Институт Философии
Российской Академии Наук




Расширенный поиск »
  Электронная библиотека

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  К  
Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  Ф  Х  
Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я
A–Z

Издания ИФ РАН

Русская философия


Главная страница » Книги » Электронная библиотека »

Электронная библиотека


– 123 –

 

Е. А. Сидоренко

 

Переводчик не может выйти за рамки своего жизненного мира и языка. Переводы художественных текстов отличаются не только в словесном выражении, но часто и по смыслу. Один перевод сразу находит отклик у читателя и уживается надолго, а другой перевод, имеющий собственные достоинства, не воспринят и отброшен, — таковы основные выводы исследования по философии языка. Но в работе, посвященной мысли изреченной, есть неизреченный личностный план самого автора. Два параллельных измерения не пересекаются — исследовательская мысль и ощущение... времени. Начало и конец. Время бытия человека и время бытия страны. Это последняя работа рано ушедшего из жизни замечательного логика и философа, остроумного собеседника и душевного друга Евгения Александровича Сидоренко.

 

Мысль изреченная и ее альтернативные переводы

 

Нет на свете мук сильнее муки слова

С.Я.Надсон (1862-1887)

 

Проблема адекватного перевода художественного текста затрагивает широкий круг вопросов общефилософского характера. Сюда относятся и проблемы герменевтики, связанные с пониманием исходного текста в соответствующем культурном контексте, а также в свете тех целей, которые ставил переводимый автор. И проблема передачи информационной и эстетической составляющих исходной мысли в другом языке и, значит, в рамках иного лингвистического, культурного и материального бытия. Некоторый текст, достаточно нейтральный в стране автора, может оказаться вдруг высоко актуальным в стране переводчика и по этой причине стать предметом интереса

 

 

– 124 –

 

переводчика и читателя. И тогда проблема не только в адекватности передачи мысли оригинального текста, а в акцентировании каких-то вопросов, связанных с жизненными и политическим обстоятельствами существования нового читателя. Нередко поэтому какие-то произведения оказываются более популярными и почитаемыми не на родине автора, а в иноязычных странах. Бывает так, что восхищение удачей переводимого автора оказывается исключительной заслугой его переводчика.

Хочет того или нет переводчик, но предлагаемый им текст становится частью, так сказать, универсума рассуждения, присущего читателю перевода. Взаимодействует с ним, изменяет его. А этот универсум при всей его субъективности детерминируется объективными социокультурными обстоятельствами иного жизненного и исторического пространства.

Указанные и иные логико-философские аспекты перевода наиболее ярко проявляют себя и способны стать объективированным предметом обсуждения и исследования при рассмотрении различных версий одних и тех же поэтических произведений.

Не случайно говорится, что переводчик прозы является рабом переводимого автора, а переводчик стихов - его соперником.

И действительно, в каких-то случаях стихотворные переводы признаются превосходящими оригиналы по своей художественной значимости и мастерству. Так говорят, что бунинский перевод «Песни о Гайавате» Г.Лонгфелло[1] на голову выше оригинала. Судить о таких вещах, очевидно, могут осознанным образом лишь те, кто при других достоинствах, владеют в совершенстве соответствующими языками. Я последним похвалиться не могу. И все же, когда мне пришлось однажды услышать стихи, читаемые на английском, я, знавший уже перевод И.Бунина, мгновенно понял, что это «Песнь о Гайавате». Порадовался и за себя, и за Бунина, и за Лонгфелло.

У Пушкина соперников в указанном выше смысле до сих пор, по-видимому, нет. Можно думать, что существует некая необъяснимая магическая связь его поэзии с русским языком, одним из создателей которого он справедливо считается. Восхитительная простота, свойственная поэзии Пушкина, в переводах его стихов нередко, как свидетельствуют специалисты, оборачивается банальностью. Поэтому иноязычные читатели до сей поры и не могут по настоящему оценить достоинства нашего национального гения.

«Несколько переводов поэтического произведения на другой или на другие языки, — писал П.А.Флоренский[2], — не только не мешают друг другу, но и восполняют друг друга, хотя ни один не заменяет всецело

 

 

– 125 –

 

подлинника», надо поэтому «не попрекать то или иное истолкование за то, что оно не дает, а быть ему благодарным, когда удается использовать его»[3]. Когда существует несколько разных переводов на один и тот же язык некоторого поэтического произведения, есть возможность их сравнивать. Переводчики поэтому и впрямь являются соперниками. И это соперничество, вообще говоря, может оцениваться без ссылок на оригинал. Естественно, если переводчики стремятся донести до читателя выраженную переводимым автором мысль в соответствующей поэтической форме. Конечно, переводчик неизбежно привносит нечто свое, но это «свое» должно органично вписываться в контекст переводимого произведения, соответствовать его духу и интенциям автора. В частности, используемые в переводе слова не должны нести некоторого дополнительного смысла и ассоциироваться с чем-то таким, что способно исказить мысль переводимого автора или придать ей неприемлемый с точки зрения оригинала смысл.

