И.А.Бескова Дзен-буддийские коаны — это парадокс или видимость парадокса? Родной язык вынуждает делать выводы: если видим, значит знаем. Видимость есть нечто противоположное видимому, но и в этом случае предполагается, что мы видим (знаем), что нечто является видимостью. Однако можно задать кардинальный вопрос: почему мы уверены, что родной язык с его логикой в состоянии помочь нам понять другой опыт, непохожий на привычный опыт контакта с внешним миром? Автор называет это Другое альтернативой реальностью, а осмысление ее — альтернативным дискурсом. Интуиции исследователя, воспитанного в западноевропейской традиции, выходят за ее пределы навстречу непостижимо манящему Логосу Востока.
Альтернативный дискурс
Альтернативным я назову любой дискурс, любое рассуждение, которое осуществляется в соответствии с правилами, отличающимися от тех, что действуют в рамках традиционной формальной логики. Здесь, конечно, возникает вопрос, зачем нужно прибегать к таким формам рассуждений, которые идут вразрез с классической логикой, не рассматриваются ею как допустимые (правильные, оправданные), иными словами, как такие, которые не гарантируют, что при условии истинности посылок, следуя определенным правилам, мы получим истинные заключения вне зависимости от того, какое конкретное содержание выражено в этих логических формах? Можем ли мы, обращаясь к альтернативному дискурсу, ожидать, что в
случае истинности посылок, имеющих определенную логическую форму, мы получим истинное заключение соответствующей логической формы? Прежде чем рассматривать эти вопросы, я хотела бы остановиться на одном важном и интересном моменте: откуда берется альтернативный дискурс? Как и почему он возникает? Что это: просто неправильные с логической точки зрения, или даже более того, безграмотные рассуждения (иными словами, в них что-то не так с логической формой)? Или, может быть, это рассуждения, включающие ошибки по содержанию, т.е. такие, в которых, допустим, используются ложные посылки (причем не как в уловках, специально подгоняемых под правильные формы с тем, чтобы «протащить» неверный или не следующий из посылок вывод)? Почему альтернативный дискурс вообще рождается? Если все так хорошо и понятно с обычными логическими рассуждениями, и альтернативный дискурс — не просто уловка, то зачем он нужен? Какие задачи решает, если люди считают необходимым прибегать к нему? Здесь, на мой взгляд, ситуация аналогична той, которая имеет место с переживанием отдельными людьми в определенных ситуациях необычных психофизических состояний. Например, некоторые способны отчетливо ощущать течение энергии (той, что в разных традициях именуется ци, прана, мана и др.). Так, мастер дзэн, упоминаемый Т.Яяма, так явственно ощущал электромагнитные возмущения, что не мог ездить на поезде[1]. Или же такой пример: известная исследовательница сновидений, владеющая техникой осознаваемых сновидений, П.Гарфилд, говорит о том, что способна в малейших нюансах ощущать особенности функционирующей в ней в данный конкретный момент энергии: «С тех пор как психические центры у меня открылись, по крайней мере частично, любое мое переживание несет в себе качество новизны. Мое тело реагирует на каждое ощущение как точнейший измерительный прибор. Поток внутри меня откликается на каждую музыкальную ноту, каждый аромат, каждый вкусовой оттенок пищи»[2]. Так в чем же дело? Почему некоторые люди имеют переживания, большинству других не известные и никогда в их жизни не встречавшиеся? Является ли причиной этого особая чувствительность отдельных людей к альтернативным (для обычного человека) переживаниям (состояниям, ресурсам)? Вероятно, и этот момент присутствует в некоторых случаях: например, там, где речь идет об особенностях восприятия сензитивов. Но в целом же дело здесь в том, что особые состояния (переживания,
опыты) появляются тогда, когда человек соприкасается со сферами жизнедеятельности, не включенными в обычный репертуар жизненных ситуаций обычного представителя технократической культуры. Так, в приводившихся выше примерах речь шла об особенностях восприятия мастера тайцзи и специалиста в области продвинутых сновидческих техник. И тот, и другая упорным многолетним трудом и целенаправленными тренировками сумели развить в себе определенные задатки (навыки) — каждый в своей области: в частности, более высокую чувствительность к неявным (тонким) воздействиям. Уже когда я приводила в качестве примера ситуации, в которых проявляются альтернативные возможности человека, стало понятно, что они не относятся к числу стандартных, широко распространенных в нашем сообществе, повседневных и обыденных. Скорее, можно сказать, что для большинства людей они непривычны (экзотичны) и не являются частью их личной реальности. И это совершенно определенно указывает на следующее обстоятельство: необычные, нетрадиционные формы восприятия появляются у обычных людей тогда, когда они взаимодействуют с нестандартными ситуациями, используют необычные практики. В этой связи вспоминается известное суфийское положение: «Новые органы восприятия пробуждаются тогда, когда в них есть необходимость. Поэтому, о человек, увеличь свою необходимость, чтобы увеличилась твоя восприимчивость»[3]. То же самое, на мой взгляд, имеет место и в том случае, когда мы говорим о противоречивом (или об альтернативном — в более широком смысле) дискурсе: переход в рамки иной логики аргументации используется в том случае, когда предметом аргументации оказывается ситуация, находящаяся за пределами обычного репертуара переживаний и впечатлений среднестатистического представителя современной технократической культуры. Обратимся теперь непосредственно к противоречивому дискурсу. Что он собой представляет? В буквальном смысле — это противоречивое рассуждение. Допустим ли он? Если речь идет о проговаривании стандартной жизненной ситуации, с использованием средств (аргументов), обнаруживающих одновременное присутствие утверждений вида Р и не-Р, то такая аргументация не может быть признана законной. Но если предметом рассуждения оказывается ситуация, характерным признаком которой является действие в ней закономерностей, не реализующихся в повседневной реальности, то в таком случае противоречивый дискурс или рассуждение, в котором содержится утверждение, имеющее форму Р и не-Р, может оказаться единственно доступным средством ее символической репрезентации.
