Институт Философии
Российской Академии Наук




Расширенный поиск »
  Электронная библиотека

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  К  
Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  Ф  Х  
Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я
A–Z

Издания ИФ РАН

Русская философия


Главная страница » Книги » Электронная библиотека »

Электронная библиотека


Павлов М.Г.

О взаимном отношении сведений умозрительных и опытных*[1]

 

Разговор 1

 

Кенофон, Полист и Менон

 

К. Ты прав, любезный друг! Новое любомудрие разливает в области наук свет необыкновенный. Эти одни слова: объективность, субъективность, бесконечное, конечное – сколько прибавляют ясности в изложении понятий!

П. А противники наши упрекают нас в темноте; свет кажется им тьмою; странные люди!

К. Да, человек есть трон духа, а природа – бесконечная конечность. Чего желать яснее?

 

* Избранные произведения русских естествоиспытателей первой половины XIX века. М., 1959.

 

 

–  88  –

 

П. Сверх ясности новое любомудрие имеет то еще достоинство, что ведет к универсальному знанию.

К. Безделица! Универсальное знание; ведь это то же, что древних философский камень.

П. Больше. Универсальное лекарство и способ все металлы превращать в золото заключаются уже в универсальном знании как части в целом.

К. Ясно и отчетисто; спорить нельзя против такой очевидности.

П. Новое любомудрие тем и отличается от прежнего, что все решает, все объясняет и ничего не оставляет под сомнением.

К. Чудесная наука! Нельзя ли мне при помощи твоей скорее постигнуть все ее таинства?

П. Терпение! Ты едва вышел за пределы смысла, и, верно, опытные сведения не совсем еще выпарились из головы твоей, а они для нового любомудрия, как вода для огня.

К. Правда, я чувствую еще бремя этих чудовищ эмпирии, но не более, как от сна пробужденный чувствует остаток дремоты.

П. Жаль, что Лета существует только в баснословии, а как бы она в подобных случаях была полезна; раз бы окунуться в ее водах – и все старое забыто. Я бы в ней перекупал всех эмпириков и потом начал бы их учить снова; поверишь ли, в месяц они бы знали уже все, и как бы хорошо знали! Что теперешние их сведения? Сомнения, догадки, предположения, заблуждения. Тогда бы они знали иначе: все до основания; тогда бы они того только не знали, что теперь знают.

К. Вот были бы подлинно просвещеннейшие времена! Я только того не постигаю, как бы они все это узнали в один месяц?

П. И не нужно более одного месяца, тогда бы все науки вошли в общий объем любомудрия, а самое любомудрие, очищенное от всех примесей, необширно; все оно состоит в нескольких положениях, из которых каждое дает свету более, чем целые библиотеки прежних и теперешних ученых нелюбомудров.

К. Что же бы тогда было с университетскими факультетами?

П. Эти четыре обширных факультета наук обратились бы тогда в четыре только вопроса?

К. Воля твоя, не постигаю, как целый факультет обратится в один вопрос, а весь университет в четыре вопроса?

П. Все эти науки, которые разделены на четыре факультета, к чему ведут или цель их в чем состоит?

К. В том, без сомнения, чтоб посредством их узнать все, что только знать можно.

П. А если это все можно заключить в общий объем и подвести под один высший взгляд, тогда к чему факультеты?

К. Действительно, в таком случае факультеты не нужны. И как бы тогда облегчилось воспитание! А теперь жалость смотреть, мучат юношество; сколько наук надобно выучить по одному факультету, что же если бы кто захотел выдержать экзамен по двум, не говорю уже по трем или по всем факультетам?

П. Что говорить о факультетах; целые годы убивают на одни необходимейшие науки, напр[имер] на грамматику, логику и риторику, и все ничего не знают, не понимают даже, что значат эти науки; а по началам нового любомудрия несколько слов – и все решено. Напр[имер], логика к грамматике содержится как бесконечное к конечному, а риторика составляет их связь и содержится к ним, как 0 к+и–[2]. Вот все, что о сущности сих наук сказать должно и прибавить нечего. А почему? Потому что словесность, к которой они относятся как части к целому, есть проявление бесконечного в конечном.

