с гуманистическими идеалами, а проблема выбора информационных продуктов и услуг представляет непростую задачу для потребителя.

Имеется достаточно солидная традиция обсуждения социальных эффектов информационных технологий в рамках проблематики сохранения культурной идентичности, основной угрозой для которой является «культурный империализм». Под культурным империализмом обычно понимают использование политического и экономического могущества для распространения ценностей и обычаев иноземной культуры, ведущего к вытеснению ценностей национальной культуры. Авторы, предлагающие социал-дарвинистские обоснования нормальности и даже полезности такого рода процессов, склонны рассматривать замену одной культуры другой как пример культурной эволюции, где, как и во всякой эволюции, наиболее сильные и приспособленные выживают за счет слабых[38]. Их оппоненты подчеркивают, что «сильный» не значит «лучший», а потому замена ценностей более слабой в экономическом или военном отношении (или просто менее агрессивной) группы ценностями группы, более сильной в этих отношениях, не должна заведомо считаться проявлением культурного прогресса. Кроме того, сохраняет силу позиция, согласно которой многообразие культур само по себе должно рассматриваться как ценность[39].

Однако ситуация информационного воздействия «корпорация-потребитель» не укладывается в привычную схему «культурного империализма», предполагающую вытеснение ценностей одной культуры ценностями другой культуры. Если выпускаемые в США и затем распространяемые по всему миру фильмы переполнены сценами насилия, а их герои не выглядят обремененными интеллектом, то следует ли из этого, что насилие и низкий интеллектуальный уровень

 

 

–  54  –

 

относятся к числу «американских ценностей»? Думается, такой вывод был бы слишком поспешным. В этих условиях решающее значение приобретает ответственное отношение социального субъекта к собственному инфофонду и к возможным последствиям своей деятельности для инфофондов тех субъектов, которые она так или иначе затрагивает.

Формированию такого рола ответственного отношения может способствовать осознание проблемы интеллектуального суверенитета. Примечательно, что американские авторы утверждают (и вполне аргументировано), что современные сетевые коммуникации создают вызовы суверенитетам всех национальных государств – не только отстающих в информационно-технологической гонке, но и лидеров[40]. При этом речь идет о суверенитете политическом или «суверенитете вообще», но рассматривается именно информационный его аспект. Данная ситуация служит подтверждением актуальности выделения и изучения специфических видов суверенитета, значимость которых осознается именно в условиях развития современных информационных технологий. Кроме того, стоит иметь в виду, что политический суверенитет государства и интеллектуальный суверенитет нации могут находиться в весьма непростых отношениях.

Реализация интеллектуального суверенитета не сводится к охране инфофонда от нежелательных поступлений извне. Во-первых, семиотическая защита предполагает не блокирование информации, а адекватную ее квалификацию, аналитическое отношение к синкретическим информационным воздействиям. Во-вторых, защитные средства играют вспомогательную роль, обеспечивая условия для обогащения и обновления инфофонда субъекта за счет надежных данных, концептуальных структур и ценностных ориентиров, необходимых для эффективной организации опыта, адекватной постановки и решения задач. Все это предполагает как творческую деятельность субъекта в сфере собственного «информационного производства», так и участие во «внешних» процессах информационной коммуникации.

 

 

–  55  –

 

Примечания

 



[1] Лекторский В.А. Эпистемология классическая и неклассическая. М., 2001. С. 155.

[2] Там же. С. 107, 112.

[3] Розин В.М., Алексеева И.Ю. Вступительное слово модераторов форума. http:// www.futurerussia.ru/conf/transform.htm

[4] http://futurerussia.ru/conf/forum transform rusin.html

[5] http://futurerussia.ru/conf/forum transform novozh.html

[6] См.: Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983. С. 441.

[7] Computers, Ethics and Social Values / Ed. by D.Johnson and H.Nissenbaum. Prentice-Hall (Inc.), 1995. P. 606–607.

[8] Смолян Г.Л. Сетевые информационные технологии и проблемы безопасности личности // Вестн. РФФИ. 1999. № 3(17). С. 64.

[9] Казарова Т.В. Культура информационного общества в контексте аксиологии // Информационное общество в России: проблемы становления. Вып. 2: Сб. науч. тр. М., 2002. С. 102.

[10] См.: там же. С. 104.

[11] Аносов В.Д., Ленский В.Е. Исходные посылки проблематики информационно-психологической безопасности // Брушлинскии A.B., Лепский В.Е. (ред.). Проблемы информационно-психологической безопасности. М., 1996. С. 7–11.