Как видим, здесь используются понятия альтернативной (конечной, глубинной) и повседневной (объективной, обыденной) реальности. Однако чем эти типы реальности друг от друга отличаются применительно к проблеме допустимости использования противоречивого дискурса? Представление об их отличии, в частности, выражается в том, что постулируется недвойственность первой (на это однозначно указывают и люди, имевшие личный опыт непосредственного взаимодействия с ней, и самые разные духовные традиции) ; вторая же рассматривается как подчиняющаяся действию закона не противоречивости: относительно одного и того же объекта неправомерным считается утверждение о присущности и не присущности ему свойства Р (или в другом варианте: о присущности одному и тому же предмету в одном и том же отношении свойства Р и не-Р). Иными словами, глубинная реальность характеризуется как такая, в которой не существует противоположных качеств, характеристик, свойств объектов. Для мираже объективной реальности характеристическим (базовым, фундаментальным), напротив, является видение, выделяющее у предметов качества и их противоположности. Т.е. в нашем восприятии обыденный мир таков, что предметам потенциально могут приписываться противоположные характеристики: снег, в принципе, может быть белым и небелым, человек может быть добрым и злым, ситуация может быть хорошей и плохой. Что означают эти характеристики? Если мы рассмотрим континуум возможностей по некоторому параметру, то вышеперечисленные качества будут выражаться или как Р и его дополнение до универсума (Р и все остальные точки за исключением ее самой), или как противоположные (крайние) точки на шкале градуирования: Р и его противоположность Q, являющаяся крайней точкой другого конца континуума возможностей. Наша обычная повседневная жизнь организована таким образом, что в ней возможна реализация или Р, или не-Р, но не того и другого вместе. Это фундаментальная характеристика повседневной реальности. Наша адаптация в так видимом мире регулируется признанием, что в единицу времени объект может обладать лишь одним качеством с линейки возможностей. Но если таково наше мировосприятие, то таков и язык, используемый для описания так видимой реальности. Иными словами, в естественном языке имеются средства для выражения присущности объекту качества, дополняющего изначальное до универсума, и присущности ему качества, находящегося на другом конце шкалы возможностей: снег может быть бел, а
может быть не-бел. Снег может быть черен (а еще он потенциально может быть серым, желтым, коричневым, розовым, голубым и др.) И все это будет представимо как не-бел. Законы видения нами природы объективной реальности и наших адаптации к так видимой реальности также получают свое представление в системе описания мира: допустимым признается утверждение о присущности объекту лишь одного из качеств с линейки возможностей. Не допустимым же считается утверждение, где констатируется наличие у объекта качества и его дополнения до универсума или же качества и его противоположности с другого края континуума возможностей. В каком смысле такие утверждения недопустимы? Считается, что в нормальных условиях так не бывает, так не должно и не может быть. Если мы будем пытаться так репрезентировать мир, то не сможем ни о чем договориться (если доказуемо Р и не-Р, то доказуемо все, что угодно). Вот в каком смысле противоречивое рассуждение, как средство репрезентации повседневной реальности (т.е. такой, которая допускает стандартную репрезентацию средствами языка и логики), неправомерно: если мы позволим себе такого типа описания мира и такого типа аргументацию относительно ситуаций этого мира, наш мир превратится в хаос, и наше мышление утратит стабильность и предсказуемость (упорядоченность). Доказуемым окажется все что угодно. Но что происходит в том случае, если сферой рассмотрения оказывается такая реальность или такая ситуация, которая по определенным параметрам выходит за пределы обыденной, адекватно выразимой (представимой) средствами традиционной формальной логики? Положение кардинально меняется. И вот почему. Альтернативные ситуации, как я уже отметила, характеризуются тем, что в них не действует принцип Р или не-Р. Просто потому, что там нет Р и не-Р — эта реальность недвойственна. Идея двойственности, пред ставимая (выразимая) в разбиении континуума возможностей на Р и не-Р или Р и Q (где Q — другой конец спектра возможностей), в альтернативной реальности не проходит. В связи с тем, что характеристика двойственности—недвойственности реальности, к которой апеллирует аргументация, оказывается значимой для понимания сферы приложимости противоречивого дискурса, посмотрим, какова логика возникновения этой идеи в пространстве человеческого мировосприятия.