Приведу пример перевода, который (по-видимому) не учитывает переносного смысла, который может носить в русском языке слово «пень», когда речь идет о человеке. В какой-то юбилейный ленинский год (возможно, это был 1980-й) в 4-м, апрельском (именно в этом месяце родился Ленин) номере журнала «Иностранная литература» был опубликован перевод с румынского стихотворения «Ленин в Разливе». Этим произведением открывался журнальный номер. Ни автора, ни переводчика не помню. Очевидно, румынский поэт написал свои стихи, основываясь на известной тогда картине «Ленин в Разливе». На ней Ленин изображен пишущим, надо думать, книгу «Государство и революция». В качестве рабочего стола он использует обычный лесной пень. Вот начало этого стихотворения. Оцените:

 

Пень.

Пальто внакидку.

Ленин пишет.

 

Когда я это прочел, то буквально опешил, поразившись, как может поэт-переводчик быть столь глухим к слову. Но потом, поразмыслив, решил, что просто и у поэта, и у редактора хорошее чувство юмора.

Говорят об эксперименте, подозреваю, что придуманном, но все равно заслуживающем внимания. Двадцать профессиональных переводчиков усаживают за круглый стол. Каждый из них является переводчиком с языка правого соседа на свой родной язык. Одному из них дается фраза на соответствующем языке. И он переводит ее для левого соседа. Тот делает то же самое для сидящего слева от него, и так до тех пор, пока перевод не возвратится к исходному участнику.

 

 

– 126 –

 

Так вот, первоначальная фраза, избранная для перевода, была посвящена хмелю как растению с определенными биологическими свойствами. Когда после двадцати переводов она вернулась в исходный пункт, то сообщала о том, что пиво является приятным и полезным напитком.

А что собственно удивляться? Рассказывая о переводах современной русской прозы, один из литературных критиков привел следующий пример перевода на английский язык фразы: «Буду я корячиться за тысячу рублей». В обратном переводе с английского она выглядела так: «Я буду работать, широко расставив ноги и согнувшись, за тысячу рублей». Представьте, что с нею (этой фразой) станется после еще десятка переводов.

Как я уже сказал выше, восхищение некоторой удачей переводимого автора может быть исключительной заслугой его переводчика. Уместно привести пример, связанный с нашим известным переводчиком Т.Щепкиной-Куперник. Она рассказывала, что М.Горький, с похвалой отзываясь о ее переводе знаменитого ростановского[4] «Сирано де Бержерака», при встрече сказал ей:

— Особенно это место у вас хорошо, когда Сирано говорит о своем полке:

 

Дорогу свободным гасконцам!

Мы южного неба сыны.

Мы все под полуденным солнцем

И с солнцем в крови рождены!

 

Это солнце в крови — чертовски хорошо!

Переводчица не сказала Горькому, что у самого Ростана никакого солнца в крови нет и что это ее собственная выдумка.

Иногда авторы с разными целями выдают за переводы свои собственные произведения. Так, например, Проспер Мериме[5] осуществил литературную мистификацию, анонимно издав сборник своих собственных стилизованных стихов под видом переводов песен, собранных якобы в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине. И сделал это Мериме для того, чтобы таким своеобразным способом заработать деньги на поездку в названные регионы. Читателю это должно быть известно из пушкинского предисловия к «Песням западных славян», которые как раз и являются переводом указанных стихов Мериме.

Во многих странах мода на поэзию своих иноязычных древних соотечественников вызывала якобы переводы их на самом деле вымышленных произведений.

 

 

– 127 –

 

С детства известны нам строки Плещеева:

 

Травка зеленеет,

Солнышко блестит,

Ласточка с весною

В сени к нам летит.

 

Вы, возможно, удивитесь, когда узнаете, что в издании стихов А.Н.Плещеева 1887 года «Травка зеленеет...» входит в раздел «С польского». Кто тот поляк, которого перевел наш поэт, и был ли он вообще, не известно. Можно подозревать, что какая-то удивительная простота и детскость этих стихов могли заставить серьезного поэта отказаться от авторства таких «несерьезных» строк.

Возможно, в данном контексте уместно сказать, что Б.Окуджава, дабы не дразнить цензуру, в свое время назвал одну из лучших своих вещей «Молитвой Франсуа Вийона». Напомню первый куплет:

 

Пока Земля еще вертится,

пока еще ярок свет,

Господи, дай же ты каждому,

чего у него нет:

мудрому дай голову,

трусливому дай коня,

дай счастливому денег...

И не забудь про меня.

 

Здесь, понятно, не идет речи о переводе, но использованный прием как бы снимает с автора ответственность за «не наше» содержание. Когда цензурные проблемы отпали, песня стала называться просто «Молитва». Впрочем, сама по себе ссылка на Вийона, автора баллады «Перевернутых истин», была вполне уместна.

Названный выдающийся поэт-бродяга, как утверждают справочные издания, родился где-то между 1.IV.1431 и 19.IV.1432 в Париже, а год и место смерти его вообще неизвестны. По-видимому, он был когда-то приговорен к смертной казни. Во всяком случае известна его (автобиографическая?) фраза:

 

И сколько весит этот зад,

Узнает скоро шея.