 

 

–  89  –

 

К. Как коротко!

П. И ясно.

К. Должно быть, очень ясно, но я еще не привык к такой резкой ясности.

П. Не удивляюсь, ты не знаком еще с идеей абсолюта, а это необходимо для универсального знания. Абсолют можно уподобить свету: нет его – темно; есть – и все ясно.

К. Нельзя ли сообщить мне некоторых об абсолюте понятий, в коротких словах, т. е. по началам нового любомудрия?

П. Нет. Ты, как и сам чувствуешь, не привык еще к резкой ясности. Прозревающие не вдруг бывают в состоянии сносить влияние яркого света. Впрочем, я могу тебе предварительно, хотя издали, указать на святилище универсального знания, слушай. Совлекая с природы вещественные покровы и представляя ее в действии, мы помощью внутреннего созерцания вместо всех явлений находим одни только линеи; это первая категория любомудрия: время, мир звуков; здесь телесность не совсем еще исчезает; в линеях представляется остов природы; уничтожь умственно и последнее обличение телесности, забудь и линей, что откроется твоему воображению вместо природы?

К. Беспредельная пустота.

П. Это вторая категория любомудрия: пространство, мир идей, сочетание совершенной тишины с совершенною пустотою; это лоно абсолюта.

К. Беспредельная бездна пустоты, величественное лоно! Что же самый абсолют?

П. Идеальный нуль; единство, но не единица; бесчисленность, но не число; монада, которая ни велика, ни мала, ни конечна, ни бесконечна, ни вечна, ни предвечна и не временна, которая ни движется, ни покоится, но все это вместе, и в то же время не есть все это вместе, короче – все и ничего. Вот что абсолют! Понимаешь?

К. Понимаю и нет, то и другое вместе; мне кажется, что я стою средь бездны, покрытой тонкою мглою, за которою будто вижу что-то в просвет.

П. И довольно, а со временем увидишь и в полном свете; созрей прежде в мире звуков, тогда будет легче перейти в мир идей, и он не покажется тебе покрытым мглою; идеи светлы, потемняются же они после, а именно в мире звуков, облекаясь в линей и принимая обличие телесности, потом совсем уже темнеют, погрязнув в веществе. Не представляй, однако ж, трудным познакомиться с идеями; их много, правда; есть и конечные и бесконечные, но это сподчиненные; главных, от коих все прочие зависят, только три: идея истины, идея блага и идея лепоты; природа образовалась по сим трем идеям.

К. Теперь я начинаю понимать, что в месяц точно можно кончить весь курс любомудрия, т. е. приобрести универсальное знание; одна мысль, выведенная из начал любомудрия, проясняет более, нежели огромные томы эмпириков, напр[имер] эти три идеи: идея истины, блага и лепоты, каким вдруг озарили меня светом; я знаю уже основу природы.

П. Знаешь больше, но эта мысль не успела еще у тебя развернуться, мир политический и самые изящные искусства не продолжение ли развития трех основных идей? Ведь это тоже проявление бесконечного в конечном.

К. Так-так, понимаю, мир политический и самые изящные искусства образовались по тем же трем идеям? Бесподобно! Да я теперь чувствую себя даже способным писать в духе любомудрия.

П. Любомудрие чудеса творит; я тому пример. Тебе известно, что я никакой науке не учился систематически и ни одной не знал, как должно. Но, с тех пор как познакомился с новою философией, пределы моего знания раздвинулись до бесконечности, я теперь все знаю, даже и то, о чем прежде и не помышлял; мне вдруг все представилось в общем объеме, в огромных размерах и в полном свете! На все я теперь имею высший взгляд, все вижу иначе,

 

 

–  90  –

 

нежели как видят другие; я теперь того только не знаю, о чем бы я не мог писать, и писать отчетисто. Прочитай со вниманием мои критики, ты найдешь в них весь объем человеческих сведений, а вместе заметишь, что они писаны с електрицизмом ума. Поверь, что теперь ни одно сочинение не выдержит в моих критиках философического взгляда. А! вот идет к нам Меной, порицатель нашего любомудрия.

М. Не помешал ли я? Вы верно занимались построением вселенной? На чем остановились?