На мой взгляд, эта идея рождается из некоего эпизода филогенетической истории (представленного в Библии как грехопадение), когда человек сделал своей составной частью противоположности, вкусив от древа познания добра и зла (буквально вобрав противоположности, сделав их частью своего внутреннего мира). Но, совершив такой выбор, он оказался диссоциирован: единая изначальная энергия, несущая в себе в слитом виде, в сплавленной форме инь и ян, распалась на материю и сознание, дав нашему миру, нашей человеческой реальности нематериальное сознание и не сознающую материю. Именно такой и стала природа человека после грехопадения: единая целостная изначальная энергия распалась в нем как целом на Р и Q — две половины континуума энергий (по отношению к энергии)[4]. Но раз изменилась его природа, изменились его излучения, являющиеся всего лишь другой формой выражения его природы. Адресация такого измененного излучения в мир порождает отклик из мира тех его компонентов, которые созвучны так звучащим энергиям. Т.е. из всего мира резонансными диссоциированному человеку окажутся только крайние точки континуума или дополнительные области континуума. В любом случае, это разбиение, где нет общих точек, общих элементов. Оно может быть делением на два, а может быть делением на множество, где в расчет приняты лишь крайние точки шкалы градуирования. Так и оказывается, что обычный мир диссоциированным человеком видится как поделенный на противоположности: Р и не-Р или Р и Q (где Q другой конец шкалы). Но это означает, что все в мире человека — язык, мышление, восприятие, эмоции — оказалось адаптировано именно к так видимому миру. Иными словами, наш язык таков, что в нем существуют выражения для репрезентации противоположных и/или взаимоисключающих свойств; наше сознание таково, что в нем существуют категории для репрезентации (размещения) противоположных/взаимоисключающих свойств; наше мышление таково, что в нем существуют приемы и действуют правила оперирования такими категориями. И вот эти-то приемы и составляют сферу логических принципов, регулирующих движения мысли в мире (в сфере), где есть противоположности и взаимоисключительности. Если мы нарушаем эти законы, мир погружается в хаос, шаги в нем становятся нерегулируемыми и возможным оказывается все что угодно. Вот откуда запрет в стандартно видимом мире стандартно проживаемой реальности на противоречивые рассуждения.
Возможны ли другие ситуации? Возможны ли ситуации, когда противоречивое рассуждение может быть признано адекватным, — более того, единственно верным? Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, попробуем подробнее проанализировать природу качества недвойственности . Наш ум не может помыслить недвойственности, поскольку человек в нынешнем своем состоянии диссоциирован. Иными словами его природа такова, что все, видимое им, с необходимостью несет на себе печать разделения на противоположности. Однако если изменится его природа, то изменится мир, допускающий его восприятие этим типом ума, умом такого типа. То, что мы видим в мире, и то, каков он на самом деле, — не обязательно одно и то же. В нем мы видим то, что способны увидеть, что отвечает нашей собственной природе, созвучно, соразмерно ей. Можно сказать, что мы видим в окружающем то, что наш ум делает видимым для нас. Противоречивая, диссоциированная внутренняя природа обусловит восприятие мира как противоречивого и диссоциированного. Для того же, чтобы мир предстал целостным, слитым, недвойственным, необходима соответствующая природа ума, соразмерная, созвучная именно этим характеристикам. Итак, качества, характеристики, фундаментальные свойства нашего ума определяют то, каким нам будет видеться окружающий нас мир: летучие мыши увидят в нем свое, пчелы — свое, человек — свое. Но это не значит, что мир исключительно таков, каким видят его пчелы, что он исключительно таков, каким видят его мыши, что он исключительно таков, каким видят его люди. Он и таков, и таков, и таков, раз допускает такое прочтение (видение). Мир летучей мыши не есть мир человека или мир пчелы, тем не менее, мир может быть и миром человека, и миром мыши, и миром пчелы. Одновременно и в одном и том же отношении. Это значит, что мир недвойствен, т.е. в нем самом по себе нет качества «мир мыши», «мир человека», «мир пчелы», но он допускает описание как «мир мыши», «мир человека», «мир пчелы» без того, чтобы все наше мышление стало хаотичным и дезорганизованным. В данном случае я взяла ситуацию, которая довольно близка к повседневному опыту человека, хотя и не является его частью: мы не можем видеть, как пчела, или воспринимать в ультразвуковом диапазоне, как летучая мышь. Но сегодняшнее состояние науки позволяет нам не только допускать, но и с очень высокой долей вероятности принять, что это возможно, или даже что это так и есть. Т.е. пережить в своем опыте, как часть своей повседневности такое положение
вещей мы не можем, но допустить, что оно на самом деле таково, нам совсем не трудно. Однако это только благодаря тому, что соответствующие данные в настоящее время получены наукой, а авторитет науки в нашем сообществе непререкаем. Именно поэтому, не имея соответствующего собственного переживания, т.е. не пережив данную ситуацию в личном опыте, нам легко ее допустить. Если же рассуждение содержит высказывания, относительно которых наука не дает санкцию на принятие, а сферы реальности, которые представлены в этих рассуждениях, не относятся к числу повседневных, данных в обыденном опыте обычному человеку, в этом случае ситуация с принятием противоречивого дискурса существенно осложняется. Чтобы наглядно пояснить, что имеется в виду, приведу примеры. Для начала обратимся к коанам. Коан — форма провоцирующего задания, призванного помочь человеку преодолеть ограниченность обусловленного, двойственного ума и пережить непосредственное взаимодействие с глубинной реальностью, допустим, в результате решения такого вопроса: «Когда вы встречаете на дороге мастера дзэн, вы не можете заговорить с ним и не можете взглянуть на него молча. Что же вы сделаете?» Другой известный пример: «На что похож хлопок одной рукой?» Для обсуждения проблемы коанов больше подходит понятие альтернативного, чем противоречивого дискурса: просто потому, что далеко не всегда коаны предполагают вербальное оформление ситуации. Если же оно все же используется, то внешне коан предстает как парадоксальное высказывание. Например: «Если у вас есть палка, я дам ее вам; если у вас нет палки, я заберу ее у вас»[5]. Довольно часто в коанах фигурирует действие (или его отсутствие) как ответ на заданный вопрос. Например, в такой истории. Однажды Хякудзе решил подобрать настоятеля для нового храма. Он сказал, что им может стать только очень одаренный ученик. Чтобы испытать своих последователей, мастер взял кувшин для воды, поставил его на пол и спросил: «Не называя это кувшином, скажите, что это такое». «Это нельзя назвать пнем», — сказал главный монах. Хякудзе спросил у Исана, что он думает по этому поводу. Исан пнул кувшин ногой. «Главный монах проиграл!» — воскликнул учитель, смеясь»[6]. Характерно, что китайские мастера настойчиво обращают внимание учеников, что коан — не парадокс, хотя внешне весьма его напоминает. Вот, в частности, как характеризует его Неген в своем комментарии к традиционному тексту «Железная флейта»: «Коан — странная вещь. По мере работы над ним он приводит вас в мир опыта.