 

Упомянутая выше «Баллада перевернутых истин» заслуживает того, чтобы привести хотя бы ее часть (перевод И.Эренбурга):

 

Лентяй один не знает лени,

На помощь только враг придет,

 

 

– 128 –

 

И постоянство лишь в измене.

Кто крепко спит, тот стережет,

Дурак нам истину несет,

Труды для нас одна забава,

Всего на свете горше мед,

И лишь влюбленный мыслит здраво.

 

Как правило, я буду воздерживаться от суждений о том, насколько удачно переданы разными переводчиками одни и те же мысли оригинала. Возможность такого суждения предоставляется самому читателю. Говоря об удачности перевода, я подразумеваю самые различные аспекты, с которыми удачи и неудачи могут быть связаны. Некоторые такие аспекты, конечно же не все, были упомянуты выше. Я ограничиваюсь лишь отдельными замечаниями. Как логика меня занимает здесь возможность многовариантного выражения одной и той же мысли. И если Тютчев прав, что мысль изреченная есть ложь, то, может быть, используя несколько вариантов ее словесного выражения, удастся передать авторскую мысль более точно и в этом смысле сделать ее передачу в языке более истинной, а точнее, более адекватной самой мысли.

Статья написана без претензий на какую бы то ни было теоретическую глубину и концептуальность. Получая удовольствие от параллельного чтения переводов и от связанных с таким чтением изменений в глубине понимания текстов, я хочу поделиться этим чувством с другими.

Невозможно, как я думаю, не восхищаться, сравнивая советы, которые дает Полоний своему сыну Лаэрту в переводах шекспировского «Гамлета» М.Лозинского (1886-1955) и Б.Пастернака (1890-1960):

 

Держи подальше мысль от языка,

 А необдуманную мысль от действий.

Будь прост с другими, но отнюдь не пошл.

 

Это у первого. А вот как те же советы звучат у второго:

 

Заветным мыслям не давай огласки.

Несообразным ходу не давай.

Будь прост с другими, но не запанибрата[6].

 

И далее у Лозинского:

 

Шей платье по возможности дороже,

Но без затей - богато, но не броско.

 

 

– 129 –

 

А у Пастернака:

 

Рядись, во что позволит кошелек,

Но не франти — богато, но без вычур.

 

И еще. Сначала опять Лозинский:

 

В долг не бери и взаймы не давай;

Легко и ссуду потерять и друга,

 А займы тупят лезвие хозяйства.

 

А вот как звучит тот же совет у Пастернака:

 

Не занимай и не ссужай. Ссужая,

Лишаемся мы денег и друзей,

А займы притупляют бережливость.

 

Каждый может решить, кто из переводчиков выражает ту или иную мысль лучше. Но согласитесь с тем, что совместное чтение никак нелишне и в любом случае авторскую мысль делает более глубокой.

Крылатыми стали слова Гамлета об актере, рыдающем над страданиями вдовы царя Приама, убитого Пирром:

 

Что он Гекубе? Что ему Гекуба?

 

Но чтобы они стали таковыми в русском языке, нужен был именно этот (пастернаковский) перевод. Другие переводы не хуже. Тут собственно и переводить то нечего. Необходима, однако, определенная ритмика, выделенность, завершенность, звуковая простота, которых не достает другим переводам. Приведу мне известные.

 

Что он Гекубе иль ему Гекуба? (М.Вронченко, 1828)

Что он Гекубе, что она ему? (А.Кронберг, 1844)

Из-за Гекубы! Что ему Гекуба, Что он Гекубе, чтоб о ней рыдать? (М.Лозинский)

 

Мы часто цитируем слова Гамлета в переводе Н.А.Полевого (1837):

 

Есть многое на свете, друг Горацио, что и

не снилось нашим мудрецам.

 

Трудно себе представить, чтобы крылатой эта мысль стала в переводе Лозинского:

 

И в небе и в земле сокрыто больше,

Чем снится вашей мудрости, Горацио.

 

 

– 130 –

 

И даже в более для этого приемлемом переводе Пастернака:

 

Гораций, много в мире есть того,

Что Вашей философии не снилось.

 

***

Когда-то, прочтя некоторые из первых переводов на русский язык басни Лафонтена[7] о вороне (вороне) и лисице, я с долей испуга осознал, что, не займись переводами басен Лафонтена И.А.Крылов[8], мы бы об этих и других столь важных в нашей культуре персонажах его басен могли вообще бы представления не иметь. Оценить и понять то, чем мы обязаны Крылову, можно только сравнив его переводы с предшествующими.

С этого и начнем. Прочтите, сколько хватит сил, перевод (переработку) басни Лафонтена, принадлежащую В.К.Тредиаковскому (1703-1768)[9]:

 

ВОРОН И ЛИСИЦА

 

Негде Ворону унесть сыра часть случилось;

На дерево с тем взлетел, кое полюбилось.