[12] Смолин Г.Л.,, Зараковскии Г.М., Розин В.М., Войскунский А.Е. Информационно-психологическая безопасность (определение и анализ предметной области). М., 1997. С. 6.

[13] Там же.

[14] Там же. С. 6–7.

[15] См.: Информационные вызовы национальной и международной безопасности / Под общ. Ред. А.В.Федорова и В.Н.Цыгичко. М., 2001. С. 139.

[16] На англ. яз.: Computerisation of society. Report to the President of France. Cambridge–L, 1980.

[17] Ibid. P. 131.

[18] См.: Bell D. The Social Framework of the Information Society. Oxford, 1980.

[19] Ракитов А.И. Философия компьютерной революции. M., 1991. С. 271.

[20] Там же. С. 32.

[21] Ершова Т.В. Концептуальные вопросы перехода к информационному обществу XXI века // Вестн. РФФИ. 1999. № 3 (17), сент. Наука и информационное общество (Спец. вып.). С. 21.

[22] Медведев О.С. Компьютерные и информационные технологии в медицинском образовании // Компьютерные технологии в науке и образовании XXI века. Материалы III Международной открытой сессии Modus Academicus. Ульяновск, 2000. С. 81.

[23] Там же. С. 82.

[24] Johnson D. Computer Ethics. Prentice-Hall Series in Occupational Ethics. Prentice-Hall, Englewood Cliffs, 1985.

[25] См., напр.: Mellody W. Communication policy in the global information economy: Whither the public interest? // Public communication. The new imperatives. L., Sage, 1990; Blanchart J.-L. The Notion of Universal Servece. Strausbourg: Council of Europe, 1996; Venturelli S. Cultural Rights and World Trade Agreements in the Information Society // Gazette. 1998. Vol. 60, №  1.

[26] См.: Авдеева Т.Г. Проблема «цифрового разрыва» в международных экономических дискуссиях // Проблемы преодоления «цифрового неравенства» в России и странах СНГ М., 2000. С. 9.

[27] См., напр.: Ершова Т.В., Хохлов Ю.Е. Межведомственная программа «Российские электронные библиотеки»: подходы и перспективы // Электронные библиотеки. 1999. Т. 2. Вып. 2. <http://www.iis.ru/el-bib>; Мелюхин И.С. Информационные технологии и бизнес. М.: Гарант-Парк, 1997; Его же. Информационное общество: истоки, проблемы, тенденции развития. М.: Изд-во Моск. Ун-та, 1999.

[28] http://www.future russia.ru/conf/forum.transform.elash.html.

[29] См.: Nissenbaum Η. Should I Copy My Neighbor's Software? // Computers, Ethics & Social Values. P. 201–213.

[30] Woodbury M. Defining Web Ethics // Science and Engineering Ethics. 1998. Vol. 4, № 2. P. 205.

[31] http://www.computer.org/tab/seprof/code.htm.

[32] Gotterbarn D. Computer Professionals and YOUR Responsibilities: Virtual Information and the Software Engineering Code of Ethics // Internet Ethics / Ed. by D.Langford. MacMillan Press, 1999.

[33] Rothkopf D. In Praise of Cultural Imperialism? // Foreign Policy, Number 107, Summer, 1996. Retrieved via Netscape, http/www.mtholyoke.edu/acad.intrel/protected/rothkopf.html.

[34] Wingrove N., China Traditions oppose war on IP piracy // Research-Technology Management 1995. Vol. 38. № 3, 6–7, May/June.

[35] См.: Ипполитов К.Х., Лепский В.Е. О стратегических ориентирах развития России: что делать и куда идти // Рефлексивные процессы и управление. 2003. Янв.-июнь. С. 21.

[36] См.: Лепский В.Е. Становление стратегических субъектов: постановка проблемы // Рефлексивные процессы и управление. 2002. Янв.-июнь. Т. 2, № 1. С. 9–11.

[37] Уинстон П. Искусственный интеллект. М., 1980. С. 297–298.

[38] См.: Rothkopf D. In Praise of Cultural Imperialism? // Foreign Policy. 1996. № 107, Summer.

[39] См.: Weckert J. What is New or Unique about Internet Activities // Internet Ethics. Hondmills etc: Macmillan, 2000.

[40] См.: Johnson D. Democratic Values and the Internet // Internet Ethics. P. 191–192.