И чем больше этот опыт, тем ярче перед вами предстает блеск природы Будды. Тогда, получив коан, вы будете отвечать на него так же естественно, как на свое собственное имя»[7]. Итак, коан — это адекватная репрезентация альтернативной (конечной, изначальной) реальности, в отличие от парадокса, являющегося, своего рода уловкой двойственного ума. Опираясь на проведенный выше анализ, можно сказать: коан потому предстает в виде взаимоисключающих или противоречивых суждений (или приводим к ним), что реальность, которая стоит за этими суждениями, средствами естественного языка адекватно репрезентирована быть не может. Хотя бы потому, что базовые характеристики ее и языка, адаптированного к объективной реальности и развивавшегося в приспособлении человека именно к объективной реальности, фундаментально различны: недвойственность и двойственность. По отношению к альтернативной реальности можно сказать, что характеристики Р и не-Р, Р и Q вообще не определены на универсуме. По отношению же к обыденной, — совсем напротив: любой универсум представим в соответствии с принципом существования Р и не-Р, Р и Q, относительно которых признается, что они не встречаются в одной и той же его точке одновременно. И хотя в альтернативной реальности Р и не-Р и Р и Q (являющегося противоположностью Р) нет, но нам-то нужно как-то их описать, если уж непосредственно пережить нет возможности. Тем же, кто пережил, хочется сказать тем, кто не пережил, чтобы те почувствовали хотя бы направление, в каком следует двигаться, чтобы достичь соответствующего переживания в собственном опыте. Как же это сделать? Как, имея средства Р, не-Р и Q, описать мир, где Р, не-Р и Q, являющегося противоположностью Р, нет? Вариант: сказать, что Р, не-Р, Q встречаются в одной точке. И в некотором смысле так оно и будет, ведь не диссоциированная энергия, лишенная качества двойственности , несет в себе в слитом виде зачатки инь и ян: нет инь без ян и ян без инь. Всегда представлены оба, хотя и в разных пропорциях. Таким образом, хотя альтернативная (глубинная, подлинная) реальность — в соответствии со свидетельствами тех, кто имел личный опыт ее непосредственного переживания, а также согласно абсолютно всем духовным традициям — недвойственна, ближайшим возможным средством ее репрезентации в естественном языке будет именно использование рассуждений, которые внешне выглядят как противоречивые, как нарушающие законы традиционной формальной логики. Такая противоречивость оказывается отличающейся от обычной, хотя отличие это не так просто уловить и еще труднее выразить.
Чтобы попытаться каким-то образом описать его, предлагаю ввести разграничение горизонтальных и вертикальных противоречий. Горизонтальные противоречия имеют место в отношении описания явлений в той форме, как они видятся из одного пласта реальности. Вертикальные, как нетрудно предположить по названию, — каким-то образом затрагивают разные уровни. Что я имею в виду? На мой взгляд, ключевым для определения природы пограничных сфер человеческого опыта, для которых как раз и оказываются адекватными внешне противоречивые рассуждения, является наличие двух сфер, располагающихся по разные стороны границы освоенности. Соответственно, на границу можно посмотреть из одной области, а можно из другой. Оба эти суждения будут о границе, в них будет представлена она же: но в одном случае — так, как она видится изнутри отграниченной области повседневной реальности, в другом — извне. Иными словами, в такого рода суждениях репрезентирован один и тот же объект и даже в одном и том же отношении, но с разных позиций наблюдателя. В результате конъюнкция суждений, которая внешне выглядит противоречивой, состоящей из таких компонентов, которые вместе не могут быть истинны без того, чтобы не нарушился весь склад мышления человека, оказывается верно описывающей положение вещей в пограничных сферах человеческого опыта. И получается, что коан — это и в самом деле не просто хитрый ход, призванный спутать карты традиционного мышления и лишить его почвы, что обычно и говорится в отношении значения и роли коанов в мышлении человека (не освободив занятое место, не наполнишь его новым содержанием), а вполне адекватное и наиболее близкое к действительному описание положения вещей в альтернативной сфере опыта. Особенно плодотворной с точки зрения понимания природы противоречивости в приложении к проблеме альтернативного дискурса (в частности, дискурса самопознания) мне видится метафора монады, родившаяся в китайской культуре, но сейчас широко известная и в других традициях. Идея китайской монады может быть интерпретирована так: инь и ян представлены в происходящем всегда. Но тогда, когда одна из противоположностей достигает своего максимума, ее дополнение рождается в ней; не вне ее, как до этого момента было, а именно в ней самой, внутри нее. Это, как представляется, и есть тот механизм, который позволяет, отталкиваясь от противоречивости и диссоциированности, обрести целостность. Стать целостным человек может, ассимилировав свои проекции: то, что он в себе отвергает, не признает своим, считает не-собой. Тогда, если следовать идее монады, получим