П. На порицателе любомудрия.

M. Не на меня ли падает это нарекание?

П. Всякому свое.

М. Поэтому галиматья должна быть называема не иначе, как галиматьею?

П. Не иначе.

M. A если бы кто вздумал галиматью называть любомудрием или философиею, можно ли не вооружаться против такого злоупотребления?

П. Теперь наша очередь спросить: не на нас ли падает это нарекание?

М. Всякому свое.

П. Как? Любомудрие, которое, показав всю неотчетность прежней учености, разливает в науках новый свет, которая на все обращает высший взор, эту науку наук, без которой мы будем, как Сократ, знать только то, что ничего не знаем; это высшее проявление мышления ты называешь галиматьею? Какое варварство! Я за тебя стыжусь.

M. A я с своей стороны жалею об вас: возможно ли заблуждаться до такой степени?

П. Любомудрие – заблуждение? Так ли должно говорить в XIX веке? Что сказали бы немцы, если бы нас подслушали?

М. Не беспокойся, между немецкими учеными есть также разряды: одни изумляют современников глубокомысленностию, другие смешат нелепостями, желая подражать первым и вместо мыслей заимствуя от них одни слова.

П. Разве можно заимствовать слова, не заимствуя мыслей? Слово не есть ли самая мысль, облеченная в конечную форму, т.е. перенесенная из сферы бесконечного в сферу конечного?

М. Меня ты не удивишь ни конечным, ни бесконечным, ни даже абсолютом; я знаком с словарем, которым вы так неудачно пользуетесь; тем смелее говорю, что вы заимствуете из оного только слова, а не мысли, по сему ваши разговоры и сочинения так сбивчивы, непонятны и смешны.

К. Я не ожидал такой клеветы на новых любомудров.

П. Чему удивляться? История свидетельствует, что самые высокие начинания и самые важнейшие открытия часто были толкованы дурно и составляли иногда предмет насмешек. Скоро ли поверили Копернику, что не солнце вокруг земли движется, а земля вокруг солнца? Думаешь ли, что над ним не смеялись в свое время? А теперь имя Коперника произносится с благоговением. Колумб не испытал ли подобной участи? Мысль его об открытии Нового Света не казалась ли мечтою, порождением расстроенного воображения? А теперь Колумб ставится в ряду величайших гениев. Что, если б сии и им подобные исполины, вняв мнению пигмеев – современников, шли с ними одним шагом? Человечество немного бы подвинулось вперед. Свойство гениев – стремиться к цели своей постоянно, решительно, без всякого внимания к предрассудкам века и в стремлении своем увлекать за собою человечество.

М. Объяснить систему мира и открыть новую часть света, признаюсь, услуга человечеству важная и может быть уделом только гениев, которых на пути к высокой цели действительно никак не должны останавливать предрассудки современников, но я желал бы знать, как все это вы к себе применяете?

П. Мысль о возможности найти постоянное место, с коего бы можно простирать высшие взгляды

 

 

–  91  –

 

на всю общность объединенных проявлений лепоты, сего синтеза истины и блага, смелая, говорю, мысль обнять сущность высшей критики и положить конец бесконечным спорам о вкусе не стоит ли мысли об открытии нового клочка земли, не потопленной морями?

М. Мысль смелая, согласен, но мысль не самое дело. Старый и Новый Свет разделены океаном; Колумб тогда изумил современников, когда мысль свою о возможности найти новую часть света подтвердил на берегах Америки.

П. А мы при полном свете высшего любомудрия созидаем общий объем Европейской учености в огромнейшем размере и таким образом приближаемся к цели своей – истине.

М. Вы, как видно, любите истину?

П. Истина есть характер ума, а потому составляет нашу потребность.

М. Тем более надеюсь заслужить от вас благодарность, ежели я, разрушив ваше очарование касательно любомудрия, представлю оное в истинном виде и докажу, что любомудрие, т. е. философия, не только не отвергает эмпирии, напротив, без оной быть не может.

П. Эмпирия необходима для любомудрия? Какая нелепость!

М. Да! Необходима; умозрительные сведения возможны только при опытных. Незнание сей связи в сведениях обличает вас еще более в том, что вы из философических сочинений заимствуете только слова, а не мысли.