Оного Лисице захотелось вот поесть;

 Для того, домочься б, вздумала такую лесть:

Воронову красоту, перья цвет почтивши,

И его вещбу еще также похваливши,

«Прямо,- говорила,— птицею почту тебя

Зевсовою впредки, буде глас твой для себя

И услышу песнь, доброт всех твоих достойну».

Ворон похвалой надмен, мня себе пристойну,

Начал, сколько можно громче, кракать и кричать,

Чтоб похвал последню получить себе печать;

Но тем самым из его носа растворенна

Выпал на землю тот сыр. Лиска, ободренна

Оною корыстью, говорит тому на смех:

«Всем ты добр, мой Ворон; только ты без сердца мех».

 

 

– 131 –

 

Теперь перевод, предложенный А.П.Сумароковым (1717—1777):

 

ВОРОН И ЛИСИЦА

 

И птицы держатся людского ремесла.

Ворона сыру кус когда-то унесла

И на дуб села.

Села,

Да только лишь еще ни крошечки не ела.

Увидела Лиса во рту у ней кусок,

И думает она: «Ядам Вороне сок\

Хотя туда не вспряну,

Кусочек этот я достану,

Дуб сколько ни высок».

«Здорово,— говорит Лисица, —

Дружок, Воронушка, названая сестрица]

Прекрасная ты птица!

Какие ноженьки, какой носок,

И можно то сказать тебе без лицемерья,

Что паче всех ты мер, мой светик, хороша]

И попугай ничто перед тобой, душа,

Прекраснее стократ твои павлиньих перья!»

(Нелестны похвалы приятно нам терпеть).

«О, если бы еще умела ты и петь,

Так не было б тебе подобной птицы в мире!»

Ворона горлышко разинула пошире,

Чтоб быта соловьем,

«А сыру, — думает, — и после я поем.

В сию минуту мне здесь дело не о пире!»

Разинула уста

И дождалась поста.

Чуть видит лишь конец Лисицына хвоста.

Хотела петь, не пела,

Хотела есть, не ела.

Причина та тому, что сыру больше нет.

Сыр выпал из роту, - Лисице на обед.

 

 

– 132 –

 

Ну и наконец всем известный перевод И.А.Крылова:

 

ВОРОН И ЛИСИЦА

 

Уж сколько раз твердили миру,

Что лесть гнусна, вредна; но только все не впрок,

И в сердце льстец всегда отыщет уголок.

 

Вороне где-то Бог послал кусочек сыру

На ель Ворона взгромоздясь,

Позавтракать было совсем уж собралась,

Да позадумалась, а сыр во рту держала.

На ту беду Лиса близехонько бежала;

Вдруг сырный дух Лису остановил:

Лисица видит сыр — Лисицу сыр пленил.

Плутовка к дереву на цыпочках подходит,

Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит

И говорит так сладко, чуть дыша:

«Голубушка, как хороша!

Ну что за шейка, что за глазки!

Рассказывать так, право, сказки!

Какие перушки! какой носок!

И, верно, ангельский быть должен голосок!

Спой, светик, не стыдись! Что, ежели, сестрица,

При красоте такой и петь ты мастерица,

Ведь ты б у нас была царь-птица»

Вещуньина с похвал вскружилась голова.

От радости в зобу дыханье сперло,

И на приветливы Лисицыны слова

Ворона каркнула во все воронье горло,—

Сыр выпал — с ним была плутовка такова.

 

Я даже не знаю, можно ли серьезно сравнивать приведенные варианты басни. Давайте обратим внимание лишь на кульминационные моменты.

У Тредиаковского, в полном соответствии с Лафонтеном, мы имеем не ворону, а ворона. Ворон — не есть мужской пол вороны. Ворон и ворона — птицы разного вида. Причем в русском менталитете ворон — это птица мудрая, и ей, конечно, не пристало попадаться на столь примитивные уловки. Эзоп[10], к которому басня восходит,

 

 

– 133 –

 

заканчивает ее указанием, что она пригодна для неразумного человека. У Лафонтена ворону становится стыдно за свое глупое поведение. В русскоязычных вариантах ни с вороном, ни с вороной этого не происходит.

И вообще ворона — это совсем другое дело. По-видимому, именно с этой птицей связан глагол «проворонить». Я не знаю, правда, что здесь первично, глагол или же басня Крылова. Как бы то ни было, ворона в переводе басни на русский язык, конечно, более уместна, чем ворон.

Вернемся к басне. Ворон Тредиаковского:

 

Начал, сколько можно громче, кракать и кричать,

Чтоб похвал последню получить себе печать;

 Но тем самым из его носа растворенна

Выпал на землю тот сыр.

 

У Сумарокова (заметьте у него уже не ворон, а ворона, которая еще и думает, что ей сначала поесть? или попеть?):

 

Ворона горлышко разинула пошире,

Чтоб быти соловьем,

«А сыру, думает, и после я поем.

В сию минуту мне здесь дело не о пире!»

Разинула уста

И дождалась поста.

 

И какая легкость и естественность развязки у Крылова. Ворона, которая позадумалась (промедлила) на самом деле не в состоянии ни о чем думать:

 

Вещуньина с похвал вскружилась голова.