следующую картинку. Человек живет с определенной (той или иной) самоидентификацией, иначе говоря, с тем, что считает верно описывающим его, присущим ему, свойственным ему. Сам факт наличия такой самоидентификации предполагает (означает), что есть нечто, противоположное принимаемому, то, что человек склонен будет отвергнуть, если предложить ему ответить, таков ли он, присуще ли ему это качество, соответствует ли оно его природе. Если анализируемое качество, допустим, милосердие и человек считает, что оно ему присуще, т.е. идентифицируется с ним, то на вопрос, можно ли его (человека) считать жестоким, он, скорее всего, ответит: «Конечно же нет». И чем выше степень его самоидентификации с принимаемым, признаваемым, одобряемым, положительно оцениваемым качеством, тем сильнее и непримиримее будет отвергаться противоположное ему, как потенциальное описание его собственных характеристик: такова природа двойственности. Чем увереннее человек в том, что он добр, умен, справедлив, тем с большим негодованием он отвергнет возможность (правомерность) приложения к нему противоположных характеристик: зол, глуп, несправедлив. Как это расценить? В чем здесь правда? По логике вещей, отвергая присущность ему противоположных характеристик, человек прав: если мы имеем основания для принятия в отношении себя качества Р, то, тем самым, уже чисто логически, допущение наличия у нас же и в этом же отношении качества не-Р просто непоследовательно и противоречиво (неправомочно). Однако если анализировать приемы эффективной психотерапии, то оказывается, что возможность гармонизации, уравновешивания личности связана с расширением самоидентификации за счет принятия в конечном счете относительно себя и противоположного признаваемому качества. Иными словами, субъект признает относительно себя качество Р. Противоположное признаваемому качество не-Р обычно не одобряется и, соответственно, не признается, отвергается, как характеристичное в отношении себя. Однако если в результате внутренней работы человеку удается понять и принять характеристичность в отношении него и качества не-Р и при этом не осуждать и не отвергать себя за это, то тогда модальность «принимаемое—отвергаемое», «одобряемое—осуждаемое» применительно к данному параметру у субъекта снимается, и достигается его целостность в этом отношении (в отношении этого качества). Если мы проанализируем происходящее, то окажется, что все получилось в соответствии с принципом монады: сначала в универсуме субъекта по данному параметру имелись противоположные качества
с одним из которых он идентифицировался, другое, противоположное ему, отвергал (рассматривал как не присущее ему, не характерное для него). Иными словами, в его мире присутствовали оба эти качества, но одно в модальности «принимаемое», другое — в модальности «отвергаемое». Согласно идее монады, когда представленность одной из противоположностей достигает максимума, в ней, в самой этой противоположности, зарождается ее противоположность, которая и прежде существовала, но лишь как внешняя по отношению к ней. И вот в момент, когда приняты и Р, и не-Р, противопоставление Р и не-Р лишается смысла и поэтому снимается. Восприятие по этому параметру оказывается недвойственным. Человек в этом отношении становится целостным и более гармоничным: свою отвергаемую ипостась он вобрал в себя, признал как часть себя, сделал частью себя. Но тогда уже больше нет нужды в различении Р и не-Р как собственных характеристик, и противоречие естественным образом устраняется, порождая недвойственность. Человек больше не влечется к Р и не отталкивается от не-Р, но тогда и их противопоставление утрачивает смысл, снимаясь естественным образом. Итак, нечто внешнее, изначально бывшее антагонистичным внутреннему представлению человека, в определенный момент, на определенной стадии развития конфликта внешнего и внутреннего рождается внутри одной из противоположностей. Это уже будет противоположность, оказавшаяся внутри своей противоположности, семя противоположности не вовне, а внутри. Так внешний голос родителя, осуществляющего воспитание ребенка, долгое время звучит внешним принуждением. Но на какой-то стадии развития человека эта внешняя сила, достигнув апогея своего развития, перестает быть внешней, рождаясь уже внутри самого человека. Так и появляется внутренний родитель, который впоследствии контролирует жизненные процессы и поступки человека уже совершенно независимо от его внешнего прототипа. Можно ли этот внутренний голос, который когда-то, скорее всего, был полезен и пытался уберечь ребенка от каких-то опасных вещей, привить ему что-то полезное, однако для взрослого человека совершенно устарел, — можно ли этот уже внутренний голос снова сделать внешним? Можно. Для этого необходимо осознать в себе его присутствие, иными словами, отделить собственные внутренние ценности от тех правил, которые в свое время были привиты родителями и теперь тормозят развитие человека. Итак, необходимо осознать в себе наличие такого конфликта, который на поверхности предстает как противоречивые желания, противоположно направленные тенденции поведения (например, хочется
сделать то-то и в то же время не хочется). Далее следует осознать, какая из сторон конфликта отражает твою собственную тенденцию поведения, того, что органично увязано с твоими взрослыми ценностями. Тогда противоположно звучащий мотив будет отражением когда-то привнесенного извне правила, которое вначале осознавалось как внешнее, навязываемое, не-мое, но на определенной стадии эволюции конфликта родилось внутри человека, утратив модус внешнего по отношению к нему. Теперь человеку надлежит осознать такие противоположно направленные, борющиеся тенденции в себе самом, определиться, какая из них соответствует его взрослым ценностям, т.е. является его подлинным внутренним. Тогда противоположная ей тенденция и сможет быть распознана как навязанная извне, лишь превратившаяся во внутреннюю в силу логики эволюции борющихся начал, но не органичная данному человеку по самой его природе. Когда такая тенденция осознается (опознается), появляется возможность вспомнить, буквально услышать голос внешнего другого, когда-то навязывавшего вам это поведение (стиль, образ мышления, форму проявления чувств и т.