К. Это, однако ж, надобно доказать.

П. Доказать ясно и отчетисто.

М. Согласен, только отложим наше прение до другого раза. Для разочарования вас на счет ваших сведений по части философии нужно времени более, нежели сколько теперь можем оного посвятить столь полезному Делу.

 

Разговор 2

 

Кенофон, Полист и Менон

 

М. Сведения умозрительные возможны только при опытных, а последние возможны сами по себе независимо от первых. Вот истина, в которой я намерен вас убедить.

П. И уверен в успехе?

М. Совершенно. Приступим к делу, Слова «любомудрие» и «философия» означают на вашем языке одно и то же?

П. Да, одно и то же.

М. Будем употреблять первое.

П. Все равно.

М. Вы что разумеете под именем философии?

П. Какой странный вопрос!

М. Нимало, слово «философия» употребляется в разных значениях, посему необходимо определить, в каком значении мы будем употреблять это слово. В противном случае логомахия неизбежна.

П. Философия одна, равно как и одна истина.

К. Разных значений слова «философия» быть не может.

М. Что есть, то и может быть. Древние, напр[имер] именем философии означали познание дел божеских и человеческих.

П. Т. е. познание всего или единого во всем и всего в едином? Древние недурно понимали философию.

М. Декарт говорил: бог один премудр или всеведущ, мы же всего знать не можем.

П. Декарт заключал о всех по себе, это не философически.

К. Сократ для меня забавнее: старался уверить всех и каждого, что он то только знает, что ничего не знает. И его назвали философом!

П. Декарта также.

К. Хороши философы!

П. Хороши и времена, в которые имя философа доставалось так дешевой.

К. Ныне таких философов надобно бы снова переучивать.

 

 

–  92  –

 

П. Новейшие сделали гигантский шаг вперед.

М. Не должно пренебрегать и древних. Будем, однако ж, продолжать, что начали. Цицерон философию называл путеводительницею в жизни, а Сенека – правилом жизни.

П. Ежели бы они называли философию правилом Универса, я бы еще был ими доволен, но правило жизни – какая бедная идея!

М. Некоторые называют философию навыком познавать причины вещей.

П. Мало ли было бредней! Не хочешь ли все их вычислить? Уволь, сделай милость, от такой ученической лекции.

М. Я хотел только показать, что с словом «философия» соединяются различные понятия, а тем вместе оправдать мое требование: что значит философия на вашем языке?

П. Философия есть наука наук.

M. Я и прежде это от вас слыхал, но никак не предполагал, чтобы вы философию так определяли.

П. Да, мы так философию определяем.

М. Это не определение.

П. Как не определение? Разве человеческие сведения не заключаются в науках? А науки заключаются все в общем объеме философии, следовательно...

К. Науки в философии составляют только частные вопросы; в философии все сии вопросы, т. е. науки, разрешаются кратко и так удовлетворительно, что, зная философию, поневоле знаешь и все науки; этого мало, не учась ни в одном высшем учебном заведении, но ознакомясь только с философиею, знаешь даже, какие в каком заведении лучше употреблять учебные курсы.

П. И удивляться нечему: в философии заключаются общие, высшие взгляды на все, а в сих общих, высших взглядах, составляющих начала наук, сии последние и содержатся интенсивно, как числа в нуле. Вот почему философия есть наука наук, как начало их начал. В сем-то смысле говорится: философия одушевляет науки; без чего науки – вздор; математика будет ремеслом чувств, историясбором пустых сведений, грамматикапустословием, статистикасуммою газетных известий, и самые законы ума останутся под тяготением вещественности.

М. Из всего, однако ж, вами сказанного я не вижу еще, что вы называете философиею; она представляется вами то фокусом наук, то гением их, но сама она есть ли особая наука?

П. Без всякого сомнения; что имеет содержание и форму есть наука, философия имеет содержание и форму, следовательно, философиянаука!

К. Каков силлогизм? Вот вам образчик нашего мышления; так надобно все приводить в ясность в XIX веке. Жаль, что современные ученые не внемлют подобным отзывам высшего знания; мраки эмпиризма навели на них умственную дремоту, и науки остановились.