От радости в зобу дыханье сперло,...

 

Сравните также: разинула уста у Сумарокова и каркнула во все воронье горло у Крылова. Насколько искусственно одно и естественно другое. Не говоря уже о том, что уста — принадлежность исключительно человека. У зверей и птиц их не бывает.

У Сумарокова с позиций современного языка любопытно обратить внимание на слова нелестны и терпеть во фразе:

 

Нелестны похвалы приятно нам терпеть.

 

Обращусь теперь к оде Горация[11] «К Мельпомене», известной также как «Памятник».

 

 

– 134 –

 

Сначала перевод М.В.Ломоносова (1747):

 

Я знак бессмертия себе воздвигнул

Превыше пирамид и крепче меди,

Что бурный Аквилон сотреть не может,

Ни множество веков, ни едка древность.

Не вовсе я умру, но смерть оставит

Велику часть мою, как жизнь скончаю.

Я буду возрастать повсюду славой,

Пока великий Рим владеет светом.

Где быстрыми шумит струями Авфид,

Где Давнус царствовал в простом народе,

Отечество мое молчать не будет,

Что мне беззнатной род препятством не был,

Чтоб внесть в Италию стихи эольски

И перьвому звенеть Алцейской лирой.

Взгордися праведной заслугой, муза,

И увенчай главу дельфийским лавром.

 

Теперь перевод А.Х.Востокова (1781—1864):

 

К МЕЛЬПОМЕНЕ

 

Крепче меди себе создал я памятник;

Взял над царскими верх он пирамидами,

Дождь не смоет его, вихрем не сломится,

Цельный выдержит он годы бесчисленны,

Не почует следов быстрого времени.

Так; я весь не умру большая часть меня

Избежит похорон: между потомками

Буду славой расти, ввек обновлялся,

Зрят безмолвный пока ход к Капитолию

Дев Весталей, во след Первосвященнику.

Там, где Авфид крутит волны шумящие,

В весях скудных водой Давнус где царствовал

Будет слышно, что я рода беззнатного

Отрасль первый дерзнул в Римском диалекте

Эолийской сложить меры поэзию.

Сим гордиться позволь мне по достоинству,

Муза! сим увенчай лавром главу мою.

(1802)

 

 

– 135 –

 

Ломоносов и Востоков, очевидно, не примеривает «памятник» на себя, а переводят именно оду Горация. Другое дело два следующих текста. Это скорее не переводы, а переработки, подражания. Их авторы, Державин и Пушкин, используя Горация, явно говорят о себе, о своем месте в поэзии. При этом Пушкин в приводимом тексте явно соперничает с тем переложением, которое было сделано Державиным. Это видно в каждой строке. Тексты приводятся, поэтому параллельно.

 

Г.Р.Державин (1743-1816)

 

ПАМЯТНИК

 

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,

Металлов тверже он и выше пирамид;

Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,

И времени полет его не сокрушит.

Так! — весь я не умру, но часть моя большая,

От тлена убежав, по смерти станет жить,

И слава возрастет моя, не увядая,

Доколь славянов род вселенна будет чтить.

Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,

Где Волга, Дон, Нева, с Рифея[12] льет Урал;

Всяк будет помнить то в народах неисчетных,

Как из безвестности я тем известен стал,

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге

О добродетелях Фелицы[13] возгласить,

В сердечной простоте беседовать о боге

И истину царям с улыбкой говорить.

О муза! возгордись заслугой справедливой,

И презрит кто тебя, сама тех презирай;

Непринужденною рукой неторопливой

Чело твое зарей бессмертия венчай. (1795)

 

Пушкин А.С. (1799-1837)

Exegi мonumentum[14]

 

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа,

Вознесся выше он главою непокорной

Александрийского столпа.

 

 

– 136 –

 

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит —

И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,

И назовет меня всяк сущий в ней язык,

И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой

Тунгуз, и друг степей калмык.

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу

И милость к падшим призывал.

Веленью божию, о муза, будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца,

Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспоривай глупца.

(1836)

 

Обратите внимание на строки:

 

Так! весь я не умру, но часть моя большая,

От тлена убежав, по смерти станет жить у

 

Державина и

 

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит

 

у Пушкина.

Сопоставляя эти строки и хотя бы два последних четверостишия, как мне кажется, невозможно не признать, что поэт, которого «старик Державин» заметил еще в его юношеском возрасте, в поэтическом таланте учителя все же превзошел.

И в заключение для полноты впечатлений вариант «Памятника», принадлежащий В.Брюсову. Это даже не переложение оды Горация, а скорее произведение нашего современника на заданную тему, предложенную две тысячи лет назад.

 

 

– 137 –

 

ПАМЯТНИК

Sume superbiam...

Horatius[15]

 

В сады Украйны, в шум и яркий сон столицы,

К преддверьям Индии, на берег Иртыша,

Повсюду долетят горящие страницы,

В которых спит моя душа.

За многих думал я, за всех знал муки страсти,

Но станет ясно всем, что эта песнь — о них,

И, у далеких грез в неодолимой власти,

Прославят каждый стих.