п.). А уже после этого оно оказывается вновь вынесенным вовне. Теперь уже вы, взрослый, сформировавшийся человек со своими ценностями, со своим жизненным опытом, можете возразить тому, кто когда-то навязал вам свою позицию, объяснить ему мотивы вашего поведения, поблагодарить его за заботу о вас, но договориться, что в этом и подобном ему случаях вы будете отныне руководствоваться своими жизненными ценностями, ориентирами и приоритетами. Так эта противоположность, бывшая изначально внешней, но ставшая на определенном этапе внутренней, оказывается снова вынесена вовне. Человек же на собственном опыте узнает, что можно вести себя не только так, как стало привычно, хотя уже и не всегда эффективно, но и по-другому. Одно хорошо в одних случаях, другое — в других, каждое, возможно, имеет свою сферу применения, подходит для своих ситуаций. Осознав это, он получает возможность восстановить свою целостность по этому параметру и перестать зависеть от того, что когда-то существовали противоположные тенденции, определявшие его реакции, его способы и формы реагирования на мир и на возникающие ситуации. Итак, мы затронули некоторые аспекты противоречивого дискурса, представленного в символической форме, а также альтернативного, представленного в форме динамики самопознания. Однако более широкое понимание термина «дискурс» рождает еще один аспект рассмотрения ситуации принятия. Дискурс — как контекст обмена информацией. Соответственно, информация может быть в процессе
такого обмена передана не только за счет использования вербальных средств, но и невербальных. Невербальные средства коммуникации — это язык поз, жестов, телодвижений. Это также язык внешности, позволяющий человеку предъявлять себя окружающим (а в широком смысле — миру), предлагать некое послание о себе, о собственной внутренней природе и собственном отношении к миру. Посмотрим, как в такой форме невербального и, зачастую, не осознаваемого самопредъявления реализуются принципы взаимодополнительности, двойственности внешнего и внутреннего в человеческой природе. Когда мы говорим о внешности человека, то можем подразумевать как черты лица и особенности фигуры, так и форму подачи себя (одежду, манеру держаться, излюбленные телодвижения, жесты, позы). Фактически речь может идти о «глубинной внешности», данной человеку по природе и изменяемой с большим трудом (с помощью пластических операций, особых упражнений и т.п.), и «поверхностной» — легко корректируемой за счет одежды, прически, краски. В какой-то мере промежуточное положение занимает манера двигаться, жестикулировать, «подавать себя»: она может быть скорректирована без привлечения радикальных средств, но для этого все же требуются собственные, специально контролируемые усилия. В глубинной внешности внутренние (органические и физиологические) параметры человека представлены очень отчетливо. Например, то, какие у него глаза, уши, плечи, как они расположены, какой формы, какого размера — все это достаточно жестко и однозначно определяется историей формирования и структурой его внутренних систем. Детально эти взаимосвязи и взаимозависимости разработаны в китайской традиции. Например, глаза считаются «выходными воротами» системы «печень — желчный пузырь», уши — «почки — мочевой пузырь» и т.д. Соответственно, история формирования той или иной внутренней системы в эмбриогенезе (а это определяет ее янские или инь-ские характеристики) найдет свое внешнее выражение в том, как на поверхности тела человека будут видеться эти «выходные ворота» внутренних систем. Учитывая это, можно сказать, что глубинная внешность человека абсолютно неслучайна. И эта неслучайность обусловлена не только генетическими факторами, о чем все привыкли говорить и что обычно имеется в виду, но также и историей формирования внутренних систем данного человека в эмбриогенезе: прежде всего, тем, в таких условиях протекала беременность матери. Эта глубинная внешность, чрезвычайно информативная в отношении внутренней природы человека, слабо поддается принципиальной коррекции. Зато она может быть довольно легко чисто зрительно
скорректирована за счет средств, скрывающих или видоизменяющих ее, если субъект по какой-то причине недоволен тем, что видит в зеркале. Например, увеличить свой рост на 5—10 см, в принципе, возможно за счет тяжелых ортопедических операций по вытягиванию ног (такие случаи известны): для этого дробят совершенно здоровую кость, ставят аппарат Илизарова, и добиваются постепенного нарастания костной ткани в месте перелома. Можно также за счет специальных упражнений на растягивание позвоночника вытянуться на 2— 3 см, — но и это довольно тяжело. Однако совсем не трудно надеть туфли на высоком каблуке, и зрительно рост увеличится сразу на искомое количество сантиметров. Надо сказать, что такие действия чисто внешней, визуальной коррекции, безусловно, чаще всего носят спонтанный и бессознательный характер — человеку «просто» не нравится, как выглядит его нос, какая у него фигура или же какого цвета глаза. Но природа бессознательных действий такова, что они зачастую скрывают какие-то глубинные неочевидные для него самого идеи, обстоятельства, взаимосвязи, которые он никогда не принял бы, если бы ему о них сказали в явной форме. Чаще всего они противоречат чему-то такому, что человек (а нередко именно его внутренний родитель) одобряет, признает правильным, заслуживающим похвалы. Так и в данном случае: недовольство какими-то очевидными проявлениями внешности и попытки видоизменить или скрыть их имеют под собой глубинные неудовлетворенности, связанные с тем, как самим человеком воспринимается и переживается работа соответствующих внутренних систем его организма (репрезентированных в этих «внешних воротах»). Именно по этой причине, на мой взгляд, на несообразности в вариантах подачи собственной внешности так трудно воздействовать. Например, человек может использовать какой-то совершенно экстремальный наряд или прическу, но, сколько бы окружающие ни говорили, что это ему не идет, не к лицу, что гораздо лучше было бы так-то и так, чрезвычайно тяжело, практически невозможно без жестких форм внешнего принуждения побудить человека изменить подачу себя вовне. Крайние формы такая неадекватность самовосприятия и подачи себя окружающим принимает в случаях психических заболеваний, например, при нервной анорексии. Еще раз подчеркну: экзотические и странные формы самопредъявления с использованием порой экстремальных вариантов «поверхностной внешности» (которые объективно могут просто уродовать человека) имеют под собой глубинную и неосознаваемую им самим