П. Но мы сего не потерпим: мы расшевелим, пробудим задремавших; мы раздвинем пределы их знания, и науки пойдут наравне с веком.

М. Видите ли, господа, на столе муху? Форма ее кажется мне довольно странною.

К. Форма ее ничем не отличается от формы прочих мух.

П. Всякому роду тварей свойственна своя форма.

M. A как вы думаете: муха имеет ли содержание?

П. Само собою разумеется; в этой форме содержится материя.

К. Да, муха имеет содержание.

М. Итак, муха есть наука.

П. Как? Что?

М. Плененный образчиком вашего мышления, я хотел по оному расположить свои мысли, и вышла нелепость.

П. Кто ж муху считает наукою?

 

 

–  93  –

 

M. Вы. Помните ли, что вы сказали: «Что имеет содержание и форму, есть наука».

П. Как философ от слов моих не отрекаюсь.

М. Муха имеет содержание и форму; это вы также подтвердили.

П. И теперь подтверждаю.

М. Следов[ательно], по формам вашего мышления муха есть наука и писать можно о мухе как науке.

К. Странно, умствование выполняет все условия логики, а заключение выходит нелепое и выходит весьма правильно, само собою.

М. Из этого вытекает также само собою следующее заключение: нелепо то начало, которое ведет к нелепости.

П. Разве тебе, Менон, не случалось читать современных философических сочинений? Там часто встречаются сии слова: «содержание» и «форма».

М. Встречаются, но в другом смысле. «Каждая наука должна иметь свое содержание и форму: каждой науки должно определить содержание и форму». В таком и подобных значениях слова «содержание» и «форма» действительно в ученых сочинениях встречаются, но это значение далеко от того по коему должно назвать и муху наукою.

П. Мы так и разумели содержание и форму, но ты нас не понял.

М. Очень понял. Ныне, к удивлению и сожалению, ученые термины сделались средством для прикрытия невежества, напр[имер] слова: «аналитический», «синтетический», «философический» и пр., как часто употребляются без малейшего понятия об их значении для того только, чтобы слабейших, запугав мудренными словами, заставить себе удивляться. Но возвратимся к нашему предмету. Как же вы определяете философию?

П. Долго ли ты будешь скучать такими привязками? Определения, этот сор схоластики, давно бы пора вымести.

М. Не худо для некоторых, ибо определения требуют понятий о предмете точных. И как доселе я не могу от вас добиться определения философии, заключаю, что вы об ней точных понятий не имеете. Да, господа, вы с учеными терминами знакомы только понаслышке, а значение оных – для вас загадка. Согласитесь по крайней мере философию признать высшею наукою.

П. Это наше мнение.

М. Не буду о том спорить; для меня довольно, что мы согласны хотя в одном – в том именно, что философия принадлежит к числу наук и между ими занимает самое высшее место.

П. Самое высшее, это по-нашему.

К. И какая наука может быть выше философии?

М. Впрочем, восклицания не доказательства; в науках необходимо убеждение.

П. Ежели сказанное нами о философии справедливо, то должны быть на то и доказательства убедительные.

К. Без всякого сомнения.

М. Надобно только отыскать сии убедительные доказательства. По моему мнению, высшею наукою та может назваться, в которой предлагаются самые высшие, последние вопросы о предметах нашего познания, по решении коих нечего более спрашивать.

П. С вашим мнением я согласен.

К. Ежели такие вопросы должны относиться к философии, то и я противоречить не намерен.

М. Да, такие вопросы должны относиться только к философии, как высшей науке. Теперь следует определить, какие вопросы должно считать высшими.

К. Об идее абсолюта без сомнения, не так ли, Полист? Ведь эта-то идея есть начало универсального знания?

П. Послушаем, что об этом скажет Менон, теперь его очередь говорить.

 

 

–  94  –

 

M. Поверхность земного шара довольно исследована; многократно повторенные путешествия людьми просвещенными в разные страны и вокруг всего света доставили богатейшие запасы положительных сведений, но что при самых полюсах, еще не решено. Как вы думаете, какого рода этот вопрос?

К. Должно быть, высшего разряда.