И в новых звуках зов проникнет за пределы

Печальной родины, и немец, и француз

Покорно повторят мой стих осиротелый,

Подарок благосклонных Муз.

Что слава наших дней? — случайная забава!

Что клевета друзей ? — презрение хулам!

Венчай мое чело, иных столетий Слава,

Вводя меня в всемирный храм.

Мой памятник стоит, из строф созвучных сложен.

Кричите, буйствуйте, его вам не свалить!

Распад певучих слов в грядущем не возможен

Я есмь и вечно должен быть.

И станов всех бойцы, и люди разных вкусов,

В каморке бедняка, и во дворце царя,

Ликуя, назовут меня — Валерий Брюсов,

О друге с дружбой говоря.

 

Июль 1912

 

По несколько переводов на русский язык имеет практически каждое стихотворение Шарля Бодлера (1821—67). Этот французский поэт был участником Революции 1848 г., сражался на баррикадах. Является предшественником французского символизма. Главная его книга — сборник стихов «Цветы зла» (1857). В третье посмертное издание этого сборника (1868, русский перевод 1895) издатели по ком-мерческо-правовым соображениям включили не только те стихи, которые планировал сам автор, но практически все стихи Бодлера. Кроме тех, которые были запрещены к печати по приговору суда. Этот приговор был отменен только в 1949 году.

 

 

– 138 –

 

Я, продолжая тему «поэта», остановлюсь на программном стихотворении Бодлера «Альбатрос» (1859). Начну с перевода П.Ф.Якубовича (1860—1911), поэта, народовольца, который, по-видимому, первым в России стал переводить Бодлера[16], и многие переводы которого составители сборников Бодлера до сих пор считают лучшими.

 

Альбатрос

 

Когда в морском пути тоска грызет матросов,

Они, досужий час желая скоротать,

Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов,

Которые суда так любят провожать.

И вот, когда царя любимого лазури

На палубе кладут, он снежных два крыла,

Умевших так парить навстречу бури,

Застенчиво влачит, как два больших весла.

Быстрейший из гонцов, как грузно он ступает!

Краса воздушных стран, как стал он вдруг смешон!

Дразня, тот в клюв ему табачный дым пускает,

Тот веселит толпу, хромая, как и он.

Поэт, вот образ твой! Ты также без усилья

Летаешь в облаках средь молний и громов,

Но исполинские тебе мешают крылья

Внизу ходить, в толпе, средь шиканья глупцов.

 

Приведу без комментариев три других перевода последнего четверостишия, ради которого, собственно, и написано все стихотворение. У Д.Мережковского (1866—1941) это выглядит так:

 

Поэт, как альбатрос, отважно, без усилья

Пока он — в небесах, витает в бурной мгле,

Но исполинские, невидимые крылья

В толпе ему ходить мешают по земле.

 

Известный российский переводчик В.В.Левик (род. 1907) последние строки «Альбатроса» передает таким образом:

 

Так, Поэт, ты паришь под грозой, в урагане,

Недоступный для стрел, непокорный судьбе,

 Но ходить по земле среди свиста и брани

Исполинские крылья мешают тебе.

 

 

– 139 –

 

И перевод В.Набокова (1898-1977):

 

Поэт похож на них, царей небес волнистых:

им стрелы не страшны и буря им мила.

В изгнанье — на земле, — средь хохота и свиста

мешают им ходить огромные крыла.

 

Наверное, не случайно именно в этом переводе, сделанным русским писателем, вынужденно жившим за рубежом, встречается слово изгнанье.

Возьмем что-нибудь менее серьезное. Существуют многочисленные переводы четверостиший (рубай) Омара Хайяма(1048—1131). Вот одно из них в двух переводах:

 

Вино запрещено, но есть четыре «но»:

Смотря кто, с кем, когда и в меру ль пьет вино.

При соблюдении сих четырех условий

Всем здравомыслящим вино разрешено.

(Перевод Л.Пеньковского)

 

Запрет вина закон, считающийся с тем,

Кем пьется, и когда, и много ли, и с кем.

Когда соблюдены все эти оговорки,

Пить — признак мудрости, а не порок совсем.

(Перевод О.Румера)

 

Вспоминается кем-то, не помню кем, написанный парафраз:

Пить можно всем.

Знать надо только,

Где, с кем,

Когда и сколько.

 

Снова возвращаюсь к Шекспиру.

«Ромео и Джульета». Сравним «советы от любви», которые дает Ромео его друг Бенволио. Сначала вариант, предложенный Щепкиной-Куп ерник:

 

Коль чувствуешь ты головокружение,

Кружись в другую сторону - поможет!

Один огонь другого выжжет жженье.

Любую боль прогнать другая может.

Пусть новую заразу встретит взгляд —

Вмиг пропадет болезни старой яд.

 

 

– 140 –

 

Теперь вариант Пастернака:

 

Молчи, мой друг.

 Огонь огнем встречают,

Беду бедой и хворью лечат хворь,

И ты с бедою точно так же спорь.