неудовлетворенность внутренними параметрами функционирования его субсистем. Именно поэтому такого рода «вывихи самопредъявления» с трудом поддаются коррекции со стороны окружающих при кажущейся легкости и внешней доступности изменению. По большому счету только глубинная работа над собой, заключающаяся, прежде всего, в принятии себя, может помочь решить эту проблему. Причем под принятием себя я разумею не то, о чем обычно говорят в таких случаях: «просто прими, что у тебя такой нос, просто прими, что у тебя такая фигура», а нечто иное. Я имею в виду, что по-настоящему требуется принятие параметров и особенностей функционирования своих внутренних систем. Вот почему на деле осуществить такое принятие очень непросто. Тем не менее, такая возможность существует, и связана она с налаживанием позитивного взаимодействия «эго» с внутренними системами. В разного рода психотехниках разработаны приемы непосредственного обращения и принятия человеком себя на уровне внутренних систем своего организма. Итак, именно потому, что за внешне очевидными, поверхностными формами проявления стоят глубинные параметры функционирования организма, задачу коррекции внешних форм самопредъявления можно решить лишь за счет глубинного принятия человеком особенностей себя самого: принятия того, каков он по своей природе внутренне, в буквальном смысле слова, органически. Учитывая вышесказанное, можно сделать вывод: особенно активные попытки видоизменить собственную внешность наблюдаются у членов сообщества тогда, когда глубинная неудовлетворенность собой, и даже точнее — внутренними параметрами функционирования своего организма, у его членов массово возрастает. Чем выше степень глубинного неприятия себя, того, как устроен, как работает собственный организм, тем более широко распространяются попытки чисто зрительно изменить собственную внешность. Причем можно сказать, что если доминируют агрессивные, янские формы самоподачи, то они, вероятнее всего, призваны компенсировать недовольство функционированием собственных внутренних систем, которое такими индивидами воспринимается—переживается как иньское: мягкое, расплывчатое, уступающее. Такое недовольство может не отражать подлинных параметров функционирования внутренних систем и быть следствием насаждаемого культа насилия (ему вообще в реальной жизни обычных людей мало что соответствует, поэтому практически все формы поведения в сравнении с этим стилем окажутся избыточно иньскими). Но возможно,
что такое внутреннее самоощущение человека точно отражает подлинные параметры функционирования его субсистем. Последнее, по китайской традиции, обусловлено доминированием в рационе матери в период беременности (и, соответственно, закладывания параметров внутренних систем) иньской пищи: фруктов, соков, растительных веществ, и недостатка янской — мяса, в первую очередь. Так и получается, что вещи, на первый взгляд, мало связанные (пропагандируемый в сообществе вариант здорового питания матерей во время беременности и формы самопредъявления выросшего ребенка) могут оказаться в прямой зависимости. Итак, наиболее распространенным для обычного человека современной культуры является стремление компенсировать внутреннюю неудовлетворенность какими-то параметрами функционирования собственного организма за счет подстройки внешних форм самопредъявления. При этом диссонанс ожидаемого субъектом и воспринимаемого окружающими может быть достаточно велик. Сам субъект может этого совершенно не замечать, т.к. вся ситуация разворачивается в условиях минимального осознания и принятия противоречий, лежащих в основе внешнего конфликта. Можно ли предложить пример альтернативного отношения в рассмотренной ситуации? И с чем потенциально связан вариант такой альтернативности? Если исходить из предложенной выше методологии функционирования в условиях противоречивого дискурса, то можно сказать следующее. Человек имеет возможность не вытеснять собственные неудовлетворенности, а, что называется, повернуться к ним лицом, спросив себя: почему мне так не нравится в себе то или это (имеется в виду в плане внешности)? Иными словами, попытаться осознать тот аспект негативности, неприятия, который воспринимается в данный момент как внутренний, собственный, но вполне возможно, на самом деле изначально имеет внешнюю природу. В частности, может оказаться манифестацией голоса внутреннего родителя, когда-то звучавшего вне ребенка, но со временем, в соответствии с логикой «монадного» развития конфликта, ставшего внутренним. Когда наши родители или другие значимые взрослые пытаются донести до нас некоторые свои представления о том, что хорошо и что плохо, что правильно и что неправильно, что красиво (внешне красиво) и что некрасиво, чаще всего они пытаются помочь нам, но делают это так, как умеют, как это им доступно. Что-то из этого арсенала усвоено от их родителей, что-то наработано на собственном опыте и показалось (или действительно было) им полезным. И вполне