M. A следующий: какого числа и месяца в нынешнем году стала Москва-река?

П. Самый обыкновенный.

К. Самого низкого разряда.

М. Тот и другой одного рода, ибо в решении того и другого должно быть сказано, как предмет действительно есть. Заметим вообще: вопросы, разрешаемые помощью опытности, пли способом эмпирическим, все одного рода, будут ли из них одни труднее, другие легче.

П. «В центре земли огонь или самое твердейшее вещество?» Неужели и этот вопрос одного рода с вопросом: когда стала Москва-река? Последний может решить всякий, а первый – только философ.

М. Тот и другой может быть решен только помощью опытности, т. е. способом эмпирическим.

П. Последний, не спорю, а первый может быть решен только помощью умозрения: какими путями и кто может когда-либо дойти до центра земли, чтобы там все узнать эмпирически?

М. До тех пор о качестве вещества в центре земли будут одне догадки. Многие, как вы знаете, старались помощью умозрения доказать, что все планеты и их спутники обитаемы подобно нашей земле.

П. Некоторые и доказали это предположение весьма убедительно.

М. Однако ж и доселе никто не верит, чтоб на луне были люди, и до тех пор не примут сего за верное, если бы и в самой вещи там были люди, пока не удостоверятся в том зрением. Всякой предмет нашего познания, как он есть, может быть познан только помощью опытности.

П. Что ж останется для умозрения? Неужели одно умственное?

М. И самое умственное, например ум, когда исследуется в состоянии бытия и действия, словом, как он действительно есть, познается не иначе, как способом эмпирическим, и логика, в которой излагаются сведения о действиях разумения, как оне наблюдателю открываются, называется эмпирическою.

К. И самый ум, недоступный для чувств, познается эмпирически? Это новость!

П. Напротив, так всегда было; магнитная сила познается эмпирически или умозрительно?

К. Обыкновенно эмпирически.

M. A магнитная сила чувствам не подлежит; чувствами постигаются только ее действия, по коим делается заключение и о самой причине; так, ум не подлежит чувствам, но обнаруживается для них в действиях своих, по коим и делается заключение о нем самом. Подобные заключения все составляют сведения опытные; или эмпирические, которые, будучи приведены в систему, образуют науки.

П. И философию?

М. Нет, философия есть наука умозрительная; она одна составляется из сведений, чисто умозрительных; все прочие науки содержанием имеют сведения опытные.

П. Сведения опытные грубы, недостаточны; умозрительные – возвышеннее, совершеннее, и потому без философии науки совершенства достигнуть не могут.

М. Я докажу противное. Естественные науки с течением времени обогащаются новыми открытиями и чрез то более и более совершенствуются, не правда ли?

П. Каждое новое открытие есть новый шаг к совершенству.

 

 

–  95  –

 

M. Но открытия в области наук естественных совершаются исключительно способом эмпирическим.

П. Философ и помощью умозрения, по одним выводам своим, может указать на открытие, что и случалось.

М. Но это указание будет не более как догадка; если и в самой вещи по такому указанию сделается открытие, то не иначе, как способом эмпирическим, – словом, открытие есть дело опытности.

К. С этим надобно согласиться.

М. Теперь представим, что открытия кончены; в природе нечего более узнавать; она совершенно описана, как есть действительно, тогда естественные науки достигнут своего совершенства и единственно помощью опытности.

П. В описании предметов, может быть, но в объяснении явлений одной опытности недостаточно.

M. A как вы думаете, что значит объяснить явление?

П. Открыть причину и показать способ, как найденная причина производит данное явление.

М. Напр[имер], объяснить явление грома – значит найти причину оного и показать способ, как сия причина производит явление грома. Положим теперь, что объяснение грома сделано совершенное, т. е. причина грома найдена истинная, способ ее действия показан настоящий: это объяснение не будет ли представление грома так, как он есть?

К. Точно.

М. След[овательно], объяснение есть тоже описание, а поелику естественные науки все стремятся к одной цели – представить природу, как она есть, то и могут достигнуть своего совершенства исключительно помощью опытности.

К. Без участия философии!

М. Да, без участия философии. Чтоб узнать, что находится при полюсах земли, для сего нужна одна опытность.