Схватить старайся новую заразу,

И прежняя не вспомнится ни разу.

 

Известный монолог Гамлета То be or not to be достаточно длинен, чтобы приводить здесь полностью несколько вариантов его переводов. Я ограничусь полным переводом Б.Пастернака, а затем укажу на некоторые другие варианты переводов отдельных фрагментов монолога.

 

Быть иль не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль

Смиряться под ударами судьбы,

Иль надо оказать сопротивленье

И в смертельной схватке с целым морем бед

Покончить с ними ? Умереть. Забыться

И знать, что этим обрываешь цепь

Сердечных мук и тысячи лишений,

Присущих телу. Это ли не цель

Желанная ? Скончаться. Сном забыться.

Уснуть... и видеть сны?Вот и ответ.

Какие сны в том смертном сне приснятся,

Когда покров земного чувства снят ?

Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет

Несчастьям нашим жизнь на столько лет.

А то кто снес бы униженья века,

Неправду угнетателя, вельмож

Заносчивость, отринутое чувство,

Нескорый суд и более всего

Насмешки недостойных над достойным,

Когда так просто сводит все концы

Удар кинжала!Кто бы согласился,

Кряхтя, под ношей жизненной плестись,

Когда бы неизвестность после смерти,

Боязнь страны, откуда ни один

Не возвращался, не склоняла воли

Мириться лучше со знакомым злом,

Чем бегством к незнакомому стремиться!

Так всех нас в трусов превращает мысль

И вянет, как цветок, решимость наша

 

 

– 141 –

 

В бесплодье умственного тупика.

Так погибают замыслы с размахом,

Вначале обещавшие успех,

От долгих обязательств. Но довольно!

 

Известный логик и философ Г.Рейхенбах как-то заметил, что «Быть или не быть» — это не вопрос, а тавтология. Он имел в виду, очевидно, тот факт, что одна из двух альтернатив: (1) быть или (2) не быть — всегда имеет место.

Замечание, может быть, и остроумное, но не верное. Дело не в том, что одна из альтернатив всегда верна, а в том, какую из них выбрать. Вопрос именно в этом. О том, что это так, говорит все содержание монолога. Гамлет обсуждает обе альтернативы. Причем первая сама состоит из двух альтернатив: (1) смириться или (2) оказать сопротивленье. Как эти альтернативы изложены у Пастернака, мы уже видели. У Лозинского это выглядит так:

 

Что благородней духом — покоряться

Пращам и стрелам яростной судьбы

Иль, ополчась на море смут, сразить их

Противоборством?

 

Вторая альтернатива: не быть — в силу ее неясности — безальтернативна. Точнее, не дает возможности таковые сформулировать. Но именно ее анализу, точнее, причинам, по которой от всего избавляющую смерть, нельзя принять, посвящается в основном монолог Гамлета.

Никто не стал бы потеть под нудной жизнью, говорит герой у Лозинского, вместо того, чтобы дать себе расчет простым кинжалом,

 

Когда бы страх чего-то после смерти

Безвестный край, откуда нет возврата

Земным скитальцам, волю не смущал,

Внушая нам терпеть невзгоды наши

И не спешить к другим от нас сокрытым?

 

Так, — завершает монолог Гамлет в переводе В.Набокова, —

 

всех трусами нас делает сознанье,

на яркий свет решимости природной

ложится бледность немощная мысли,

и важные глубокие затеи

меняют направленье и теряют

названья действий. Но теперь молчанье.

 

 

– 142 –

 

Согласитесь, это могло бы стать хорошим концом для статьи. Во всяком случае именно так я хотел первоначально поступить. Однако приведу в заключение еще два перевода. Мне показалось очень актуальным мнение одного из героев шекспировского «Макбета» о своей стране. В переводе Ю.Корнеева страна характеризуется так:

 

Увы,

Она сама себя узнать страшится,

Не матерью для нас — могилой став.

Там тот, в ком разум жив, не улыбнется;

Там горьких воплей, в воздухе звенящих,

Не замечают; там обычным делом

Стал взрыв отчаяния; там не спросят,

Услышав похоронный звон: «По ком ?»

Там люди, не болея, увядают

Быстрее, чем цветы на шляпах.

 

Б.Пастернак переводит это же место следующим образом:

 

Страна неузнаваема. Она

Не мать нам, но могила наша.

Улыбку встретишь только у блаженных.

К слезам привыкли, их не замечают.

К мельканью частых ужасов и бурь

Относятся, как к рядовым явленьям.

Весь день звонят по ком-то, но никто

Не любопытствуют, кого хоронят.

Здоровяки хиреют на глазах

Скорей, чем вянут их цветы на шляпах,

И умирают, даже не болев.

 

Выдающийся английский поэт Джон Донн (1572—1631) писал: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши. Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе».

В приведенных переводах содержится некоторая антитеза, осуждающая невопрошающих и предполагающая, что не задавать вопроса, по ком звонит колокол, можно и не по столь глубоким и оправданным философским основаниям, о которых говорит английский поэт, но из простого безразличия ко всем другим человеческим особям.