возможно, на том этапе, когда соответствующие сентенции звучали для маленького ребенка, они были и для него необходимы и полезны. Но время прошло, ребенок вырос. Изменилась ситуация, в которой он живет и к которой вынужден приспосабливаться. Как минимум можно предположить, что действие внушенного принципа нуждается в том, чтобы его ограничили. Но для этого необходимо осознать наличие такого внушенного правила, которое сегодня воспринимается как внутреннее, собственное, по сути же таковым не является и лишь затрудняет эффективное поведение человека в мире, а также его отношения с самим собой. Осознание подлинного глубинного конфликта помогает отделить ценности, которые на самом деле внутренне присущи человеку и действительно являются частью его самого, и правила, которые лишь воспринимаются как внутренние, на самом же деле внешние по отношению к человеку и лишь поддерживают глубинный конфликт, провоцируя неудовлетворенность и неадекватные формы самопредъявления. Это и понятно: если человек делает что-то, потому что это органически присуще его внутренней природе, такое действие чаще всего гармонично и взвешенно. Если же он вынуждается внутренними конфликтами действовать «в пику» кому-либо (хуже всего, если самому себе), то такие действия, такие проявления чаще всего совершаются с сильным перехлестом и несвоевременностью. Это как бы одна сторона оперирования в условиях противоречивого дискурса. Есть и вторая, хотя, скорее всего, более сложно достижимая. Я имею в виду обретение внутренней свободы, связанное с полнотой принятия конфликта. Такое принятие осуществляется в ситуации, когда у человека больше не возникает отторжения по поводу прежде не принимавшегося по отношению к себе качества (А) и стремления к обладанию противоположным ему (не-А). Когда принимается А и не-А, принимается все, что между ними, т.е. весь спектр проявлений по этому параметру. Сознание оказывается способным вместить и все, что между ними, т.е. весь универсум. Но тогда противопоставление А и не-А утрачивает смысл. А это значит, что мир в глазах такого сознания становится недвойственным (по крайней мере по данному параметру). И, наверное, есть еще более высокая степень развития внутренней свободы, которая может быть выражена, например, в такой форме: «Достигнутая им ступень развития делала его способным беспечно относиться к собственной озабоченности». Итак, в тех случаях, когда мы приближаемся к границам освоенного мира, мира повседневности, будь то повседневность объективной реальности или субъективной (того, как человек видится самому
себе на стадии диссоциированности), альтернативный, и в частности, противоречивый дискурс, оказывается адекватным и эффективным средством взаимодействия с глубинной реальностью: и внутренней, и внешней. Это важный вывод, поскольку он обращает наше внимание на более глубокие возможности взаимодействия человека с миром (как внешним, так и внутренним): за сферой привычных, не парадоксальных рассуждений, в которых все мы привыкли осмысливать и репрезентировать наши впечатления о мире и самих себе, лежит сфера гораздо менее привычных форм дискурса, которые с порога не так-то просто оценить: допустимы, правомерны ли они, или же это просто логическая ошибка, непоследовательность, а может, уловка? Кроется за ними какое-то значимое и ценное содержание, или же это плод эксцентричности, а то и вовсе больной фантазии автора? Есть и еще один интересный аспект. Появление противоречивых суждений может в некоторых случаях играть роль методологического принципа, механизма, направляющего наше внимание к менее привычным, но от этого не менее ценным сферам опыта. Если вы встречаете противоречивые суждения о некоторого типа реальности (внутренней или внешней), не спешите с порога отвергнуть их, заклеймив как логическую ошибку. Может, это и в самом деле ошибка, но заклеймить ее вы всегда успеете. А может, вам повезло наткнуться на незаметную дверь в каморке папы Карло, и тогда волшебный ключик принятия позволит заглянуть в другую реальность, подчиняющуюся более сложным (а может, и более простым и гармоничным) законам, чем реальность нашей повседневности? Если же альтернативная реальность по данному параметру станет видимой вами, осознаваемой для вас, то отпадет необходимость ее членения на обыденную и альтернативную (видите, как здесь сработал принцип самоприменимости). В результате, изменится само понятие реальности, став более целостным, сделав богаче и целостнее вас. А если удастся осознать, что и внешний мир — это тоже часть самого тебя (т.е. родить его внутри себя — в соответствии с метафорой монады), то исчезнет необходимость в разделении мира на внешний и внутренний, и ты станешь полностью целостным. (Еще один пример действия принципа самоприменимости монады.) И в заключение хочется привести выразительную характеристику перехода в мир недвойственности, данную Идрис Шахом: «Когда примиряются внешне противоположные вещи, личность становится не только совершенной, но и выходит за рамки знакомых нам человеческих возможностей. Приблизительно это состояние можно описать,
сказав, что человек становится безмерно могущественным. Что именно это означает и как это происходит, можно узнать только из личного опыта, — обычные слова здесь бессильны».
Примечания
[1] «Мастер Морихэй Уэсиба, основатель айкидо, не любил ездить поездом. Его чувствительность и восприимчивость были настолько развиты, что он воспринимал электромагнитные возмущения, совершенно не воспринимаемые обычными людьми» (Яяма Т. Ци терапия: путь к новому сознанию и телу. К., 2000. С. 17).
[2] Гарфилд П. Путь к блаженству: метод мандаты сновидений. М., 1998. С. 244.
[3] См.: Идрис Шах. Караван сновидений. М., 2002. С. 307.
[4] Подробнее об этом см.: Бескова И.А. Эволюция и сознание: новый взгляд. М., 2002.
[5] Мумонкан. Застава без ворот. СПб., 2000. С. 292.
[6] Там же. С. 269.
[7] Кости и плоть дзэн. М., 2001. С. 193-194.
|
|||||
|
 |
|