К. Справедливо.

М. Следовательно, опытные сведения возможны сами по себе, независимо от умозрительных.

П. Если все действительное можно узнать без помощи умозрения, то что же останется для философии? Какие вопросы должна решать сия высшая наука?

М. Касательно всех предметов нашего познания могут быть только два рода вопросов: каковы они действительно и как могли быть? Первые разрешаются помощью опытности, вторые – помощью умозрения. Знать предмет, как он есть, – значит только определить, привести в известность предмет познания; решить, как он мог быть, как есть, – значит приобрести об нем конечное, высшее познание, после коего не о чем более спрашивать. Здесь-то, при мысли о возможности действительного, начинается философия; тут уже нет места опытности, это область умозрения. Вникните в творения ученых, признанных философами во всех веках и у всех народов; вы убедитесь, что все их усилия стремились к решению вопросов о возможности предметов нашего познания. Ознакомьтесь лучше с новейшими; найдете то же. Wie eine Welt ausser uns, wie eine Natur und mit ihr Erfahrung möglich seye? Diese Frage verdanken wir der Philosophie, oder vielmehr mit dieser Frage entstand Philosophie[3]. [Каким образом возможны мир вне нас, природа и наряду с ней познание? Этим вопросом мы обязаны философии, или, вернее, в связи с этим вопросом возникла философия]. Вот подлинные слова современного философа, коего именем гордится ученая Германия. И какие задачи могут принадлежать высшей науке, как не вопросы о возможности действительного? Познание природы в действительности есть познание начальное, в возможности – окончательное.

 

 

–  96  –

 

П. Итак, к философии относятся вопросы о возможности действительного?

М. Да, и сии-то вопросы суть высшие, последние, напр[имер], описать три царства природы со всею точностию – значит довести натурательную историю до совершенства, но сим исследование не оканчивается. Остается еще вопрос: как могли быть три царства природы, и притом в таком точно виде; почему их ни больше, ни меньше? По решении сего вопроса не останется уже ничего, о чем бы нужно было спрашивать далее. Другой пример: можно со всею точностию определить, как составляются понятия, суждения и заключения; можно со всею подробностью вычислить их роды, виды, различия, но сим что достигается? Познание разума, как он есть действительно, сим скажется только: вот как действует разум. Но как возможны его действия? Понятия приходят ли извне, или оне врожденны? Или предметы суть только отражения врожденных идей? Словом, как возможно познание? Сей вопрос есть высший, философический; решить его – значит кончить исследование познания совершенно.

К. Тут, однако ж, всякий может рассуждать по своему: одному покажется, что это возможно так, другому иначе.

М. Оттуда и различие философских систем. Я только то утверждаю, что ежели философия есть высшая наука, то к ней должны относиться вопросы о возможности предметов нашего познания, ибо, кроме сих, нет других высших вопросов.

П. Мы не то же ли утверждали, говоря, что философия есть высшая наука?

М. Нет; вы говорили, что надобно только знать философию, тогда узнаешь и все науки; выходит противное: чтобы узнать философию, надобно прежде знать науки; в философии рассуждается о возможности того, что в науках представляется, как есть. Можно ли рассуждать о возможности того, чего не знаем?

П. Нет.

М. Следовательно, сведения умозрительные, составляющие философию, возможны только при опытных, составляющих науки. Ясно ли теперь для вас, что науки без философии быть могут и совсем не вздором, а философия без наук невозможна. Если же кто вздумает философствовать, не зная наук, его мудрование будет бред, постыдный для ума, вредный для наук.

П. Положим, что для философии науки необходимы; неужели и философия в свою очередь для наук не полезна?

М. О влиянии философии на науки теперь говорить было бы у места, но это рассуждение завело бы нас очень далеко.

П. По крайней мере скажи: как же ты определяешь философию?

М. Предметы нашего познания, т. е. все, что мы можем познавать, суть вместе предметы наук и философии, но с великим различием: в науках они описываются, изображаются; в философии построяются; в науках рассматриваются, как есть; в философии исследывается и их происхождение (genesis); там приводится только в известность все, что есть; здесь объясняется, как могло быть то, что есть, посему философия есть не наука наук, но наука о возможности предметов нашего познания, или, что все равно, о возможности предметов наук, и потому сведения опытные, составляющие науки, должны предшествовать философии; повторение сей истины полезно.