 

 

– 143 –

 

Я пишу последний абзац этой статьи в конце 2002 года, когда страна только что пережила трагедию зрителей «Норд-Оста», ставших заложниками группы террористов. Около 130 заложников погибло. Мой друг, офицер, много лет проработавший в госбезопасности, говорит, что не надо осуждать тех, кто старается не брать происшедшее близко к сердцу, ибо это отнюдь не безразличие, а естественное средство самозащиты в мире, который ты не способен изменить.

 

Примечания

 



[1] Лонгфелло (Longfellow) Генри Водсворт (1807—82), американский писатель. Поэт-романтик. Автор эпических поэм, баллад, романов. Публицист. Переводчик. Обращался к героическому прошлому США, средневековым легендам, христианской тематике, обличал рабство и религиозную нетерпимость. «Песнь о Гайавате» (1855) написана по мотивам индейских сказаний. Перевел на английский язык «Божественную комедию» Данте (1867).

 

[2] Флоренский Павел Александрович (1882—1937) — российский философ и богослов, математик и естествоиспытатель, автор выдающихся трудов по искусствоведению, языковедению, математике, экспериментальной и теоретической физике, ученый-энциклопедист, ставивший задачу найти пути «к будущему цельному мировоззрению». Участник знаменитого проекта ГОЭРЛО электрификации России. Профессор ВХУТЕМАСа. Поэт, автор книги стихов. В 1933 г. был арестован. Находясь в ведомствах ГУЛАГа, продолжал заниматься научной деятельностью. Расстрелян в декабре 1937 г. Посмертно реабилитирован.

 

[3] Флоренский П.А. Мнимости в геометрии. М., 1991. С. 8.

 

[4] Ростан Эдмон (1868-1918) , французский поэт и драматург. В героической комедии «Сирано де Бержерак» создал романтизированный образ известного французского поэта 17 в., именем которого и названа пьеса.

 

[5] Мериме (Merimee) Проспер (1803-70), французский писатель. Мастер новеллы: «Матео Фальконе», «Таманго», «Коломба», «Кармен» и др. Сборник пьес на испанские темы «Театр Клары Гасуль» (1825). Обращался к историческому прошлому в драматической хронике «Жакерия» (1828) и романе «Хроника царствования Карла IX» (1829). Писал труды по русской истории. Переводил Пушкина, Гоголя, Тургенева, которым посвятил цикл статей.

 

[6] Компьютер обращает мое внимание на то, что словосочетание «прост с другими», употребленное и Лозинским, и Пастернаком, является неблагозвучным, так как в нем на стыке слов идет пять согласных подряд.

 

[7] Лафонтен, Жан де (1621—1695), французский писатель. В «Сказках и рассказах в стихах» (т. 1-5, 1665-85), комедиях и знаменитых «Баснях» (т. 1-12, 1668-94) выступает как мыслитель и сатирик, опирающийся на народную мудрость и фольклор.

 

[8] Крылов Иван Андреевич (1769—1844), русский писатель, баснописец, академик Петербургской АН (1841). Писал трагедии и комедии, оперные либретто. В 1809-43 создал более 200 басен, обличающих общественные и человеческие пороки и отличающихся сатирической остротой, ярким и метким языком. Н. В. Гоголь назвал басни Крылова «книгой мудрости самого народа». Небезынтересно, что имевшиеся попытки перевести оригинальные басни Крылова на французский успеха не имели.

 

[9] Приводимые ниже переводы басни Лафонтена и далее переводы и переложения оды Горация «К Мельпомене» (кроме текста В.Брюсова) взяты из книги: Мысль, выраженная рифмами. Поэтическая антология. Л., 1987.

 

[10] Эзоп — древнегреческий баснописец (6 в. до н.э.). Считается создателем жанра басни. Легенды рисуют Эзопа юродивым, народным мудрецом в обличье хромого раба. Ему приписывают сюжеты почти всех известных в античности басен («Эзоповы басни»), обрабатывавшихся многими последующими баснописцами — от Федра (ок. 15 до н.э.-ок. 70 н.э.) до Ж.Лафонтена и И.А.Крылова.

 

[11] Гораций [полное имя — Квинт Гораций Флакк] (65-8 до н.э.), римский поэт. Сын вольноотпущенника. Его сатиры (беседы), лирические оды, послания содержат философские рассуждения и наставления житейского и философского характера в духе эпикуреизма и стоицизма. Автор слов «золотая середина». Обогатил римскую поэзию размерами греческой (эолийской) лирики. Его трактат «Наука поэзии» стал теоретической основой классицизма.

 

[12] Рифей (от лат. Riphaei montes — Рифейские горы; так античные географы называли Уральские горы).

 

[13] Фелица (Фелицитас) (лат. счастье), в римской мифологии богиня успеха и счастья.

 

[14] Словами: Exegi monumentum aere perennius — начинается ода Горация.

 

[15] Преисполнись гордости... — Гораций.

 

[16] Бодлер Ш. Цветы зла. (По авторскому проекту третьего издания). М., 1970.