К. Надобно признаться, что мы, желая достигнуть конца, не делая начала, были в заблуждении насчет философии; наши мечты оказались несбыточными; но и тобой раскрытая, Менон, философия едва ли доступна для человека; представить природу в возможности; объяснить, как могло быть то, что есть, едва ли не выше сил человеческих!

М. Где ум человеческий, совершая великое дело познания, после всех усилий достигнуть цели своей изнемогает и падает, там загорается для него заря веры.

 

 

–  97  –

 

Примечания



[1] Впервые опубликовано в No 1 (стр. 3–15) и No 2 (стр. 1–19) журнала «Атеней» за 1828 г. Причины, побудившие М.Г.Павлова написать публикуемую статью, и цели, которые он преследовал, печатая ее, Павлов исчерпывающе объяснил в «Ответе на возражения «Московского Телеграфа»«. В этом ответе, который был опубликован Павловым в No 11 (стр. 333–356) журнала «Атеней» за 1828 г. за подписью «–лв», Павлов писал:

«Несколько лет тому назад возродилось у некоторых литературных юношей тщеславие щеголять философическими терминами, не понимая их значения. Произносить одни и тс же слова без умолку, не понимая их значения, наскучает и попугаю, тем более человеку, посему и должно было надеяться, что тщеславие литературных юношей пройдет само собою; не тут-то было. Затейница-мода из удовольствия пошутить, шепнула тому, другому: это новая философия! C этого времени права здравого смысла поколебались, и в славу вошла бессмыслица.

Появились целые трактаты на русском языке, на которые сами русские смотрели как на вновь найденные иероглифы. Люди опытные пожимали плечами, легковерные в этой тьме кромешной, им так казалось, видели зарю нового просвещения, лукавые воспользовались легковерием и, не учившись предварительно ничему, начали вслух рассуждать о всех науках решительно, прикрывая скудость своих сведении громкими словами. Субъект, объект, бесконечное, конечное, дедуктивный, продуктивный, абсолют, идеи, проявление отзывались в ушах всех, равно как плащи всюду бросаются в глаза и в жары и в морозы, т.е. кстати и некстати. Нужно ли кого заставить молчать или разгромить критикою? Стоило только сказать: это обветшало, устарело, не выдерживает философического взгляда, не в духе нового любомудрия, вдобавок к тому несколько слов, например синтетический, аналитический, высшее умозрение, и противник должен был уступить, опасаясь выдать себя за опоздавшего на поприще наук, ежели вздумал бы оказать недоверчивость к бессмыслице, обличенной в достоинство нового любомудрия. Легковерные тянулись за лукавыми, и светлый горизонт словесности угрожаем был абсолютною тьмою. Благомыслящие, всякий по своим силам и средствам, делали усилия остановить столь вредное для наук и словесности направление. Принести свою лепту в пользу усилий сих последних – вот цель, с которою написаны два разговора «Атенея»: «О взаимном отношении сведений умозрительных и опытных». Содержание оных заключается в следующем: ежели философия есть высшая наука, то к ней должны относить высшие вопросы, какие только человек себе предложить может, а как самые высшие вопросы, какие только человек себе предложить может, касаются происхождения или возможности действительного, то философия должна быть наукой о возможности или о происхождении действительного.

Познать действительное, как оно есть, можно только помощью опытности; исследовать же, как действительное быть могло, как есть пли как оно произошло, можно только помощью умозрения; сведения, приобретаемые последним способом, называются умозрительными и составляют содержание прочих наук. А поелику рассуждать о возможности того, чего не знаем, никак нельзя, то умозрительные сведения возможны только при опытных, или, прежде нежели можно с успехом заниматься философиею, надобно знать науки, а не наоборот».

[2] Жаль, что подобные выражения, сами по себе весьма полезные в науках, по злоупотреблению делаются смешными. – Соч[инитель].

[3] Ideen zu einer Philosophie der Natur, von F.W.I.Schelling, 1803, S. 4.